Праздник нужен, чтобы радоваться. Тревожиться не надо; Саю, к примеру, ничего ни о чём не знала и всё равно три дня как была неспокойна — чувствовала по рукам, бравшим её к себе реже и тише. Утром, однако, они вместе прибили к ящику для пожертвований рыбью голову, и Саю вспомнила, что делала так в прошлом году, в году до него и всегда прежде. «Неплохо», — оценила она, повеселев. Или, может, «не плохо»? Когда они закончили, она села смотреть на снег; успокоилась. В Иназуме много таких, как Саю.

На берегу перед Амаканэ скрипят гэта и чей-то кашель, хихикают, перешёптываются: сейчас или на раз-два-три? Рано или поздно на лёд выходят одна или две парочки и, мелко перебирая ногами, пробуют перейти. Мико кивает и улыбается, когда они вот-вот падают и, взвизгивая, оглядываются назад. Похожи на потерявшихся в метель оленят — ноги куда-то ведут, но мать так и не успела рассказать им, куда.

«Я издаю указ», — механические губы открывались быстро, объяснение заняло и того меньше. Сёгун никогда бы не рассказала по своей воле — она не советуется с Гудзи, потому что этого не наказано, но узнавать Гудзи положено раньше всех; значит, так наказала Эи. Это мог бы быть чисто практический жест — они работают, как одно, — но Мико знает, что он — сентиментальный. Его приятно прикладывать, как припарку, его достаточно, чтобы сгладить углы и не рычать, когда неживая рука чужой волей приглаживает против шерсти.

Обычно — достаточно, и всё как обычно: когда в храме завтракают, палочки те же и те же тории, та же паутина в углу коридора, что висела ещё неделю назад, и Мико всё так же говорила «доброе утро» и «убери паутину», когда ей ещё полагалось молчать. Гудзи молчала три дня, обычное мозолило глаз: сколько ещё выдержит обычность? Вечером первого дня она сказала Нане послать брату, чтобы он уезжал. Вопросов не нужно; будет она, в конце концов, послушной?

Шерсть топорщится и бьёт молниями. Это от холода.

Она давно бы уже перешла сама, если бы не рассветный гонец из Тенрё. К ней решили кого-то приставить — зачем? Кто? Точно не Такаюки. Блажь; пять сотен лет Гудзи Яэ справлялась с собой сама, а теперь вдруг нуждается в помощи. Лучше бы занялись чем-то полезным, кошек с деревьев поснимали, что ли. У комиссии, впрочем, как всегда нашёлся план поизящнее — три года пропажи допускали безропотно, а в этом вдруг поняли, что допустить их никак нельзя. Ну, с Яэ это без толку, пусть копошатся, только бы побыстрее.

Будто подслушала — стремительно и хмуро приближается шаг.

— О-о.

Оторвали от сердца самое дорогое — чтобы что, польстить? Ни улыбки, ни вздоха. Ей не нравится эта работа. Не настолько, чтобы отказаться, но достаточно, чтобы пояснить: «это решение комиссии Тенрё», будто она ни при чём, её принудили. Без гэта генерал совсем насупленная, приземистая, да ещё и вооружённая до зубов; тут и лук, и меч — серьёзный подход к тому, чтобы никого не перепугать.

— Вы рановато.

Мико усмехается (сегодня она — реликвия, ей можно всё, только не рассыпаться в прах), щурится из-за волос, распушившихся из-под намотанного капюшона. Не обременять досуг госпожи Кудзё никто не обещал.

Тут опять закричали — кто-то всё же упал, замер, боясь, что лёд треснет и разойдётся, но всё обошлось, и жена этого кого-то нерешительно захохотала. «Пойдём с нами!» — кричит она, и Мико подаётся вперёд, пока мимо не вываливаются двое, кажется, две сестры.

Усмешка сходит. Вдвоём падать веселее — вот и всё.

«Пойдём, а то все бобы разберут», — настаивает жена так, словно бобы — на вес золота. Вечно они боятся, что им не хватит.

— Я имею в виду, что ещё два дня, — добавляет Мико, видя, как лицо генерала перекашивает немым ужасом. Опоздала? Она? — До вашего обычного визита.

