Сколько раз они уже ссорились за время пребывания в этом мире? Не пересчитать, даже если задействовать все пальцы на руках и ногах. Цирилла абсолютно невыносима, единственное, что она полезного сделала, так это достала им документы. Даже то, что она нашла себе работу было сомнительным преимуществом, ведь основной заработок приносил Эредин, именно благодаря его работе они смогли позволить нормальные, по меркам этого мира, условия. Из места, где в одной комнате уживаются сразу несколько человек (хостел, кажется, называлось это человеческое изобретение), а кухня и ванная - одни и для всех, они переехали на нормальную квартиру. С кухней, с ванной, с кроватью для этой неугомонной и диваном для Короля Дикой Охоты.

Если задуматься, то это до боли в животе смешно. До чего они докатились из-за поспешности выводов и упрямства Ласточки - уму не постижимо. Королю целого народа приходится спать на диване (чтобы дать агрессивному созданию немного личного пространства) в бетонной коробке, среди множества таких же. Ходить на работу. Смешно, но, сжав зубы, можно и потерпеть, просто принять всю концепцию и работу этого общества и успокоится, что Эредин и сделал, спустя какое-то время. Его стали заботить другие вещи.

Доверия к Цирилле не было от слова совсем. Да и с чего бы? Эредин не был глупым, чтобы думать о том, что как только силы к ней вернутся - она не сбежит. Сбежит так, что опять придётся искать её месяцами, гоняясь, как за неуловим и диким зверьком. Но постоянно следить за ней в нынешней ситуации не представлялось возможным. Нет, конечно, её местоположение он знал всегда, но что это давало? Примерно ничего.

От этих мыслей оставалось только недовольно поморщится и порывисто выдохнуть облачко тепла в пронзительный морозный воздух. Была середина зимы, но Эредину не привыкать к пронзительному холоду, поэтому его лицо, открытое колкому ветру даже не покраснело, оставаясь таким же бледным, как и до этого, правда приобретая какой-то совсем бледный оттенок на фоне всеобщей белизны.

Его рабочий день окончился. У него был плавающий график, разной длительности. Ему даже не приходилось ничего делать на этой работе. Просто быть. Просто врать, что рост и острые уши - результат мутации. Все покупались, что не могло не радовать. Эредин имел определенный успех в сфере своей работы. Да даже на улице его рослая фигура и пустой взгляд полупрозрачных зелёных глаз, иногда превращающихся в настоящую сталь, привлекали внимание. Dh'oine были так падки на что-то красивое.

Эредин поправляет ярко-зелёный шарф и подходит ближе к тому, зачем он, собственно, оказался в торговом центре. У Цири сегодня рабочий день: она вьётся в центре детской толпы, будто это ей привычно и по началу у неё не было проблем с коммуникацией. А дети и вовсе обожали необычную девушку, помогающей им научиться кататься на коньках. Непонятно было, что она наплела работодателям, а потом и посетителям про свой шрам, но взрослые не обращали внимания, а дети и вовсе смотрели, как на героя. В принципе, так оно и было: Бреакк Глас не мог отказать Ласточке в героизме.

Цири совсем не замечала тёмную фигуру, хотя казалось, она должна узнавать и на периферии глаза этот силуэт, ведь столько страданий и боли доставлял его хозяин и даже воспоминания были сладко-горькими. Эредин же следил за ней своими цепкими глазами, сжав челюсти.

У них были странные отношения. Цири бы могла скрыться от него в гуще городской толпы, как только они сюда попали. Но почему-то не сделала этого. Может, ей было так страшно застрять тут без магии и надолго в одиночестве, что компания убийцы и предателя показалась ей соблазнительной. Эредин слабо понимал её мотивацию в этот раз.

Их парочка держалась вместе, на первых порах даже не особенно цепляясь друг к другу. Даже не разговаривая по-большой части. Будто бы резко нечего было сказать. Но, наверное, просто оба не знали, чего ожидать. А сейчас всё вошло в привычное русло, исключая то, что они продолжали держаться вместе. Эредин по понятным причинам: он поймал свою ласточку и теперь надо было только дождаться возможности забрать с собой, оберегая. Но Цири... Что было в её посеребренной голове - не ясно.

Король действовал осторожно. Их ритуалом стало кофе по утрам. Он всегда встаёт рано и уходит, оставляя ей немного спокойствия для утренних сборов. Откуда в нём появилось столько такта к девчонке, что попортила ему столько крови, эльф не знал, однако наладить контакт было разумным шагом. Поэтому он оставлял кружку и лишь иллюзию своего присутствия. Маленький жест заботы, без нарушения личных границ и разговоров о том, кто из них гад. Разве не чудно? Но иногда им приходилось сталкиваться друг с другом.

Сегодня кружки не было. Бреакк Глас ушёл, не позаботившись. Значит, Цири не придёт сегодня ночевать в квартире. Это тоже было каким-то странным, негласным договором, который нервировал эльфа донельзя.

До конца рабочего дня оставалось полчаса. Эредин мирно ждал у бортика. До этого он никогда не встречал её с работы. Это так походило на обычное поведение обычного заботливого dh'oine, что вызывало тошноту. Но Цири придёт сегодня домой. И больше никогда не будет ночевать неизвестно где.

Шаг, два, три - Дикая Охота у самой двери. Походка у Эредина неслышная, лёгкая и пружинящая, поэтому в суматохе народа перед закрытием торгового центра он подбирается совсем неслышно, Цири врезается в него. И куда пропала вся хвалёная сноровка, которой её научили где-то в мире, который отнял у них Старшую Кровь? И из которого брали бы только рабов, но который подарил что-то более ценное. Гораздо более.

От вновь промелькнувшей мысли о том, что Цири и её сила - его, черты заостряются, приобретая вид совсем хищных.

- Zirael, - приветствует её же именем, хотя и приветствием это можно назвать с натяжкой. В голосе отчётливо доносится хрип и скрип стали об сталь, но за счёт тональности это не режет уши. Эредин смотрит безразлично, лишь уголки губ кривятся в недовольстве: уже предвкушает реакцию. - Ты закончила?

Как и ожидалось, Цири взрывается мгновенно и ярко. Но эта вспышка не вызывает никакой реакции, ни единая мышца на лице Эредина не напряглась и даже в голове не пронеслось ни одной раздражённой мысли. Если она пытается его выбесить - надо стараться лучше. Сейчас он только лениво моргает, наблюдая внизу серую макушку. Даже не смотрит в глаза, словно там маленький ребёнок бурчит себе что-то под нос.

Цири не зрелая разумом от слова совсем и, кажется, не хочет вырастать. Ей проще быть инфантильным ребёнком, не контролирующим своё поведение, поддающимся каждому импульсу, что подаёт её разум или окружение. Она гордая, думает, что ни от кого не зависит. Как, наверное, будет неприятно осознать, что на деле каждое сказанное слово, каждое мнение кованным железом выжигается на подкорке и она живёт им. Она как свободный водный поток, который можно направлять, как хочешь - с условием того, что остаёшься на хорошей стороне девчонки.

Поднимает тонкими руками воротник выше. Закрывается, защищается от него, даже не осознавая. Эредин довольно прищуривается, однако, не меняя общего выражения лица. Цири до сих пор продолжает забавлять, будто и не проста, а с подвохом. Она была удивительным существом: на ней всё всегда сходилось клином. Это её бунтарство, упрямый отказ учиться на собственном опыте - всё это заставляло находить юную Цириллу интересной (пока подростковый максимализм в ней не доводил до желания вырезать целые поселения в назидание).

- Ты можешь идти куда угодно, - пожал плечами Бреакк Глас, с удовольствием отмечая, как сжались безобидные кулачки. Она была такой маленькой и похожей на мышонка с этими серыми волосами, что желание прихлопнуть её лапой, пусть и не в прямом смысле, становилось сильнее с каждой секундой, - но я пойду за тобой и позабочусь о том, чтобы не забирать оттуда твой хладный труп.

Эредин ставил ультиматум. Либо они идут в квартиру, расходятся по своим углам и наслаждаются (с натяжкой, учитывая любовь Цири выводить его из себя) одиночеством, либо Цири идёт по своим делам в его обществе. Она не пойдёт: скорее удавит Короля, а потом и себя. Но поступаешь неразумно - жди, что с тобой будут нянчиться. И совсем не так, как это делал драгоценный Знающий, которому она так легко доверилась тогда, посчитав своим защитником.

Эредин смотрит ей прямо в глаза, не отрываясь, когда Цири делает шаг в сторону. Шарканье сапога об асфальт кажется слишком громким в данной ситуации. Зрачки в стальных глазах расширяются от этого движения.

Может, Бреакк Глас и производил в мирной обстановке впечатление чинного спокойствия, хорошенько сдобренного уверенностью - с Цири он был таким ровно до тех пор, пока пташка не упорхнула из его когтей в Тир на Лиа. Тогда в нём заворочался, а потом и проснулся охотник. Эредин не зря был и остаётся командиром Dearg Ruadhri: все знали, что этот эльф, несмотря на холодность, опасен, и точно не своими колкими и точно разящими фразами.

После слов про кофе на лице расплывается эта мертвецкая улыбка, что так не нравилась Цири с самого начала. Она сделала шаг и замерла, а он всё так же стоит неподвижно, наблюдая, обнажая белые зубы.

- Zirael, - он взял за привычку не обращаться к ней никак иначе. Он тоже умел раздражать и бесить сверх того, что уже делает, - если тебе не нравится, то почему ты тогда выпиваешь его каждый день за редким исключением, когда у тебя нет настроения и ты бьёшь чашки? Но, если тебе уж так не нравится, то ты можешь потратиться на кофемашину. Или вставать вместе со мной, - "и терпеть моё присутствие дополнительное время, жутко злясь из-за этого", - пораньше и варить в турке. Правда, для этого нужно определённое умение. Или просто каждое утро пить покупной.

У Цири голые руки, уже покрасневшие от холода, но она их не убирает, всё так же упрямо то сжимая, то разжимая кулаки. Снова забыла перчатки. Становится рассеянной и злой всё больше. Эредин делает всё, чтобы снизить напряжение между ними, потому что скандалы небезопасны: сила может проснуться от грубого тычка и тогда она убежит. А он останется здесь, пока его не найдут. И пока вновь не начнётся охота.

