Когда Джеймс, - именно Джеймс [Зимний настаивает, что его зовут так, не Баки] переселяется в квартиру капитана Роджерса после реабилитации, чертовых тестов и с выпиской от психиатра, в которой есть приписка - "Не окончательно стабилен", и "Сдан на поруки Капитану Америка под его полную ответственность за поведение пациента", Стив празднует маленькую победу и сияет похлеще рождественской елки на площади  Рокфеллер-плаза в Нью-Йорке, о чем в Башне Мстителей тот час же появляется куча непристойных шуточек. Но Стиву и на это наплевать, откровенно говоря. Он добился своего. Он везет Барнса к себе домой. К ним домой.

Пусть Зимний сколько угодно твердит, что ничего не помнит из их общего прошлого, это не волнует кэпа нисколько [он упорно убеждает в этом Мстителей, Фьюри, весь мир, но себя самого, в самую первую очередь]. Он пожимает почти равнодушно плечами и заверяет, что это и не важно. Ему вполне достаточно того, что он - Джеймс [не Баки] жив, что на него больше не ведут охоту все спецслужбы мира и что он старается адаптироваться в этом мире. Он не рассказывает больше историй из общего прошлого, не пытается прикоснуться к Зимнему даже случайно. Он принял правила игры. И только Наташа качает головой из стороны в сторону, держа Клинта за руку. Она переживает за Стива, потому, что тот уж точно не собирается этого делать самостоятельно.

Первая неделя дается капитану и вправду относительно легко. Он будит Джеймса [не Баки] по утрам, барабаня костяшками пальцев по красноречиво закрытой двери его спальни, готовим им завтраки [и старается не думать о том, что Барнс всегда был тем, кто занимался этим в тридцатые годы, когда они жили вместе после смерти матери Стива, потому, что Роджерс готовить тогда не умел, да и сейчас у него получается едва ли лучше, но раз уж Зимний не обременяет себя такими мелочами, то и выбора-то у кэпа нет], не морщится, когда тот отказывается от совместных пробежек и не лезет к бывшему другу в душу. Ему бы свою-то по осколкам собрать воедино.

Стив часто смотрит на Барнса непозволительно долго, а после уходит к себе, всегда оставляя дверь чуть приоткрытой, словно в немом приглашении, которое никогда не сорвется с его губ. Рисовать или разрабатывать планы новых миссий или просто слушать, как Барнс смотрит очередной фильм. Его Зимний на совместные просмотры никогда не зовет. А Роджерс пытается, правда пытается не обижаться. Он же терпеливый, он же понимающий, он же, мать его, Капитан Америка, и не важно, что душа в клочья, а сердце вырвано из груди было еще в далеком сорок пятом, когда за секунду до того, как Баки начал падать у него что-то оборвалось внутри и он понял - не успеет, не удержит.

На второй неделе, когда Барнс возвращается домой под утро, пропахший чужим парфюмом и со следами ярко-красной помады на шее [буквально за пару минут до того момента, как кэп почти уже решается позвонить Мстителям, чтобы те помогли найти сорвавшегося Зимнего], Роджерс сбегает в ванную, и запираясь в нем, сидит под обжигающе ледяными струями воды, поджав колени к груди. Считает до тысячи, и еще раз в обратном порядке, искренне надеясь на то, что за это время Джеймс [не Баки] скроется в своей комнате. Надо ли уточнять, что Барнс надежд Роджерса не оправдывает. Он напротив сидит на кухне, поглощает давным давно остывший ужин и нагло запивает все это - его, Стива - грейпфрутовым соком. В этом момент Стив почти его ненавидит и от этого "почти" в тысячу раз хуже.

На третьей недели Роджерс сваливает из квартиры, оглушающе хлопая дверью так, что та слетает с петель, а вслед ему доносится хриплый смех Барнса. Капитан звонит Сэму и зовет его в бар. Не то, чтобы Сокол был бы против, но он тактично напоминает о том, что Стива выпивка не берет. Капитану плевать - он готов попытать счастья, даже если придется влить себя пару ящиков бурбона или попросить того асгардского пойла у Тора. Если честно, то лучше уж так, чем оставаться в квартире. Чем слышать, как Барнс трахает какую-то девицу за слишком тонкой стенкой. Чем понимать, что терпения у него уже не осталось. Вот ведь вправду говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. Роджерсу кажется, что он его собирается сделать. Потому, что он готов признать - Джеймс это точно не Баки.

Капитан настоятельно просит у Фьюри новых заданий, миссий, он даже готов даже котят с деревьев снимать, если нужно. Только не нужны ему выходные. Он почти прописывается в башне Старка. Он отдается целиком и полностью тренировкам новых агентов и своим собственным. Когда Скотт говорит о том, что это за сегодня уже десятая порванная в клочья Капитаном груша, тот зло интересуется не желает ли Лэнг её заменить. Роджерс пьет литрами черный кофе без сахара и сливок и всерьез думает о том, чтобы стащить у Барнса его треклятые сигареты. Он уже на грани. А Барнс кажется только больше и больше веселеет. Роджерс со всей серьезностью обдумывает как вариант - его избиение до полусмерти. Не самые радужные мысли для символа нации, для национального героя и достояния Америки. Но Стиву, если честно, уже плевать на такие мелочи.

От него шугаются в Трискелионе. Фьюри спрашивает не нужно ли Кэпу отдохнуть, а Роджерс интересуется куда ему его тактично послать, чтобы директор заткнулся. Капитан возвращается домой только, чтобы принять душ и поменять одежду. Барнса он игнорирует. Тот же игнорировал его все это время. В конце концов, он ему ничем не обязан. И плевать, что на бумагах это совсем не так. Роджерс и сам себя боится. Сэм водит его по всем ему известным барам, Беннер предлагает релаксирующий чай, а Старк в своей манере сует ему пару визиток с номерами девиц, которые будут только рады снять напряжение с плеч Капитана Америки.  Лишь Наташа снова качает головой и волнуется все больше. Роджерсу не нужно, чтобы за него волновались. Ему нужен Баки. Но есть только Джеймс, да и то, даже не у него, а у любой желающей девицы. И похоже, он не справляется.

Отредактировано Steve Rogers (2019-01-19 17:17:03)

Роджерс понимает, что даже его суперсоладтский организм, в котором кровь заменила сыворотка в таком бешеном темпе жизни, скоро перестанет функционировать нормально и через еще несколько дней Капитан просто не сможет найти в себе силы даже на то, чтобы утром подняться с кровати. Он, правда, понимает это. Проблема в том, что ему плевать, хотя даже не плевать, нет, он жаждет этого  [забвения] - жаждет тоже забыть, вытрясти из себя воспоминания, оставить позади все чувства_желания_надежды. Не слишком это честно по отношению к Барнсу, который прошел через ад, и Стив этот ад помнит как никто другой. Помнит куда лучше, самого Джеймса. Это-то и хуже всего.

И Стив готов почти на что угодно, чтобы не вздрагивать каждый раз чувствуя на себе взгляд Барнса, слыша его голос и понимать: не Баки. Чтобы можно было так же открыто с вызовом смотреть в глаза напротив и понимать, что чувств никаких нет. Ничего нет. Но проблема в том, что все осталось на своих местах. Выжигает его изнутри. Убивает. Выхолащивает. И он не знает, как найти способ избавиться от этого. От того чувства, которое никому окромя него не нужно. Как избавиться от желания найти в барнсе своего Баки.

Он остервенело бросается из миссии в миссию и подумывает о том, что тот чертов персональный этаж в башне Мстителей не такая уж и плохая затея, только звонить Старку не спешит. Хотя и уверен в том, что Барнсу без него будет лучше. А Стиву... А Стиву станет куда легче. По крайней мере он больше не будет впиваться взглядом шальным в ничем не повинного Джеймса, который в принципе-то не виноват в том, что он не его - Стива - Баки.

А еще его просто напросто выбешивает - эта чертова постоянно запертая на ночь дверь в комнату Джеймса, словно того, что тот от него отгородился стеной непробиваемой из издевок и насмешек ему мало. Роджерса так и подмывает вынести её с одного удара плечом, чтобы убедиться в том, что у Джеймса [не Баки] все в порядке, что он не мучается от ночных кошмаров, в следствии ПТРС, что врачи ЩИТа знают свое дело на сто процентов и новая память Барнса не дает осечек и сбоев.

Но воспитание, уважение к личным границам другого человека и элементарная простая вежливость не позволяют ему этого сделать. Потому, он каждый гребаный вечер разворачивается и плетется к себе в спальню, оставляет все так же по привычке дверь открытой, хоть и понимает, что надеяться на на что. Джеймсу он не нужен. да и Джеймс в принципе-то и не нужен Стивену. И в какой-то момент Роджерс тоже запирает дверь. Сердце запереть у него не получается. И этой ночью он не спит до самого утра. Потому, что боится, что ему приснится Баки. А этого он точно не выдержит. 

Фьюри вызывает его на ковер после того как Роджерс умудряется отключиться посреди совещания, так и уснув на сложенных на столе руках посреди планов и схем какой-то очередной базы ГИДРы. Ник впивается в лицо Капитана своим единственным глазом и советует от всей души - отдохнуть, дать себе тайм-аут и перестать так загоняться: на базе не для ни секрет, что Роджерс единолично решил спасти мир от всех угроз, даже самых банальных и примитивных. Стив качает головой из стороны в сторону: что угодно, только не это; только не отпуск; не выходные; не сокращенный рабочий день. Иначе он точно чокнется. И тогда фьюри бьет словами наотмашь, заставляя Капитана отшатнуться: "Это ведь из-за барнса?!"

Капитан и хотел бы солгать, но сглатывая подкативший к горлу ком молча кивает и садится в кресло [падает в него], закрывая лицо руками. Ник долго вещает о том, что выбора не было, что Стив сам согласился на такой способ реабилитации, что так лучше в первую очередь для самого Барнса: тот и без того хватил лишку, когда был Агентом_Зимним Солдатом ГИДРы. А Стив желает сейчас только одного, чтобы директор заткнулся нахрен и прекратил жалеть его. Он не хочет жалости. Он просто хочет, чтобы его лучший друг к нему вернулся. И пусть это хоть сотни раз эгоистично, но Стив только об этом и может думать. Но, разумеется, Роджерс лишь сухо говорит в ответ, что все помнит [это же не ему врачи-коновалы переписали всю жизнь начисто_набело] и понимает, а после спрашивает разрешения идти. Уходя он не хлопает дверью, лишь подхватывает щит и говорит, что завтра будет в порядке и его личные проблемы больше не будут отражаться на несении службы. Капитан Америка не должен подводить страну, которая в него верит. Не верит в себя только сам Стив, но какая разница?!

