Сашу хоронили тем же вечером.
[indent]Их, под конвоем военной полиции, должны были везти в Стохесс: пленных кандидатов в воины — бледных детей, избитых и испуганных, — «девочка, она так…», «да, я знаю, да», — братьев Йегеров — и Микаса, поднимая воспалённый взгляд от окровавленных ладоней — чёрных, словно молодая земля, в самых складках, — вдруг поняла — увидела, как много в Эрене стало от Зика, со своей охряно-золотой окладистой бородой точно сошедшего с истёртых гобеленов в дворцовых коридорах Митры, на которых короли древности в тёмных венцах — Фриц, Фриц — указующим перстом превращали целые народы в кровавую пыль. Их должны были везти в Стохесс — восьмерых, павших во время рейда на гетто Либерио, — их было больше, много больше — лёгших под пулемётный огонь Перевозчика, снятых в полёте марлийскими солдатами, — восьмеро — лишь те, кого они успели забрать, — когда Конни сказал «нет», — и всё застыло.
[indent]Конни сказал «нет» — левый глаз у него слезоточил с тех самых пор, как он, страшно прямой, встал в проходе меж каютами — и Микасе только потом, перед костром, передали каждое его слово — от сопротивления воздуха всё сдавливало уши, — пока она слепо склонялась над Сашей, цепляясь за гладкие — слишком гладкие — ремни амуниции, и никак не могла понять, почему она была бледна, точно скелет морской рыбины, почему в уголке рта у неё встала длинная багровая капля, будто она саданулась о приклад на полигоне, и почему её тело, прежде наполненное силой, напряжённое, как тетива, — даже во сне, — было таким мягким — и весило так много.
[indent]Титаны не взяли, а пуля, значит?..
[indent]«Она сказала что-то?.. Напоследок».
[indent]Всё застыло — как бывало в бою, когда она, вскакивая в седле и — примериваясь, взлетала в небо, — и мир сужался до узкой полосы на огромной шее, куска плоти — один метр на десять сантиметров, — который Микаса, заходя по длинной дуге, вырезала одним слитным движением, — не зная, что там, под тяжёлыми слоями плоти, в клетке из костей, в алых тенетах титана бился человек.
[indent]— Нет, — уже твёрже повторил Конни — Микаса больше прочла по дрожащим сухим губам, чем услышала, и командор Ханджи — тень себя прежних — иногда ей казалось, что из Шиганшины никто так и не вернулся, — рассеянно посмотрели на него — как смотрели в последнее время слишком часто. — Она разведчица.
[indent]Разведчикам не лежать в земле — ни на белокаменном мрачном кладбище военпола, ни в чёрных травах пропитанного солью берега, с которого их людей — их племя — отправляли в рай — в тюрьму собственного сознания, где не было ничего, кроме забвения и голода: своих мёртвых легионеры всегда старались привезти обратно за Стены (и на серых камнях у здания штаба выбивали имена тех, кого вернуть не успели) — чтобы предать их огню.
[indent]Звук вернулся — собственным длинным криком — и обдал Микасу, подобно едкой титаньей крови, волной кипятка: «только... мясо».
[indent]Ветер нёс по воздуху запах пламени и горящей плоти, тянул по плотному низкому небу — за море, где смерть, облачённая маленькой девочкой, и нашла Сашу Браус — длинные дымные полосы. Случайностью это не было — не могло быть, когда они столько лет вели войну, что началась во времена, о которых у них не было памяти, — только выбором, — и всё же… может, это должно было настигнуть её ещё тогда — в развороченной гигантами деревне, ныне полной призраков, — и Саша лишь выгрызла себе немного — и ещё чуть-чуть — как и всегда — однако до острова продержаться не смогла — пусть они все и очень её просили.
[indent]Микаса стояла у костра, покуда от него не остались пепел да горсть костей, что уместилась бы в её ладонях. Столбик пепла взметнулся от жара, и тут же осел серыми хлопьями, — уже уходя, она выплеснула плошку с остывшим говяжьим бульоном в раскалённые до багрянца угли.
