Даже если закрыть глаз, свет фонаря мажется по сетчатке пятном. Если уйти, непрошеные слова всё равно мажутся навязчивым импульсом.

Почему всегда так.

Если спросить себя: это всегда пот, всегда ком в горле, шум в голове, гул в висках, бесполезный сердечный мешок, который не получается остановить — это он, всё, из чего он состоит. Всегда возвращается к этому, по кругу, в "дом". Рубашка снова липнет к телу, его контур заканчивается там, где начинается холодный речной воздух; ход мысли заканчивается там, где начинаются вопросы. Вопросы не кончаются.

Нет роскоши бить наотмашь, бежать по прямой, получать прямые ответы. Некоторые мосты нельзя пересечь не опиздюлившись. Некоторые дороги нельзя перейти в принципе. Нельзя зайти за некоторые линии, не отправившись нахуй с поля. Маджима сворачивает с больших улиц в закоулки, от лучей стороннего взгляда; Сотенбори выучил его вот так танцевать. Маджима ненавидит танцевать, себя и Сотенбори.

Это всегда мелочи, крохотные детали, полутона — места, где он, может быть, оступится. Где он скорее всего оступится. Там, где всё определённо наебнётся — по той же причине, по которой он выбрасывает в мусор пакет с уликами или по которой подбирает выброшенные меморабилии. Зачем, почему. Если спросить себя, получишь ответ: ну и пошло всё в пизду. Это неверный ответ не на тот вопрос, но это всё, что получается сказать.

Часы — в кармане. Часики — тикают.

Было как-то честнее — с настоящими оковами на руках, цепи, металл, бетон, кровавые сопли, вот это всё. Постоянство. Когда Маджима лежит на полу, иногда получается вернуться к уверенности в завтрашнем дне.

Сейчас он ляжет и соберётся. Всегда собирается. Должен собраться. Сейчас он поднимется, откроет дверь, забьётся в тот угол, в который всегда забивается и—

Сначала это запах дыма, прорезавшийся сквозь речную сырость. Затем — силуэт у окна, в свете вечерних огней над водой, отражающихся в ней. Это сигарета в чужой руке, и собственный учащённый пульс, напряжение в мышцах, сжатые зубы, насильственный выдох через нос, убитый в зародыше порыв. Он стоит к Маджиме спиной, единственный в этом городе человек, который может себе это позволить.

Ждёт первое па.

— Сагава… хан?
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1408/34136.png[/icon]

Отредактировано Majima Goro (2022-11-26 22:23:59)

Обтекая спиной, затаив дыхание, Маджима следит за руками — они пока пустые. Выглядят пустыми.

В несколько штрихов Сагава крадёт палитру окружающего их воздуха. Ну у тебя и говно, дорисовывает интонациями он.

— Это ваше, — произносит Маджима, но дверь закрывается; едва слышно, в потребности сохранить здесь хотя бы подобие тишины.

У Маджимы здесь нет ничего своего — в первый день в Осаке его встретили такими словами. То есть, слов сказано было много, как и сейчас, но их суть рано или поздно проступала на поверхности конденсатом, оседала на дне гущей. Иногда (часто, всегда) у Маджимы не было желания понимать эти послания. Иногда у Сагавы не хватало терпения дожидаться, когда Маджима поймёт.

Он даже не пытался делать это место своим, но у Сагавы всё равно получается вручить ему чувство вторжения; это не твоя комната, это ты — комната, и ты будешь меня вмещать, ёбаное, блядь, мастерство. В щедрые секунды, пока тот даёт своему появлению уложиться, Маджима ощущает наконец своё лицо: оно сердится. Он решает ничего в нём не менять.

Против света выражение Сагавы едва читается, и Маджима не хочет менять и это, потому что не желает смотреть, но он знает, что нужно. Лампа вспыхивает, обнажая для Сагавы сцену площадью в пять татами, снова запирая их образы в контур стен, границы своего тела. Играй сколько влезет.

Дыхание выравнивается под пульс раздражения.

— Сагава-хан, — пробует снова, почти бесцветно и не свирепо, пытаясь нащупать, какой церемониальный протокол ему нужно исполнить и в каком ритме скакать. Это не Гранд, некуда предложить с комфортом присесть, и сервировать почти нечего, кроме собственной головы.

Что ты, блядь, здесь за—

— Вам не спится?

Отредактировано Majima Goro (2022-12-01 20:37:07)