Промаявшись полдня в попытках собрать себя самого воедино, бродя по улицам, обедая в очередном старбаксе дерьмовым гамбургером, запивая тот еще более противным кофе, он все же набирает Тони. Старк говорит, что этаж капитана полностью готов к заселению и ехидно замечает, что для его - Стива - Белоснежки там тоже есть отдельные комнаты. Капитан чуть было не посылает Старка звучно туда, где раки зимуют, но прикусывает язык и благодарит. Он приедет в ближайшее время. Нет, разумеется без Барнса. Потому, что тот [мудак] наверняка захочет остаться в квартире. И, нет, у них никаких отношений. А, еще у Роджерса вовсе не свербит от желания засадить джеймсу по самые уши_гланды или что еще там себе в своем извращенном сознании успел надумать Железный Человек.

В общем Старк-таки оказывается послан так звучно, что на пару секунд [а это многого стоит, тони не так уж и просто удивить] замолкает, а после говорит, что перепишет протоколы защиты для Стива, и вышлет с посыльным ключ-карту. Роджерс опять благодарен [он уже стольким людям и за столькое благодарен, что ненавидит это чувство.Он и себя самого ненавидит, если честно. Себя ненавидеть куда проще, чем неповинного в его срывах Барнса, который только и хочет, что жить нормально].

Он собирает сумку: бросает в неё содержимое одного своего единственного шкафа, утрамбовывая руками плотнее [куда только делся тот аккуратист Стиви, которым он был в прошлом столетии, прилежно укладывающий всегда вещь к вещи и помешанный на идеальной чистоте их с Барнсом маленькой квартирке в Бруклине]. Чтоб поскорее управиться, и убраться отсюда: из квартиры, которую с таким трепетом и надеждой на светлое для них с Баки будущее обставлял год назад после того, как нашел Зимнего и возымел надежду на то, что все у них с Баки будет хорошо. оборачивается, чувствуя затылком обжигающий взгляд Барнса и передергивает нервно плечами, снова возвращая взгляд к сумке и произносит :
- Я поживу у Старка. - не оборачивается, не ищет привычно такие знакомые_незнакомые глаза. Не желает в них снова тонуть, и потому продолжает говорить: - Я нужен Мстителям. Тони откопал где-то очередного супер-героя и тот нуждается в нормальном наставнике, - он и не лжет даже практически. Потому, что в действительности у Тони и вправду есть стажер-мальчишка из Квинса шестнадцати лет от роду, обладающей какой-то там супер-силой. - Ты и без меня прекрасно справляешься. С твоими врачами улажу все завтра. проблем не будет. Я останусь твоим куратором, - он выдает это все сплошным речитативом. И поднимается на ноги, держа сумку в руках. Джеймс его не станет останавливать, для Барнса он вроде очередного предмета интерьера. Думает Роджерс : как лампа настольная или кресло у окна. Вроде бы и не нужная вещь, а выбрасывать жалко.Просто предмет. 

Стив в этом уверен. От этого еще больнее. Еще горше. И он остается так и стоять посреди полузаброшенной собственной спальни, глядя прямо в глаза Барнса. Отпусти меня, - молят его глаза. Останови меня, - кричат они.

Отредактировано Steve Rogers (2019-01-23 12:17:49)

Я хочу чтоб мне стало все равно до предела // все равно до мурашек
Я хочу чтоб мне стало все равно где ты с кем ты // все равно до мурашек

Роджерс упрямо поджимает губы и бросает сумку на пол, отпинывая её носком ботинка подальше вглубь комнаты и не отводит ошалелого несколько безумного взгляда от Барнса. - Серьезно, Джеймс? С каких это пор тебя волнует моё благосостояние? Да я же для тебя - чертов предмет обстановки не больше! Я вообще порядком удивлен, что ты заметил, что я собираюсь съехать. - рычит Стив. Видит Бог, он устал. Он устал от жалости своих собственных друзей [и от того, что они теперь уже и не лезут в душу с советами или помощью, а просто жалеют беднягу-однолюба Роджерса, который сохнет по объекту собственного вожделения не в силах его вернуть; потому, как возвращать некого], от понимания в глазах начальства [от постоянно подбрасываемых в обход Ника Марией миссий, на которых он себя и вымотать толком не может настолько они просты].

Он готов сломаться. Хотя нет: он уже сломлен. И молчать у него больше не получится. Сил не осталось на это ни моральных, ни физических. Ни каких в принципе не осталось. Его и самого-то не осталось. Весь вышел. Сгорел.

Да, Барнс вовсе не виноват в том, что с ним произошло [это только его - Стива - вина. Только он виноват в том, что стало с Баки]. Он не виноват в том, что он не помнит ни единого мгновения, которые они делили пополам: на глазах у всех будучи лучшими друзьями, а в застенках собственных душ, прячась от всего мира становились - возлюбленными, любовниками. Джеймс не виноват вовсе в том, что для него Стив ничего не значит, если вообще не меньше, чем ничего. Джеймс не виноват.

Но Стив больше так не может. Стив просто не может быть больше тем правильным, всепонимающим и прощающим человеком, которым его привыкли все видеть. Он и сам себя ненавидит, более того - презирает за эту слабость, но и поделать с собой больше ничего не может. Он сломался об Барнса. Как и тогда в конце тридцатых, когда будучи еще хлипким тщедушным мальчишкой целовал эти пухлые губы и обещал, что будет любить его вечно. А Баки усаживал его на колени и шептал ему: "Я с тобой до конца", а после прижимал к себе намертво, так чтоб они сплавлялись телами воедино.

Он устал смотреть на Барнса: видеть те же самые глаза, которые семьдесят лет назад смотрели на него с любовью, затаенной нежностью, а сейчас такие холодные, чужие, равнодушные. Он просто устал от того, что этот Джеймс впитал в себя столь многое и от многих, но не сохранил в себе ни единой черточки от Баки. И поэтому он сбрасывает куртку с плеч своих, скидывает кроссовки, ведет тугими напряженными плечами, разминая их и произносит_чеканит_приказывает, если так угодно, в конце концов он тут старший по званию:

- Ты и я. Сейчас. Спарринг. В гостиной. Ты же помнится - хотел этого. Так давай. Сейчас самое время. Обещаю работать в полную силу.

А после отбрасывает бионику в сторону так словно она ничего не весит [позволяя сыворотке отрабатывать свою мощь за пределами собственных возможностей - его злости на это вполне себе предостаточно], и намеренно задевая Джеймса плечом, двигается по коридору вперед и налево. Расталкивает мебель по углам, не особо переживая за обстановку, отталкивает диван, после на него же бросает журнальный столик, отфутболивает от себя кресла, и закидывает подальше чертов торшер. Высвобождая пространство для поединка. У него зудят пальцы от желания ударить, причинить хотя бы физическую боль. Или еще лучше почувствовать её самому. Он - чертов долбаный наркоман и его наркотик больше не существует в природе от того, у Кэпа окончательно сносит крышу и плевать он хотел на то, что думает об этом Барнс. И на его эту псевдо-заботу тоже плевать. Ему просто нужно выплеснуть все свое собственное дерьмо.

Встает в стойку, маня на себя Барнса. Его губы расплываются в жесткой улыбке. Он готов дать своей ярости выход. Он готов на что угодно, только бы боль ушла. Только бы стало чуточку легче дышать. Только бы не видеть этих глаз, в которых нет ничего от Баки. Нет той любви, без которой он задыхается так, как не задыхался даже будучи астматиком.

Не дает Барнсу прийти в себя  или остановить или хоть что-то сказать, нападая первым. Наносит сразу несколько четко, хорошо поставленных ударов по почкам. Уходит в клинч, а после снова набрасывается: прямым, боковым, снизу. Не сдерживается, как и обещал. Вымещая на Джеймсе - всю свою досаду, всю скопившуюся за последний год после того, как нашел его и привел в ЩИТ, боль. Когда он приземляется на перевернутый стол, лежащий посреди хаоса их полуразрушенной кухни [и когда они только успели сюда переместиться?!], он смеется хрипло и надрывно, сплевывая кровь из рассеченной губы на паркет, и утирает её тыльной стороной ладони.

- Это я только начал, - обещает Капитан. И в этом обещании сокрыта вся его тьма. Все его демоны. Все те слова, которых он никогда больше не скажет. Потому, что Джеймсу они не нужны. А Баки мертв.  Его Баки действительно мертв. И от этого так нестерпимо больно, что Кэпу рвет башню.

Он снова нападает первым, не позволяя себе думать, он живет на чистом адреналине и уверен в том, что у него сломаны как минимум пару ребер и несколько пальцев: бионика - это вам не шутки. Рычит сквозь стиснутые зубы, подсекает резко Барнса, приседая, а после наваливается на него сверху, придавливая того весом собственного тела к полу, стискивая его бока коленями до хруста в костях, зажимает его запястья над головой и смотрит в его лицо. Не отводит взгляда. Не позволяет тому себя сбросить придавливая еще сильнее. Дышит слишком тяжело и рвано. И понимает, что если бы Джеймс захотел то скорее всего бы уже его сбросил. Капитан почти выдохся. А вот легче ему так и не стало. Никогда не станет. И он принимает свое поражение, склоняя голову в бок и шепча:

- Не могу. Я не могу так больше, Баки, - и плевать на то, что нельзя его так называть. Плевать на то, что Джеймс едва ли поймет такую резкую перемену в настроении Роджерса. Он прижимается своим лбом ко лбу Барнса и закрывает глаза. - Убей меня, а? Чтоб не мучился. И тебя не мучил.

Я хочу в твои глаза! Кому бы рассказать о том, что я не я
Уже четыре дня, а ты не угадал, ты так и не узнал...

- я... а... да, прости, не бери в голову, барнс, - отрезает роджрес и в одно мгновение плавно перетекая в вертикальное положение, утирает кровь с разбитой губы костяшками левой руки, не совсем уверенный в том, что правой сможет в ближайшие несколько часов функционировать в полном объеме. похоже, что сломаны четыре пальца. плевать.

