[nick]rachel amber[/nick][icon]https://i.imgur.com/fvwm3XW.png[/icon]

Глазницы у отца сухие, выжженные — заглядывать в них она избегает; под новыми кроссовками скрипят деревянные половицы когда Рэйчел выбирается из дома. Внешний фасад нарочито кричит о том, что у проживающих внутри всё хорошо — блузки у матери здорово выстиранные и накрахмаленные, улыбается она фальшиво, симулировать не умеет, но идиоты вокруг и того не различат. Отец обнимает её за талию когда выходит на крыльцо — так же обнимал и родную мать пока не решил убить, наверное. Рэйчел блюет за углом, прямо под куст розовых Лили Марлен. Всё вокруг от притворства и полуправды должно бы иссохнуть и рассыпаться, точно как отцовские глазницы, но зелень свежая и сочная — даже природа наловчилась лицемерию Эмберов, куда было деваться самой Рэйчел?
Солнце разглаживает строчку на её узких джинсах, забирается под ресницы и веки, оседает чем-то тёплым на дне зрачков — Рэйчел нравится, что Фрэнк никогда не притворяется. У него тут собака и фургон, скромный нелегальный бизнес и постоянные мелкие дрязги; на всякий случай Рэйчел удаляет его недописанные смс Хлое — когда-нибудь та отдаст очередной долг. Для Рэйчел, Фрэнк и его угрозы — отторгаемая реальность; он ведь большой и уютный, вещи мятые и давно нестираные, даже вездесущий запах никотина и Помпиду не отталкивает. От самой Рэйчел тоже должно бы пахнуть никотином, но она умеет меняться по необходимости (здесь необходимости нет, потому кто знает, что чувствует Фрэнк, сопящий рядом в подушку). Босиком она снует по его фургону, чешет собаку за ухом и разглядывает свои фотографии — Бауэрс фотографирует только её, пусть так остаётся всегда; Рэйчел эгоистична, это он тоже принять в состоянии.

Время вокруг не застывает — растекается по позвоночнику плавным и тягучим маревом (Рэйчел ловит момент, чужое дыхание, голову разворачивает ровно настолько чтобы мазнуть по колючей щеке губами и помадой,
помадой и губами).
Ничего толще тонких блузок и маек нет у Рэйчел в гардеробе — к Фрэнку она одевает всё самое лёгкое, выпрашивает любви и заботы (руку протягивает почти как на паперти, и Бауэрс прикасается к ней выбеленными устами). Помоги мне, каждый раз шепчет ему на ухо Рэйчел, помоги мне и укрой меня от этого, проложи на теле дорожки отдыха и смирения, заставь мозг перестать работать так лихорадочно.
Рэйчел не нужны дополнительная сила, зарядка и концентрация — она хочет закатить глаза и прикусить губу, и чтобы хорошо было почти томительно, и чтобы это продлилось хотя бы ничтожно короткое время, дало силы снова видеть мамины розы и отцовские глаза. Пустые и усыпанные крохотными трещинками — все пробоины Фрэнка Рэйчел поцеловала на прошлой неделе, теперь они мягче, податливее (за следующим поцелуем можно тянуться ещё быстрей). Рэйчел почти как Помпиду, тот тоже тычется влажным носом и ласку выпрашивает осознанно и намеренно — но у неё преимущество, пара длинных ног и умение улыбаться так, как будет хотеться любому. Перед зеркалом Рэйчел никогда не репетирует, всё всегда наживую — она верит в каждое своё представление, верит даже диалогу с грузной дамой из магазина напротив дома (когда убеждает её, что муж обязательно вернётся, и дело не в ней, конечно же, а в глупом нём).
Но дело всегда будет в Рэйчел — только это имеет значение.

— Чайки ведь знаменуют что мы недалеко от моря, правда? — Рэйчел щурится почти лениво, протягивая к огню руки (он бы лизнул ей пальцы, но материал не должно портить раньше времени). — Это так здорово. Чувство, что всегда можно сбежать, исходит будто бы только от моря рядом.

Голос Фрэнка звучит различимо, но глухо — в глаза ему она заглядывает как сквозь водную толщу; щурится, опускаясь к вытянутой руке, цепляя глазами дорожку из белого кирпича. Помпиду усаживается рядом, почти как верный Тотошка — ко всем невзгодам они готовы вместе, за исключением того, что пёс в этой версии сказки принадлежит Тыквоголовому Джеку, а не Дороти.

