пацаны!
не буду раскатывать - скажу, что либо поиграю по викингам, либо помру от безнадеги. надо кому такое счастье?

Свернутый текст

Оставленная без присмотра, Ева тут же бросается хлопать шкафчиками и полками в поисках тряпок для своего песика. Адам старается игнорировать это - слишком явно чувствуется близость рвотного рефлекса, и пусть неожиданно пробудившиеся материнские инстинкты сестры вряд ли способны всерьез довести до тошноты, рисковать не хочется. Приходится концентрироваться на боли. Она всегда здесь, всегда готова составить ему компанию в евино отсутствие, днем или ночью; она непритязательна, верна и молчалива - многим отличным женщинам и мужчинам до нее далеко, чего греха таить, а Мёлеман с ней, можно сказать, обвенчан. Пока смерть не разлучит их. Для кого-то подобные фразы - клишированная попытка сделать вид, что все крепче и стабильнее, чем есть, но для Адама - прискорбная действительность.
Он сидит в темноте, обнявшей его со спины, уронив голову на руки, пока сестра разбирается с гостем - одежда, полотенца, что полагается выделять в таких случаях. Ему и раньше, - хочется внутри себя произнести "при жизни", - не слишком часто доводилось принимать у себя дома людей, которым требовались какие-то удобства кроме бутылки вина, шампанского или другого напитка на вкус, и перепихона. Но Ева - спасительница, конечно же. Прародительница рода человеческого. Их духовник, тряся складками кожи на пятнистом от старости лице, говорил, что Ева породила и грех; у Мёлемана, впрочем, на этот счет свои теории, ведь, сотворенная из ребра, женщина была лишь частью Адама, а значит, и он сам, рано или поздно, пришел бы к искушению. А это значит, что, может, это он - начало и конец всего самого отвратительного в мире, что корчится в каждом, что принято прятать как можно глубже - вдруг увидят, прознают, не поймут...
Задумавшись, Адам даже не слышит, как она входит в кухню, и вздрагивает уже от ее прикосновения, когда, проскальзывая мимо него к холодильнику, она коротко треплет его по волосам. То ли забыла обидеться, как с ней часто бывало, то ли просто признала его правоту где-то в глубине души: его мнение всегда было авторитетнее. Мёлеман усилием воли заставляет себя сесть ровно, чувствуя, как спинка стула находит образовавшийся за время сна паз в позвоночнике, и, мрачно удовлетворенный возможностью доставить себе дискомфорт и переключиться уже на него, сильнее откидывается назад. Наблюдает за сестрой, сощурившись: вот она шарит по холодильнику, будто надеясь найти что-то уже готовое, хотя отлично знает, что Адам у плиты не стоит, даже когда ему лучше; а вот, отчаявшись, лезет в морозильную камеру и извлекает оттуда какие-то малопривлекательные коробки. Три штуки - значит, и этого тоже планирует облагодетельствовать. Интересно, она хоть знает, как его зовут?
- Если бы у тебя в квартире лежал труп, ты звала бы гостей?
Она цепенеет; с того места, где сидит Мёлеман, можно увидеть, как напрягаются ее узкие плечи. Ви-ай-пи-ложа, лучший угол обзора сцены. Отсюда также просматриваются ее линия челюсти, подчеркнутая тенью, и вдруг мелко дрогнувшие, едва не выронив упаковки, пальцы. Что были бы за кадры, если бы камера не осталась где-то в гостиной; может, стали бы однажды классикой. Женщина, ощутившая прикосновение руки неотвратимости. Достаточно хорошее название для гениальной ленты в три секунды экранного времени?
- Но у меня в квартире не лежит никакой труп, - ей требуется еще пара мгновений, чтобы стряхнуть с себя ощущение легшего плащом на плечи могильного холода, каждый раз оказывающееся ответом на эти разговоры. И жалко, и что-то мерзкое, злое внутри кричит: сделай больнее, сыпь соль на раны, дави! Невозможно вечно прятаться в коконе из опьянения и дурости, нужно однажды увидеть реальный мир, а значит - грызи, как ты умеешь, рви на части ее эскапизм! Ты ведь всегда ей в этом завидовал.
- Верно. Он сидит.
Ева швыряет макаронные упаковки в микроволновую печь и с грохотом захлопывает пластиковую дверцу, явно не расчитанную на роль посредника в семейных ссорах. Адам вдруг думает: а почему так злится именно она? Не ей умирать завтра-сегодня-прямо-сейчас. Не ей приходить с босыми ногами к богу и молить о снисхождении - или не молить, держать голову высоко поднятой и платить по счетам хотя бы после всего. Ей - заказывать поминальную службу, распоряжаться имуществом, пить, есть, хорошо одеваться и делать все то, что она так любит. Только без него, но разве это проблема? Пачки полуфабрикатов в микроволновке жалобно хрустят и шипят, скребут краями по стенкам. Сестра больше ничего не говорит и даже не поворачивается, а через несколько секунд и вовсе ретируется из кухни, оставляя Адама наедине с бытом. Мёлеману не очень нравится. Он протягивает руку, приоткрывает один из шкафчиков и, выдавливая из блистера некоторое неопределенное количество таблеток болеутоляющего, заказывает себе краткую экскурсию в лучший мир; теперь, наградив кого-то другого своими проблемами, он может забыть о них, пусть думают другие. Писк микроволновки буквально бомбардирует черепную коробку, вгоняя между теменной и затылочной костями миллион атомных боеголовок - хочется выругаться, но Ева уже здесь, с мокрыми руками и едва заметным румянцем на щеках. Гость уже вгоняет в краску? Когда-то давным давно он бы об этом пошутил. Только не теперь. Близость конца подействовала на него худшим образом - лишила способности смеяться. Чтобы не видеть отчаянных попыток на быструю руку сообразить немного уюта, Адам отворачивается, предпочитая обозревать виднеющуюся часть коридора, но это тоже неверный выбор: в дверном проеме, бледный, худой и ужасно высокий, маячит этот уличный мальчишка, и ему явно коротки позаимствованные штаны, как нелепому подростку, неожиданно сильно выросшему за лето.
- Обживаешься? - бесцветно интересуется Мёлеман, садясь ровнее и распрямляя спину.