боль душевная так никуда и не делась. она сильнее лишь становится, выламывая суставы, выкручивая_раскручивая. она убивает. она калечит сознание, раздраивает его еще больше - заставляет путаться мысли и вопит_насадно кричит внутри, до хрипоты, до надлома. она заставляет еще сильнее злиться на себя самого в первую очередь. за слабость, за невозможность перестроить сознание, за непроходимую веру в то, что быть может однажды - баки, его баки - смог бы к нему вернуться, если бы стив смог бы подтолкнуть в правильном направлении, если бы только был бы уверен в том, что так можно, что так будет правильно.

за то, что не может двигаться дальше. не может этого позволить и джеймсу, заставляя того буксовать вместе с собой. за то, что винит неповинного не в чем этого нового джеймса барнса в неустроенности своей личной жизни. если б только он понимал. если б только он знал... но так ведь нужно в первую очередь нужно джеймсу - он не должен и ничем стиву не обязан, даже если эта самая забота и продиктована только долгом, то почему же проглотить её так сложно?! и пусть думает, что роджерс - идиот, король драмы, что он просто свихнулся... пусть думает себе, что угодно. только бы не узнал правды, только бы не сломался снова. только бы не видеть его опутанного проводами, электродами, капельницами и срывающимся на вой, от которого душу наизнанку выворачивает и волосы дыбом по всему телу становятся. да, для джеймса так лучше. определенно лучше - не знать, что он - баки. его - стива - баки.

стив не подает джеймсу руки. встанет сам, не маленький ей-богу и он - стив - не нанимался его нянчить. хотя, на самом деле, не только нанимался, но устроил целое представление в кабинете фьюри с требованиями и ультиматумами - только для того, чтобы барнса сдали ему на поруки, чтобы позволили быть рядом, видеть его, слышать его голос снова и снова убеждаться в том, что он - живой и относительно здоровый, пусть и не помнящий ни себя самого, ни стива. но джеймс об этом не знает и не узнает никогда. - извини, джим. я видимо заигрался, - агрится он уже по привычке и отрезает рвано, без анестезии, на живую, так чтоб море крови и боль была настолько обширной, чтоб вытеснила все прочее жестким, не терпящим никаких вопросов после тоном: - нет никого баки. нет и всё тут, не было никогда. - ставит точку он. не собираясь отвечать на поставленный брюнетом вопрос, и уходит в ванную. не оборачиваясь, хотя взглядом барнса кажется можно прожечь в нем дыру размером с кулак. он не вздрагивает. не позволяет себе. он должен с этим справиться. он должен. ради баки. или ради джеймса. ради обоих, черт побери.

сбрасывает с себя футболку, стягивает прямо с бельем спортивки и забирается под струи воды - слишком горячей для обычного человека, для кого бы там ни было слишком запредельно горячей. по спине парит так, что пробирает до костей и нежная белоснежная кожа тут же краснеет, но роджерс не умеряет температуру. ему нужно еще немного боли. еще чуть чуть. еще немного, чтобы забыться. чтобы было так больно, чтоб можно было прикусывать губу до крови. чтоб эта боль вытравила все остальное. он не двигается. расставив ноги на ширине плеч и уперевшись руками в стену, он опускает голову вниз - капли разбиваются о монолитную фигуру идеально сложенного супер-солдата. он дышит в такт биению своего загнанного сердца. не открывает глаз. теряется вне временных рамок и измерений. позволяет кипятку сжигать его тело. позволяет себе почувствовать себя простым смертным.

он выходит только тогда, когда кожа грозится с него сползти нелицеприятными ошметками. кутается в халат банный - подарок старка на прошлое рождество - и находит глазами барнса посреди разрушенной гостиной, в стене которой виднеется силуэт - его или барнса тут уж и не разобрать, если честно и оглядывается вокруг: они за час с небольшим разнесли всю квартиру к чертовой матери. - поехали со мной в башню. старк говорил, что для тебя тоже организовал комнаты, поможешь мне обкатать молодняк. поехали, пожалуйста, джеймс, - роджерс давится его именем, но готов умолять, если придется.

он находит свой старкфон в относительно работоспособном состоянии и набирает тони, чтоб после зайтись в беззвучной тираде состоящей лишь из звучно_непечатных сослагательных. потому, что такого кидалова от железного человека капитан америка никак не мог предугадать. он подает барнсу знак не следовать за ним и скрывается в своей спальне.

- то есть как у барнса теперь нет своих комнат, ты же сам говорил, что они напротив моих, что это мой этаж. в башне ж почти сотня этажей. что нельзя ничего сделать?! - роджерс практически вопит. он не сможет жить в одной комнате с барнсом. они в одной квартире-то едва могли сосуществовать.
- ты чего бесишься, кэп. ну накладка вышла. мы с беннером заигрались - халк решил это прекратить и сгорели шесть этажей лабораторий. потому и пришлось занять покои твоей белоснежки оставшимся в сохранности оборудованием. ты же сам сказал, что этот... о, да... я помню и даже процитирую - мудак захочет остаться в бруклине. так в чем проблема?! - старк словно и правда понятия не имеет именно в чем, но только вот стиву его так просто не наебать - и да, роджерс знает такие слова, он вообще много чего знает, и потому он сагрится в ответ:
- не твоего одаренного ума дело, тони. эта квартира больше не приспособлена для проживания, нам с барнсом нужны раздельные спальни, - роджерс, знает, что вот прямо сейчас старк станет требовать подробностей, а ими делиться с тони стив не готов. и потому позволяет себе включить капитана: - и что ты предлагаешь старк. коротко и по существу? варианты? твои возможности?
- перекантуетесь пока у тебя. я закажу пока новую супер-устойчивую кровать для твоего барнса и попробую выкроить для него пару свободных комнат, но пока... или спите вместе, я думаю, что вам не привыкать, да кэп? вы же траха...  - стив скрипит зубами, представляя себе самодовольного старка, а тот продолжает: - ой, прости любили друг друга в сороковых, спали вместе и все прочее...либо пусть кто-то из вас спит на полу. ну не пущу я его в покои тора, тот же сожрет нас всех. а клинт с семьей пока обосновался у себя - его старшая дочь выиграла какой-то там грант при музыкалке. наташа тоже живет в башне. так, что только так, кэп уж извиняй. есть только твоя спальня, в общей гостинной я твоему личному терминатору не постелю.
- хуй с тобой, - шипит роджерс, не позволяя вставить старку свое же собственное "не выражаться" в ответ и отключается.

он распахивает дверь своей относительно сохранившей целостность спальни и видит прямо перед собой барнса. черт, баки... просто вернись ко мне. пожалуйста, - кричит его загнанный, безумный, ошалелый, дикий взгляд. но губы упрямо сжатые в тонкую линию шепчут совсем другие слова: - твои комнаты засраны каким-то высокотехнологическим мусором. поэтому поживем пока у меня. собирайся. старк пришлет за нами машину. это не обсуждается - он старше по званию и барнсу придется прогнуться. хотя бы в этом. даже, если он и считает скорее всего роджерса полностью отбитым на голову. стив едва ли бы стал спорить с такой формулировкой. он реально с ума сошел. еще в тридцатых. когда позволил себе влюбиться в своего лучшего друга. и от этого не сыворотка, не время, не что иное не сможет его спасти.

Отредактировано Steve Rogers (2019-02-08 22:12:10)

в башне они тут же плетутся по приходу к этажу с несколькими тренировочным залам. джарвис извиняется, и торопливо говорит, что капитана роджерса и сержанта барнса там ждут, очень ждут. приходится прикладывать руки к биометрике, подтверждая свое днк, и подниматься на лифте. на барнса стив не смотрит, ему становится отчаянно мучительно стыдно за расплывающиеся красноречиво по лицу джеймса гематомы, о том насколько "красив лицом" он сам сейчас кэп предпочитает не думать вовсе. губа уже не так сильно саднит, если честно - сыворотка не сбоит никогда и ускоренная регенерация знает свое дело. через пару часов он будет как новенький. джеймс по состоянию его догонит ближе к вечеру.

- фьюри - сукин сын этакий, - чуть слышно шепчет себе под нос роджерс, как оказалось именно сегодня прислал несколько новичков для группы огневой поддержки "мстителей" и они с барнсом должны их протестировать. как будто эту хрень нельзя было бы поручить романофф или бартону. иногда роджерсу кажется, что ник его ненавидит. 

он торопливо переодевается в раздевалке, останавливаясь на тонкой белой армейской майке и удобных спортивных штанах и босиком плетется к новичкам. здоровается, представляется сам и представляет джеймса, а после тянет того за собой на боксерский ринг: - давай покажем им пару свингов, блокажей и клинчей. пусть посмотрят, - он вымученно улыбается - ловкость и скорость на максимуме, сила на минимуме. мы так и все переломанные к чертям собачьим.

и это тоже не остается не замеченным. все вокруг них перешептываются, погладывая на то, как кэп ухает над своими сломанными пальцами, а барнс придерживает переломанные ребра. - всё,  работаем. новички, смотрим внимательно, и не отвлекаемся, вашу мать! - раздражение все еще плещется в глазах капитана и он улыбается многообещающе барнсу. - о, детка. я же обещал, мы только начали.

стив слышит как кто-то позади него бормочет: - а говорили, что роджерс не выражается. он не оборачивается на источник раздражения и хмурит свое белесые волосы. разговоры о его благочестии слишком преувеличены. много слишком, если уж честно. он поднимает руки в защитном блоке и позволяет джеймсу на этот раз наступать первым.  а после когда новая вспышка адреналина накрывает они начинают развлекаться по-полной и стив слышит чей-то восторженный возглас: - нет, ты только посмотри. посмотри, что они, блять, вытворяют!

после того, как они отсеивают часть новобранцев и принимают душ, стив тащит прицепом за собой джеймса на свой этаж. двери распахиваются и вокруг показывается знакомая обстановка, словно он снова вернулся в довоенный бруклин. тони в мелочах дотошен, как никто другой. и весь этаж стивена стилизован под личные предпочтения капитана. по стенам гостинной даже развешены его рисунки. и на многих из них - баки. довоенный баки. улыбающийся. счастливый. смеющийся. полураздетый. сонный. спящий. сидящий прямо, словно вытянувшийся по струнке. баки. баки. баки. баки - стучит в висках.