— Ты — лучшее, что могло случиться со мной, Фрэнк Бауэрс, — Рэйчел не лукавит, скользит поближе, задевает чужие губы и после заслоняет волосами его руку и своё лицо. Профессионалам не требуется ни пластиковых ручек, ни твёрдых поверхностей; Рэйчел втягивает маковую пыльцу с характерным шумом и отстраняется, снова цепляясь за Фрэнка взглядом. Ждать что-то около получаса, потом станет совсем хорошо.

Криков чаек она не слышит — только летающих обезьян, и злая ведьма в Стране Оз всегда позирует одному Марку Джефферсону.

Отредактировано Rachel Amber (2019-01-18 14:14:19)

[nick]rachel amber[/nick][icon]https://i.imgur.com/fvwm3XW.png[/icon]

Тепло по телу льётся вязкой, сладкой патокой; у Рэйчел всегда так — рядом с Фрэнком, рядом с морем, подальше от всего остального дерьма. Мир в эти мгновения как будто бы чудесатый и закольцованный; время течёт не линейно, а движется по кругу, и каждый раз, в одной и той же точке, обнимает её за плечи и талию. Пахнет мёдом. Рэйчел хорошо.
Она думает, что дело не только в наркотиках, — дозу она не увеличивает, даже когда организм приспосабливается: смотрит на Нейтана и не хочет такой же истеричной зависимости ещё от одного. Первая у Рэйчел уже в наличии — без вещных чувств она скукоживается и замерзает, покрывается сухой и очень холодной изморозью, бросается крохотными колкими копьями во всех собеседников; они всегда настигают цель, но беда в том, что ей даже тогда не становится легче.
Чтобы стало легче нужно ощущать. Рэйчел необходимо сделать каждый свой вдох сложнее предыдущего — потому что ей теперь радостней или больней. Полного покоя Рэйчел боится панически — ей необходим отдых, но в нём тоже нужно жить, дышать и смеяться. Оттенки чувств она рассыпает у себя на ладони почти каждую ночь — и рассматривает, думая, за какой из уцепиться. Предугадать никогда не получается — в этом, наверное, вся прелесть. Рэйчел пока ещё может похвастаться тем, что живёт моментом; вот прямо сейчас сорвётся прочь и это выйдет легко. Прицепов у неё нет, только переплетённые с душевными нитями другие — обрезать большую половину она никогда не решится, потому кого-то точно придётся забрать с собой.
Сейчас Рэйчел думает, захочет ли с ней, допустим, Фрэнк. Что она сможет предложить ему, если пройдёт парочка лет или месяцев?

— Я никогда не бывала на Гавайях! — Рэйчел хмурится. — А они правда так близко? Там должно быть красиво.. Вулканы и ананасы, да? И кокосы для Помпиду.
Смех Рэйчел переплетается со смехом Фрэнка — глухое обнимает звонкое, резкое вклинивается в мелодичное; прикрывая веки, она почти видит красоту картины воочию, и покрывается мурашками. Они снуют по укрытым пледом плечам и добираются до самого основания шеи, заползают под волосы: Рэйчел смахивает их, разглядывая Фрэнка и улыбаясь.
— Если я стану местной богиней, мы сможем забрать все острова себе, заставим платить Помпиду дань и сделаем его кем-то вроде Цербера: однако он будет охранять врата в Мир Живых и Счастливых. И больше никакой химической продукции, только натуральная и свежесрезанная трава.
Рэйчел хочет снова засмеяться, но останавливается: пара последних фраз Фрэнка падает рядом с костром и не горит — тлеет.
— Надеюсь ты говорил о других моих подружках, не таких классных как Хлоя, — шутка выходит привычной и от того чертовски фальшивой, — они точно не могут похвастаться такой костлявой задницей, потому на Гавайи их предлагаю не брать — ещё станешь засматриваться.

