that easy. mm?
[icon]https://i.imgur.com/Jv3LCXp.png[/icon]
jägerism
Страница: 1
Сообщений 1 страница 5 из 5
Поделиться12023-03-28 16:26:37
Поделиться22023-03-31 18:11:01
Хорошая погода держится уже месяц.
В то утро Порко проснулся резко, как от удара: солнце выкатилось из-за крыши, неловко пнуло его по лицу пяткой и покатилось дальше. Кошмары забываются, если смыть их ледяной, а первый звук праздника — нет. Чтобы расслышать его получше, Порко высунулся из окна по пояс — было ветрено, ласковый, но прохладный, воздух поднимал к крышам смесь запахов и цветов: пирогов, сэндвичей, воздушной кукурузы; голубых флажков, красных повязок на рукавах, пучков зелёной травы под ногами.
На улице Порко почувствовал это впервые: оркестр раз за разом брал фальшивую ноту. В улыбках прохожих дрожало что-то испуганное и печальное, особенно заметно — у стариков, знающих, как дорого обходятся праздники (порадуемся, когда вернёмся домой). Усталость в лице Зика казалась скорбью (или наоборот), а Фалько куда-то исчез по дороге к сцене. Фальшивая нота так и висела в воздухе, но Порко был счастлив: хотелось смеяться, дразнить Райнера, щекотать Пик; хотелось усадить Габи себе на плечи и прокатить её вокруг рядов. Темнело медленно: солнце, опустившись за крыши домов, долго напоминало о себе, подкрашивая животы облаков оранжевым. В такие часы улицы Либерио выглядели особенно тесными.
Они и оказались тесными. Совсем как в Шиганшине.
Месяц назад, когда они вышли из кабинета Магата, Порко сказал:
— Этого не может быть. Верно? — И остановился, вцепившись глазами в Пик, но Пик ничего не ответила. Тогда Порко, опустив взгляд на землю, продолжил. — Мы неправильно его поняли, вот и всё.
С Зиком такое случалось. Иногда он недоговаривал. Иногда шутил так, что никто не мог сказать точно, шутит он или нет — Порко пытался смеяться, но от волнения звук выходил скомканным и неловким. Тогда Пик оборачивалась на Порко с нежностью, Магат — с недоумением, а Зик, казалось, ничего не замечал.
Иногда он обманывал их, но немного. Иногда Порко знал, что он обманывает, но молчал. Зик мог предать Марли, но не предал бы других воинов. Не предал, верно, Пик? Эй, Пик? Я прав? Со временем уверенность в этом становилась всё меньше и меньше. Порко не спрашивал, но просил — про себя, каждый день: не предал, Пик? Не предал Пик. Верно? Этого просто не может быть.
А теперь они здесь. Здесь то же солнце и тот же вечер. Со стороны рынка звучит музыка, в которой угадывается та же нота — фальшивая и печальная.
— Сегодня утром я видел вместе двух женщин, — продолжил Порко давно заброшенный разговор. Свет бил прямо в глаза. Пик любила подробности, поэтому он запомнил. Две женщины, обе — седые и строгие, с короткими волосами, обе — в брюках и пиджаках. В руках у одной был пакет с яблоками, у другой — тяжёлая трость. Они шли и разговаривали, глядя друг на друга так, как смотрят только влюблённые. Поэтому-то, кажется, пакет и порвался. Яблоки покатились по дороге, попадая под ноги прохожих и колёса велосипедов, а та, что казалась строже всего, вдруг рассмеялась.
Потом они поцеловались. Тогда Порко остановился, чтобы запомнить всё, но Пик не спросила. И он промолчал.
Они думали об одном и том же. Две женщины вместе — этого было достаточно.
В Марли всё было совсем иначе. Порко до сих пор снится один и тот же сон:
высокий светловолосый юноша толкает к стене другого. Только-только начинается вечер. Пахнет яблоней, цветущей неподалёку, на соседней улице кто-то чеканит мяч об асфальт. Воздух становится совсем густым от пыльцы и пыли — дышится тяжело, но радостно; сегодня их неожиданно отпустили пораньше. Юноши у стены, кажется, разговаривают, но издалека Порко не различает их лиц — только жёлтую повязку на рукаве рубашки. «Мистер Зик», — понимает он. «Нужно поздороваться». А спустя несколько секунд Порко слышит собственный возглас.
