таро; повешенный 

знаешь, ричард;

холодный камень ластится к коже, ветви ив целуют в переносицу, когда ветер сбивает с ног, подталкивает к остроносым церквям на земляничном погосте - разбиться о колья мертвых костей, что никогда не вырастут, не окрепнут, не сложатся в человека, покорившего мир.

знаешь, ричард,
ты ведь можешь умереть в этой битве.

солнце обливается сизым по́том, зреет гроздьями дождя, липнет блеклостью к коже. под латами собираются мурашки, оттеняют родинки, кольчуга сидит на висильнике как влитая (до шелухи серебра в прорехах затяжек и шрамах, до алого мяса под золотыми дугами, до пламенной резьбы вокруг лодыжек). она осматривает владения (будущего короля), цепляет прищуром армию, идёт взором по головам, пересчитывая макушки рыцарей как свиней, капризно щурясь в тех местах, где штандарты достают пиками небес, протыкая животы облаков.

она танцует в поклоне перед тем, как поцеловать (будущего) короля в лоб, сгибается в коленях, утопая в мертвенных лилиях, ждёт, когда пустоту в яме могилы засыплют землёй и зальют живой водой, пока силуэт его в благодати и блеске окажется выше всех мертвых, даже выше христа на кресте. снятая с трупа корона ничего не стоит; тот, кто до неё не дотянулся, станет ценнее королевского золота. его тень окажется у истории на обеденном плато, порежет десны, как бусины жемчуга, поранит язык как звериный поцелуй.
(это всё сюр, ваше высочество, живите долго).
висельник не спешит класть руку на предплечье, скидывать руку его жены, не спешит - пальцами вдоль виска, куда опустится меч, где незаживающее свидетельство кроткого предназначения. висельник растирает мужскую ладонь, согревая, как ребенка, теплом, которого не может быть. собирает сладость по губам тонкой улыбкой.

знаешь, ричард,
- как другу.

она не хочет знать, когда следующее солнце взойдёт над британией, кого опалит царственностью, кого восхвалит своим светом, кого ослепит. она думает: всё начнётся, когда он будет готов, всё окажется проще, если он смирится.
(он никогда не станет королём).
сколько бы ни грезил о тяжести золотой власти, ответ лишь один. она расплетает слова из клубков угря, проволоки и персидского шелка, ставит на могильник, разбрасывается бело-алыми семенами, чертит языком по шитью ребер одно слово: пойми. это так просто, как раскалённое железо на бедре, как стать обезглавленной принцессы. чутко и громко. так кричат только дети - на поле битвы и зарубленные в своих тюремных кроватях.

пойми, ричард,
твои сыны будут великими.

недолго.
но когда старость падёт в рыхлую землю, в тёплое марево чужеземных дождей, в червивую зависть - всё закончится тем, что так ожидалось миррой в закрытой спальне, ледовой сталью в запертой темнице, затупленной алчностью в трещинах почерневших доспехов. когда война будет проиграна, придет новая, придут другие, пойми.

ричард,
- зовёт висельник в звоне церковного эха.

император сильнее короля

треск фитилей - шепот его губ; тепло пламени - твердая ярость его жестов; стойкость пустоты - его манера думать, что мудрость заключается в его воле. висельник смотрит снизу вверх, желая стереть его с изнанки их неудобно-совместного существования. смотрит поверх своей гордости, ловко сгибая кисти рук, делая "па" в витиеватом поклоне, том, что предназначен для леди юдифь, спускающей свою парчу на пол (королевской) спальни, когда все засыпают и не могут ничего узнать, пока обо всём узнаёт мятежник и гордец. если бы висельник приветствовал императора по-своему, он бы затянул аркан на его шее.

- ты поздно, - размахивая интонацией, как плетью - витраж различных акцентов, смесь чужих голосов. висельник не знает, какой это язык. с императором время искажается, и висельник не в состоянии решить, что из имеющегося ему нравится больше. какое будущее подойдёт шкурке юдифь больше. - всегда поздно. - висельник тушит свечу двумя пальцами, хмурится тогда, когда принято чувствовать боль. - он уже знает, что будет дальше.

