Перед сном Кот оставляет телевизор включённым, надеясь, что утренние новости он застанет спящим, и повтор репортажа ляжет на толстый слой ваты спокойным знанием, не способным ни царапнуть, ни прикусить. Проживи тут хоть тысячу лет (а Кот, кажется, приближается к этой цифре), новое десятилетие всё равно застанет тебя врасплох. Первые годы думаешь: к этому невозможно привыкнуть, потом привыкаешь, и привычка селится где-то в затылке головной болью и непроходящей усталостью; в конце концов, спотыкаешься о какую-то мелочь, о чьи-то слова в очереди в магазине, объявление о пропаже собаки, рассказ старика, которому помогаешь отнести в пустую квартиру три мешка яблок с дачи (оставшиеся два он силой вручает тебе), — и удивляешься за всё разом. Главное правило в такие дни — не дать удивлению дотронуться до тебя, не останавливаться на одном месте: не глядеть на жёлтые лампы в вагоне метро, не закрывать глаза под горячим душем, не выходить на прогулки вечером. В Москве это было проще — там все торопятся и кричат, даже в очереди в поликлинику чувствуется нетерпеливое движение, словно раздражённые интонации людей бегут по коридорам наперегонки. Не успеешь задуматься — ледяные руки врача возвращают тебя обратно. Коту нравится приходить туда в утренние часы: унизительность происходящего делает тело немного более человечным, помогает почувствовать собственный запах, раздражение из-за шерстяного свитера, простуду на нижней губе. Сходишь пару раз на прогревание околоносовых пазух — и можешь ещё лет пятьдесят носить прежнее тело, не рискуя стать чересчур прозрачным.

В Ростове всё замедляется. Начало сентября выдаётся холодным, даже по московским меркам, от неожиданности люди позволяют ветру себя заморозить, голоса становятся тише, как отголоски времени, которые слышишь, дотрагиваясь до фотографий в старых альбомах. Студенты в аудиториях лежат на партах, как сонные от предчувствия зимы пчёлы, и за сорок минут до конца Кот понимает, что молчит, и — что гораздо хуже — они не замечают его молчания. Перед кем-то на столе лежит сложенный выпуск «Новой Газеты»: «САМОЕ СТРАШНОЕ, ЧТО ОНИ ЕЩЕ ЖИВЫ?». Кот отменяет пару.

До занятия с Соловьём ещё два часа, поэтому он успевает вернуться домой за конспектами, выкурить косяк и переодеться. Оставшиеся тридцать минут он сидит у подъезда, наблюдая за подростками в кроссовках с мерцающими подошвами и их собакой. Через шестьдесят лет они станут старыми и сморщенными, а Кот, в лучшем, случае сменит тело (линька — так он это называет), но в остальном — не сдвинется с места. 

Самодовольное выражение лица, которое он тренирует в лифте, у двери потихоньку сползает вниз; Кот бессмысленно давит пальцем в звонок, как обычно забывая, что тот давно сломан.

— Я принёс яблоки, — торжественно объявляет он, стоит Соловью открыть дверь, и приподнимает руку с мешком. В Москве Кот не понимал людской привычки привозить их из деревни в город, чтобы потом пытаться раздать их, приходя в гости или принимая гостей. Там яблоки были кислые, маленькие, не годящиеся ни на что, кроме варенья или этого странного блюда с сахаром — выходя на балкон в сентябре и октябре, Кот готов был поклясться, что чувствует снизу этот сладковатый дух чуть гниющих фруктов, листьев и мокрой грязи. На юге традиция, наконец-то, обрела смысл — яблоки, которые привозили его соседи, были огромными, красными и источали такой запах, что им одним можно было наесться. 

— Напротив твоего подъезда уже полчаса торчат какие-то мужики с неприятными лицами, детей пугают. Пытались зайти внутрь, но какая-то сердитая бабушка выставила их нахуй.

Отредактировано James Barnes (2022-09-23 15:36:31)