Иногда Рэйчел думает — она уже разгадала Фрэнка, покатав на языке, или где-то ещё остался нетронутый слой? Когда от неё что-то скрывают, ей не нравится; хочется видеть всю картину целиком, блюдо пробовать за один присест, и если добавки — то чтобы тоже разом. У неё чуть кружится голова (а скоро ещё и цвета станут поярче) — может потому тепло и мешается с возбуждением. Рэйчел пока не поняла, что именно будоражит её — невнятный остаток или полная обнажённость?

— Переберёмся, конечно. Хотя Помпиду снова будет категорически недоволен.

Рэйчел встаёт на ноги и пошатывается — мир размывается, ощущение каждый раз ново и непривычно. Голова поворачивается быстрее чем обычно, и если долго вертеть ей по сторонам то можно даже на карусели больше не ходить, эффект и без того обеспечен. Она думает, упасть Фрэнку в объятия уже на этой стадии или просто чуть опереться и перевести дух?

— Не знаю, кто там, кому и что впрыскивает, — Рэйчел решает, что поговорить она точно сможет, — но это ведь делаешь не ты. И вообще, кто сказал, что только хорошие люди могут стать лучшим в чьей-нибудь жизни? И кто определяет, насколько хорош для этого ты сам?
Рэйчел прислоняется к спине Фрэнка — тело под одеждой едва прощупывается, но ей всё равно приятно.
— Правильно, я определяю. Вот я и говорю — ты хороший, а значит всё остальное тоже правда.

Хочется хлопнуть в ладоши, но Рэйчел думает, что она же взрослая, ей восемнадцать — и ограничивается смешком. Если приложиться к спине Фрэнка щекой, есть риск умереть от уюта на пару суток; приходится отстраниться, решительно развернуться к фургону и сделать осторожный шаг.

— Я же останусь на ночь, да? — от мыслей о доме к горлу подкатывает тошнота. — Буду вести себя тихо, точно как Помпиду.
Рэйчел смотрит, как домашний питомец Фрэнка с оглушительным лаем гонит на верную смерть какого-то несчастного светлячка,
и улыбается.

Отредактировано Rachel Amber (2019-01-18 14:11:57)

[nick]rachel amber[/nick][icon]https://i.imgur.com/fvwm3XW.png[/icon]

И тогда четыре — четыре, — это смех. Рэйчел Эмбер думает, что у Фрэнка Бауэрса потрясающе красивый смех. Пока он вспарывает грубое лицо насмешливой улыбкой, Рэйчел наблюдает по памяти: чуть раньше он смеялся, и она смеялась вместе с ним (контакт был налажен, но прервалось наблюдение). Теперь Фрэнк усмехается — и Рэйчел следит.
Смех отличается от усмешки так же сильно как отличается картофель на пару и без соли от похрустывающей на зубах картошки, хорошо приправленной и прожаренной на огне. Рэйчел не знает, в курсе ли Фрэнк — но она-то в курсе. Иногда, когда он смеётся, удаётся разглядеть расслабленность и свободу — а иногда смех извивается ломаной линией и забирается обратно, складываясь в насмешливую, хищную диагональ. Рэйчел, конечно, нравятся оба варианта — но лучше бы местные боги запретили ему смеяться вообще.
Потому что смех точно должен быть в списке основных смертных грехов. Он спутывает мысли, обезоруживает и сбивает с толку. Запутываясь в образах, Рэйчел несколько секунд моргает рассеянно — ощущение будто ты только что вынырнул из воды, и теперь пытаешься надышаться; она смаргивает соль, песок, пару разноцветных ракушек и одну морскую звезду.
Морскую звезду оставляет на память, Фрэнку — чтобы запомнил.

— Нельзя питаться только консервами, Фрэнк, — замечает Рэйчел, двигаясь в сторону фургона. — Твоему организму нужны фрукты и овощи.