Они целовались.
Второй юноша убегает так быстро, что Порко не успевает его рассмотреть. Наверное, он красивый. Но не такой красивый, как мистер Зик. В тот день Порко как будто увидел его впервые: острые локти, мягкие кудри и загорелые ноги. Увидел, как вечернее солнце делало золотистыми волосы на его руках и голенях — почему-то это Порко запомнил особенно хорошо. Вместо того, чтобы догнать друга, Зик подозвал его к себе и сказал кое-что с неожиданной серьёзностью и тревогой.
Той ночью от волнения у Порко заболел живот.
А здесь никто не боялся. Кроме самого Порко. Скоро он впервые сразится без Зика; впервые — против него; против? нет, этого не может быть. Зик бы никогда их не бросил. И всё же — военные говорили иначе. Он и Пик слышали: у штаба, на складах с вином, в толпе горожан; слава Эльдии, свободу Эрену Йегеру, посвятим наши сердца —
тогда Порко вздрагивал и опускал глаза. Отвратительный всхлип, с которым Молот Войны исчез в глотке Йегера, никак не выходил у него из головы. Посвятим наши сердца. Так они съели Бертольда? Так они съели бы и его. Если бы не —
В тот день Порко думал: нет больше ни Пик, ни Зика, ни Райнера, ни Бертольда, ни Анни, ни Габи, ни Фалько, ни Удо, ни Зофии; ни Марселя, ни мамы, ни папы; никого нет, один Йегер и побеждённый Порко у него в в пасти. Только мысль о Габи и Фалько делала его храбрым, как раньше, когда приходилось притворяться, потому что мелкие смотрят — нужно выглядеть круто. Чтобы они называли Порко «мистер Галлиард!», а он надувался от гордости.
Как когда приходилось притворяться потом, чтобы им самим не было страшно. Мелкие смотрят, Порко. И всё же. Как назвать титана без рук и ног? Пик бы сказала, но он не спросил, а этим вечером они решили вместе пойти за едой, чтобы отвлечься. Отвлечься не получилось.
— Давай остановимся, — предложил он, указав на лавку у дерева. — Понаблюдаем.
За чем? За рыночной площадью? Для чего?
Нота продолжала фальшивить. Порко сжимал собственное колено до побелевших кончиков пальцев. В Либерио уцелели не все, но страх — уцелел. Как теперь от него избавиться?
— Ты знала, что они братья? — неожиданно спросил Порко.
К вечеру от солнца у него всегда начинала болеть голова.
[icon]https://i.imgur.com/wbsa8Kt.png[/icon]
Отредактировано Porco Galliard (2023-04-13 16:59:06)
Поделиться32023-04-07 23:17:19
Старик, у которого они снимали комнату, мистер Возняк, на днях заносил бутылку — на вид будто с вином, но только на вид. В неё, им же до этого опустошённую, мистер Возняк залил ягодную воду: вроде лимонада, но на Парадизе лимонов не было, а ягод наоборот — полно. Он так и сказал — «ягод этих у нас как сорняков, полным-полно». Пик тогда представила, как под ногами титанов низкие раскидистые кусты сразу давились в варенье или пюре, розовое, красноватое, чуть-чуть фиолетовое, а ноги всё шли, размазывая по земле, пока не пачкались в чём-то ещё. «Мяса не было, а черникой хоть плюйся», — жаловался он. «И у нас тоже», — улыбалась Пик. У нас близ Каранеса.
Мы с братом из деревни у большой мельницы близ Каранеса. Мы? Из Каранеса, деревни рядом. Там много каштанов, а вообще наш отец — сапожник. Порко не хотелось сапожника, но Магат настоял, и они продолжали: мы из Каранеса, там много каштанов. Мы из Каранеса! Там много каштанов. Мы из каштанов. Там много Каранеса… Они ходили по кругу, в кабинете Зика было светло и пыльно. Хорошее место, чтобы учиться врать, и софа мягкая. Иногда казалось, что вот-вот скрипнет дверь, и он занесёт кружки с кофе — дужки очков блестят, взгляд полумягкий, как половинка софы, — но если и входили, то только мелкие полицейские, которых гоняли в очередной раз проверить, не завалялось ли где в шкафах второго дна и тайных предательских документов.
