— Проснись.

Голос звучит глухо, доносится издалека: в железную бочку набили камней и пустили с горы — слушаешь как она, подпрыгивая и грохоча, уносится вниз.

Ви делает глубокий вдох, медленно выдыхает и голова тут же расходится по херово склеенным швам: будто он бухает всю ночь, а потом его долго пинают ногами. Неподъёмная, монолитная, отёкшая. Месиво из дерьма и разбитых бутылок — если на ней действительно попрыгали, то ботинки могут выбросить нахуй. Веки тяжёлые, словно в забытье их пришивают к друг другу, залив всё под ними баллончиком с перцем. Хочется умереть. Может, уже умер. Такое же было в сыром брейндансе, где мусорщику прострелили затылок. Такое же было в сырой помойке, где затылок прострелили ему. Мысли ползают обезумевшими от ужаса тараканами, врасплох застигнутыми включённым на кухне светом, но боль другая, больше похожа на укус экзотической рыбы или телевизионные помехи: парализует, обжигает током, а ты ещё ощущаешь отгрызенный кусок, рассматривая до смешного странную культю, нелепо начатую прямо с плеча. По телу пробегает дрожь, глаза широко распахиваются, Ви едва не падает с дивана.
Откуда ему, нахуй, знать, как это?

— От верблюда, мудила, — Джонни хмыкает, потягивается, как настоящий. — Проснись, ты уже заебал валяться — хочешь проспать весь наш медовый месяц?

— Пошёл нахуй, — Ви свешивает ноги и протирает глаза: своих у него уже нет, а вживлённые на их место кироси никак не могут сфокусироваться, выдавая размытую, мыльную картинку, и он тыльной стороной ладони бьёт себя по виску, чтобы прекратили жужжать. Он не слышит, как Джуди уходит.

— Заказать тебе очки, принцесса? — Джонни присаживается перед ним на корточки и Ви почти физически чувствует запах сигарет из его рта.

— Боишься, что не сможешь найти две с половиной струны на своей уебанской гитаре?

— Неплохо.

Джонни фыркает и растворяется в воздухе, похожий на чеширского кота, безумного шляпника и тупого мудака одновременно.

— Один-один. Кстати, про тупого мудака ничего так. Мне нравится.

Импланты приходят в норму, и Ви наконец сползает с дивана, медленно пробирается к барной стойке: квартира Джуди не становится новым домом. Чем-то похожа на его ёбаную голову или хоспис — вокруг плавают осьминоги и живут поехавшие всех мастей: шлюха-суицидница, мёртвый анархист, умирающий фиксер и монтажёрка порнухи. Охуенная компания.

— Предпочитаешь ребят в дорогих костюмах из Арасаки, принцесса?

— Когда слышу тебя, то начинаю предпочитать одиночество, мудозвон, — от раздражения боль делается чувствительнее, острее. — Ты можешь отъебаться хотя бы пока я не проснусь?

— Любой твой каприз, ты же знаешь, — Джонни хмыкает снова.

