— Почему ты улыбаешься?

Отец щурится, и Барти различает на его лице слабость. Назовём её по имени: растерянность, замешательство, первый из многих заражённых чумой грызунов, упавших замертво неподалёку от городской свалки. Отцу так непривычна слабость, что все мышцы, кажется, отчаянно ей сопротивляются, и его лицо несколько секунд выглядит маской, листом бумаги. Взять со стола, сложить восемь раз, спрятать в карман, унести с собой. Это первая победа Барти, его первый трофей, по-настоящему счастливое воспоминание. Этот человек кажется усталым и старым, едва знакомым, и язык во рту Барти едва шевелится, будто сомневаясь, уместны ли эти слова сейчас, с ним, в этом кабинете:

— Прости меня, отец. Я растерялся.

Улыбка вздрагивает, чтобы стать шире, почти случайно, против его воли. Торжеству так сложно сопротивляться. В конце концов, радость выходит из берегов, расползаясь по земле тенью. Барти наблюдает, как она постепенно присоединяет к себе злость, презрение, ненависть, желание отомстить, сделать больно, слабость, отчаяние, жалкие лужи, непроходимые болота, маленькие пруды, — но не делает ничего, чтобы их разделить. В этом нет смысла: все тени — чёрные. Теперь Барти такой огромный, что сила растёт из него естественно, как деревья посреди леса. Для того, чтобы применить непростительное заклинание, нужно всего лишь отломить небольшую ветку.

Но это случится позже.

Отец медленно кивает.

— Можешь идти.

— До свидания, сэр.

Весь воздух остался за дверью его кабинета, понимает Барти, когда выходит наружу, и даже щель, оставленная как будто случайно, всего пара дюймов, не пропускала внутрь сквозняк. Дверь кабинета Крауча-старшего выходит в штаб-квартиру авроров, и Барти нужно пересечь её всю, чтобы добраться до коридора. Дрожь идёт с ним, рука об руку, незаметно притаившись в рукаве мантии, и Барти приходится потратить все силы, чтобы шагать спокойно, вежливо кивая в ответ на приветствия. Они слушали? Они слышали? Лица медленно растворяются в густом тумане.

Его привели сюда из Лютного переулка. К счастью, тогда Лестрейнджи уже исчезли, и Барти удалось притвориться испуганным семикурсником, который по ошибке свернул не туда в поиске учебников и ингредиентов для зелий. Извините, сэр. Моя ошибка, сэр. Авроры отвели Барти к отцу, и отец, конечно, поверил ему — из презрения; может быть, если бы речь шла о ком-то другом, он бы засомневался, но сейчас на это просто не было времени. Нужно было убедить подчинённых, что это случайность, к которой сам Крауч-старший не имеет ни малейшего отношения. Тяжело разделять людей, которые носят одно и то же имя — тяжело до смущения, до смешения.

Действительно, почему он улыбается?

— Не знал, что вы здесь, сэр. Надеюсь, вы не застали наш разговор, — он останавливается возле Муди, нервно стискивая локоть пальцами, но дрожь и не думает униматься. Лицо Аластора Муди внезапно становится чётким, хотя остальная комната до сих пор тонет в тумане, и только поэтому его стоило бы укусить. Конечно, он слышал. Видел. Любая иголка мечтает стать жалом. Превратиться в осу, в шершня, научиться разрывать других пчёл зубами и лапами. Иголок у Барти много, но он останавливается в начале пути. — Вы так и не прислали мне книгу, о которой мы разговаривали, но я слышал, что сделали великаны на прошлой неделе… Не удивлюсь, если за это время вы так и не побывали дома. 

Разница между злостью и весельем, в сущности, не такая большая, как кажется — об этом Барти узнаёт ещё в детстве: внутри появляется чувство, прозрачное, как слеза, и ужасно холодное. Если не накормить его, станешь таким же — уже навсегда.

Сперва Барти жалеет их: маму, Винки. Они напоминают друг друга, когда расстраиваются: блестящие глаза, поджатые губы, вздрагивающий подбородок; слёзы. Почему они не держат себя в руках? Барти не хочется поступать, как отец, но и прозрачным не хочется становиться тоже. Достаточно одного грубого слова, чтобы почувствовать власть: их сердца мягкие, как переспелые фрукты, дотронешься — и долго-долго не сможешь избавиться от сладковатого запаха гнили и влажной земли. В детстве все говорили, что Барти очень похож на мать: веснушки, голубые глаза, светлые волосы, чуть-чуть вздёрнутый нос.

Только Барти знал, что это неправда.

Он бы на её месте ни за что не заплакал.

— Сегодня я никуда не тороплюсь, сэр. — Барти вежливо улыбается. Власть отца слабеет за пределами его кабинета, но здесь, всё-таки, ещё ощущается. Ноги так напряжены, что отсутствие движения кажется пыткой, ему нужно бежать; поэтому Барти заставляет себя принять приглашение и опуститься на ближайший стул. Требуется усилие, чтобы расслабиться, лениво подпереть щёку ладонью. — Благодарю вас.

Интересно, кого видит Муди, когда смотрит на Барти: испуганного мальчишку? Нервного школьника? Чувствует ли он тот же стыд, что просыпается в Барти при встрече с матерью? Каждый раз, когда в голосе Муди раздаётся сочувствие, ему хочется сказать что-нибудь гадкое. Рассмеяться. Проверить, как выглядит Аластор Муди, когда удивляется. Почему ты улыбаешься? 

Взгляд он замечает, конечно. Как и шорох, которым окружают себя волшебники за его спиной, возвращаясь к работе. Благодарность вспыхивает и гаснет быстро, как приступ неожиданной и необъяснимой боли, и так же не оставляет после себя следов; по крайней мере, заметных глазу.

Барти опускает голову, прогоняя злость из складки между бровями.

— Спасибо. Я был удивлён, когда не обнаружил её в Хогвартсе.

На мгновение он бросает взгляд на обложку. «Волхование всех презлейшее». Аврор должен знать про тёмную магию больше, чем тёмный волшебник — и подготовиться.

По крайней мере, так считает Муди. Отец же избавился от всех книг про тёмную магию, что веками собирали их предки, как только получил в наследство семейное поместье вместе с библиотекой. Имя Крауча не должно вызывать никаких подозрений: они живут по закону. И что теперь?

— Я здоров, сэр, — Барти кладёт книгу на колени, обложкой вниз, чтобы никто не смог случайно прочесть название. — Не переживайте, пожалуйста. Я… Я хотел спросить вас. Скажите, это правда, что отец хочет разрешить аврорам применять непростительные заклинания к Пожирателям Смерти?

Конечно, правда. Но важно другое.

Если закрыть глаза, разница между злостью и весельем почти пропадает. Нравится ли Муди решение его отца? Барти прикусывает щёку, надеясь, что ощутит удовольствие, сделав выпад, но у него не получается оставаться холодным. 

— Неужели министр позволит ему это?