«Ну я подумал, вам в жару не повредит», — гордо потел мистер Возняк, вручая бутылку. В Марли бы с ним поспорили, но Пик сказала просто: «спасибо». Он ушёл. «Ты будешь?» Порко не хотел. Пик поставила подарок на единственный в комнате стол — шестьдесят на шестьдесят сантиметров, — и, сев за него, легла лицом на столешницу. Щеку обдало прохладой и запахом лака, которым плотник когда-то щедро покрыл дерево, хотя кое-где он уже сходил. Сзади Покко писал в новой тетради — графитовый стержень тихо царапал бумагу, и были только они трое — он, Пик и ягодная вода, и Пик смотрела в зелёное стекло и гадала: в кого она превратится, если её выпьет?
Может, в двух женщин, которых Порко видел недавно утром. Он всегда ей рассказывал, и она в нём это очень любила, но в этот раз спрашивать не хотелось, и он не стал; так можно было воображать. Раз за разом, сколько захочешь — тысячу лиц, две тысячи ног, миллион улыбок или всего одну. Высоких и низких. Со светлыми волосами, с тёмными. Иногда — с носом, как у Пик, а в иной раз совсем непохожих. Они гуляли, или шли с работы, или навещали кого-то в гостях. У них были друзья. Возможно, они поругались, но лучше бы нет. Возможно, они взяли на рынке еду. Они бросили монеты бездомному или музыканту. Возможно, они пили ягодную воду. Да, думала Пик; может быть, в них.
А может — в Эрена Йегера. Он ведь её, наверное, тоже пил.
Шли дни.
— Давай остановимся, — предложил Порко. Под шиганшинским солнцем он совсем не загорал, а теперь казался даже бледнее, чем дома. Всё время чудилось, что он болеет, но Порко не кашлял и не чихал. — Понаблюдаем.
Этим они и занимались — смотрели, выискивали, слушали, подмечали и незаметно подчёркивали. Ждали, когда заговорят о маленькой марлийской мрази или маленьком марлийском мразёныше, о господине Йегере, любом, и Пик удивлялась, как много, как часто на Парадизе звучало одно-единственное имя. Эрен; Эрен; Эрен. Сложно представить, чтобы в Либерио, нарезая пирог и туша рыбу, говорили с придыханием или восторженно: Кальви! С другой стороны, пироги у них тоже нарезали редко.
Они сели под старым дубом. В руках Пик держала большой длинный хлеб и не знала, куда его деть — если положить на скамейку рядом, плохо завёрнутая обёртка распустится и налетят птицы; они хотели пойти за едой, но ничего больше не взяли. Аппетита не было. Порко сжимал своё колено так, будто хотел его лопнуть.
— Ты знала, что они братья? — вдруг спросил он.
Впереди, далеко на площади, женщина рассыпала на прилавок орехи. Один покатился вниз по брусчатке, и дети побежали за ним. Между ними и старым дубом едва насчиталось бы двадцать прохожих. Наблюдать было не за чем; Пик посмотрела на Порко краешком глаз.
Если Порко болел, то болел он из-за неё: она понимала это, как понимала, что случилось в Рагако и кто вёз Зика из Шиганшины. Пик заразила его, но больше никто не уложит их в госпиталь по разные стороны одной занавески и не станет носить кашу, пока не пройдёт.
— Да, — сказала она пусто. Чем это «да» наполнить? Молчание оставалось полным, что с ним ни делай — стыдись его, жалей о нём, надейся на него, и оно всё равно никуда не денется. «Да» уже не вернуть, и с каждым днём Порко становился на одно «да» дальше. — Он сам так сказал.
Не пророни Зик ни слова, она бы всё равно догадалась, хотя и много позднее — с братьями так всегда, и Пик видела их достаточно. Марсель и Порко фыркали маленькими сплюснутыми ноздрями, когда злились или ели перчёное, а Фалько и Кольт тоненько улыбались, когда их хвалили, и глаза у них сразу становились мокрые и большие, как по свистку.