Но сейчас Цирилла полностью в его власти. Она знает, что в прямом столкновении проиграет, а больше мостов в ближайшем окружении не наблюдается. И сила спит внутри, не откликаясь на каждодневный стресс хозяйки. Бреакк Глас берёт на себя бо́льшую часть расходов - именно поэтому она может позволить себе купить колонку, чтобы раздражать громкой музыкой не только самого своего ненавистного врага, но и всех соседей. Она может купить кофеварку, может покупать кофе по утрам и тогда её личные финансы уменьшатся. Но ради принципа Цири может и удавиться, а личная выгода в любом проявлении - пустой звук.

- В любом случае, можешь просто сообщить о том, что решишь, - Эредин задумчиво качает головой, переставая улыбаться. - По поводу кофе. Но твои "прогулки" не обсуждаются. И нет, меня не заботит твоё мнение в этом случае и то, что ты закатишь истерику, как девочка-подросток и попытаешься убить меня, пока я сплю.

Он насмешливо фыркает, наблюдая за тем, как Цири закипает снова. Вспоминается их первая встреча на полях рядом с Тир на Лиа: как она тогда вспыхнула от его слов и впервые показала этот гневный огонь в глазах цвета листвы с жёлтой окантовкой у зрачка. Но было в этом взгляде и много чего другого. Интерес, опасение, пламя на самом дне, показывающее, что она зацепилась за него. Но, кажется, он тогда переоценил её заинтересованность, или просто не довёл до нужной степени.

И вот теперь она нападает на него, он пытается её приструнить и вернуть туда, где ей положено быть: пусть она этого не принимает и не понимает. Невыносимая принципиальность. Невыносимое упрямство. Невыносимые идеализм и максимализм.

Эредин вздыхает и протягивает ей перчатки. Как ребёнку. Абсолютно невыносимому, но требующему заботы о себе.

- Возьми, а то руки обморозишь, - говорит просто и безэмоционально, ожидая того, что она сделает что угодно, но не примет "подачку". Выбросит подальше, оттолкнет руку, развернётся и уйдёт, но, конечно, не примет. Им нужно больше времени. И если уж кому-то надо налаживать контакт, чтобы сгладить болезненное прошлое, то пусть это будет он, как более умудрённый опытом. Тем более, скоро близится время, когда их найдут Красные Всадники.

Лучше, если всё пройдёт безболезненно.

Эредина всегда интересовало: почему многие не видят доброты к себе. Хорошо, даже не доброты, а снисхождения. Цири так уверенно говорит о том, что может его убить, что он ничего не может ей противопоставить. Это заявление колет прямиком в эльфийскую, огромную гордость, заставляя гнев пронестись яркой вспышкой в мозгу, до искр в зелёной радужке.

Эредин мог бы удушить Цири голыми руками, если бы захотел и это было нужно. Он мог бы вместо нормальной квартиры запихнуть Цири в холодный подвал и не выпускать, давая ей есть только воду и хлеб. Он мог бы уже сейчас заняться тем, ради чего, собственно, гоняется за ней: зачатие наследника с драгоценным геном. Насиловать её несколько раз на дню, запихивая в неё таблетки, помогающие забеременеть.

Но нет. Он не пользуется её беспомощностью, не пытается унизить её достоинство и раздавить волю, хотя это и звучит соблазнительно и было бы явно более действенно, чем обращаться с ней... Как там говорят? Ах, да, по-человечески. У Эредина есть всё, чтобы превратить её жизнь в ад. И всё без магии, без других всадников, без нового статуса. Но Цири никогда не думает о том, как мягко с ней обращаются: как с непослушным ребёнком, которому только грозят пальцем, но не порят. Потому она полагает, что может делать то, что захочет, может швыряться любыми словами и не нести никакой ответственности. Эредин не зря тогда, ещё в Тир на Лиа, подумал о том, что распороть кожу непокорной девушки розгами было бы хорошим воспитательным моментом.

- Я многое могу, Zirael. То, что ты не хочешь знать и испытывать, - в итоге лениво отвечает Эредин, хотя в изгибе губ и по обострившемуся скрипу в голосе понятно, что сказанное Цири его вовсе не радует, а подталкивает к ненужной им жестокости. Но вместо действия реального, он прокручивает в голове картинку: крепкая рука на белой шее, кожа, которая стремительно наливается красным под пальцами. Цири пташка отчаянно рвётся, хрипит пищит, в руках когтях, лишающих кислорода, оставляющих синяки шрамы на нежном теле.

Эредин резко выдыхает через нос облако пара, пытаясь успокоиться. Всё внутри ноет, желая действия, а не простого эфемерного видения в воображении. Тело хочет всего и сразу, злость мешается с яростным, больным возбуждением от мыслей о том, что он мог бы, если бы не сдерживался. Что мог бы, если бы не питал хоть немного жалости и уважения к Ласточке. Если бы считал её за обычного человека, очередного раба, просто более дорогого. Драгоценный камень в куче перегноя.

"Я присвою тебя, по-хорошему или по-плохому. Я либо сломаю тебе крылья, уничтожу всех твоих близких и зашвырну в самую паршивую клетку, либо ты научишься понимать, что для тебя делают, и зайдёшь в золотую сама - а я постараюсь быть добр с тобой", - с остервенением думает Бреакк Глас, пока Цири, на радость его демонам, продолжает глупое и опасное шоу.

Бреакк Глас практически не мог терпеть, когда эта девчонка крутилась перед его носом, провоцируя, думая, что он то ли немощный король, то ли мотающий сопли на кулак Знающий, то ли драгоценный (из множества) дружок, который будет терпеть все выходки. Иногда казалось, будто у неё отсутствовали чувство реальности и инстинкт самосохранения.

Единственное, что его останавливает - её робкая, но быстрая ручонка, молниеносно выдернувшая перчатки. Благодаря такому поведению и таким ситуациям Эредин вспоминает, что она всегда была загнанным зверем и совсем не ждёт доброты от окружения. Особенно от тех, кто уничтожил её зону комфорта, от тех, кто практически остановил её побег, от тех, кто говорил ей больше правды, чем остальные. Того, кого она приняла за Короля Ольх и была права. Именно он. Именно он теперь - олицетворение всего самого плохого, учитывая грехи его народа. Поэтому, выбивать из неё спесь и заблуждения нужно в последнюю очередь. Если не останется выбора и она сама выберет такую судьбу.

Эредин расслабляется, вновь погружаясь в спокойствие и снисхождение к столь побитой жизнью пташке. Пусть борется, звонко и злобно чирикает на ястреба, вьётся в воздухе, пытаясь поймать мушек - свою былую жизнь, которая ничего не стоит, людей, которые рано или поздно смирятся с исчезновением Цириллы. Пусть. Пусть разменивается на мелочь, которая всё равно ничего не изменит в предначертанном.

Цири снова раздражается по одной ей понятным причинам и взбрыкивает, своим гордым видом и решительной фразой. Она снова забыла, что Эредин не совсем беспомощен без Карантира под рукой. Крылья у него не подбиты, а сложены без надобности: поэтому ему не составит труда, потеряв из виду свою Ласточку, найти её вновь. Он позволяет ей унестись вперёд, оставаясь на месте мрачной фигурой хищной птицы. А потом медленно и неспешно, плавным шагом пойти за ней, ориентируясь по одному ему известным маячкам.

В клуб он заходит на минут пять позже, и безошибочно определяет её местоположение. Воздух просто удушающий, воняет алкоголем, потными телами и разложением, а со стороны уборных отчётливо тянет самыми разными продуктами жизнедеятельности. Эредин морщится выбору Цири, практически сразу же его начинает отчётливо мутить, от этой тошнотворной духоты под висками разливается тихая, но колкая боль, только укрепляемая громкой музыкой и басами, что сотрясают все внутренности и замирают комом в горле. Когда Охота найдёт своего короля, это место будет сожжено дотла.

Эредин развязывает шарф и снимает пальто на ходу, являя полностью чёрную одежду клубной полутьме, с бегающими по ней разноцветными и белыми кружками. Рубашка застёгнута на все пуговицы, но ради своего же блага приходится открыть шею, ослабить давление на горло. Волосы небрежными прядями ложатся на плечи: отросли. Сложив одежду себе на руку, он подходит к Цири, сидящей за барной стойкой. Пальто отправляется на колени, как раз когда Цири приносят какой-то алкоголь. Не хотелось бы даже выяснять, что это.

- Чего ты пытаешься этим добиться? - задаёт он вопрос вникуда, раздражаясь от мешающей музыки. - Мне действительно интересно, Zirael. Ты же понимаешь, что твои настойчивые взбрыкивания не изменят моих планов. Они ведут к тому, что будет хуже тебе же, а не мне. Так нравится показательно страдать после своих же ошибок?

Отмечает, что надо бы предоставить Цири что-то потеплее. Она так сильно ёжится от душного воздуха, как будто бы за свою короткую пробежку успела околеть.

- И ещё тебе наверняка нравится строить из себя безгрешную и огрызаться на всех остальных - хотя ты ничем не лучше, Ласточка. Ты тоже предательница. Убийца, обманщица. Чем ты лучше меня? Ничем, кроме того, что тебе многое прощено. Частично из-за Силы. Тебе не кажется? - он не даёт Цири продыху и бьёт то туда, то сюда своим спокойным голосом, который всегда так раздражал её. Параллельно утягивает стакан у неё из-под носа. - Пожалуй, затуманенное сознание тебе ни к чему.

Передаёт стакан сидящей рядом женщине с очаровательной и острой улыбкой, буквально на секунду отвернувшись от своей собеседницы, чтобы повернуться вновь.

- Алкоголь не решит твоих проблем, пора просто повзрослеть, Zirael. Для начала, можно начать говорить и не огрызаться.

Цветные точки пляшут по окружению, выхватывая то блестящий рядок стаканов, то розовые концы волос у бармена, то хищный профиль Эредина, что делается ещё острее из-за глубоких чёрных теней. Когда кружки света добираются до Цири, они выхватывают болезненно блестящие глаза и шрам, обрамляющий одну половину лица, словно ласковая рука.