[indent]В комнате, что они на берегу начали делить на двоих, всё было вырезано из синего осеннего воздуха — холодное, тонкое, — страшно притронуться — сейчас же хрупнет, разлетится пылью: чугунную печь, которую они обыкновенно не гасили из-за огибающих бухту ветров, в их отсутствие, конечно, не топили. Микаса тихо скользнула в приоткрытую дверь — даже в тупике коридоров, где квартировали офицеры, были слышны крики мертвецки пьяных солдат из казарм — и как только Ханджи… — и, качнув головой, прижалась спиной к косяку, не снимая, впрочем, руки с замка — боялась. Жан замер на неразобранной постели — спиной ко входу — не сняв кителя — и, беззащитно поджав под себя голые ступни, закрывал уши ладонями. Она обогнула колючие тени — угол стола, небрежно сброшенную после боя форму — прямо вместе с амуницией, пахнущую потом и металлом крови и оружия — после стольких лет разницы она уже не слышала, — наступив на пятки, вышла из сапог  — вместе с портянками, — будто торопилась шагнуть в тёплую, пронизанную вечерним летним светом воду, — и легла к нему: прижалась лбом к мокрой шее прямо над воротником, поймала в ладонь дрожь чужого сердца. Жан дёрнулся — но не повернул к ней лица — только спросил — когда она уже потеряла счёт его молчанию — и голос у него был мягким и хриплым, каким был только с ней — сильное чувство вымывало из него привычную резкость, обтачивало, как волны обкатывали гальку:
[indent]— Значит, пуля?..
[indent]Микаса скользнула ногой ему по икрам, вжалась в спину. На кромке уха у Жана кровила царапина — свежая: девочка, убившая Сашу, сделала два выстрела, — пока она, Микаса, наблюдала за молодым мужчиной с серебристой звездой на плече, — ища в нём мальчика, что спас её однажды, — и не находя, — как давно он ушёл — во тьму на той стороне холма — и был ли вообще — и она губами собрала эту кровь — клянясь — крепко вцепилась в Жана — так, что, верно, под кителем — под рубашкой — у него на коже остались следы от её пальцев — больше она никого не отдаст.
[indent]Мама. Папа. Карла. Гриша. Эрен. Ханнес. Армин. Саша.
[indent]Она распахнула глаза к утру — Жан уснул в тот самый тёмный час на заре — в слезах, точно прибитое дитя, (всхлипы подступали с непроизвольной регулярностью — позывами сухой рвоты — стоило стихнуть одному, как тут же возникал другой), — совершенно потерянная, не понимая, спала она или тщетно пыталась столкнуть себя в милосердное забытье, где не было места ни маме, белыми пальцами сжимающей ножницы, ни Армину — веки и губы у него сгорели тоже, и, в этих снах, ей иногда казалось, что он скалится — им, выжившим ли, небу отвоёванной Шиганшины — Микаса знать не хотела, ни Саше, смотревшей мутью глаз по ту сторону границы, с укоризной всех мертвецов — ты не успела.
[indent]Случайностью это не было — только выбором — выбором, который за неё — за них всех — сделал один человек, но об Эрене, после месяцев — почти года — отсутствия — и этой ночи — отчего-то думалось в последнюю очередь — будто алая нить их шарфа, натянутая во тьме, что была до их мира — и будет после, — лопнула среди смятых, как старые короба для лезвий, либерийских домов, едва он посмотрел сквозь неё — ещё пустее прежнего.
[indent]— Что ты видел? — В Тросте, под высокими сводами, когда, казалось, вокруг не было ничего, кроме света и воздуха, и камень боло холодил ямку между ключицами, и Хистория, маленькая королева-богиня, одетая в золото и багрец, протянула тебе руку, — тогда же всё и началось? — тогда ли?.. — Эрен.

Отредактировано Mikasa Ackerman (2023-03-13 11:01:47)