— В Шиганшине.
В Шиганшине Зик был без ног и без рук, и Пик несла его на спине, как лошадь, как сломанный автомобиль с вырванным тормозом, и он был всего лишь грузом — как Бертольд, сидевший в бочке, — и был несравнимо больше, и, оказавшись перед Бертольдом, их Бертольдом, сказал: «мне жаль, Бертольд, но здесь для тебя, похоже, всё кончается». Тогда, и ни секундой позже, Бертольда для Зика не стало. Он говорил с другим.
— «Ты — Эрен Йегер?»
В Либерио Эрен Йегер забрал у Порко Галлиарда руки и ноги, забрал его зубы, чтобы забрать Лару Тайбер, и забрал бы ещё, до самой последней капли. Пик там не было. Пик ничего не смогла, и Эрен Йегер забрал всё, что смог забрать, а ей, сломанной лошади, остаётся только воображать: хруст суставов, выкрутили или вырвали, атакующие руки, сжимающие челюсти на хрустальном коконе, и рваные плечи Порко, и ноги Порко, разбросанные по улицам, на которых они тем же днём пробовали еду с большим аппетитом, и лицо. Лицо Порко — какое?
Какое?
— «Ты совсем не похож на отца», — продолжала она, не двигаясь; если дёрнуться, неправильно шелохнуться, Порко исчезнет — скроется в тетради и не вернётся. — «Я за тобой вернусь». Нет. Нет, по-другому.
Ветер тихо играл дубом и касался их спин. Казалось, скоро начнут стрелять — если хорошо постараться и слить в ушах звук автоматной очереди, можно услышать, как шуршит листва.
— «Однажды я вернусь тебя спасти», — поправила Пик, кладя длинный свёрток по правый бок на скамейку. Она не хотела их хлеб.
Ягодную воду Пик так и не открыла.
[icon]https://i.imgur.com/Jv3LCXp.png[/icon]
Отредактировано Pieck Finger (2023-04-07 23:51:47)
Поделиться42023-04-20 02:14:00
Одна из девчонок вдалеке пнула орех, и он покатился дальше, стуча по асфальту, вот так: «тук-тук-тук». Необычно громко. Порко вздрогнул.
Орехи они собирались купить для птиц. Орехи или крупу. «Овёс, перловка, пшеничные отруби», — перечислял Марсель, по очереди загибая пальцы. «Просо, чечевица, овсянка». Остальные слушали. Бертольд аккуратно снял с волос Пик ивовую серёжку и пробормотал: «Извини». Анни недовольно рассматривала распустившийся у стены одуванчик. Больше во дворе цветов не было, только корни деревьев, сухие листья и утоптанная земля. Порко скосил глаза на Зика.
Зик полулежал на ступеньках, лениво подбрасывая бейсбольный мяч. Его рубашка помялась, на коленях остались следы от травы. В лице звучало что-то хитрое и довольное. Порко густо покраснел и опустил взгляд.
«Многие думают, что птиц нужно кормить хлебом, но от хлеба они становятся толстыми и не могут летать», — продолжал Марсель. Райнер подносил к губам веточку, как будто курил сигарету. Порко показал ему язык. Просто так.
Неожиданно солнце скрылось за облаками. Поднялся ветер, руки покрылись мурашками.
«Некоторым можно давать мясо», — добавил Марсель, задумчиво сморщив нос. «Только без соли. Дятлам, поползням».
Дятлов и поползней они знали по энциклопедиям. Это лесные птицы. В лес кандидаты ходили редко, а когда ходили, времени глазеть по сторонам у них почти не оставалось: нужно было бежать, ползти, карабкаться, падать, подниматься, бежать дальше. Порко почти не падал, Райнер падал всегда. Пик падала и поднималась. Несколько лет Порко надеялся, что Марсель нашёл дятлов и поползней на Парадизе. А потом Райнер вернулся в Марли.
Орехи и крупу они с Пик сегодня решили не покупать.
— Да, — ответила она просто. Он сам так сказал. В Шиганшине.
В ушах загудело и стало жарко.