он уже всё понял.

таро; повешенный 

слышать её: по каземату голыми стопами, ловить макушкой небесный огонь, святыню разбирать по кирпичику, склеивать пластырем, сдувать с корочки кровь.

он готов остановить ветер ради тишины для неё.

висельнику ничего не помогает - рядом с ней. раны слезятся, гноится нутро, выжигаемое близостью её кожи (такой же выдуманной, как их мелкий мирок, тесный для её ярости). она падает, и он не в силах её удержать - слишком быстро. он тянет руку к тому, что уже пропало; он ощупывает темноту, касаясь там, откуда слышна боль.

он не слышит. не может её услышать. так ранен в собственной одиночке. укромная пристань в заколоченных стенах, каторга головы, слитой из кости и камня (руда и лава), темница и склеп. в нём много лиц, отрешенных и слишком значимых, чтобы их терять, и она не узнáет его в толпе, если он захочет исчезнуть.

пыль скрывает её от него. он не двигается. подвешен вниз головой, зарыт лаской неживой земли, не вступавшей в контакт, связан по рукам и ногам (есть правила, он говорит; не уточняя, как быть башне и висельнику в одном раскладе, если петли горят в огне, и ими не сдержать наплыва бури). он щурится, стирая ресницами мглу, надеясь отыскать в вихре истину, закрыться от неё нимбом собственной правоты.

буря всегда утихает.

он думает на низких частотах, но своевольное упрямство отступает на второй план, зашивает ширму. он хватает за холку нежность, вместо клыков вздернутого непонимания он показывает теплое, вольное, залеченное, снимая бинт с налипшей грязью: он исходил слишком много троп, прежде чем понял, что казненные никогда не умрут.

(в моей голове бардак).
я уберу его.
(не могу остановить свои мысли).
я поймаю каждую.

посажу на цепь, подвешу на крюк, освежую, разорву пасть - беззубые не кусаются.

- расскажи мне о них. о каждой.
пусть придет освобождение.
(пусть хоть одна посмеет сделать тебе больно на моих глазах).

акулья ухмылка, зола и песок; он чувствует запах охоты на вороте куртки, греет о башню руки, боится, но знает - это не из-за него; он рухнет первым, когда всё закончится (всё закончится).

садится перед ней, на согнутых коленях - парнишка с родного района, пропавший по сводкам с вечера января. мог бы её рассмешить, но тело нетронуто, замер - изваянием в престарелой церкви (согнутый камень, стеклянная плоть), гнильцой вдоль планки обреза. изнутри - воронка с морским узлом и изувеченной пастью; слишком давно не болит, не умеет прощать. он снова зарывается в свою скорлупу.

он тянет время, отсрочивая неизбежное, избегая случившегося. он хочет не знать ни прошлого, ни будущего, прыгнуть в бездну, заполненную обломками и кипящей водой. (касается её щеки, почти доводит пальцем до губ, намекая перестать кусаться). почти чувствует в воздухе соль и холод остывшего камня. где-то за горбатой спиной звенят латы, он почти готов объявить очередную войну молниям, летящим в неё.

(нахер всё).

обхватывает запястье, не чувствуя веса её руки.

- посмотри на меня.

это - не причинять боль, а забирать, она ничего не почувствует больше.
он выпотрошит призраков замка, чудовищ, сорвавшихся с цепей, когда крепость разрушена. бойницы слепы, ров обесточен, река уже вышла из берегов.

- отдай всё это мне. я заберу.

никто не выбирается из петли, их вешают повторно, пока толпа не услышит хруст.
никто не выходит из тюрем, однажды заполучив пулю в конце тоннеля.
никто не избегает безумия, сунувшись прокормить собой свою тень.

- хочешь я тебе покажу покой? пусть и на одно мгновение.

это не мёртвость -
за две минуты до отсутствия воздуха;
за миг до первого грома;
за вечность до того, как на щеке появилась первая трещина (он оторвёт руку коснувшемуся, даже если это бог).