он нервно дергает плечом, когда видит, что барнс рассматривает один из таких вот рисунков. баки только-только тогда выбрался из постели. разгоряченный, разомлевший, осоловевший после оргазма. такой открытый и беззащитный. это была их первая, по-настоящему вместе, ночь. и баки был упоительно нежным, осторожным, ласковым, вжимал стива в себя и шептал ему: "я так люблю тебя, мелкий, я так тебя люблю". он ушел в доки, а стив полдня вырисовал его по памяти, от усердия высунув кончик языка и грифель в его руке дрожал от накала эмоций. и откуда только старк откопал этот рисунок? и сколько за него тому пришлось заплатить?!

- наверное, стоит объясниться, да? - тихо спрашивает он у барнса, закусывая губу. - я... я забыл, что тони все это здесь развесил, я не люблю жить в башне, и тони старался сделать так, чтобы я чувствовал себя как можно более комфортно. - на самом деле, он просто не думал, что с последнего раза, когда он тут был тони накопал еще несколько его альбомов, разошедшихся по частным коллекциям сразу же после его гибели в сорок пятом году. -  надо было сказать ему, чтоб убрал. ты не должен был этого видеть. не должен был узнать, - его голос дрожит невольно. и он исподлобья смотрит на джеймса. - я... мне правда очень жаль, что ты это все увидел. я сейчас... сейчас всё уберу, - он тянется к первому попавшемуся рисунку, и его пальцы скользят по скулам баки. его баки. один из последних портретов. там баки уже после плена в аззано, с дикими загнанными глазами, курящий в стороне от всех остальных, привалившийся плечом к стволу дерева. той ночью они в последний раз были близки. потом был зола, поезд и отчаянный крик баки, протянутая рука и осознание, что жизнь кончилась. что он тоже умер. была месть и самолет, направленный во льды атлантики.

- я так скучаю по тебе, бак. я так скучаю. я так тебя люблю - он шепчет это на грани слышимости,обращаясь к рисунку. к тому баки, который всецело и безоговорочно принадлежал только ему одному. к тому баки, который любил его так же сильно; к тому баки, которого больше нет. тому баки, который погиб тогда в сорок пятом.

- прости, прости, что все так получилось, - он не оборачивается. боится, если честно. безумно боится того, что может увидеть в таких родных и ставших настолько чужими глазах. - прости меня, - снова просит, резко оборачиваясь. если уж резать, то наживую.

Роджерс готов на стенку лезть и выть в полный голос от этого пренебрежительного тона. От этой скованности в Джеймсе, от яда, которым сочится его голос и от затаенной боли, которую тот хотел бы скрыть, да не может и от осознания, что - он Стив - причина всего этого.

Потому, что всё, то, что Барнс сейчас говорит настолько абсурдно, что никоим образом ни хочет укладываться в его голове. Он качает головой из стороны в сторону, пытаясь хотя бы вот так бессловесно выразить свой протест. Черт, он не собирался им пользоваться. Господи, да разве бы он посмел? Разве это было бы правильно?! Или честно? По отношению к самому Баки?! К тому, что их всегда связывало?! Это всегда было нечто большее - больше, чем просто дружба двух мальчишек, больше, чем любовь двух мужчин. Их отношения никогда не укладывались в какие-то определенные рамки или шаблоны. Они всегда,  с самого начала -  были половинками одного целого разделенные и заточенные в разных телах, так идеально совпадающих друг с другом.

Если бы... если бы собирался... если бы это был только секс, то они давно уже бы переступили границу дозволенности. Он бы... он целовал эти губы, путался бы пальцами в волосах, сжимал бы до боли поясницу, притягивая к себе. Он бы... но Джеймс не был Баки и тем не менее был им одновременно и сейчас стив видит это как никогда явственно. Поэтому Роджерс и не мог никогда его отпустить, и сократить расстояние тоже не мог. Всё еще где-то была надежда, крошечная, несчастная, израненная надежда на то, что он всё-таки вспомнит, просто однажды увидит, как Стив на него смотрит и переосилит всё - вернется к нему.

Он судорожно сглатывает, стискивает руки в замок и поднимает свои голубые глаза на Барнса:
- Потому, что мой дом там где... ты, - он шепчет последнее слово на выдохе, и подходит ближе, сокращая между ними и без того крошечное расстояние, всматривается в колючий взгляд и закусывает нижнюю губу: - Ты... Это всё ты. Понимаешь? На каждом гребанном рисунке - ты! - он чуть ли не срывается на крик, хотя почему чуть ли не... он и срывается. Роджерс действительно выкрикивает последнее, его трясет крупной дрожью и кажется, что он сошел с ума. Именно он, а не Баки.

Нервы и так в последнее время ни к черту, а тут еще и эта выставка его талантов. Тони видимо в своих лабораториях совсем себе голову повредил, раз зная, что Стив приедет с Барнсом оставил все эти рисунки висеть на стенах. Он судорожно выдыхает: - Нет, никакого другого Баки. Нет, никого кого я хотел бы заменить тобой. Это ты. Всегда был только ты. Господи, я... я просто думал, что делаю всё правильно, врачи говорили, что ты сломаешься, что ты не выдержишь и я... я дал согласие, на меня сыпали толщами медицинских терминов, говорили, что только так можно избавиться от триггеров, что твоя память настолько нарушена, и у тебя выжжено больше двух третьих мозга. Разумеется, я поверил. Да, любой бы на моем месте поверил. - сокрушается Капитан. - После всего того, что там было. - он не останавливается, не позволяет себе больше молчать. Даже, если станет хуже, даже если Баки его возненавидит и уйдет навсегда, всё лучше, чем вот это. Чем то, что он думает, что Стив с ним играет. Чем то, что он думает, что Стив вообще на такое способен.

Роджерс не отводит глаза от Барнса, лишь нервно облизывает губы и продолжает говорить. - Тебе вшили новую память. Ты не помнишь ничего из того, что было с нами. Ты просто не помнишь, Бак, - горько улыбается Роджерс. - Знаешь каково это смотреть на тебя и понимать, что ты ни черта не помнишь? Ни себя, ни меня. Ни нас. Ни вот этого, - он указывает на один из рисунков, тот самый, где Баки только-только вылез из постели. - Тогда ты в первый раз взял меня по-настоящему. Тебе тут восемнадцать. Мне было семнадцать. Мы только-только закончили школу и ты умудрился снять клетушку на чердаке в доме у старухи Слэтарри. Моя мать была против, чтоб я переезжал к тебе, думаю, что она нас подозревала. Догадывалась. Но... я знал, что это будет правильно. Думаю, мы оба это знали. Мы так долго этого ждали. Мы оба так боялись этого. Боялись, что секс только всё между нами испортит, но это была лучшая ночь в моей жизни. в нашей жизни, - он замолкает и не в силах больше отказываться от того, что так жаждет толкает Барнса к стене и целует: мокро, жадно, голодно, отчаянно. Закрывает глаза и позволяет себе отпустить собственное чувство - неразделенное, застарелое, так долго и тщательно прятанное им на затворках собственной души.

- Я не могу больше тебе лгать. Не хочу больше тебе лгать. Бак, я так устал. Я так хотел, чтобы у тебя была нормальная жизнь, без всего того дерьма, которое на тебя валилось все эти годы. Прости-прости-прости, - он не отпускает Баки. Да, Баки. Именно Баки. Удерживает у стены, прижимая ладони на уровне его лица с обоих сторон. - Я расскажу. Всё, всё, что ты захочешь узнать. Всё, что я сам помню. Только не отталкивай меня и не думай, что я пытаюсь тобою кого-то заменить. Потому, что никогда никого не было кроме тебя. Только ты. Я всегда любил только тебя. Столько сколько себя помню. Думаю, что я осознал это раньше всего. Мою любовь к тебе, - он и не замечает того, как начинает плакать, как позволяет каплям разбиваться о бионику. Он просто смотрит на центр собственной вселенной. Всего своего мироздания. На самого родного, самого близкого человека и понимает, что всё, что было до этого - было не правильным. Было не верным. Что так сокрушительно он еще не ошибался. Что не справился. - Пожалуйста, Бак. Пожалуйста. - Роджерс и сам не знает о чем именно он просит, и что будет дальше. Но так лучше. Так, по крайней мере, честно.

Стив делает пару глубоких вдоха, просто чтобы сосредоточится и оторваться от таких родных губ, смахивает последние слезы с уголков глаз, и отступает назад: - Хорошо, пойдем. Ты всё поймешь сам, когда увидишь собственными глазами. Всё, что мы смогли найти за последние семьдесят лет о твоей жизни хранится на серверах базы. Я не должен был решать за тебя, но доктор Чо и Брюс сказали, что это единственный вариант, который у нас есть, чтобы ты оставался нормальным, чтобы не мучился, и всё равно я не должен был,  - повторяет, как заведенный Стив, а потом берет Джеймса за руку и ведет к дивану, напротив которого выбиваясь из остального антуража сороковых висит огромный плазменный телевизор. - Джарвис, будь так добр всю информацию по проекту "Зимний Солдат" на экран, и выведи на второй монитор досье на сержанта Барнса из сто седьмого пехотного.
- Но сэр, капитан Роджерс, Вы настаивали на том, чтобы... - искин, кажется, недоумевает или если так можно сказать об искусственном разуме удивлен такой просьбе от Стивена.

После того, как Стив забрал Джеймса домой, они с остальными Мстителями негласно договорились никогда больше не поднимать тему "Зимнего солдата", и даже Тони согласился, что в таком дерьме лучше не копаться. Но информация хранилась на серверах, и доступ к ней был в наличии только у самого Стива. Старк сам предложил, Стивен не стал отказываться, в конечном итоге это был лишь его крест. Если бы тогда в сорок четвертом он отправился бы искать Баки в том ущелье - они оба были бы живы. Они остановили бы Черепа и прожили бы свою жизнь. Даже, если она и предполагала постоянную ложь и сохранность их любви в тайне от всего мира. Но тогда у него оставалось треклятых шестнадцать часов до наступления Шмидта и он верил, слепо верил в то, что Бак не смог бы пережить такого падения. Никто бы не пережил, убеждали его все вокруг и он поверил. Он тогда жил лишь слепой яростью, был ведом лишь местью, желанием убить Шмидта. Все остальное отошло на второй план и когда появилась возможность уйти из этого мира, он без тени промедления направил самолет во льды. Жить в мире, где нет Баки Стивен не хотел.