Когда они добрались до стен, Порко быстро понял: лес здесь повсюду. И лес, и дятлы, и поползни, и другие птицы. Порко спросил об этом мистера Возняка, и он удивился, а Пик посмотрела на них обоих — не зло, но пусто и очень устало. Порко мог прочесть в её глазах: «Мы из деревни близ Каранеса. Там много каштанов. Моего брата зовут Матеуш, а меня — Агнешка. Рядом с нашим домом есть лес».
Но мистер Возняк не дал ей начать.
У него были внучки. «Были». Это потому что до Шиганшины. Местные жители часто использовали прошедшее время. «Мой дом стоял у самой стены». «Раньше там рос лес, но его пришлось вырубить, а землю — засеять». «У меня были внучки». Две внучки, Магда и Злата. Магда любила птиц. Бывало, Магда уходила в лес на целый день, чтобы наблюдать за ними. Мистер Возняк показал её дневник. «Это певчий дрозд», — объяснял он, указывая пальцем на карандашный набросок. «А вот дятел». Рисунок дятла был не закончен.
После этого разговора Пик сидела в ванной не меньше часа.
Тогда Порко впервые подумал: хорошо, что Марсель не дошёл до Шиганшины. Ему бы не понравилось смотреть на дятлов, на которых больше не сможет посмотреть Магда. Райнер молчал об этом, громко, но Порко его не слушал.
Пик молчала о чём-то другом.
Тогда он не понимал.
— «Ты совсем не похож на отца», — так сказала Пик, не глядя на него, так сказал Зик, глядя на Эрена Йегера. Порко пытался представить, но раз за разом оказывался в одном и том же месте.
В колодце, куда их заманили, было темно и холодно. Они не могли превратиться, и это плохо, но хуже всего — был грохот, грохот был сверху и снизу, справа и слева, были дрожащие стены и был ответ, который прозвучал раньше, чем она обронила: «титаны». Тогда Порко и увидел Эрена в первый раз: маленькие камни, сыплющиеся на дно колодца, свет далеко и за него не зацепиться, кто-то плачет, кто-то кричит, чей-то голос, похожий на голос Фалько, это точно Фалько, вдруг обрывается, а они не могут пошевелиться. Раздаются выстрелы. Порко страшно, но он не знает об этом, а Пик знает, и Пик смотрит на него спокойно и строго.
Так и выглядел Эрен Йегер: момент, когда грохот оборвал голос Фалько. Да, Порко готов был держать пари, что он не похож на своего отца.
— Какой же я идиот, — выдохнул Порко. От румянца лицо стало тёмным и как будто грязным.
— «Однажды я вернусь тебя спасти», — закончила Пик, словно не услышав.
Порко резко встал на ноги. Ему вдруг захотелось домой.
— Всё это нужно было доложить Магату, Пик.
Он так не думал. Руки сжимались в кулаки и разжимались обратно. Вернуться домой они не могли. Зато они могли забрать чужой дом. Не для себя, не для Марли, просто смять и выбросить — руки титанов на это годились. Порко помнил. Пик помнила. Они могли бы увидеть тело Удо со стороны, не зная, что это Удо, и случайно наступив на его очки. Если бы генерал Кальви остался жив, ему бы понравился такой план: атаковать город, выманить Эрена, сожрать Эрена, дать надёжному человеку сожрать себя. Сейчас или через девять лет. Но генерала Кальви не было, и Магат сказал им: «Ориентируйтесь по ситуации».
Мистер Возняк, две влюблённые женщины, дети, играющие с орехом на площади перед рынком — вот какой была ситуация. И королева Хистория, которую Порко узнал по воспоминаниям — она тоже, пожалуй. Да, она тоже. В то утро они с Пик были одни, Порко залез на её постель с ногами и, победоносно размахивая газетой, сообщил: «Вот она! Вот девушка, о которой я тебе говорил!»
Имир показала ему, как они целовались. Как она целовала королеву Хисторию. Самодовольная сучка.
— Извини, — проворчал Порко, опустившись обратно. — В жопу Магата.