Концы пальцев легко, наливаясь теплом и навязчивым покалыванием, поглаживают складку на штанине, пока глаза впиваются в неровность, в эту изрезанную борозду на молодом лице. У эльфа тоже есть шрам, он сам запретил его залечить без следа, хотя мог бы и дальше оставаться идеальным, ведь медицина Ольх позволяет убирать любые изъяны, если вовремя прибегнуть к помощи. Шрам на бедре, куда Ласточка ловко ткнула, заставив окончательно потерять равновесие на той чёртовой лодке. Он хорошо отрезвлял и напоминал, что не стоит недооценивать свою пташку, если обстоятельства ей благоприятствуют.

От его рук у Цири не осталось шрамов, видимых глазу, а вот на душе их слишком много: даже учитывая то, каким кратковременным было их общение. Но в итоге вина за всё, что только можно представить, легла на его плечи, потому что Цири надо было найти козла отпущения.
Но правда в том, что Ауберон сам виновен в своей смерти. Не рассчитал дозу в этот раз, а организм был слишком слаб. Именно поэтому, когда Цири сказала, что Король мёртв - Эредин удивился. И потом ему же пришлось расследовать это дело, чтобы снять с беглянки вину за это. И с любого, кто мог бы быть причастен - нечего проливать эльфийскую кровь зазря. Это и стало решающим фактором для того, чтобы именно его сделали правителем Ольх. Да, он использовал ситуацию себе во благо, но важно было то, что он мог дать народу то, что ему нужно.

- А меня так должно... Как ты выразилась?.. ебать твоё мнение, учитывая, что ты всего лишь инструмент, - елейно говорит эльф, морщась от ругательства. - Однако, почему-то я пытаюсь хотя бы сгладить ситуацию для всех нас, ведь исчезнуть из твоей жизни я не могу и ты сама это прекрасно знаешь. И даже если умру я - придёт следующий. Пока ты будешь бежать, ничего не закончится.

Так и было. Эта сила нужна им не только ради получения благ, к которым они давно привыкли и считают за должное, но и ради простого выживания. Белый Хлад никогда не дремлет, захватывая один мир за другим, а Ольх, которые и так немногочисленны, хотят выжить. Как и все остальные.

- Откуда ты знаешь, что я сделал или не сделал, - кривится от старых-новых обвинений, - если ты даже не потрудилась узнать, прежде чем сбежать? И лучше скажи: люди, к которым ты себя так рьяно причисляешь, отвергая свою суть, никого не порабощали? Никого не истребляли? Тебе напомнить историю Aen Seidhe?

Эредин презрительно хмыкнул. Все такие безгрешные, когда нужно. Все делают всё только ради выживания и праведные, словно древние старцы. Лицемерие, людское лицемерие страшнее всяческого эльфийского замалчивания. Эредин хотя бы не отрицает того, что он сам или его народ сделал. А были ли все так виновны в убойном списке Цириллы? Навряд ли.

На фразу про ритуальное изнасилование он смолчал. Вместо слов, он сел на самый край стула, поближе к Цири, нависая над ней, как ястреб над добычей. Даже сидя он был значительно выше, поэтому пришлось склониться к её уху, чтобы тихо прошептать-процедить-прорычать слова в кожу, пахнущую усталостью, отчаяньем, раздражением и горьким ароматом трав, который к концу дня практически выветрился:

- Надо было тогда взять тебя прямо в той беседке, чтобы даже не пыталась говорить о насилии сейчас, - Эредин всегда любил острые ароматы, которые ощущаются, будто колкая изморозь вокруг его фигуры. Сейчас этот холод мешался с перепуганным и измученным, тёплым ароматом трав, перебивая его, удушая ростки горьковатой полыни и полевых цветов. - Я не хочу тебя насиловать, но если тебе нравится быть жертвой - прошу.

Эльф отклонился, поднял голову, разрушая ледяной кокон вокруг них, давая душному, тошнотворному духу клуба вновь разделить их. Цири он приятнее гораздо больше, чем назойливый ночной кошмар, который всё никак не хочет отпустить из пелены сна. Хотя она сама превращает то, что могло бы быть не таким уж и ужасным, в кошмар.

- Давай обговорим одну вещь раз и навсегда. Мне плевать, что ты думаешь обо мне, но никогда не смей меня обвинять. Я гоняюсь за тобой не из-за своей прихоти, - в игру вошла полуправда, - а из-за того, что тебе не повезло иметь ген, который необходим не только мне, но всем Aen Elle. Поэтому я не предавал народ, и поэтому я не остановлюсь, не спрыгну с крыши, не перережу вены, не оставлю тебя в покое. Потому что доставить тебя обратно в Тир на Лиа, чтобы ты исполнила Предназначение - мой долг. Но это слово тебе незнакомо.

Эредин глядел злобно, мерцая глазами из полутьмы, пока круги света то и дело вылавливали из него горящую зелёную радужку. Голова была поднята высоко и царственно, на лице отражалось такое презрение, что можно и за секунду почувствовать себя ничтожеством. Бреакк Гласу надоело это шоу, он устал.

- Ауберон переусердствовал с очередной вариацией наркотика и умер от передозировки, я его не травил, чтобы ты там не думала. Он был моим Королём, именно из-за уважения к нему, именно из-за того, что был ему предан, я не трогал тебя. Именно поэтому я просил дать ему это чёртово средство, чтобы ты поскорее понесла и родила ребёнка. И ты, после этого, могла убежать без преследования, если бы захотела. Почему мне надо это всё тебе объяснять, Цири?

Её человеческое имя он выплюнул, как ядовитая змея - яд. Оно всё было пропитано им.

- Если ты сама не понимаешь, то я буду учить тебя жизни столько, сколько посчитаю нужным, буду взнуздывать, словно строптивую лошадь, пока ты сама не начнёшь осознавать устройство мира и суть вещей. И не смей спрашивать, зачем я это делаю, - Эредин закончил свою речь, поджав тонкие губы. - Я надеюсь, что мы поняли друг друга. А теперь ты можешь дальше пить.

Король отвернулся от Цири, уставившись на стройные ряды бутылок в баре. Текила, виски, ликёр... Чего тут только не было, но не разноцветные бутылки занимали голову эльфа.

"Вроде бы должна уже повзрослеть, но всё равно ведёт себя словно ребёнок. И даже не понимает, что бежать ей незачем и некуда. Родной мир отторгает её, не принимает, делает больно и травит, словно заразу, пытается препарировать. Те немногие, что пытаются защитить - ничто против мира, который стремится уничтожить то, чего не понимает и страшится. Ласточка никогда не сможет свободно летать и резвиться с людьми. Она действительно драгоценность в куче перегноя из человечества. Они не заслужили.

Заслужил ли народ Ольх? Не знаю, но я о ней позабочусь лучше, чем кто-то ещё где-либо ещё".

Вновь басы из колонок дрожали где-то в груди, раскачивая судорожно бьющееся сердце на волнах музыки. Люди резвились как могли: напивались, кто-то точно был под воздействием веществ, целая группа резвилась на танцполе, то ли действительно пытаясь забыться в танце, то ли чтобы привлечь к себе другого для скрашивания грядущей ночи. Бреакк Гласу всё это претило. Он был бы рад оказаться в своём мире, пусть и заработанном чужим страданием, - но не таким ужасно грязным и животным.

- Итак, ты собиралась за этот вечер разбить мне об голову стул, как минимум если я заберу у тебя алкоголь, - Эредин кладёт большую, но остающуюся изящной, ладонь на столешницу совсем рядом с рукой Цири. Вновь приподнимает руку, практически кладя ладонь на ладонь. - Но сначала, всё-таки, стоило проверить, прикручены ли они - до того, как что-то обещать.

Эредин кладёт свою руку на руку Цири и обхватывает стакан. После таких разговоров с длительным раздражением и злобой возникало желание поиграть. Возможно, что с физическим ущербом.

Эредин ни на секунду не удивляется тому, что Цири половину слов пропустила мимо ушей, а половину истолковала по-своему. Она всегда всё делает так, как сама считает нужным, без оглядки на других, без разглядывания полутонов серого, среди чёрного и белого в жизни. Можно назвать это идеализмом и независимостью, а можно и глупостью: но Эредин лишь качает головой на свои раздумья. Сейчас они слишком на разных сторонах, чтобы друг друга слышать, особенно учитывая то, что говорит только один из них. Будет правильнее оставить этот разговор.

Ладонь у Цири до сих пор холодная, когда у него же тёплые руки. Она вся замирает, вытягивается натянутой струной от касания, мямлит себе под нос, что открутит. Картинка того, как Ласточка будет с отвёрткой откручивать барный стул, вызывает тихий смех; Эредин пару секунд беззвучно вздрагивает, а потом окончательно поворачивается к Цири лицом и зелёные глаза уже не такие пронзительно-ядовитые, с более мягким выражением в побледневшей радужке.

Ладонь чувствует дрожь чужой, не препятствует возможному бегству, но в итоге всё остаётся как было. Одним пальцем Эредин тихо отодвигает стакан по искорябанной столешнице, вновь полностью погружается в касание кожи к коже, которое не прерывается.

- Нет, - коротко отвечает он на вопросы Цири, склоняя голову набок, словно огромная птица, заинтересовано что-то разглядывающая. - Тебя невозможно приручить, если ты сама этого не позволишь. Ты не бываешь покорной, Zirael, что бы с тобой не делали. Твоя сила воли - это то, что я уважаю, пусть это же и доставляет мне проблем.

Эредин прикрывает глаза, прокрадывается пальцами под лёгкую ладонь, сжимает её не сильно, практически незаметно. Пусть греется, пока гордость позволяет Ласточке подобное. Пока можно осторожно разворошить мягкие перья, гладя их переливчатое множество, согревая маленькую птичку в руках. Птичку, которой надо постоянно быть в движении, чтобы жить. Постоянно бежать, бежать, бежать... Даже если это выбивает её из сил, даже если бежать больше некуда. Потому что дороже всего - свобода, ветер в лицо. Постоянный путь, никакой статичности.