Роджерс трет недовольно переносицу большим и указательным пальцами левой руки, правой он все еще стискивает в своей живую руку Барнса. - Я прекрасно знаю на чем я настаивал. Информацию на экран. - огрызается он, и добавляет после извиняюще [в конечном итоге - Джарвис тут совсем не причем] - Пожалуйста. Код доступа:  27- 33 - 57 - 100. Снятие запрета - Капитан Америка - Стивен Грант Роджерс. - чеканит он кодовую комбинацию, и тут же добавляет: -  И у меня здесь есть бар или я не знаю что-нибудь алкогольное что-нибудь покрепче?
- Мини-бар расположен напротив панорамного окна подле вашей спальни, сэр. Я могу для Вас еще что-нибудь сделать?
- Заблокируй этаж и связь. До моего особого распоряжения. Никто не должен нас беспокоить. Никто. Даже Старк - Стив оборачивается лицом к Барнсу и выдыхает. - Не хочу, чтобы нам кто-то мешал. Это никого кроме нас не касается.
- Я понял. Вывожу информацию, сэр. Сержант Барнс, я начну с вашего падения с поезда в одна тысяча сорок четвертом. Если будут вопросы, или нужно будет какое-то пояснение, обращайтесь, сэр.

Стив оставляет Баки сидеть на диване, а сам направляется к мини-бару. Отыскивает там бутылку виски, с прикрепленным к ней желтым стикером, на котором размашистым убористым почерком Старка написано: "Виски как раз твой ровесник, Роджерс. Так и знал, что и Капитан Сосулька любит выпить, пока никто не видит." Он подхватывает два бокала и возвращается на диван. Наполняет и подает один Баки, а второй опустошает в один приход, снова виновато пожимая плечами: -  У нас с тобой похожие маркеры в крови, я думаю, что Зола просто напросто пытался воссоздать сыворотку Эрскина. Ни тебе, ни мне не грозит опьянение. Но так хотя бы мы создадим иллюзию и смотреть это второй раз... я не смогу, просто не смогу. - он жмурится, считает до десяти, а после распахивает глаза и находит руку Баки, переплетает их пальцы и подносит к своим губам. - Я буду с тобой до конца, - шепчет он, как молитву их старую клятву.

На экране появляются раз за разом отчеты: видео, записи экспериментов над Зимним Солдатом, его обнуления, его задания. Всё то, что они смогли собрать своими силами и то, что находили на каждой из разгромленных Мстителями баз ГИДРы. Поток информации слишком обширен, но Джарвис не позволяет себе его фрагментировать или убирать особо не приятные записи. Он показывает всё: каждый год, каждое убийство, каждое обнуление, каждый треклятый эксперимент над живучестью Зимнего Солдата - все те ужасы, о которых Стив и сам предпочел бы забыть, да только не знает как. Все это выжжено у него на подкорке. Всё то, что случилось с Баки - его вина. Он не смог дотянуться. Он не смог спасти. Это из-за него Баки заново приходится переживать всё это. 

Он закусывает губу, когда на экране появляется запись о 16 декабря 1991 года. Убийство Говарда и Марии Старк. Он тихо произносит: - Это родители нашего Тони. Говард во время войны был нашим с тобой другом. Когда тебя накрыло воспоминаниями об этом - было очень плохо. Я даже не знаю кому было хуже тебе или Тони. Мы тогда с трудом пережили все этот день. Воспоминания возвращались зигзагообразно. Ты не выходил из анабиоза сутками напролет, доктор Чо и Брюс накачивали тебя транквилизаторами, чтобы ты себе не навредил. Это было... - не в силах закончить предложение Стив шумно сглатывает, -  Бак. Нужно было что-то делать. Тебя настолько придавливало чувством вины, что я просто не видел другого выхода, никто из нас не видел, - он замолкает, и снова удерживает ладонь Баки в своей, покуда Джарвис снова и снова выводит информацию на огромный экран. Он впервые за последний год позволяет себе тоже окунуться во все это и по его лицу бродят желваки. Если бы у Стива была возможность он снова и снова бы убивал каждого из тех, кто хоть как-то причастен к проекту "Зимний Солдат". Но в живых ни осталось никого - Мстители об этом позаботились и без его участия. Наташа тогда сказала, что не нужно ему мараться об это дерьмо, и он сосредоточился на реабилитации Баки. Только та не давала положительных результатов и в итоге было принято решение заменить его воспоминания ложными - дать ему новую жизнь. Ту самую, которую сегодня Стив разрушил.

Отредактировано Steve Rogers (2019-02-18 23:42:42)

Это был неравный бой между небом и людьми,
Между сердцем и судьбой под названьем се ля ви
Победитель будет прав - проигравший просто жить,
Остальное лишь игра - под названьем се ля ви...

Он вздыхает тяжело, когда Баки задает вопрос о Тони. Возвращаться даже мысленно в тот день Роджерс не имеет никакого желания. Он до сих пор помнит презрение, ненависть, обиду и боль плескавшиеся в глазах Старка, когда он загородил собою лучшего друга и принял на щит удар ручных репульсоров брони Железного Человека, а после бросился в атаку, ведомый слепым инстинктом - защитить, спасти Баки. Даже ценой жизни Тони, ценой собственной жизни. Но самое страшное было даже не это, а то что скорее всего Баки бы не стал сопротивляться - он бы позволил себя убить. Потому, что считал себя виноватым. Даже если и не произнес этого вслух. И неизвестно чем бы все закончилось, если бы не вмешались тогда Тор и Наташа. Стив вздрагивает и приглаживает волосы, теребит в руке бокал, осушает его в один глоток и наполняет заново, и снова выпивает все до капли: - Как я уже говорил, мы все с трудом пережили тот день. Буквально. Разумеется, Тони пытался. Вмешались Тор и Наташа. Пока мы удерживали Тони, Нат смогла увезти тебя в Массачусетс, в какой-то свой шпионский схрон. А после очень помогли Роуди и Пеппер. Но в общем и целом Тони не разговарил с нами до того момента, когда я не забрал тебя из реабилитационного центра с уже замещенным сознанием. Тогда он уже знал всё  это,  - Стив неопределенно указывает рукой на экраны. J.A.R.V.I.S. предусмотрительно остановил на время демонстрацию информации, - Да и его ярость постепенно сошла на "нет".  Нельзя обвинять человека, который сам за себя не отвечает. Не обещаю, что вы станете лучшими друзьями, но Тони работает над собой, он же разговаривает с тобой, со мной. Позволил нам переехать в Башню. - Стив почти что позволяет себе улыбнуться, вспоминая недавний свой разговор со Старком. Они тогда общались так словно ничего не было, словно они снова друзья. И Стив не стал бы кривить душой - он привязался к Тони. И чувствовал за него свою ответственность. Из-за Говарда в основном, но и потому, что как ни крути, но Тони стал ему, его другом. - Просто ему тяжело. И тебе было тяжело. И больно. Говард был близок к нам обоим в сороковых. Мы бок о бок прошли всю войну. Он был одним из нас. И после войны он искал - меня в Атлантике и тебя в Альпах. Он последний, кто не хотел сдаваться, не хотел верить, что нас больше нет. Он хотел найти хотя бы тела, похоронить по-человечески. Это тебя терзало. Очень сильно. - разумеется, Стив умалчивает малодушно о нескольких почти, что удачных попытках Барнса свести счеты с жизнью.

А перед глазами стоит незамутненный образ, подброшенный идеальной памятью супер-солдата - обескровленное лицо, спутанные длинные волосы свисающие лохмами по скулам, и ноги не касающиеся пола. В тот раз Баки пытался повеситься. На собственных простынях. Это была последняя ночь, когда его оставили несвязанным. Последняя ночь, которую Стив позволил себе провести вне стен центра. На следующий же день он устроил персоналу разнос, впервые за всю свою недолгую долгую жизнь припоминая все емкие и достаточно четкие многоэтажные конструкции матерных слов, знакомые ему еще с бруклинских подворотен и вытребовал соседнюю с Барнсом палату. "Мир, как-то обходился без меня последние семьдесят с лишним лет, а я нужен здесь. Я нужен Баки" - заявил он Мстителям и повесил щит на стену палаты. Тогда он все еще пытался верить в то, что они справятся. Всегда справлялись.

Умалчивает о том сколько было истерик на грани фола. Молчит о том, как Барнс в буквальном смысле этого слова ломал собою стены, разбивал голову о раковину, ванну, об окна с пуленепробиваемыми стенами и просил, молил о том, чтобы это просто напросто прекратилось. Чтобы не было больше чужой боли, чужой крови, не было собственной фантомной агонии, чрез которую его проводило каждое новое воспоминание об обнуления или экспериментах. Он кричал. Он плакал. Он извивался, как ужаленный. И так по кругу. Снова и Снова. Каждый чертов день. И как Стив сам обвивал его тело, вплетался в него, вжимал в себя, целовал в мокрый от пота и крови висок и обещал, что все будет хорошо. Но пресловутое "хорошо" не наступало. И в какой-то момент Стивен понял, что и не наступит.

Он молчит о том, как сам лез после на стены, когда Баки накачивали слоновьей дозой наркотический антидепрессантов и он превращался в овощ, глядя слепо и тупо в одну точку, а Стив, прикрывал за собой осторожно двери, и сползал по стене с другой стороны палаты, глотал горькие слезы, не в силах преодолеть всё то дерьмо, что свалилось на его единственного любимого на всем белом свете человека.

Сломался тогда не только Баки, сломался сам Стив. Его тоже отпаивали каким-то очередным коктейлем-изобретением Беннера. А Наташа кормила чуть ли не с ложки, снова и снова понукая и заставляя вспоминать, что в таком состоянии помочь Баки он никак не сможет. Но лучше не становилось. Ни в первый месяц, когда на Баки каждую ночь обрушивались воспоминания, ни во второй, когда он стал сопоставлять с список своих убийств реальных людей и слышать у себя в голове их крики, слышать свои же собственные крики, когда примешивалась его собственная агония. Ни на третий, когда единственным связным предложением, которое срывалось с его губ: "Убейте. Убейте меня нахрен."