Здесь Рэйчел Фрэнку нечего предложить: сама она лукавит и лицемерит, напоминая про витамины. Рэйчел Эмбер уже давно либо вообще ничего не ест, либо наедается какой-нибудь гадостью вместе с приятелями. Семейные ужины отменили после того, как Рэйчел перебила половину посуды на столе и ударила мать по лицу — с ней потом ещё две недели никто, кроме Нейтана и Виктории, не разговаривал.
Но с собой Рэйчел, конечно, носит и фрукты, и даже ягоды — если порыскать у неё по карманам, то можно отыскать красный паслен, белокрыльник, волчьи ягоды и белладонну. Она скармливает их друзьям и родным — кого-то угощает по одной ягодке, кому-то запихивает в глотку всю горсть целиком. Под воздействием яда Рэйчел (ягод!) люди забавно преображаются: кто-то скучает по ней, кто-то увлекается ментальными расстройствами или алкоголем. Лень произрастает в депрессию. Обжорство в нервные пищевые расстройства. Психическим отклонением в мире Рэйчел Эмбер можно объяснить любой личностный недостаток — никто не знает, что во всём просто виноваты ягоды и неправильное питание. Ни у кого не возникает ни рвотных позывов, ни судорог — Рэйчел устраивается поудобнее, наблюдая за представлением; в Аркадии Бэй никогда не звонят 911. То ли связи нет, то ли там, на другой стороне телефонной сети, такие же люди как Рэйчел кормят других таких же людей собственными фруктами и ягодами. Восприятие искажается, насилие становится формой проявления симпатии.
Рэйчел улыбается.

— М-м.
Фрэнк не целует — жалит; прикосновение его губ впечатывается в кожу, проделывает аккуратную дырочку чтобы забраться под неё и устраивается там поудобнее. Рэйчел прячет хмурость за ответной улыбкой — ощущение почти как когда тебя кормят теми самыми ягодами; но ведь Рэйчел другая, не такая как все. Рэйчел ягод не ест — она их собирает, катает на ладони, прячет в наволочках.
Поцелуй Фрэнка горчит. Судорог пока нет, но она пугается одного только предвестия; Помпиду внизу задорно лает, а Рэйчел внезапно становится так холодно, что она ещё сильней укутывается в принесённый Фрэнком плед. Шерсть царапает, но не особо согревает — по рукам и шее прогуливаются злые мурашки; уже заразившиеся или ещё нет? А может это всё просто от наркоты?

— Хулигану стоило бы больше переживать о том, что скажет похищенная краса и гордость, — Рэйчел перекидывает волосы за спину, чтобы на Фрэнка удобней было смотреть; разворачиваясь, опускает голову на собственное предплечье. Испуг настолько силён, что Рэйчел кажется себе неожиданно проспавшейся и протрезвевшей — но чего именно она боится, сказать не может. Ягод? Яда? Ну не Фрэнка же, в конце-то концов.
— А мнение её, конечно, будет полностью зависеть от личности хулигана и целей похищения.

Где пятый грех, Рэйчел точно не знает. Может Фрэнку виднее, может он (вместе с остальными) прячется у него в карманах, точно как у неё — ягоды. Правда сегодня Рэйчел без куртки, у неё только плед — ягод с собой нет.
А может наркотики изменились? Может он ей что-то другое дал?

Рэйчел вытягивает свою руку вперёд (пальцы даже в ягодном соке не измазаны: её выдаёт только лёгкая дрожь, но вдруг Фрэнк не заметит) — она кладёт ладонь ему на грудь и примеряется к ритму дыхания (выравнивает своё, подстраиваясь).
— Ты тёплый такой. Как обогреватель.
На этот раз она улыбается искренне — Фрэнк и дрожь прогоняет, о последствиях же можно потом подумать или не думать вообще; Рэйчел подбирается поближе, прислушиваясь к ощущениям. От принятого мысли снова путаются — вместо ягодных образов к Рэйчел приходит замешательство; как лучше уместить себя к Фрэнку поближе, чтобы за ним заодно можно было чуть-чуть последить?

— А телефон у тебя старый, вот и не сохраняются сообщения! — вспоминает про попугаев Рэйчел, разумеется, вовремя. — Думаю, Хлоя и так всё помнит: просто у неё сейчас сложный период. Не стоит её пугать.
И меня не надо, отдай ягоды, просто снова будем глупо и ни о чём.
— Давай играть, Фрэнк, — Рэйчел Эмбер знает выход изо всех непонятных ситуаций.
— Две правды и одна ложь, — лучше выхода не придумать.
— Я начну.