Эредин понимал: они с Цири были слишком похожи. Оба колючие, непокорные, постоянно куда-то стремящиеся, и всё равно в достаточной степени разные чтобы ужиться спокойно. Она, много раз удерживаемая в клетке, много раз оказывающаяся с подбитыми крыльями, слишком любит свободу и возможность жить без оглядки. Бреакк Глас не мог позволить себе того же, но вполне мог позволить повесить на себя вину за украденную жизнь, потому что так было нужно. Так было нужно поступить. Пусть это время от времени и претило: Цири действительно не виновата в том, что оказалась избранной. Ей просто очень "повезло".

- Да, к сожалению. Тогда всё было гораздо проще, - отвечает слишком серьёзно, будто не понял. - Ведь тогда мы гонялись друг за другом только в шутку.

Он помнил эти гонки, честно проиграл заезд маленькой и резвой Ласточке и её лошади - Кэльпи, чёрной и норовистой, как смоль, кобыле. Это адское создание полностью соответствовало своему имени и своей хозяйке, именно из-за неё родились те самые фразы, что Эредин до сих пор припоминает, а Цири огрызается ими в ответ.

- Ты же знаешь, что я не могу ответить тебе. Что бы я не сказал - всё будет в твоих глазах ложью или попыткой на тебя повлиять, - Эредин качает головой, а потом медленно переводит взгляд на бармена, который тут же находит себе занятие получше, чем нервировать Цири пристальным взглядом и ретируется в иной конец бара к остальным клиентам, которым внимание явно нужно больше, чем напряжённой парочке на другом конце. Это и правда не было его делом, и взгляд Эредина в достаточной степени красноречив. - Здесь нет правильного или неправильного выбора. Он просто есть - и есть последствия от него. Ты должна понять, что для тебя является меньшим злом. Но, учитывая, что ты ничего не знаешь о последствиях от других вариантов - ты выбираешь знакомое и простое. И самое тяжёлое.

Да, бесконечное бегство без возможности остановиться, без возможности где-то осесть, найти своё место и прервать одиночество считалось тяжёлым. Хотя, может это Эредин привык к тому, что у него есть дом. И целый народ, от него зависящий. А у Цири вся жизнь - побег. Может ей и не тяжело, не трудно. Может, ей никто и не нужен. А может наоборот, но страх потерять близких сильнее, поэтому проще даже не начинать привязываться?

- Я не знаю, что бы я сделал, окажись на твоём месте. Но поступать бездумно не стал бы.

Цири вновь и вновь смотрит на окружение волком, закрываясь пеленой серебряных волос. Прячет свой шрам, на который все любят пялиться. Но Эредин не придаёт ему особенного значения: он просто есть. Черты у Цири, в каком-то смысле, почти эльфийские, но более плавные и не такие острые, не столь агрессивно правильные. Только глаза - нетипично большие, ярко-зелёные, и отражалось в них абсолютно всё. Ласточка не умела хранить секреты и лукавить: всё было так явно на дне зрачков.

Эредин берёт стакан другой рукой, всё ещё продолжая скептически смотреть на алкоголь. В тусклом свете бара даже цвет было трудно различить.

Горький, с едва заметным оттенком сладости в конце, который хоть как-то скрашивает первосекундный ужас.

- Нет, я всё же не понимаю, почему ты это пьёшь, - Эредин ставит стакан обратно, не препятствуя бармену вновь его наполнить и тут же отойти. - Ты всё ещё собираешься разбить об меня стул или у тебя появились более интересные затеи на вечер? Или может вопросы, на которые я смогу дать прямой ответ?

Гнев, опасения, недовольства медленно утихают, засыпают, уже даже не приоткрывая один глаз, чтобы грозно порычать на непрошенного гостя. Но Эредин убедителен, а главное терпелив и настойчив: он вытягивает из Цири сначала все эмоции, а потом мягко погружает в ленивый покой и усталость. Они, смешиваясь с алкоголем, делают Цири мирной, только иногда протестующе ворчащей. Она плавится, словно горячий сахар, тянется к теплу, едва ли себя отдергивая. Эта слабина, разморенная, ласково стелющаяся перед ним, словно кошка, на руку и очень вовремя.

Эредин чует эту перемену, разве что не скалится довольно и пока не начинает дальше шептать в уши то, что ему нужно. Пташка слишком хорошо чувствует подвох, иногда пёрышки ещё трепещут, порываясь вырваться из плена резкого тепла после сковывающего холода. Ястреб не глуп: Цири так и не пережила скорбь, находясь в постоянном беге, постоянно теряя, постоянно находясь в одиночестве. Все вокруг и она сама отсекают Ласточку от общества, всё отдаляясь и отдаляясь. Это очень удобно, если поймать нужный момент особой незащищённости.

И, кажется, Ястреб бьёт в нужную точку, в нужное время внезапной поддержкой, уходом от неудобных вопросов и ненапряжённой атмосферой. Цири просто не может злиться сейчас. Она может ему не доверять, но это пока что. Взгляд Эредина становится острым и напряжённым, хищным на пару секунд, когда веки складываются в напряжённый прищур. Хищник заметил изъян, наметил цель и только ждёт. А Цири чует, боится, но это легко исправить.

- Я понимаю, - прикрывает глаза, а потом вновь смотрит, улавливая изменения на лице. Цепко. - У тебя нет причин доверять. Но не только мне, Zirael, не только мне.

Эредин улыбается, вновь показывая то, насколько ему это не идёт. Всё вновь скатывается в усмешку. Эта усмешка скорее растерянная, чем отражающая реальные эмоции.

Когда проваливаешься в иной, незнакомый мир, в котором приходится выживать, то иногда забываешь о своём истинном месте.
Рутина этого места одолевает Эредина сильнее, чем медленное и тягучее время в Тир на Лиа. Обычные дни, которые ничем не отличаются от вчерашнего и не будут отличаться от завтрашнего. Тихое пробуждение под одеялом из-за того, что забыл задёрнуть шторы в гостиной. Ритуал по приготовлению кофе, пока сон ещё одолевает. Остановка у двери Цири с непонятной целью, ведь открывать её он не собирается. Будто останавливается, чтобы подумать о ней один раз за день и больше не вспоминать до завтрашнего утра. А потом работа. Допоздна, поэтому большую часть времени Цири может существовать спокойно. Отрабатывать смену и приходить в квартиру, где о существовании Эредина напоминает только стойкий запах колкой изморози. Наслаждаться выходным без его присутствия рядом.
Это очень удобно, будто их двоих и нет здесь друг для друга.

Но, когда Эредину предстояло оставаться одному, всё оборачивалось иначе. Он знал каждое место для ножа в квартире, знал, что Цири держит один под подушкой. Оставалось только гадать, спит ли она вообще или постоянно находится в ожидании вторжения. Это, в каком-то смысле, напоминало ему о том, кем они являются на самом деле, потому что идиллия рутины заставляла стирать в сознании границу. Но, кажется, сейчас она действительно поистерлась, если они позволяют себе сидеть в баре и держаться за руки так, будто делают это каждый день.

- Знаешь, тогда я рад, что не пробовал. Мне и без алкоголя хватает головной боли, - в глазах снова появляется этот ироничный всполох, который даруется Цири даже сквозь завесь полутьмы. - Даже затылок начал ныть. С чего бы?

Губы дёргаются, на секунду образуя знакомый весёлый изгиб, но через секунду он пропадает. Эредину не нравится, как он сам себя ведёт. Словно мальчишка, зелёный юнец, который пытается кого-то впечатлить. Но это работает, да и не столь уж противно по ощущениям. Он хмурится, отворачиваясь от Цири, но при этом сжимая её руку. Это просто смешно.
Поворачивается, лишь готовясь отвечать на вопросы. Он обдумывал ответы сотню раз, прокручивая их в своей голове, оттачивая до идеала. Когда Цири пойдёт на диалог, у него не будет права на ошибку. Если всё пойдёт не так, то у них начнётся уже совсем другой этап беготни друг за другом. Совсем иной. Охотник внутри заворочался, просыпаясь даже от малейшего напоминания о том, что надо поймать добычу. Но вместо этого Цири спрашивает...

- Нет, конечно. У нас не бывает так холодно, - голос стал слегка глухим, ведь Эредин не ожидал этого. Совсем не ожидал. - А в остальное время не до того.

Бреакк Глас вздохнул, понимая, что долгожданного разговора сегодня не произойдёт. Крупно повезёт, если он состоится завтра, учитывая то, что Цири протрезвеет и явно будет в более боевом состоянии. Зелёные глаза перестали фокусироваться на лице Ласточки, смотря куда-то сквозь неё. А потом зрачки дрогнули и взгляд снова обрёл осознанность.

- У меня есть идея, - Эредин встаёт со стула, копается по карманам пальто, доставая деньги для оплаты выпивки. - Давай, я уверен, тебе понравится. Я буду безумно жалок, разве это того не стоит?

Через десять минут он чудом выводит Цири из тёплого бара к такси. Она неохотно плетётся рядом и снова её лицо быстро краснеет на холоде - вся она похожа на вспушившегося и надувшегося воробья. Очаровательно до боли. А взгляд, как и всегда, слегка испепеляющий.

- Caemm a me, - Эредин снимает шарф: ему всё равно надо постараться, чтобы замёрзнуть: после путешествий по Спирали. Да и ворот у пальто высокий.

Он поправляет её крутку, застёгивая все кнопки до конца. А потом заматывает яркую зелень лугов Тир на Лиа, что они делят на двоих, на шею. Шарф плотный и сворачивается упитанными кольцами, закрывает красный нос и искусанные губы.

- Вот так, - он перевязывает его со знанием дела, и отступает на шаг, удовлетворённо рассматривая свою работу. - Очаровательно. Теперь можно ехать.

А после галантно открывает дверь такси, приглашая Цири в тепло и комфорт.

- Мы едем на каток.

***

"Это было самое ужасное решение".

Эредин держался за бортик как за свою жизнь. Цири отлично каталась, даже выпив прилично виски, а он и сдвинуться не мог без опоры, будучи трезвым. Без привычного распределения веса ноги отказывались двигаться. Изредка от него слышалось шипение, пенящееся ругательствами на Старшей речи.