А потом к Стиву пришла доктор Чо со своей очередной экспериментальной инновацией и возможностью изменить воспоминания, и Стив, не видя больше света в конце тоннеля - согласился и пришлось утонуть в бюрократии, потому, что по факту Стивен Грант Роджерс не был законным родственником Джеймса Бьюкенена Барнса. Благо, что законодательство США, как объясняла ему всепрощающая и понимающая Пеппер вполне может засчитать их семейной парой, жившей в гражданском браке в конце тридцатых-начале сороковых. Они вполне себе долгое время прожили под одной крышей, вели совместный быт, у них был общий семейный бюджет, а когда Стив нашел в одной из коробок, возвращенных ему смитоновским музеем, пару бархатных коробочек с обручальными кольцами своих родителей и предоставил, как их с Баки собственные, то процесс был запущен моментально. Юристы Тони вцепились как питбули в мировых судей. Слушанье за слушаньем Стиву приходилось доказывать, рассказывать о том, что их с Баки отношения давным давно вышли за рамки общепринятых дружеских и возносить до небес мысленно толерантность современного общества. И в конечном итоге тремя месяцами назад суд признал за ним, за Стивом принимать любые решения за Барнса, признав того временно недееспособным.

- Не совсем, - Стив мнется, и достает из-под футболки свои военные жетоны, на цепочке которых болтается простое золотое кольцо. Стягивает цепочку и вкладывает в металлическую руку Баки. - Я просто не мог сделать того о чем ты просишь, никто из нас не смог бы. Потому, что ты не просил о замене воспоминаний. Ты просил о куда худшем. Много худшем. Самым худшем, если уж на то пошло. Да я и не позволил бы никому, даже тебе самому не позволил. - по телу блондина проходит волна дрожи и он сильнее сжимает ладонь Барнса в своей. Медленно мысленно считает до десяти, распахивает глаза и продолжает говорить. -  Адвокаты "Stark Industries" смогли доказать юридическую правомерность нашего брака, и основное решение было за мной. Как только я подписал бумаги - тебе создали другую личность. Но видит Бог, Баки, когда я забрал тебя из центра - черт, это не ты. Понимаешь. То, что они сделали с тобой - это не ты. И я снова сломался. Я думал, что справлюсь, главное, чтобы ты был живой и хотя бы относительно здоровый, но ты... словно всё то, что ты прятал в себе, все низменные инстинкты вырвались наружу. Словно сам Ад вырвался на свободу. Ты смотрел на меня, как на чужого. Ты... Господи, ты предлагал мне перепихнуться! А я ночами кусал ладони дрочил в своей постели, вспоминая, как ты зарывался носом в мою макушку и шептал о том, как сильно любишь. И я... я просто сорвался и вот теперь... что ты хочешь? Скажи мне, что ты хочешь и видит Бог, я сделаю это.

Отредактировано Steve Rogers (2019-02-21 02:57:48)

Роджерс дергается как от удара, который он несомненно заслужил и, на самом деле, Стиву думается - уж лучше бы Барнс ему действительно вточил со всей дури, чем задавал этот чертов вкрадчивый вопрос, заставляя снова и снова Стивена тонуть в ненависти к самому себе. Потому, что Джеймс [Баки] прав, разумеется, он прав - тысячи, стократно прав, только вот - осознание собственной ошибки накрыло Стива уже после того, как он умудрился облажаться по самое не балуйся, когда он забирал из центра домой - Джеймса Барнса, совсем другого человека, смотрящего на него, как на чужого... когда пришло понимание, что суррогат никогда не станет оригиналом.

И это на самом деле худшее из наказаний - быть рядом, но не вместе. Видеть, чувствовать, слышать. И вздрагивать каждый раз снова и снова убеждаясь - Баки нет. Больше нет. Есть только Джеймс. Джеймс подъёбывающий его по поводу и без; и предлагающий секс как снятие взаимного стресса. Джеймс, в котором прорезываются черты кого угодно, порою даже самого Роджерса, только не Баки Барнса.

Ничем это не лучше. Просто тогда, это казалось единственным вариантом. Тогда - Стив действительно не знал, чем еще можно помочь, как спасти от себя самого, как прекратить эти чертовы кошмары, перемежеванные приступами вины за все деяния Зимнего, прибивавшими Баки к земле, утягивающими на дно Марианской впадины. И ощущать раз за разом собственное бессилие, расписываться в никчемности, невозможности - спасти, уберечь.

Да, повелся, да слепо доверился уговорам всех прочих, вторящих - что так будет лучше, что так будет правильнее. Ему нашептывал об этом Старк, его втирал это Фьюри. Его держала за руки доктор Чо и сыпала кучей терминов, убеждая, понукая, заставляя принять решение и Стив сдался. Оказался слишком уставшим, изнуренным, выхолощенным изнутри, чтоб найти в себе хоть толику сопротивления. Он не спал, не ел сутками, пока его не вытаскивали из центра Сэм или Наташа, а порою и Клинт, вписавшийся видимо на добровольных началах на программу реабилитации для свихнувшихся супер-солдатов. Но они молчали - каждый из них в свое время с лихвой хватил собственных демонов и каждый знал им цену. И да, Стив поставил свою подпись - подтверждая, что он - муж Джеймса Бьюкенена Барнса согласен на проведение этой треклятой манипуляции с его сознанием и памятью, прежде разумеется убедившись, что она куда более гуманнее и щадяще проходит, чем были обнуления в ГИДРЕ. Но впрочем, какая разница, если Джеймс прав и Стив виноват кругом?!

- Я... я... - он запинается, и вздыхает, пытаясь восстановить собственное сердцебиение - его жизненно важный орган того и гляди разорвет сейчас к чертям собачьим супергеройскую грудину и выскочит наружу, обнажая и без того разрозненную изгаженную, изувеченную подкорку Капитана - сломанный, он тоже сломанный только не своими, а Баки демонами; своих держать в узде он научился слишком давно, заточив чувства собственные в башне высоченной, огражденной рвами с псами адскими, от которых нельзя спастись бегством.

Он ловит жетоны и рассматривает кольцо, проводит по царапинам пальцами - это кольцо отца. Его собственного отца, которое он выдал за свое обручальное. - Я не должен был лишать тебя выбора. Ни снова. Я знаю. Но я боялся, Бак. Я безумно боялся, что будет только хуже, хотя хуже уже и быть не могло. Ты не справлялся. Мы не справлялись. Можешь меня ненавидеть. Я заслужил, но потерять тебя во второй раз. Я не смог бы. Я бы не выдержал. Пришлось солгать, извернуться. Пеппер и юристы Тони помогли - нас признали гражданскими супругами и я подписал бумаги. Я просто хотел, чтобы тебе стало лучше. Но не стало, да? Вижу же что не стало и тогда видел, но молчал. Хотел верить, что получилось. Что тебя отпустило прошлое. Что ты сможешь начать сначала, даже, если я никогда не смогу. - он криво усмехается и столько горя невысказанного, боли искрометной, и насмешки кривой, горькой над самим собой, что впору взять и вздернуться собственноручно. Только вот поможет ли? Если только пуля из знакомого еще с сороковых "глока" и прямо в лоб. Как вариант. Только Роджерс никогда не бежал от собственных проблем. Он нарывался и получал по самое "не хочу", а после появлялся его персональный, собственный, единственный и неповторимый рыцарь в сияющих доспехах и вызволял из очередной беды. А кто спасет теперь?!

Он нервно сглатывает и не собирается больше ничего скрывать, куда уж теперь, когда хуже и представить себе нельзя. И хотел бы Стив спихнуть вину на Старка, который специально оставил все эти рисунки напоказ, только вот такая мелочность не в духе Тони. Он привык доверять друзьям, а Тони был другом. Всегда им был. И потому, Стив открывается дальше, глубже: - Я тебя знаю, лучше чем себя самого. Тебя все равно изнутри ломает. Я поэтому и бесился. Сходил с ума. Это ты и все равно не ты. А тебя крыло. Я слышал по ночам, но боялся подойти, еще больше усугубить ситуацию, Хелен говорила, что нужно время, что ты постепенно обвыкнешься с новой личностью, что все станет на свои места. Нужно было просто подождать, а я не смог. Не справился. Я никогда не отличался особой силой воли, когда дело касалось тебя. У меня крышу рвало, как хотелось просто прикоснуться, но я не мог. Не так. Я не хотел просто секса, то есть конечно я хотел. Но не так, я не хотел тобой пользоваться. - он закусывает нижнюю губу и отводит взгляд. - Я сниму защиту с этажа. Ты свободен. Ты ничего мне не должен. Я поговорю с Тони и остальными, тебе помогут ассимилироваться, я не буду больше тебя тревожить. Наш брак просто фикция, так, что не принимай на свой счет. Ты совершенно свободный человек, - Стив поднимается с дивана и отходит в сторону. К панорамным окнам. Привычно облачается в маску Капитана Америка, срастается с ним, вытесняя мальчишку из Бруклина. Стискивает руки в замок перед собой и прикрывает глаза. Восстанавливая ритм сердцебиения и дыхания. Сыворотка Эрскина не позволит ему сдохнуть от инфаркта, даже, если сам Стив от такой перспективы бы и не отказался. - У меня будет только одна просьба - давай иногда знать о себе. Можешь через Мстителей - через Наташу или Клинта, Сэма, не важно. Просто, чтобы я знал, что ты жив, что у тебя все хорошо. Джарвис, разблокируй этаж. У сержанта Барнса должен быть полный допуск. Ко всем данным и материалам тоже - Стив оборачивается и просит_молит: - Не уходи, я сейчас, - он пускается чуть ли не бегством в спальню и возвращается со стопкой писем, перевязанным лентой, кладет рядом с Джеймсом. - Это тебе. Тут все, что я писал, сначала когда ты ушел на фронт, после, когда ты уже погиб. Не захочешь читать не нужно. Просто они твои. Я - твой. Я всегда был твоим. Если ты однажды захочешь. Я буду рядом. Я с тобой до конца, Бак, - шепчет он чуть слышно на выдохе и позволяет себе отпустить, позволить жить. Быть может хотя бы у одного из них это может получиться. Баки заслуживает этого. Заслуживает быть свободным. А Стив снова отходит. Отступает. Стратегическое отступление иногда - наилучший вариант, ему ли, Капитану Америка, об этом не знать.

Стиву нет необходимости переспрашивать или уточнять о чем спрашивает его возлюбленный: когда-то в совсем другой жизни, более полувека назад им с Баки хватало даже мимолетного взгляда, чтобы понять, что у другого творится на душе. Они были единым, слаженным, отточенным организмом, по какой-то непонятной насмешке судьбы разделенным на две разных тела: они дышали не просто друг другом, они дышали одним кислородом на двоих. Неизменно вместе, не важно где и когда. Они держали друг друга взглядом. И порою даже на войне, когда за спиной маячил трибунал - они все равно умудрялись ловить дыхание друг друга губами и делили его поровну.