Она щурится, запуская руку ему в ладонь — чтобы было теплей.
— Итак, — слова вертятся на языке и Рэйчел высвобождает их, — твой Помпиду, когда мы только познакомились, цапнул меня за палец — а я скрыла это от тебя, чтобы ты его не наказывал.
Улыбка рассеяно замирает на губах.
— Я очень люблю спаржу.
Хочется вскинуть глаза к звёздному небу, но те приклеиваются к лицу Фрэнка и Рэйчел смиряется.
— И я чертовски влюблена в тебя.

Рэйчел всё же прижимается к его плечу щекой и пару секунд ластится — от него не пахнет ягодами, но стоило бы для проверки сунуть руку в карман.
(а может пятый это Фрэнк?)

[nick]rachel amber[/nick][icon]https://i.imgur.com/fvwm3XW.png[/icon]          о чём надо было молчать?
          мы правы в своих ощущениях

Рэйчел думает, что организму Фрэнка не мясо нужно, и даже не ягоды её — а что тогда? Ответ остаётся неведомым.

Температуры сменяют друг друга — скорость до того ошеломительна, что сложно дышать. Рэйчел то жарко, то снова приходит холод; пальцы идут мурашками, солнце раскаляется на уровне поясницы. Она бы спрятала его в карман, но растерялась: теперь лучи доберутся до неё, до Фрэнка — могут обжечь, но может повезёт и они согреют.
Солнце с собой у Рэйчел маленькое, под чужими прикосновениями нежится и разрастается — то ли ласка приятна, то ли солнцу необходим именно Фрэнк.
Рэйчел сама не знает. Ни на один из своих вопросов у неё никогда не бывает ответа.

Поцелуи у Фрэнка ни на кого непохожие — он жалится и кусает; Рэйчел находит покой в широкий объятиях, сень болезненных прикосновений скрывает кровоподтёки нежности. Или, быть может, наоборот? Она всё ещё не разбирается — Фрэнк притворяется хорошим, а на самом деле волк, или же всё наоборот — и под волчьим костюмом уживаются уют да милосердие?
В Рэйчел милосердия нет. К себе, наверное, в первую очередь.

— Не винишь? — шутливо вспыхивает Рэйчел и позволяет лицу залиться краской; смех скатывается с фургона прямо в траву, звенит и осекается (ночь его забирает). — Да ну тебя..
Рэйчел видела, как шутливо переругиваются родители когда была маленькой — обещала себе стать на них непохожей, но Фрэнк точно как приворожил; ладно, здесь ведь никто не увидит (Рэйчел не думает) здесь ведь ненадолго.
(почти что никогда)
Рэйчел оставит Фрэнку и шутки, и ягоды, и смех — ничего не заберёт, только чтобы не чувствовать себя виноватой.

На кухне они, может, и не посидят — но ведь на крыше фургона всё равно красивее.

Рэйчел помнит, что нужно ещё что-то сказать — про Хлою, про бизнес (давить на жалость или прибегнуть к более прогрессивным методикам); мысли путаются и размываются, губы становятся совсем красными — так, что и никакой помады не нужно. Фрэнк кусает и Рэйчел кусает в ответ — кусает по линии скул и подбородка (следом ведёт языком, ведь чрезмерно кусать не положено). Голова как одурманенная — принятые наркотики забываются (Рэйчел поднимает веки чтобы заглянуть Фрэнку в глаза и ловит его на грани следующего поцелуя). Прикасается ладонью к лицу, улыбается.
Я благодарна.

Лезвие у Фрэнка в руке кажется маревом.

Рэйчел вздрагивает от неожиданности, смаргивает с ресниц испуг — отпускает погулять в траву, прямо вслед за смехом. Интересно, что получится, если их объединить?
(подсказка — получится Рэйчел)

— Ты полон сюрпризов, и весьма романтично вонзаешь у самой головы дамы нож.
(на самом деле не у самой, конечно — Рэйчел косит глаза и понимает, что случайно Фрэнк бы точно не промахнулся)
(лезвие такое красивое и острое, наверное — под звёздами оно тоже блестит)

Она осторожно ведёт по металлу пальцем, а кровь всё равно выступает — боль бывает приятной (от вида собственной крови голова ещё сильней затуманивается).
— Фрэнк.. — щурится Рэйчел, задыхаясь от поцелуев, — если я когда-нибудь обижу тебя — разрешаю сделать так ещё несколько раз.

И кивает на нож.