Мистер Возняк, две влюблённые женщины, дети, играющие с орехом, королева Хистории. И кое-что ещё: Эрен Йегер, Аккерман, ещё Аккерман, человек, сожравший Бертольда, нет, дьявол, сожравший Бертольда, военные, мучающие Анни, громовые копья, превратившие Пик сначала во взрыв и огонь, а потом — в окровавленную тень на асфальте. Пахло плавящимся металлом и обожжёнными волосами.
— И в жопу Марли, — добавил Порко уже не так уверенно.
Потом он видел Пик в госпитале. Раны на ней всегда заживали медленно, подолгу плача сукровицей. Часто Порко замечал, что одни и те же ссадины цеплялись за Пик несколько дней, как за обычного человека, и Зик шутил, что из всех них только она, наверное, в состоянии узнать собственное тело с первого взгляда. Иногда эти ссадины превращались в шрамы, и Порко боялся, что в этот раз получится так же. Будет ещё один шрам, поверх Пик или поверх Либерио, бледный и тонкий, как тело Удо или отсутствие тела Зофии. Но она выздоровела, хоть и не хотела. Пик никогда не хотела.
Они это не обсуждали.
Вот какой была ситуация.
— Зик бы позаботился о Габи и Фалько. Конечно, он предатель, но… он же учил их, правда, Пик?
И Зофию он учил, но Зофию раздавило камнем. И Удо. И Бертольда. И Анни.
Их всех раздавило.
[icon]https://i.imgur.com/wbsa8Kt.png[/icon]
— Блядь, — выплюнул Порко, с силой ударив рукой по скамейке. — В жопу Зика. — Он не хотел так говорить. — Как думаешь, он похож на Эрена?
Отредактировано Porco Galliard (2023-04-20 09:01:02)
Поделиться52023-05-29 23:47:27
— Нет.
Ситуация с Порко была вот какая: он был слишком маленький. Все они это знали. Порко не наследовал ни бронированного, ни челюсти, и Порко вернули домой. Порко не умер в зубах первого же титана, Порко не видел, как Марсель потянулся на зубах, как жевательная резинка. Порко не был в окопах, не был на Парадизе, не был в Рагако. Порко не видел, как Зик кричит. Значит, его следовало беречь, а чтобы сберечь, полагалось скрыть. Это была забота; это было естественно. Когда Зик что-то умалчивал, все понимали, что это к лучшему. Когда Магат говорил молчать, никто не сопротивлялся. Когда отец не знал, что капитан Беркль, выпив настойки, снова показывал Пик, как ей повезло, демонстрируя внутренности дула самозарядного пистолета, отец спал крепче. Некоторые границы лучше не переступать.
Каждой границе полагается свой пропускной пункт, и все они, дружелюбные пограничники с винтовками наперевес, ласково разворачивали Порко назад: ведутся строительные работы, проход временно недоступен. Они никогда не говорили «попробуйте позже», «приходите завтра», а Порко был послушным и умным, но главное — послушным, и возвращался нескоро. Тогда, в промежутках, на него можно было смотреть с надзорной вышки в большой чёрный бинокль, и в его линзах Порко — окоём мальчика с красной повязкой, — выглядел таким крошечным, что щипало в глазах. Он ждал их дома. Он всегда ждал.
Когда появились Зофия, Удо, Габи и Фалько, оказалось, что бывает намного крошечнее. Порко забрал челюсти, Порко узнал о Марселе, Порко лежал с Пик локтём к локтю в траншеях у Злавы, точно они были рабочими муравьями, застрявшими в вырытом ими туннеле, и Порко рвал зубами рельсы и шпалы. А они, его воины, так и продолжали молчать, и всё было мало, и Пик спрашивала себя — когда? — и вместо ответа смотрела в бинокль, упираясь им в Порко впритык.
Теперь он был совсем большой — в жопу Магата, в жопу Марли, в жопу Зика, а Пик теперь понимала, что они все — Магат, Марли, Зик и она, что бы кто о себе ни думал — были просто лживыми, самодовольными кусками дерьма.
— Да.