Их руки вновь были сцеплены, потому что Бреакк Глас был хуже ребёнка и совершенно отказывался передвигаться без помощи. Это было настолько же забавно, насколько угнетающе и позорно.

- Bloede gynvael, - вновь цедит он сквозь зубы, всё же решаясь двинуться вперёд. На Цири он старался не смотреть, потому что этот кошмар явно был выше его сил. Эредин наивно думал, что просто.. встанет и поедет, но на деле всё оказалось куда сложнее. Но зато Ласточке явно весело за всем этим наблюдать. Ухохочешься.

Но всё вновь идёт не так: Эредин начинает заваливаться назад и плотно вцепляется в свою учительницу, утягивая её за собой. И она приземляется мягче и лучше: прямо на него, утыкаясь носом. Замечательно чувствуется вся твёрдость льда: он морщится, немного приподнимая голову.

- Ты в порядке? - Цири поднимает на него взгляд. Редкий, но крупный снег пошёл на катке ещё минут пятнадцать назад. Вся серебристая макушка припорошена им, а на чёрных ресницах оседает россыпь снежинок, иногда одиноко трепещущих, превращающихся в капли. Зелёные глаза так близко, что он видит жёлтую каёмку у зрачка особенно отчётливо. Губы у неё вновь капризно изогнуты, да так, что на плохо зажившей ранке проступает кровь.

Эредина будто бьют по голове - и это совсем не результат падения. Он вдруг отчётливо чувствует запах мороза и мокрого снега, её едва заметную горькую ноту, с дотошностью впитывая всё это в себя. Звуки до него доходят едва-едва, песня на катке превращается в бессмысленную какофонию. Кровь вдруг начинает бежать быстрее, пальцы теплеют с болезненным покалыванием. Ястреб лежит неподвижно, замерев, нос к носу с Ласточкой, разрываясь надвое между тем, что стоит и не стоит делать. Что хочется и что нужно.

- Ensh'eass, - выдыхает против своей воли, опуская голову обратно на лёд, смотря на Цири, что упёрлась руками ему в грудь. Глаза бледнеют, остреют, пока он смотрит сверху, но сам он не двигается, ничего не предпринимая.

Don't wait for truth
To come and blind us

Эредин следит за Цири не отрываясь, впитывая каждое её слово.

"Можешь не верить мне. Мне нужно, чтобы ты осталась. Чтобы перестала бежать".

Он улыбается в ответ одними губами, чувствуя, что грудь ему сдавило, а внутри всё искрится и горит от щекотки, которую оставляет наблюдение за склоняющейся всё ближе и ближе Ласточкой. За глазами, что сияют, будто нить в лампе накаливания.

Между ними остаётся всё меньше воздуха и совсем мало зимы: уже жарко, будто они в открытом поле в разгар лета. Будто они вновь в Тир на Лиа, где воздух тёплый, иногда до духоты, наполненный яркими ароматами цветов и чем-то томным и сладким. Но всегда главнее была горечь от маленькой человечьей девочки, оседающая на языке непривычно, отлично от других.

Все эльфийки пахнут приторно сладко. Настолько, что вызывают тошноту. Они все отточенные до идеала и холодные, словно ледяные глыбы: в них нет ни капли жизни. Они никогда не смеются по-настоящему, не позволяют себе что-то, что разрушит их возвышенный образ. А Цири живая. Она так же искренне ненавидит, как и смеётся. Совершенно не умеет притворяться, сдерживаться. Она как искра, быстрая и яркая. Даже другие люди на неё не похожи, в них всё равно нет столько жизни. Она единственная, кто может ослепить Ястреба, чтобы он видел лишь её, но промахивался. Позволял упорхнуть, потому что ещё не время. Потому что жалко запирать в клетке саму жизнь и пленять её. Пусть ещё немного побудет свободной.

Волосы закрывают мир вокруг серебристым покрывалом, ограждая от всего, что может потревожить их. Всё, что может заставить Эредина отмереть, а Цири встрепенуться. Её щеки покрыты ярким румянцем. Может она и мёрзнет, но губы у неё горячие. Это тепло сначала ослепляет вспышкой, а потом медленно, маленькими шажками ползёт до кончиков пальцев.

Поцелуй - робкий, быстрый и совершенно точно показывающий, что Цири совсем не умеет делать этого, - пусть это и не умаляет неуклюжего, но искреннего проявления того, что она чувствует. Эредин внутренне содрогнулся ещё тогда, когда она пообещала убежать и теперь всё только усугубилось.

Он ничего не говорит, лишь и дальше смотрит. А потом тянет руку, убирая прядь, которая так старательно выдувалась. Легко касается волос, потом спускается вниз, перетекая на щёку. Ведёт прохладными пальцами, без отвращения ощущая под подушечками неровности шрама, а наоборот, будто и не обращает на него внимания. Не льстит слабым местам Цири, полным незащищённости, не даёт закрываться от себя как от остальных.

Дальше спускается к шее, дразняще и легко заходя за шарф, заставляя вздрогнуть от холода. Приподнимается навстречу к лицу, склоняет голову на бок, утыкается носом в расколотую щёку, медленно спускается вниз, вдыхая запах кожи. Всё нутро болезненно отзывается на это действие.

Эредин отстраняется, напоследок легко задевая её губы, будто бы и невзначай. Потом встречает взгляд Цири своим, более чем когда-либо насыщенным чувствами. Щёки колет: видимо, покраснели.

- Если у тебя всё можно списать на выпивку, то какое оправдание придумать мне? - отшучивается он, совмещая на лице выражение довольства, голода и одновременно веселья. Однако, заострившиеся черты и особый блеск в насыщенной зеленью радужке говорят о том, что внутри проснулся азарт. Практически что охотничий.

Эредин садится на льду, замечает голые ладони Ласточки и недовольно качает головой. Всё-таки цепляется за бортик рядом, поднимая себя, а потом и Цири, держась за мертвенно холодную ладонь. "Ничего необычного не произошло", - так и говорит весь вид тёмной фигуры, но то и дело проскальзывающие детали: растрёпанные волосы, белые, снежные пятна на одежде, быстрые и короткие взгляды рассказывают об обратном.
Эредин вспоминает, как Цири сразу же плавно заскользила по льду, как только они на него вышли. Кружилась, носилась вокруг, словно настоящая ласточка, летающая вокруг ястреба-стервятника. А он всё никак не мог понять ни прелести, ни работы коньков и льда. Но теперь, возможно, понял.

Оттолкнуться и скользить. Оттолкнуться и скользить.
Главное - найти равновесие. А потом бежать, потом лететь, будто по Спирали. На ней тоже важно находить определённый подход.

И Эредин оказывается на другой стороне кольца катка очень быстро, тормозя об бортик. Оборачивается к Цири, улыбаясь одними губами. И обратно, скольжение за скольжением, вновь оказываясь рядом с своей учительницей.

- Ceádmil, - тянет, повторяя её недавний манёвр. А потом легко скользит, чтобы встать прямо перед ней и выставить руки по бокам от Цири. Опять эта разница в росте становится заметной, поэтому он просто утыкается в серебристую макушку, думая о том, что Ласточка теперь может улететь, да. Но собственная привязанность не даст ей жить спокойно. Бодрствуя, она будет бежать от Короля Охоты, чтобы во сне оказаться рядом. Ласточка - маленькая упрямица и лгунья. Эредин усмехается в серебристый беспорядок и выпускает птичку из когтей.

- Теперь можно спокойно сделать круг-другой, - хмыкает он, пропуская Цири вперёд, чувствуя, что это будет чем-то вроде репетиции очередного преследования. Ласточка стремительно унесётся, крутя пируэты, а Ястреб постарается следовать за ней. И даже если перед глазами блеснёт зелёная вспышка, то догонялки продолжатся.

Может, они просто созданы для того, чтобы вечно бежать.

Проходит бессчётное количество кругов, и Эредин уже уверенно держится на коньках. Да он и не стремится к большему. Насколько растянется их пребывание здесь? Ненадолго, так или иначе. И вряд ли это умение пригодится когда-нибудь вновь: пока что и этого хватит.

И уже время, близкое к закрытию. И уже стало изрядно холоднее, а Цири одета легче, чем хотелось бы. Вечер подходит к завершению и снегопад усиливается, будто бы подгоняя их вернуться в тепло квартиры.

- Zirael, - зовёт он раскрасневшуюся Цири, которая впервые за долгое время отдыхает и позволяет себе насладиться жизнью. Сейчас ей не приходится опасаться, не приходится бежать и раз за разом терять кого-то. Эредин - самая большая угроза для неё, но и защита одновременно. Пока он рядом, - уже поздно. И холодно.

Бледная рука перехватывает ещё не до конца затормозившую Цири, прерывая её бег. Остаётся только гадать, что будет завтра: нужно заставить Цири всё запомнить. Чтобы ей хотелось в это вернуться, когда одиночество, боль и потери вновь накроют с головой. Чтобы она поняла, каковы бы не были его мотивы, радостно ей было лишь здесь, заботятся о ней лишь здесь, а не где-нибудь ещё, пусть она это и ненавидит.

Когда они вновь садятся в машину на Эредина нападает схожая с ласточкиной усталость. Такая обычно появляется в конце дня, который был приятным. Она обнимает тебя тёплыми руками, укутывает в свой тяжёлый и уютный плед. Скинуть его невозможно и ты можешь лишь наблюдать, как завершается хорошее время - чтобы очутиться в неизвестном завтра.

Эредин поворачивает голову и встречается взглядом с Цири, которая тоже смотрит на него. На заднем сиденье практически полная темнота, пока машина не проедет под жёлтым кругом фонаря. Боль в его глазах появляется всего на секунду - одно мгновение на сомнение, которое он может себе позволить, чтобы больше никогда к нему не возвращаться. Эльфы Ольх так уверены в своей правоте потому что даже не предполагают, что что-то может быть не так.
Но Бреакк Глас не может не думать об этом, смотря на Цири. Это сомнение горчит на языке и злит.