Уж кто, а тэнгу не должны переживать о пунктуальности.

— Помогите мне перейти, — это полупросьба. Мико встаёт у края, расталкивая ногами низкий сугроб, выставляет локоть — берите, раз пришли, — и, заприметив, кивает: — У вас снег за воротом.

Как можно не заметить?

Отредактировано Yae Miko (2022-10-08 09:54:04)

Злющая. Нарочно их на такое натаскивают, нечаянно ли? Что ж; как бы ни рычала собачка, лисьи зубы злее, да только, пожалуй, воспитаннее. Мико слушает молча, слушает, едва закатывая глаза. О воспитателях: могло ли так статься, что Такаюки в порядке праздничного наставления забросал свою превесёлую дочь бобами? Могло. В любом случае, с бобами или без, сочиняет правила генерал Кудзё куда лучше, чем ходит по льду.

— Предельно.

Мико устало ведёт плечом, кутает руки — от ветра белеют пальцы; вот и вся для неё опасность. Она никуда не денется, она всегда будет здесь, будет взбираться на свою гниющую гору утром и вечером, зимой и летом, с Видением и без. В недрах Його зреет: ждёт, как замершая бешеная собака в розовых лепестках. Когда-нибудь, через год или сто, она кинется с призраком позабытой войны на каждом клыке, и пасть её будет страшнее Сецубуна, страшнее указов, и от неё Гудзи Яэ не спасёт никакая тэнгу, хоть лук ей дай, хоть меч. Где-то тэнгу-спасительницы уже были.

Ну отчего же она просто не стряхнёт с ворота?

Дорожка, обмороженная грязь, сдавленная снегом трава; по ней, звеня янтарным Видением по хайдатэ, идёт досин в толпе приставленных йорики.

— Мне нужно проверить, — Яэ морщится от снежинок, кивая на палатку издательства вверх по тропе. — Сопроводите, пожалуйста.

Проверять, в сущности, нечего. В этом году издательство голое, чахлое, ничего не успели и не смогли — ни свитков с рисунками, ни автографов, ни даже масок. Если посмотреть Саре в лицо подерзее, захочется уточнить: «Вы представляете? Я даже не придумала, что бы продать». «Что-то не так в последние дни, правда?»

На всё воля Сёгун.

Они скрипят по шажку вверх. Сара спешит, пыхтит, выдыхая мокрые облачка и, замирая каждые три хвоста, ждёт. Мико мерно ступает следом — слева обмёрзший нос обдаёт рисовым паром; это лавка с маки, а справа путаются в разноцветных кимоно ластящиеся дикие шибе. Это должно быть мило, Мико такое любит — она приходит, чтобы собрать запахи и прикосновения по ямочкам и закуткам, и вот они: растут, но она идёт мимо с пустой корзиной.

Что-то прилетает в плечо,

— Говно!

вроде кулака, которым по-панибратски толкают друг друга мужчины — небольно, рассеянно, чуть не промахиваясь. Когда Гудзи оборачивается, она видит за лавкой — той, что с рисом — девчонку и мальчика. Рыхлые, лохматые, в рваных серых хантенах. Маленькие обезьянки в горном снегу — вот девочка поднимает его в руку, сминает горсть в шар и…

— Демонское говно, отродье, бля!

Увернуться не сложно, но Мико завороженно уточняет:

— Я?

— Ты! — по плечу рассыпаются крупные белые хлопья. Мальчик жмётся за табурет, будто хочет дёрнуть девочку за рукав, но не дёргает — только теребит волосы, пока она втягивает носом сопли.

— Демонское или демоническое? — Яэ поднимает брови.

— Чего? — шипит обезьянка.

Как кстати, что реликвиям не положено думать за себя — обо всём заботятся за них. Нужно только следовать простым правилам и прелестно стоять.

— Генерал Кудзё, — с непроницаемой покорностью просит Яэ, — я замечаю что-то странное.

— Ты глянь, Който, — девочка тычет пальцем в красную маску на бедре Сары, пока в другой ладони скатывается новый снежок, — она ещё и с óни пиздит!

Яэ задумчиво клонит голову к тэнгу. Пахнет птицей.

— Кажется, на меня покушаются.