- Есть, сейчас принесу, - он снова уходит в спальню и долго роется в своей сумке, пока не находит жетоны Барнса, на цепочке которых тоже висит тонкое обручальное кольцо, раскатанное из кольца матери Стива. Возвращается в гостиную и протягивает осторожно, словно боясь спугнуть: - Вот, держи. На самом деле - наш брак официально негде не зарегистрирован, то есть нас конечно признали парой, законными супругами. Да и как не признать то, с такими юристами, как у Пеппер и Тони. И кольца они не настоящие, если уж на прямо, - он глупо улыбается, глупо и счастливо и плевать на самом деле, потому, что он хочет, чтобы Джеймс знал, знал правду: всю, а не только то, что он рассказывал сам на слушаниях: - Я до сих пор не знаю как тебе удалось тогда  уговорить того священника нас обвенчать, но не заносить об этом данных в приходскую книгу. Колец у нас, разумеется, тогда не было. Господи, да у нас тогда кроме того, что на нас надето было ничего не было. Мы были все в саже, издерганные донельзя, с трудом выбравшиеся из очередной задницы, в которую я втащил на себе волоком "Ревущих", у меня затягивалось очередное сквозное, а ты материл меня по чем свет стоит - потому, что я снова вляпался в дерьмо. Ты потащил меня в церковь. Я все говорил о трибунале и казни, а ты упрямо поджимал губы, все для себя уже решив. Святой отец смотрел на нас, как на безумцев, а ты что-то долго ему втирал, пока он не смирился и не провел обряд. У нас даже первой брачной ночи не было, вокруг терлись то "Ревущие", то шныряли агенты ГИДРы. Все на что нас хватило взаимная быстрая дрочка. А на следующий день ты упал, я не смог дотянуться. Господи, никогда себя не прощу. Чертовых несколько миллиметров и ты был бы со мной. Был бы в порядке. Нужно было по крайней мере просто прыгнуть за тобой. - он передергивает плечами нервно. И продолжает теперь уже куда более ровно, выдержанно, спокойно. Словно не о их с Баки свадьбе говорит, а читает очередную сводку на брифинге Мстителей. Так проще. Абстрагироваться Роджерс всегда умел лучше всего. Прятаться, закрывать, зарывать себя в Капитане. - Доказать ничего нельзя. Так, что как я и говорил - ты мне ничем не обязан и все это по сути только фикция. Ты не помнишь этого. А значит - ничего вроде как и не было.

Он не оборачивается, когда, стиснув руки в замок, слушает Джеймса [Баки] и разминает шею, склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Таким разбитым он чувствовал себя только тогда, когда осознал: не поймал, не спас, не уберег. Тогда-то он и стал таким. И прав Старк со своим - Капитан Сосулька. Он похоронил в себе все, что было только можно. И стал вот таким. Пустым. Обессиленным, словно вместе с Баки тогда в то ущелье рухнуло все то, что делало его Стивом Роджерсом. Осталось тогда только яростное желание - мстить, убивать, крушить. А когда он шел ко дну  на борту "Валькирии", вспоминал как шептал жаркое "да" и клялся быть верным в болезни и здравии, богатстве и бедности. Не просто быть, а жить только Баки. - Предлагаю тебе выбирать самому: чего, и кого ты хочешь от этой жизни, а не зависеть от кого либо. От меня, если уж на то пошло, не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным. - чеканит он, все еще не оборачиваясь, хотя прекрасно слышит как Барнс шелестит бумагой и переворачивает листы его письма. Самого первого. Отчаянного. Влюбленного. Искреннего. От мальчишки, чей мир был соткан из Баки Барнса. - В конечном итоге в ту квартиру могу вернуться я. Здесь только одна кровать. Я не хочу терпеть, Бак, как ты не понимаешь: я хочу тебя любить. До одури хочу, понимаешь. Вылизать тебя до скрипа, растягивать долго-долго, а потом взять нежно, чтоб пальцы на ногах от твоих стонов поджимались, чтоб ты кончал с моим именем на губах. Хочу выцеловавать тебя всего. Хочу чувствовать тебя. Хочу быть твоим. Вспомнить каково это жить. Жить тобой. Так, что поверь мне на слово, из нас двоих мудаком всегда был я, в принципе я им и остался. - он криво усмехнувшись, оборачивается и смотрит на собственного мужа. На человека, которого знает с семи лет. Человека, которым никогда не надышится, просто не сможет надышаться. Человека, который совершенно его не знает. Не помнит того мальчика - Стиви, который не умирал от очередной лихорадки, только потому, что Баки Барнс держал его за руку и просил: "Ты только живи, слышишь живи" и он жил только потому, что его об этом просили. Он всегда жил только ради Баки. Даже, когда был чертовым эгоистом. Даже сейчас. Он живет только потому, что есть Баки. - Я люблю тебя. Не для протокола. Просто люблю.

Отредактировано Steve Rogers (2019-03-02 01:36:51)

Роджерс понимает, что Джеймс намеренно игнорирует большую часть его признаний и не может его в этом обвинить: что ж если бы ему смутно знакомый мужик озвучивал бы свои сексуальные фантазии - он бы наверное и вовсе подумал бы, что тот окончательно поплыл мозгами. В принципе, когда дело касается Барнса никто не может утверждать обратного - Стив всегда был несколько не стабилен, когда дело касалось Баки. Мстители до сих пор не понимают его помешательства. Никто на всем белом свете не понимает. Раньше они сходили с ума вместе, друг от друга. Теперь Барнс смотрит на него как на чужого, красивого, да, но чужого...

- Нет, все нормально, то есть. Ну ты же не знал, так что... все в порядке, - произносит как можно тверже и увереннее Капитан, не отводя взгляда. Винить Баки в том, что он как-то не правильно истолковывал поведение самого Стива тоже нельзя. И это тоже очередное безумие самого Роджерса. - Это я виноват, я, наверное, провоцировал тебя своим поведением.

Он стискивает кулаки и сжимает губы, обещая себе завтра же позвонить Хелен и выяснить, что все это значит?! Она же обещала, что всё будет хорошо, что все наладится. Неужели солгала или воспользовалась их с Баки положением, чтобы использовать Барнса в качестве лабораторной мыши?! По лицу Капитана бродят желваки и он делает несколько глубоких вдохов-выдохов, вспоминая дыхательную гимнастику, которую ему советовали после разморозки для борьбы с ПТРС. Не помогает. Стоит признать ему сейчас это не черта не помогает!

- Хелен сказала, чтобы я не вмешивался, что память сама заполнит все пробелы постепенно, что просто нужно время и что технология не совершенная. Я... я не знал насколько всё плохо, ты же никогда бы не попросил о помощи, а давить на тебя и настаивать я не хотел. Ты запирал дверь, не выламывать же мне её было. Твоя позиция была довольно четкой - ты не хотел, чтобы я вмешивался, - это звучит скорее всего ужасно и несколько не похоже на извинения, но зато это честно. Стив пытается поступать правильно. Он всегда сколько себя помнил всегда пытался это делать. Но почему-то именно в этом случае, с Баки - это не работает.

- Если бы я знал, если бы... Баки... прости меня. Это всё моя вина, - он протяжно вздыхает и сокращает между собой и мужем расстояние. Но дотронуться себе так и не позволяет, остается стоять. Боится, что если позволит себе хотя бы тень прикосновения то Баки его оттолкнет или того хуже.  - Я просто хотел, чтобы у тебя всё наладилось, а в итоге сделал еще хуже.

Джеймс снова заводит разговор о совместной ночевке на кровати, и Роджерс думает, что вся его хваленная выдержка скорее всего полетит к чертям собачьим, стоит только ему оказаться в одной постели с Баки. Он слишком долго лишал себя возможности просто прикоснуться, почувствовать, провести подушечками пальцев по атласной золотистой коже возлюбленного.

- Да, хорошо, конечно, идем спать, а завтра я надавлю на Тони и он найдет тебе свободные комнаты в Башне, - он оборачивается на пороге, и чуть смущенно улыбается. А после добавляет, как никогда уверенный в правоте своих слов. - Я не заслуживаю тебя. Никогда не заслуживал.

Стив направляется в ванную, оставляя дверь чуть приоткрытой, словно в очередном немом приглашении и торопливо раздевшись, забирается под тугие струи обжигающе горячей воды, позволяя каплям разбиваться о собственные монолитные покатые плечи, смывать усталость, тяжесть, опостылость, тревожность этого нескончаемого долгого дня. Вот и всё - Баки знает правду. Баки теперь знает всё и он уйдет. Это вопрос времени. Он обязательно уйдет. И Стив не знает как он будет с этим жить. Как он вообще будет жить без Баки.

Он не спешит в спальню, направляется сначала на кухню, заваривает себе чай с розовыми лепестками. Греет ладони о фарфор чашки и упирается взглядом в одну точку. Они впервые после всего того, что случилось с Баки сегодня сказали друг другу столько слов. Открыли друг другу столь многое. И Роджерсу бы порадоваться, что недосказанностей осталось так мало, только на сердце тяжело, больно. Так сильно, что даже дышать сложно. Словно он снова вернулся в состояние "до сыворотки" и вот-вот начнется очередной приступ астмы, скручивающий нутро, заставляющий глотать отчаянно воздух и не иметь возможности вытолкнуть его наружу.

На пороге спальни он замирает, всматриваясь в спину мужа. Стаскивает с себя осторожно полотенце, которым были обернуты бедра и ищет в сумке белье. Натянув боксеры, Роджерс осторожно проскальзывает под одеяло. И замирает, впитывая в себя мерное дыхание Джеймса. А после судорожно вздохнув - осторожно касается его лопаток пальцами. Рисует кончиками пальцев замысловатые узоры, спускается вниз по позвонкам нежными касаниями вдоль вплоть до поясницы. И ждет. Замирает. Подрагивает от нетерпения. Решать в любом случае не ему. Просто он настолько истосковался, что мочи терпеть больше нет.

Его откровенно ведет от близости такого родного, желанного, знакомого до каждой черточки тела: пусть и измененного временем врозь проведенным - всеми этими семью десятками лет, ГИДРОЙ, бионикой заместо левой руки. Но все же такого родного. Любимого. Самого-самого. Настоящего. Любимого. До последней черты. До предела. До самосожжения. До каждой родинки самой маленькой, каждой выемки и впадинки.