На заботливо оставленной Джуди тарелке сиротливо лежат несколько накрытых бумажной салфеткой кусков вчерашней пиццы — и записка. Ви морщится и безразлично жуёт застывшую, резиновую пепперони пока читает. Вкус еды, приятные запахи, удовольствие от надевания любимой футболки и кроссовок — всё это исчезает, падает вникуда вместе с Джеки, оставляет после себя только дурацкий мотоцикл, заваленный хламом гараж и потёкшую тушь на лице Мисти, ставшей похожей на призрака.
То, что случайно осталось, приходится делить пополам. И не забывать, что скоро сдохнешь отвратительнейшим изо всех возможных способов. Ви вздрагивает, глядя на сжатый в кулаке кусок пиццы, и сосредотачивается на записке, выпуская его из испачканных пальцев. Нужно будет тоже заполучить себе бессмысленное и охуенное прозвище. Винсент Пиццерхэнд, Пепперхэнд, Кироглаз или что-то похожее. Легенда Найт-Сити. Записка... Бла-бла-бла... оставила тебе, бла-бла-бла... посмотри за ней, пока я не вернусь... бла. бла. бла.
Секунда уходит на то, чтобы понять за какой "ней" нужно смотреть. Он стряхивает остатки еды и идёт в ванну мыть руки — видимо, придётся придумать себе другое имя. В комнату к "ней" идти не хочется. Ви ловит себя на том, что сцарапывает кожу с ладоней ногтями. Видит кровь вытащенной из этой же ванны Эвелин, кровь пытающегося ему улыбнуться Джеки, царапает всё сильнее, дыхание сбивается, становится тяжёлым, прерывистым, судорожным, пока все попытки вдохнуть окончательно не замирают в груди, но кровь не стирается, заставляет цепляться пальцами за футболку, корчащуюся отвратительным жёлтым смайликом прямо в зеркало, роняющую таблетки между кричащих чёрных прова Ви. лов зубов падающих на пол заполняющих собой всё вокруг как посыпавшаяся пикселями каРТИНКА ПОКА ИЗ ТРЕСНУВШЕЙ НАРИСОВАННОЙ БАШКИ КАПАЕТ НАСТОЯЩАЯ КРАСНАЯ ТЁМНАЯ КРО...ВИ, БЛЯТЬ.

Он убирает ладони от лица, слышит плеск льющейся из открытого крана воды, рассматривает змеящиеся в стене между кафелем линии, чувствует упёршуюся в него ручку шкафчика, боится увидеть свои дрожащие руки так же сильно, как лежащую за стенкой Эвелин. Заставляет себя встать, цепляясь за край металлической раковины. Гладкая поверхность приятно холодит кожу — Ви закрывает глаза, умывается снова. Долго и тщательно. Всё вокруг выглядит неестественно, резко, слишком реально, бросается на него. Он нашаривает в кармане блистер с таблетками, которые ему даёт Мисти. Виктор говорит, что они помогут, но он нихуя не чувствует разницы — и когда смотрит в зеркало, то на него, в ответ, смотрит Сильверхэнд. Не улыбается, не ворочает языком, заставляя боль стать сильнее, не высмеивает каждый шаг. Просто смотрит. И Ви убирает колёса обратно в карман.
Он делает это сам или ему подсказывает Джонни? Кто на самом деле прячет таблетки?
Какая уже нахуй разница?
Медовый месяц или медовая неделя. Раньше или позже это дерьмо закончится, если он не найдёт выход. Но месяц даёт больше шансов. Ви морщится, почему-то не достаёт упаковку. На мгновение чудится, что губы снова скользят по чужой, мягкой коже — "деловые" переговоры с Эвелин заставляют мурашки пробежать по телу волной. Эвелин. Он закрывает воду и отчаянно стискивает равнодушный, ещё мокрый, скользкий металл. Надо посмотреть, как там она. Комната совсем рядом с ванной, но пока он идёт, то кажется, что очень, очень далеко. Дверь втягивается с мягким шипением и заставляет вздрогнуть — обычно она лежит лицом к стене, не двигается, не реагирует, даже когда её кормят. Но после того раза... взгляд упирается точно в него, прожигает в теле дыру.

— Эвелин? — Ви заставляет себя сделать небольшой шаг, слыша, как дверь за спиной возвращается на место. Он когда-то читал, что жертвы насилия боятся контакта, но теперь сам опасается подходить. В прошлый раз это сделал равнодушный к омертвевшему на кровати манекену Джонни, не Ви.

— Эвелин, ты знаешь, где ты? — он рассматривает расползшиеся темнотой по её лицу волосы. Они были бесцветными пока сбоила программа. — Знаешь, кто я?

Ви останавливается, глядя на неё — рядом, скрестив руки на груди, появляется Джонни. Пристально смотрит вместе с ним, склонив голову набок. Он сам-то знает, кто?