До дома они идут молча, Эредин лишь прижимает Цири к себе и смотрит под ноги: на то, как чёрные ботинки топчут и ворошат белое покрывало. На лице эльфа задумчивое выражение, что делает его черты более тяжёлыми. Он что-то решает.

Пять ступенек крыльца. Подъезд и двенадцать шагов до лифта. Кнопка с цифрой одиннадцать. На часах уже ближе к полуночи.
Лифт не трогается ещё полминуты, только начинают закрываться двери.

Эредин поворачивается к Цири, загораживая собой свет: он обтекает его фигуру по бокам. Плотная зелень шарфа рекой сползает с шеи, накручивается на бледную руку. Расстёгивающиеся кнопки в тишине звучат словно хлопки, а вслед за ними, тихо грохоча, закрываются двери лифта. Он начинает движение вверх, пока язычок молнии ползёт вниз.

Пальцы касаются дрожащей шеи, под кожей надрывно стучит кровь, что так нужна всем вокруг. Но не сегодня, и не Королю Ольх. Эредин склоняется вниз, теперь он изолирует Цири от света, погружая её в свою мягкую тьму. Поднимает за подбородок, смотрит в глаза секунду-две-три.

Теперь нет никакого холода. Теперь не коротко и не робко: так может только Цири. Если Эредин и делает что-то, то делает полностью, с уверенностью кровавого захватчика. Он забирает себе всё - кажется, даже воздух из её лёгких. Не доставляет боли, но и не нежничает. Он раздражён, поэтому едва сдерживается от укуса. Лифт замирает на одиннадцатом этаже.

Эредин отрывается от Цири, так и не убирая перекочевавшей на шею руки, которая едва сжимает её. Надо выходить. Надо добраться до квартиры, где везде спрятаны ножи, которых он не боится. До квартиры, где до сих пор замер запах кофе и где в прохладе кафеля ванны засел горький запах трав. До скомканных от кошмаров простыней, на которые ляжет самый главный из них, заполняя мир вокруг колким морозом.

Let's just believe their lies

Звон ключей. Этот яркий звук был похож на визг столкновения стали, только изрядно измельчавший. Ключи сражались в дрожащей руке Цири словно мечи, порываясь оказаться выбранными или лихорадочно отброшенными, чтобы со скрипом прокатиться по кольцу, на котором висят.

Эредин стоит в полутора шагах, не торопясь, не торопя. Уже некуда: время не играет больше никакого значения, оно замерло - замер и ястреб, паря где-то на грани броска. Цири быстро проваливается в проход, пока он медленно подходит, переступает порог, двигаясь неспешно и спокойно. Свет в коридоре не трогает его, пока Цири пытается обрести хоть какое-то равновесие. В её глазах такая растерянность, словно она совсем не представляет, что происходит.

Я гляжу на тебя. Каждый демон во мне
Притаился, глядит.
Каждый демон в тебе сторожит,
Притаясь в грозовой тишине.

Ласточка торопливо раздевается, но замирает с курткой в руках на пару секунд, будто что-то вспоминает, а потом снова начинает своё мельтешение. Эредин закрывает за собой дверь, поворачивает замок. Два щелчка, которые окончательно отрезают их от прошедшего дня. Тёмная фигура прислоняется к двери, обжигающая зелень глаз следит за тем, как шарф быстро прячут на верхнюю полку. На губах появляется кривая усмешка, но больше не ласковая, а какая-то горько-холодная.

- Я знаю, - отвечает на фразу про нож, неохотно раскрывая губы. Ему не хочется говорить. Как только начинаешь думать над своим ответом приходится действительно вслушиваться в слова собеседника.
Сейчас это казалось лишним. Эредину, по крайней мере. Он и так всё давно знал: чувствовал Цири лучше, чем она сама. Боится. Волнуется. Мечется в раздумьях и всё равно не признает самого очевидного. И да, она говорила правду тогда, в губы - убежит. И даже не спросит, собирался ли пленять.

Свет снова гаснет, всё растворяется во тьме. Под тусклым природным маревом видны только неясные очертания окружения - и Цири. Так она кажется кем-то иным.
Если бы не знакомый голос. Если бы не пустые слова оправданий, не успокаивающий шёпот на подкорке, сейчас озвучивающийся вслух.
Пусть говорит что хочет, если ей так легче. Пусть ласточка поёт свои трели.

- А дело точно только в магии, которая тебе не повинуется? - хмыкает из тьмы Бреакк Глас. Цири могла бы и в этом мире сбежать от него подальше, но осталась. Доверилась ему во многом, существовала с ним бок о бок. Магия уже давно должна была проснуться вновь, если бы хозяйка действительно захотела, если бы это было действительно ужасно и невыносимо. Может Старшая Кровь слишком солидарна с Цири - тоже сворачивается под его рукой, послушно, давая себя поймать.

Наконец-то чёрное пальто отправляется на крючок, ботинки остаются у двери. Вновь никакой спешки: хотя после последней фразы так и подстёгивало действительно поймать. Сжать до хруста тонких, лёгких костей, до напряжённого чириканья, чтобы она понимала, что на самом деле значит оказаться пойманной. И не путала с тем, что ей подставили руку, в которую она с радостью села, позволив ласковым касанием растрепать серебристые пёрышки.

Эредин делает шаг в темную гостиную. Движется по каёмке света, утопая во тьме, пока Цири смотрит на него, робко освещаемая светом луны, расплескавшей своё серебро изо всех окон. Он видит силуэт: едва очерченный, светящийся ореол волос, напряжённые плечи, слегка согнутые в коленях ноги. Ждёт, будто удара, готовясь либо дать дёру, либо ударить в ответ. Ястребу делается до невозможности смешно.

Он делает шаг, второй, третий, перетекая беззвучно, в темноте, крадучись подбираясь к замершей Цири. И куда растерялась вся её болтливость? Вся её подвижность и живость? Замершая, когда он встаёт рядом. Замершая, когда он склоняется к уху, чтобы прошептать поймал. Когда снова вся темнота заполняется тем самым существом, что Ласточка ненавидит столь сильно.

Он касается её руки мягко, будто стараясь не спугнуть доверчивую пташку. Прикладывает тыльной стороной к острой щеке, показывая, что не против того, чтобы она вторгалась в его личное пространство. Ему не так тяжело: не страшно, не стыдно и не растерянно. Ему на самом деле не нужно скрываться в темноте: она больше укрывает и защищает Цири.

Вдох-выдох - судорожным шёпотом летят по тишине, теряясь в шуме рычащего гула проезжающей машины. Рука медленно ползёт под слегка колючую шерсть свитера, считая неровности, гладкие среди бархатистости кожи. Доходит до дрожащих от дыхания рёбер, собирая одежду в гармошку. Ловит очередной вдох губами, и краем глаза видит лишь море серебра.

Ткань собирается, тянется всё выше с громким шуршанием и разрывает поцелуй, пробегая неудобным гостем. Свитер аккуратным островком падает на пол, пока пальцы переходят считать шрамы на спину. Интересно, сколько из своих боевых меток она получила, спасаясь от него бегством? Эта мысль ввинчивается в низ спины горячей вспышкой, растекается по всему телу. Рука сжимает рёбра Цири гораздо ощутимее, на грани с причинением боли.

Нет, ему недостаточно. Свет слишком слабо доходит вглубь комнаты, да и освещает лишь со спины. Эредин вновь берёт Цири за руку и ведёт за собой: чем ближе к окну, тем более медленно они делают шаги. Была бы Цири кем-то другим, то Эредин просто включил бы электричество, не был бы таким медленным, размеренным. Щадящим. Ему думалось, что если бы не эта досадная оплошность Дикой Охоты, обеспечившая им совместное пребывание, то всё было бы иначе. Цири бы противилась, сопротивлялась, вела бы себя, как попавшееся в ловушку животное, кусающее любого: даже руку, что пытается её вытащить.

Пришлось бы впечатать её в стену и взять так, причиняя унижение и боль. Держать, пока она трясётся под ним от обиды, гнева, боли и слёз. Этого она старательно добивалась - до сегодняшнего дня.

Эредин опускает Цири на диван, лениво осматривая более чёткие контуры. Её тело поменялось: она стала более вытянутой и худой, окончательно сформировалась и обзавелась парочкой новых шрамов.

Озёра черноты, окруженные тонкой полоской зелени, не отрываются от Цири, пока пальцы приступают к пуговицам на рубашке.
С тихим скрипом расстёгивается
одна,
ещё одна,
и потом другая.

Эредин раздевается неспеша, то ли потехи ради, нервируя и возбуждая Цири, то ли чтобы самому подольше на неё посмотреть. Она нравится ему: серебристыми волосами, что успели немного отрасти и теперь красиво лежат на плечах в лунном свете, белой кожей (не белее чем у него, конечно) но приятного, живого оттенка, - не как у мертвеца, чтобы вены голубовато просвечивали под ней. И, разумеется, глаза, которые он заприметил ещё в первую встречу, специально акцентируя на них внимание в своём простом способе вывести Цири на эмоции.

Эредин подходит медленно, опускается на колени между её ног. Прижимается щекой к изгибу шеи, располагает руки на бёдрах, пробегаясь по ним пальцами.

Выступающие ключицы под губами, короткий укус в шею ровными зубами, пальцы, медленно стягивающие бретельки с плеч. Снова горькие ноты трав, мешающиеся с запахом разгорячённой кожи, которые он вдыхает до помутнения.

- Essea esseaes non dimittam, Zirael, - выдыхает он ей в солнечное сплетение, щекоча кожу губами. Его пальцы замирают на краю джинс, поглаживая кожу. Эредин не торопит Цири, замирает сам, дразня, провоцируя на просьбу в любой форме, в которой она сможет её выразить. - Покажи мне, чего ты хочешь.

Он выпрямляется - из-за разницы в росте они всё равно практически на одном уровне даже в таком положении - и сжимает одной рукой девичий подбородок. Растрёпанный вид Цири доставляет ему удовольствие.
Эредин улыбается одними губами, заглядывая в блестящие в темноте глаза.

"Тебя".