Он все еще помнит, как рисовал губами на этом теле столько раз узоры, растворяясь и не имея понятия очевидного - где заканчивается он сам и начинается Баки - как отдавался слепо, бездумно, позволяя себе окончательно затеряться в близости дурманящей, явственной, нежной, ни с чем не сравнимой. Он  помнит, как  выцеловывал эти руки. Он помнит, как зарывался лицом в эту грудь, дрожа всем телом после очередного невыносимо сильного для его тщедушного тельца оргазма. Он помнит, как сжимал эти плечи, насаживаясь сверху, уже после сыворотки и Аззано, когда мир летел в Тартары, и вокруг все рвалось и взрывалось, а он насаживался на Баки и чувствовал себя цельным, живым. Он помнит, как подавался навстречу поджарым бедрам, обхватывал сильнее, крепче и молил о большем.

И теперь эта близость. Эта откровенная нагота дурманит так как никогда не смог бы никакой алкоголь, элю Тора и снилась та нега, которая овладевает Стивом, покуда его руки остаются мимолетным касанием на пояснице.

Его ведет от запаха Баки. От пульсации кожи под подушечками пальцев, давным давно загрубевшими и так не схожими с теми, которые у него были в довоенном Бруклине, что оглаживают так легко и трепетно, не надавливая, словно крыльями бабочек прикасаясь незатейливо и плавно.

Осторожно, не спеша, словно у них вся жизнь впереди, а не чертовы несколько минут до тех пор, пока агент ЩИТа сержант Джеймс Барнс не пошлет его на три буквы и исчезнет из жизни Стива в этот раз уже окончательно и навсегда. И лицо Стивена пробирает мука. Невыносимое чувство предстоящей утраты. Он не хочет терять того, кто всю его сознательную часть был его второй половинкой. Но Роджерс не может не признать и того, как сильно он задолжал Барнсу. Он обязан его отпустить.

Он не позволяет себе вздрогнуть, когда матрас прогибается под весом мужа, что оборачивается и смотрит в упор ему в глаза. Нервно сглатывает и виновато улыбается уголками губ: - Я ничего не хочу от тебя требовать и не стану настаивать, Джеймс, - имя дается ему сложнее всего. Но он позволяет ему соскользнуть с губ, и не отводит взгляда. Будь что будет, но отказываться он не может. Больше не может. Пусть лучше уж тогда сам Барнс оттолкнет, отвергнет, откажет. Сам Стивен на такое уже не способен.

Потому, что на губах повиснет не высказанное: "Баки".

- Просто ты так близко, в нашей кровати, со мной, я и не удержался - предупреждал же, - он почти что шутит, а после всматривается в льдисто-серые глаза напротив и сглатывая продолжает свои откровения. Скрывать что-то от того, кого зовешь собственным мужем, кому принадлежишь душой и телом более уже не уместно. - У меня тебя не было почти что семьдесят пять лет. У меня на самом деле никого больше не было. Всегда был только ты, - признается Стив, и приподнимая руку проводит пальцами по лицу, оглаживает скулу, спускается ниже к губам, вырисовывая их контур. - Ты ничуть не изменился. Всё так же причиняешь мне боль только лишь своим видом. Идеальный. Невероятно красивый. С ума по тебе схожу. С четырнадцати лет. Маленький был, щуплый, тщедушный, смотреть было на меня страшно, а видел тебя, ненавидел себя за это, и думал, что лучше тебя никого и быть не может, не понимал и не понимаю до сих пор почему ты выбрал меня, - он придвигается ближе, теснее. Будь его воля - влез бы под кожу, вплавил бы себя в душу. - Дрочил на тебя, как сумасшедший. Все руки себе стер. Думал сдохну от этого желания. А ты  был и есть сейчас - такой шикарный. Неземной. Словно не настоящий. Никого прекраснее тебя не встречал, - Роджерс не умеет останавливаться, когда нужно, никогда не умел, а дорвавшись до любимого и вовсе прекратил фильтровать собственную речь. Сумбуром накатывая признаниями в любви и потребности_жажде.

Смаргивает, вслушиваясь в обращенные к нему слова и ведет плечом, словно соглашаясь, поддаваясь мурлыкающему тембру хрипловатому голоса, который бархатом оседает в глубине души и сознания.

Это и не было проблемой. Не для него. Он просто хочет снова, хотя бы еще один раз почувствовать себя счастливым. Влюбленным. принадлежащим. Своему мужчине. Своему мужу. Своему возлюбленному. Своему любовнику.

- Даже, если ты уйдешь утром, пожалуйста... Джеймс... трахни меня, - Роджерс не позволяет себе покраснеть, когда произносит вслух свое самое сокровенное желание. Он не может стесняться своих желаний и не хочет на самом деле. Он лишь хочет быть с тем, кого любит невыносимо, болезненно сильно. - Возьми меня. Хотя бы еще один раз. Чтобы я смог помнить - каково это быть твоим. Отдаваться тебе. Чувствовать тебя кожей, - Стив переворачивается на живот, становится в коленно-локтевую позу. Снова находит глаза мужа своими, поворачивая голову вбок, - Пожалуйста, - он почти скулит от желания. Член налившийся, стоящий колом упирается в мягкую ткань дорогущих простыней, вымазывая их естественной смазкой, а Стивен дрожит всем своим немаленьким телом. Подрагивает в нетерпении.

Роджерс и сам прекрасно понимает, что его бросает от случая к случаю, только вот от близости Баки его коротит постоянно, от запаха, от ямочки знакомой на подбородке, от цвета самых родных глаз и он снова и снова путается в словах своих и поступках; снова становится тем самым мальчишкой из Бруклина, который был уверен, что не заслуживает такого идеального - Баки Барнса себе.

Что едва ли он последовательный в своих словах и действиях: он хочет всего его себе, хочет без остатка, и хочет одновременно вернуться на тот чердак, где они были беззаветно счастливы, не смотря на Великую депрессию, постоянную нехватку денег, нависшую над Штатами угрозу скорой войны и нескончаемую битву со всеми возможными одолевающими Стива болезнями.

И ему это уж точно нельзя себя оправдать ПТСР, диссоциативным расстройством личности, потерей памяти, парамнезией и прочей ересью из карты Барнса. В его жизни есть одна постоянная величина собственного безумия - это Джеймс Бьюкенен Барнс-Роджерс. Который ни хрена не помнит. Который издевается и намеренно провоцирует.

- А, к черту! - рычит Роджерс и как был голым подскакивает с кровати. Не обращает совершенно внимания на свой стояк. И не собирается стесняться собственной наготы или тела. Он уже привык. Научился привыкать. - Джарвис, разблокируй мне этаж Тора. Я останусь там на ночь.
- Но...Полковник Роджерс, я не могу... То есть... Покои господина Тора заблокированы по сетчатке глаза и отпечатку ладони. У Вас нет допуска. Чтобы переписать протоколы защиты нужно разрешение мистера Одинсона и мистера Старка, сэр. Мне правда очень жаль, - в голосе Искина кажется в действительности звучат тоскливые и виноватые нотки и Стив понимает, что Тони перестарался оживляя образ своего погибшего давным давно дворецкого.

- Мистер Старк может пойти на хуй, и Тор тоже со всеми вашими ебанными протоколами, нашлись тоже мне блять защитники личного пространства: у меня самого-то только что из задницы маячок отслеживающий не торчит, - рычит Стив, не оборачиваясь на Джеймса. И если честно, то ему сейчас уже как-то поебать, что его муж думает о его очередной истерике. Просто ебически поебать. Роджерс проводит рукой по лицу, и возводит лицо к потолку, словно на том сможет найти подсказку, как ему жить дальше. Но заместо ответов, он снова начинает доставать ИскИна - Просто найди мне где переночевать иначе я буду спать в лабораториях. Голым. Так Тони и передай и я обязательно что-то там расхерачу к чертовым ебеням, - Капитан с голым задом плетется к дверям спальни. Гордый и голый - убийственное сочетание во всех смыслах и он позволяет супругу насладиться этим зрелищем сполна, чеканя шаг и не сбиваясь. Уходить всегда нужно с гордо поднятой головой, даже если напоследок все равно прорвется говнистый характер, который столько лет пытался сдерживать, запинаясь о тот образ, который состряпали из него историки и которому пришлось неукоснительно следовать даже с друзьями.

- Пошел ты, Баки Барнс. На хрен пошел. Ненавижу тебя! - Стив не оборачиваясь шипит чуть слышно, зная, что муж обязательно услышит. Он словно снова вернулся в тридцатые в своей откровенной манере выражаться и только от этого почему-то на губах селиться какая-то по особенному плутовская улыбка, он с силой хлопает дверью и, кажется, та слетает с петель... Роджерс та еще мстительная сволочь и Баки об этом прекрасно знал всегда. Только вот Баки сам себя не помнит. И это тоже очередной пласт тратила на взрывоопасной натуре Стива.

Вернуть себя настоящего оказалось не так уж и сложно. Он сбросил с себя модус Капитана Америка и развернул плечи широко. Не станет больше стесняться и окорачивать себя в звонких выражениях, а кому такой вот Стив Роджерс придется не по вкусу, то пусть он идет куда подальше. Все того и нужно было лечь в постель с мужем и получить от него отворот поворот, а потом Барнс еще удивляется: почему он не может определиться с тем чего хочет. И он снова может позволить себе витиевато ругаться матом и быть самим собой. - Вот спасибо, любимый! - фыркает Стивен.

Оказываясь в гостинной, Роджерс наливает себе выпить. В очередной раз жалея о том, что не может опьянеть. Не может отключить сознание. Не может не хотеть малодушно того, чтобы Барнс догнал, остановил. Ну и ладно. На самом деле. Он просто свалит отсюда. Свалит куда-нибудь. Где не будет рядом Джеймса. Где не нужно будет чувствовать себя виноватым за то, что хочешь подставиться любимому человеку. Отпустить себя и позволить себе хотя вот так незатейливо и просто стать хотя бы на несколько минут абсолютно счастливым.

Возвращаться в спальню за одеждой - миссия из ряда невыполнимых и Роджерс плетется к лифтам как есть обнаженный. Где-то наверху откашливается Джарвис говоря о том, что парой этажей ниже живет Клинт и его семья. Лора и их дети. Стив обещает там не останавливаться.  Он просто надеется, что в  этой треклятой огромной башне должен же быть какой-нибудь диван, на котором он сможет предаться очередному приступу самоедства, в котором всегда был очень хорош.