хаос за спиной впервые закрывает пасть.
обрывая сомнения, сплетая из смирения тишину вокруг:

- это всё ещё будешь ты, я не причиню зла.

в другом конце здания, за часовней, проходит встреча анонимный игроков.
наоми пыталась как-то раз найти туда дорогу, но открыла не ту дверь, свернула не там и оказалась здесь.

истории наркоманов ей нравятся больше.

она осталась.

(это было так:

патриша протянула ей что-то несъедобное, спросила,
[indent] а ты, деточка? как ты сюда попала?
наоми повела плечом, развела руки и призналась,
[indent] я потерялась.

на её жетоне стоит "2 месяца".
она раскуривает косяк на стоянке после каждой встречи.)

___

её тело находится в процессе полного атрофирования всех органов восприятия; железа, вырабатывающая желания и планы, подгрызена молью, центр удовольствия - притуплён до коматозного состояния.

мойра говорит,
[indent] уверена, в этом и был их замысел, и наоми поднимает свой стакан в знак солидарности.
она говорит,
[indent] here, here, и кладёт в стакан ещё одну ложку сахара.

___

это важно:
наоми не наркоманка, наоми - максималистка.
еще в детстве она решила, что если ей придётся носить ярлыки до конца жизни, то она как минимум выберет их сама.

полицейская.
сука.
бисексуалка.
азартный игрок.

не наркоманка, настаивает она.

___

она устраивается на одном из стульев в последнем ряду, пальцем мешает уже остывший кофе, делает очередной глоток и с отвращением выплёвывает его обратно. никакое количество сахара и молока не способно спасти эту гадость. содержимое стакана оказывается в горшке со сдохшей орхидеей, а помятый стаканчик находит приют за горшком.
после минуты молчания, наоми кивком указывает в сторону женщины на три ряда впереди них, склонившись к мойре бросает,
[indent] пять баксов говорит, что сегодня мы услышим продолжение саги "с кем спала келли за грамм кокаина".
она откидывается назад в попытке сесть поудобнее, сгибает ногу и перекладывает голень на колено.
ей нравится келли.
она на 53 бакса богаче благодаря келли.

жетоны анонимных наркоманов и анонимных игроков разных цветов.
лайла этого не знает.

___

наоми - максималистка, всегда ею была, всегда ею будет.
она не понимает людей, которые довольствуются, которые могут решить сегодня одно, а завтра просто передумать. ей это чуждо.
наоми непреклонна в своих решениях. наоми отращивает волосы с шести лет, потому что так решила. в семь она решила, что в 40 лет она сбреет всё нахуй, и с тех пор ничего не изменилось.
она ждёт. и чем тяжелее становится ноша на её голове, тем отчётливее тикают её часы ожидания: до 40-ка всего два года.

(она дала самой себе обещание, продержаться до 40-ка.
после - хоть потоп.)

ей кажется, что возраст лишь подстрекает максималистку в ней; чем ближе конец, тем чаще она впадает в крайности:
если работать, то без перерывов; если пить, то до отключки; если дружить, то хоть во вред себе; если любить, то до смерти; если уходить, то навсегда.
и если играть - то ва-банк.

она не суицидальна, но время от времени в её руке оказывается револьвер с одной пулей в каморe, и ей не страшно.
[indent] 5:1, говорит кто-то, - не рейден, никогда рейден, рейден стал несыгранной ставкой 2:1 и наоми больше не нравится такой расклад, наоми ставит на этом раскладе жирную точку, - и её палец давит спусковой крючок.
5:1 - хорошая ставка.
наоми всегда возвращается домой.

                                                    как и у любой формы саморазрушения, у этой тоже было начало:
сперва на кону были деньги, много денег, все её деньги; затем полицейские услуги, мелкие, не вызывающие желания удавиться, затем больше, опаснее, и снова пуля, но в этот раз не в плечо, а в шею, и она даже не утонула в собственной крови.
каковы шансы выживания с пулей в глотке?
1:9.

___

наоми смотрит на мойру давящуюся этим куском бетона под названием печенье, и пытается подсчитать её шанс на выживание.
1:9, решает она.
определеннo, не больше, чем 1:9.