Слово пульсирует незримым эхом по комнате и внутри, пока Эредин прикрывает глаза. Слово стучит вместо сердца, отдаваясь в ушах едва слышным шёпотом. Цири тянется вслед за ним, поднимается и внезапно просто утыкается лбом в грудь, замирая в таком положении. Снова утыкается в волосы, вороша их тяжёлым дыханием, обхватывает её руками, пока воздух мажет своим языком по влажному следу.

Цири в его руках теряется и тонет: настолько ничтожна Повелительница времени и пространства, что сейчас её ничего не стоит сломать. Но вместо этого он просто погружается в собственное сердцебиение, которое она чувствует под маленькой ладонью. А потом уже он теряется в осторожных касаниях пальцев, будто бы играющих свою мелодию на струнах, спрятанных в коже. И когда она вплетает бледные руки в смоль волос, он наклоняется, повинуется. Целует, прижимая к себе, чтобы потом так и замереть, пока губы Цири запоминают каждую черту лица мягкой полнотой. Он позволяет себе нежиться в касаниях, позволяет себе улыбаться, словно он совсем юнец. Словно Цири первая и последняя, кто когда-либо его коснётся, пытаясь отыскать в нём и себе мир: и она действительно его найдёт, и не убежит вновь. Не важно куда: в другую реальность или в себя — Эредин знает, что на самом деле Цири убежит.

Именно в этот момент Ястреб осознаёт насколько ему хочется, чтобы Ласточка осталась. Пусть крылья побудут перебитыми ещё чуть-чуть, пусть он сможет забрать её с собой, пусть пригреет боевую пташку у себя под крылом, даже если сначала она будет его ненавидеть. Неужели она не чувствует, что именно рядом с ним её накрывает спокойствием, что именно он может позволить ей столь многое, в чём раньше отказывали? Неужели не видит, что Эредин позаботиться о ней гораздо лучше, чем целый мир, что переживал и выплюнул Цири, как будто она совсем ничего не стоит. Неужели она не видит, что он тот, кто вынесет весь её груз.
Можно не бояться.

Эредин слишком горд для того, чтобы это сказать: он ненавидел иметь слабости и не озвучил бы, что у него появилась новая, человечья, доставляющая огромный ворох проблем ему, себе и окружающим. Никто об этом не узнает, даже Цири. У Короля Ольх не может быть слабостей.

Ковёр мягко щекочет спину, и Эредин проваливается в его ворс, не отрывая глаз от Цири. Она вся похожа на луну: бледная, но ярко светящаяся серебром, со шрамами, на которые все смотрят: и лишь немногие увидят красоту не в приторной идеальности. Её свет слепит тьму внутри Эредина, заталкивая в дальний угол, совершенно обезоруживая. Смотрит зелёными глазами, будто бы говоря его амбициям и жестокости заткнуться хоть на чуть-чуть. И они молчат, загнанные в угол губами и руками с серебристым свечением.

Эредин наблюдает за Цири заострившимися, вновь поменявшими цвет глазами. Его руки ненавязчиво исследуют её, пока она кусается, целует и снова кусает, явно в отместку, вызывая смешок в свои губы, когда она возвращается к его. Белые волосы щекочут лицо и тело, пока Цири беспрепятственно осваивается, довольно уверенно для своего опыта.

А потом она внезапно пропадает чтобы вскоре найтись рядом, мучительно неуклюже пытаясь справиться с облегающими джинсами. Эредин закатывает глаза и беззлобно усмехается, глядя на это зрелище. Ласточка быстро сдаётся, прося помощи и Эредин картинно вздыхает:

— Чтобы ты без меня делала, Zirael, — подаётся навстречу, позволяя, как кошке, тереться мягкой щекой о его плечо. Но потом отстраняется, укладывая Цири на ковёр. Она лежит перед ним совершенно раскрытая: возможно это заставит её взволноваться сильнее и растерять свою уверенность, Эредин не знает. Слишком непредсказуема.

Джинсы стягиваются намеренно медленно, с тихим шуршанием собираясь сначала с бёдер, потом с острых коленок и дальше, пока не откладываются в сторону. Ладони мирно ложатся чуть выше выпирающих тазовых костей: всего на пару секунд, чтобы потом поймать руки Цири и одной своей сжать оба запястья и завести их за голову.

— Не мешай мне, — шепчет на ухо, с наслаждением утыкаясь в шею после своих слов, чтобы оставить очередную метку на теле. В этот раз уже он неспешно спускается ниже, дразня едва заметными касаниями губ. Цепкие пальцы отпускают руки Цири только для того, чтобы развести её ноги, с силой надавив на бёдра. Не давая очнуться или привыкнуть, он проникат пальцами под бельё.

— Zirael, — на лице снова возникает эта ломанная, самоуверенная усмешка, которую Цири наверняка бы нарекла "блядской", если бы осмелилась сейчас открыть рот и дерзить. — Кто бы мог подумать, что ты не шутила.

В глазах Эредин загорается настолько отчётливый голод, что это видно и из полумрака, и он не отводит глаз, скользя пальцами по влажной плоти. Щеки Цири пылают так, что это видно из тени, падающей ей на лицо.

Хотелось удостовериться в том, что она не тоже не прекращает смотреть: ни на секунду. Сжать рукой упрямый подбородок и заставлять удерживать глаза открытыми. Или ещё лучше: довести практически до обморочного удушения, оставляя пространство только для того, чтобы открывать рот в задушенных стонах, чтобы ничего кроме них точно не осталось. Но не сейчас. Ласточка всё ещё невинна настолько же, насколько была, когда попала в Тир на Лиа. С ней нельзя грубо. Пока что.

Но зато можно довести её до дрожи в ногах, до испарины по всему телу, до нормального удовольствия, что старый король не мог ей обеспечить. Пальцы на другой руке ощутимо впиваются в мягкое бедро, пока на лице Эредина блуждает тёмное, жёсткое выражение. Это не злость, но агрессия, направленная даже не на Цири, а на окружающее. Будто бы Король хотел, чтобы вокруг всё было осведомлено о том, что Цири принадлежит ему, пусть даже и сама думает, что свободна. Будто бы она сможет спокойно забыть. Жить. Сбежать.

Эредин рычит сквозь зубы, подводя Цири к краю, ощущая, как всё её тело сотрясается. Он мог бы остановиться в шаге, заставить просить. Мольба бы вряд ли сорвалась с губ упрямой Ласточки, но размышлять о том, как бы она могла звучать — доставляло удовольствие. Хотя даже просьба для Цири, как ему казалось, была чем-то сверхъестественным.

— Давай, Zirael, — в его голосе вновь слышится отчётливая, стальная хрипотца, будто он выскабливает слова из горла. Он чувствует её разрядку за секунду до того, как она наступает: ментальная связь была довольно надёжной вещью, учитывая то, на каком расстоянии она порой могла доставлять к Цири назойливые видения.

От воспоминаний об этом, хищный оскал Эредина только более явно проступает на лице.

Тихий стон забирается под кожу, дразнит все нервные окончания разом. Когда она вновь жмётся к нему, Эредин не чувствует даже дыхания: только дрожь под рукой. Цири забывает дышать, поэтому её внезапный дрожащий вздох звучит так громко в относительной тишине квартире, где постоянно царствуют какие-то едва слышные звуки. Ещё пара секунд: он тоже замер вслед за ней. А потом Цири медленно отмирает, вновь опускаясь на ковёр. В глазах видится туман, пока на её лице медленно, лениво появляется улыбка.

Шепчет в темноту, но Эредину кажется, будто прямо ему в уши. Он склоняется над ней, смотрит прямо в лицо, наблюдая за слабым свечением алых щёк в полумраке. Зелёные глаза ощупывают так внимательно, будто что-то потеряли в острых чертах лица и избегают его собственных глаз. Снова выдох, едва слышный, задумчивый: она думает, оглядывает его лицо. Кажется, Эредин знает, о чём. Может и не доводит мысль до своих шрамов, но могла бы, будь в другом положении.

- Так хорошо, - тихо, на выдохе, он никогда раньше не слышал, чтобы Цири так говорила. Пальцы скользят по его шрамам, внимательно и чутко, будто пытаясь понять, откуда, чем нанесены, кто посмел поднять руку на предводителя Дикой Охоты. Эредин склоняется к ней, прижимается губами к щеке, губами к губам, сухим и неровным, ломким. Она слишком часто их кусает, слишком часто их кусает мороз. Сердце Ястреба тоже разгоняется и гулко стучит, сотрясая грудь.

Отпускает Цири и чувствует, как в движениях появляется нервозность - дальше она не заходила. Эредин не знает, был ли у неё ещё кто-то, кроме Ауберона, который только зазря её изводил. Эредин не может представить, как это - наверное, разочаровывающе и унизительно. И всё зря. Все прекрасно знали, что у старого короля ничего не выйдет: он слишком стар. Знали и молчали, продолжая с удивительным тугоумием и упрямством подкладывать Цири под немощного старика. Тогда девочку было жаль.

- Позже, Zirael, - на его лице мягкость, какой там раньше не бывало: ему не свойственно. Эредин размышляет, пока она жмётся к нему и относительно вежливо просит помолчать, гладя плечи. Его руки скользят по её талии, мерно пересчитывают рёбра.

Хорошо, что у них есть это время, внезапное, данное вдали от всего. Цири может позволить себе не быть одной, ведь обычно не позволяет. Вечно бежит. Эта мысль в голове Эредина повторяется, словно их догонялки. Болезненно, однообразно. Хочется чтобы остановился и поток мыслей, и Ласточка замерла. Позволила забрать. Да, далеко, туда, где ей не нравится, где ей не нравится никто, потому что эльфы Aen Elle устроили геноцид, потому что все, кто не они - рабы, потому что они хотят сделать то же самое с её миром. Это не трудно пропустить мимо, стоит лишь закрыть глаза. Оглохнуть. Другая бы давно так сделала - но в Цири нет ни капли смирения. Ни капли того, как она могла бы обмануть всех и оставить ни с чем.

Тонкие пальцы путаются в его волосах, шероховатые губы ползут по щеке - Цири до сих пор тянется, исследует медленно и ждёт, задаёт свои детские вопросы. Сначала коньки, а что теперь? Уши. Не такие уж и острые.