Да, воевать — это не про генерала Кудзё. Генерал! Будь воля Такаюки, он бы купил им с увальнем и императорский титул.

— Ах, — вздыхает Мико, пока пинки девочки рифмуются с загремевшим вдали барабаном, — как рано вы пали, как скоро сдались. Юная госпожа права — где, в конце концов, ваш боевой дух?

Она чуть склоняется, слишком хочется заглянуть — Който растягивает волосы на затылке Сары сжатыми кулачками, смотря вперёд взглядом столь же пустым, сколько сытым; чёлка валится на гордый лоб мокрым от снега комом, чёрные брови хмурятся, глаза просят — бога или Гудзи? — о помощи.

— ЮНАЯ ГОСПОЖА! — собачий гогот заглушает растущую музыку, Който взвешенно хмыкает, потому что по всему получается, что он — господин, — СЛЫШИШЬ, ЖОПА?

Повторы, значит? Ну, это никуда не годится.

— Сёгун не любит, когда её любимых солдат бьют, — Мико делится невзначай, как бы любопытным нечаянным фактом — любит, не любит, что с того, не ромашки ведь обдираем? — Ещё она любит карать молниями.

— Ты чё, животное? Ты мне, бля, угрожаешь? — девчонка тянет носом глубоко, по-бычьи — вокруг маленького лица порхает пар. Порядок проведения фестиваля интересует её в последнюю очередь; угроза же, какой бы она ни была, недопустима. Она переступает через Сару, катит грудь колесом, подходит вплотную: — Ты меня не знаешь. Не связывайся со мной, ясно?

— Я просто говорю, — пожимает плечами Яэ.

Люди идут мимо, люди смотрят на них — старики устало бурчат, детей отворачивают, взрослые не знают, вступиться ли им за генерала и Гудзи — это ведь, наверное, оскорбительно? Может, оскорбительнее полагать, что генерал и Гудзи не справятся сами? Лучше не лезть; всё равно впереди уже продают бобы.

— И ещё вот что, — она улыбается, перебивая раньше, чем перебили её, — животным не нужны имена — у нас замечательный нюх. Знаешь, что у меня ещё лучше? Память.

— Ты щас у меня забуде…

— Именно! — цокнуть, задрать палец вверх — игра, которая никогда не надоедает. — Я всё забуду; при двух условиях. Сними юного Който с госпожи Кудзё…

— Нет, — это принципиально.

— …и отобедайте с нами.

Оборачиваются, таращатся — Който и Сара. Девочка таращится тоже, но только пару секунд — она знает, что нужно соображать быстро; она думает — дура дурой, и щурится снисходительно и победно — другое дело. Она, впрочем, не хочет давать слишком быстрый ответ — это признак нужды. Умный делец выжидает и всматривается, нет ли подвоха, не сорвётся ли сделка в последний момент — и лишь тогда...

— Който, — командует наконец она, улыбаясь во все зубы — переднего нет, к клыку налипли остатки моти. — Слазь.

Остатки розовые — дорогие.

***

— Ну ты извини, ага?

За раз в рот Отоги умещается моток лапши размером с кулак. «Отоги — потому что несгибаемая», представилась она, когда они шли к лавке Савады — Сара промолчала, как молчала от начала и до конца, пока не пришлось сделать заказ.

— Мне ещё тунца… — Отоги бубнит, чавкая и брызгаясь жирным свиным бульоном, и подгоняет Яэ палочками — Яэ покорно передаёт тунца. — Извиняешь, а, Кудзё? И яйцо ещё… Но ты правда вялая, особенно для бугё-сё вялая — тебя Който положил. Без обид, Който. Сёгунше нужны лютые, а ты, Кудзё, не лютая. Но ты не грусти — таким как ты тоже место есть, вазы там лакировать. Или протирать. А лучек с мечом можешь отдать мне — я за тебя буду. И на войне за тебя буду.

Пожевав, она добавляет на тон скромнее, на плевок искреннее:

— И отнимать тоже.

Яэ тянет губами саке и кладёт в бульон Който тофу.

— Ну так, — под нетерпеливой елозящей задницей Отоги скрипит табурет, — чё думаешь?

Она надеется.