Он был мальчиком с красной повязкой — он получил её и вернулся домой, он жил, как жили бы они каждый день, не стань они тем, кем стали; если бы за них стал кто-то другой. Он ждал их, и он был. Если отец умрёт к новому её возвращению, думала Пик, у неё всё ещё будет Порко, и потому письма ему она всегда писала немного старательнее, немного честнее — карандаш дрожал, волны линий выстраивались в простое: «Привет, Покко», чтобы ровно скользить позже, следующим листом: «Мой дорогой отец». Пока был Покко — был и дом. Вот и всё. Никто не гадит там, где ест — вот и они не пускали к своему Порко свою грязь.
— Не знаю.
У Зика, конечно, с какого-то времени были и другие причины.
Обёртка хлеба, как Пик и думала, развернулась. Вокруг стали слетаться птицы — стрижи с воробьями дёргали маленькими головками и проверяли их, людей, подпрыгивая всё ближе к ногам, ближе к хлебу; их вечно тянуло на всякую дрянь. Пусть. Марселю бы это не понравилось.
Но Марселя давно уже не было.
Она больше не помнила Марселя в лицо; остались маленькие сплюснутые ноздри, и то, как под лампой в кабинете с плакатом и мотыльком его волосы отливали рыжим, как подлива для гуляша, и как он смотрел на Порко с любовью, а на Райнера — с жалостью.
Пик подняла голову и повернула едва навстречу — может, если взглянуть на Порко с особым углом, получится вспомнить.
Ноздри сплюснутые, но уже не маленькие.
Кулак сильный, какими бы нежными ни казались костяшки. Он не любит пускать его в дело, каким бы драчливым он ни хотел казаться. Ему приходится.
Широкие плечи.
Нет, не получится. Это Марсель так никогда и не вырос.
— Нет никакой разницы.
«Проходите», — сказал пограничник, поднимая шлагбаум.
— Ни о ком он не позаботится.
Память решала сама — Удо с Зофией растворятся с Марселем, Марсель будет Пик младшим, марселевое пятно можно будет погладить по голове, и оно ответит: «Мисс Пик!», и всё срастётся и слипнется — ягодное пюре и земля.
Пик посмотрела на юг — где-то на шиганшинской стене были ещё, должно быть, её следы. Память забирала всё, что хотела, и оставляла Пик только «для тебя, похоже, всё кончается», бетонный прибой и горькую гниль сигареты, которую Зик ей дал, когда они смотрели сверху на корабль и море, исходившее пенистыми барашками.
— У Габи и Фалько есть только мы, — процедила Пик, и, встав, расшугала ногой птиц. — Если ему будет нужно, он их убьёт. И нас.
Иногда, лёжа на койке в госпитале, она представляла себя чем-то ещё — травой у берега, где поднимались вверх дирижабли, фиником, привезённым из Средневосточного Союза на рынок снаружи Либерио, бронзой в статуе Хелоса. Неоживлённость казалась покойной и мирной — в ней одной лишь и был мир; наловчившись, можно было разжать извилины так, чтобы не чувствовать ног — траве и финику ноги ни к чему, — а, постаравшись ещё чуть-чуть — уснуть без снов.
А недавно, лёжа в ванне не менее часа, она представила по-другому: Матеуша и Агнешку, большую мельницу и каштаны, они бегут к речке, глупые, и смеются, ищут дятлов и поползней и не знают, что такое колючая проволока, потому что, хотя придумать её совсем просто, никто на дьявольском острове не додумывается.
Они выживают, когда Райнер с Бертольдом наступают на Шиганшину — для них это будет только тревожной новостью; их раздавят позже — может быть, ружьями, если Матеуш с Агнешкой не посвящают сердца, а, может, ногами, когда по их сапожничьей лавке пройдёт Дрожь.
— Я хочу, чтобы ты знал, — сказала она отчётливо, как клавиши печатной машинки, — послушай.
Когда она присела на корточки, их с Порко взгляды сравнялись.
— Расскажи я Магату или тебе, что-то бы было иначе. Наверное, всё. Может, нет. Я могла рассказать Райнеру.
В горле зудел сигаретный дым, получалось хрипло; она не разговаривала так с Порко. Это не по правилам. Это — не забота.
— Но я не стала. Я не смогла. Теперь мы здесь.
В Шиганшине, где были её следы.
— Ты понимаешь?
[icon]https://i.imgur.com/Jv3LCXp.png[/icon]
Страница: 1