- Ничего особенного в наших ушах. Как у тебя, только форма, - Эредин склоняется ниже, убирает пальцами серебристые волосы, открывает себе её ухо, чтобы прошептать в него, - отличается.

Пальцы бегут по контуру до острого конца, возвращаются к мочке - действительно, уже ничего необычного. Цири вновь отвлекается, обхватывает руками за шею, кусает, - он чувствует клыки, впившиеся в губу - но не сильно.

- Как же я тебя, сука, ненавижу, - говорит больше отчаянно, чем злобно, не давая даже возможности ответить, целует взахлёб, и Эредин отвечает.

Вновь на ковре, не разрывая губ, руки ползут по рёбрам, замирая где-то под грудью - больше никаких разговоров, кроме судорожного дыхания и мурашек по коже, следующих за пальцами. Снова пересчёт шрамов друг друга, загрубевших рубцов на бледной коже. Наверное, Цири было бы приятно знать, что шрам на бедре от её удара остался. Как знак того, насколько она его ненавидит.

Кожа покрыта мурашками, горячая - он прижимается щекой к щеке. Отстраняется, нависая над ней.

- Подожди меня, - в голосе немного иронии, намёки на вечные побеги в зелёных вспышках. Да даже и без них - всегда найдёт выход и юркнет в него, как только будет удобный момент. Он привстаёт и раздевается окончательно, оставаясь полностью обнажённым, как и Цири. - Теперь всё честно.

Опускается к ней вновь, склоняясь к губам, но в итоге утыкается в шею и вдыхает запах. Травяная горечь волос и кожи. За бёдра притягивает ближе, разводя колени. Предупреждающе гладит по ноге, и смотрит на неё из темноты, замирая. Ждёт пару секунд, даёт время - пока что это всё не обязательно. Цири может отказаться.
Но она только кивает. Эредин вновь гладит её по бедру, больше успокаивая, чем лаская. Нависает над ней, смотрит за лицом, улавливая малейший дискомфорт. Эта ночь совсем не про него.

Цири вздрагивает. Даже если и больно, то для неё это похоже на щипок, - после того, через что она проходила борясь и убегая. Никакого драматизма, который можно вычитать в книжках, ничего. Мир не рухнет, а магия у Цири и без того давно работает.

Эредин замирает на пару секунд и смотрит на неё. Цири. Ласточка. Zirael. Он и правда совсем, во многом, её не знает. Но сегодня узнал, что она любит горячий шоколад - может быть, он приготовит его в следующие дни. Что она легко мёрзнет - нужно купить тёплое пальто. Что она его ненавидит, но в это Эредин не верит.

И он растворяется в ней, прижимается тесно, всё ещё готовый остановится, если Цири захочет. Целует губы, отрываясь лишь чтобы посмотреть на трепет её век. Чувствует дрожь в её бёдрах, что прижимаются к нему. В ушах вместо любых звуков звучит: я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу. Ложь, ложь, ложь. Очередная.

Рука снова скользит между её ног, ведь даже если она не говорит о боли, то это не значит, что её нет. Эредин шумно выдыхает, в глазах стоит густая муть, размывающая всё, кроме Цири. Которая всё равно убежит от него. Мысль ввинчивается в мозг, вызывая обиду и какую-то тоскливую усталость. А потом злобу. Не на неё, а на всё остальное.
Но он начинает двигаться ритмичнее. Пусть её магия заснёт и не вернётся, пусть Эредин заберёт её с собой и пусть она ненавидит его так же, как сегодня.

В последний момент он вжимается в неё, его пальцы тоже. Вокруг пахнет ей очень отчётливо. Травы оседают на языке, пока глаза смотрят на Цири. Взмокшую, с гнездом на голове. И после того, как нервы отпускает вспышка, Эредин улыбается. Склоняется к лицу - хочется просто навалиться и закрыть своим телом - и просто прижимается где-то к щеке рядом с ухом. Хочется сказать что-нибудь лиричное, но выходит лишь:

- А я тебя не ненавижу.

Отредактировано Eredin Break Glass (2022-02-02 14:36:39)

- Это невозможно, Цири, - отвечает, нежно прикасаясь губами к щеке. - Твоя магия проснётся и ты убежишь. Или не проснётся и я заберу тебя. Это не то, чего я бы хотел, но это всё, что у нас есть.

Эредин пару секунд смотрит в зелёные глаза, думая о том, как он размяк, что говорит с ней вот так. Что извиняется за то, что должен делать, просто потому что король: у него есть ответственность. Но это будто нужно - сотню раз сказать, что Цири заслуживает другого. И сделать так, как должно, потому что между Цири и своим народом нельзя выбирать. Потому что это одно и то же. Цири нужна ему, как и народу. Правда ничего из этого не нужно бедной загнанной девочке, которая из последних сил кусается, ничего не боится, просто хочет быть свободной и выбирать самой, что предназначено, а что нет.

Эредин не боялся принимать тяжёлые решения: он всю жизнь такими занимается. В последнее время их слишком много. Но смотря на Цири, было понятно, что и здесь Король выберет то, что необходимо, а не то, что правильно. Потом он постарается превратить необходимое в правильное, это не невозможно. С Цири можно договориться, а Эредин готов пойти на компромиссы. Небольшие уступки. Не сразу - доверять он ещё не готов. Только сейчас, в моменте поверит в то, что она не заколет его ножом.

Эредин переваливается на бок рядом, прикрывает глаза, думая: как же так? Цири привела его к короне. Давно. Но, видимо, ещё не пришёл момент, когда ей надо это помнить.

- Если магия проснётся - даже не думай. Делай, - внезапно для себя говорит, открывая глаза. Она должна прийти и увидеть, что всё предопределено. Что сама всё решила. - Делай, Цири.

"Беги, Zirael, пока я не стану достаточно безжалостен, чтобы тебя поймать".

Эредин неуютно вздыхает, ему хочется вернуться в момент, когда можно было хоть минуту не думать об этом. Теперь снова между ним и Цири разрастается пропасть длинною в триста лет, в геноцид, устроенный Aen Elle, договор между ней и Аубероном, в унизительный статус мусора, продукта генетики, который надо скрестить для лучшего результата - и выкинуть.

В этот раз уже Эредин уходит от вопросов и ответов. Сказал даже не думать сдаваться - сам толкает бежать сломя голову. Бежать, пока есть возможность. Может, Цири осуществит мечту и спрячется от Предназначения. А может только растянет погоню до того момента, когда действительно придётся решать. За Цири есть кому бороться. Есть кому умирать. Бесчисленному числу людей, которые окажутся рядом. Если даже Цири не устанет бежать, то она устанет быть виноватой. Рано или поздно. Из-за неё умерло достаточно людей. И они умрут ещё. Эредин не палач, но охотник - не упустит шанса загнать в ловушку. Пусть и из собственной морали Цири.

Ласточке просто повезло, что Эредин о ней заботится. Остальное человечество безлико и не слишком волнует. Только Цирилла. Только.
Но он может быть милосерден, если это её успокоит. Может подумать о её любимых людях.

- Давай оставим это на сегодня.

В этот раз не хочется задавать вопросы именно ему - Королю. Он за сегодняшний вечер с постоянными раздумьями износился, настрой на серьёзные разговоры исчез, желание подумать о завтрашнем дне тоже. Хоть раз не думать об этом. Несколько часов тишины.

Эредин снова тянется к Цири, утыкается в волосы - гнездо серебристых ласточкиных перьев - глубоко вздыхает. Спокойствие наполняло - а может усталость? - и хотелось просто вот так провести маленькую растянутую вечность - минуту или несколько часов. Пока Цири снова не встрепенётся, откинув сонную пелену, окутавшую серебристые перья, цепляясь за ости, и пух, наполняя рыхлые пушистые волокна.

Пальцами скользит по коже на ощупь, закрывая телом от света, снова заворачивая в темноту, как в одеяло. Не думает ни о чём, в голове - пустота и только какое-то мягкое свечение, оглаживающее веки. Только для него не место на ковре, с помятым ворсом и новыми цветами в белом.
Эредин поднимается сам и ведёт Цири за собой: вглубь квартиры. В ванной приходится включить, но Эредина это совсем не волнует - внутренняя тьма не боится лампочки. Может быть, это развеивает что-то, оставшееся во тьме гостиной - но не для него.

Волосы у Цири становятся мышисто-серыми, когда наполняются водой. Может, в этом мире тоже есть красивые места, как водопад рядом с Тир на Лиа, может быть ему бы тут понравилось. Может быть они с Цири уехали бы из серого столбчатого города, из всего серого: небо, асфальт, стены домов, расписанные из балончика - и всё. Цири бы точно была счастлива.

Под теплой водой Эредин снова целует Ласточку, держа её лицо в ладонях, склоняясь низко-низко. Может, если меньше отпускать, то это продлится дольше.

Когда они проходят в спальню, Эредин шепчет на ухо: "Обещай, что не зарежешь меня во сне, это было бы обидно" - и ложится на прохладные простыни, которые пахнут, как Цири. Горечь, горечь.

Эредин спит спокойно с ней под боком, чувствуя тепло тела, поддерживающее иллюзию, что ничего не изменится. Завтра утром они проснутся вместе - может Цири не будет такой недовольной, - и снова кофе. Снова работа. Но всё равно иначе.

Когда Цири просыпается (если она вообще спала) Эредин не двигается. Всё равно ничего не сделать, чтобы её остановить - Всадники опаздывают. Да и ему не хочется останавливать - ещё рано. Пусть бежит. Бреак Гласс не мешает ей судорожно собираться, шуршать вещами и доставать меч из-под кровати.

Эредин чувствует, когда Цири ускользает через пространство - и только тогда открывает глаза и поднимается. Одевается, заваривает кофе и сам его выпивает. Не находит зелёный шарф. Обводит взглядом ковёр на полу.

Всадники приходят с холодом через день, чтобы Эредин сразу же влился в привычное русло. Вновь Король Ольх. Вновь в погоне за вспышкой перемещения, что оставляет за собой серебристая Ласточка.

Отредактировано Eredin Break Glass (2022-02-11 23:47:05)