Смятение оттаивает с лица – нет той любви в глазах найденного принца, с которой он держал тёплую ладонь пару часов назад; нет и толики терпения, с которым Зигфрид всегда косился на Одилона. За ними только праведный гнев и немилость. И чародей оказывается совершенно неготовым к удару.

— ...думаю, пора прощаться.
Тем утром Одилон долго смирял спину принца хмурым, обречённым взглядом. Тот наверняка догадывался, держась необычайно близко, невзирая на договорённость об охоте (какая славная охота вместе, не в рассыпную?) и всё же поимел смелости обернуться и спросить:
— О чём ты? — Зигфрид изо дня в день не выглядел иначе, однако юному Одилону и не нужно было перемен – он находил для себя новые детали, в которые влюблялся из раза в раз и всё по-новому. Да толку, когда это не явь?..
— Обо всём, что было. Мне стоит прекратить это и заняться более... важными делами. Наружными. Ты всё равно не настоящий Зигфрид, и я ничего не добиваюсь, прозябая здесь, — сминая мокрые перчатки в руках, Одилон поднял испытующий взгляд и носом зарылся в ворот бархатной мантии. Иллюзия в один широкий шаг настигла его, резко подрастеряв в нежности и миролюбивости – за волосы почти вытрясла голову из-за надёжного, тёплого воротника.
— А думаешь, со сгоревшим лицом и культей ты добьёшься чего-нибудь там? — прошипел прямо в околевшее лицо Зигфрид. — Твой ненаглядный принц и единожды не взглянет на тебя так, как смотрю я каждую ночь, — и отпустил, сойдя на вкрадчивый елей за ухом: — Здесь ты выглядишь по своему желанию, являешься кем угодно. Я кормлю тебя, пою, воплощаю твои самые сокровенные мечты в реальность, а ты, значит быть, со мной вот так?..
Зигфрид увёл взгляд от затрясшегося Одилона и неторопливо стал уходить, оставив того совершенно беззащитным – пары самых простых, неизощрённых слов хватило, чтобы его ослепило крупными слезами. 
— Это грёзы. Чем же я лучше тех, выше которых пытаюсь быть? К чему мне эта вечная праздность...
— Я не знаю, но это будет последний раз, когда ты окажешься счастливее всех на белом свете. Я не вернусь.
Ему и не нужно: Одилон, послушно склонив голову, молча последовал за принцем. Уготовленный для этой встречи клинок сверкнул в морозном воздухе, острие замерло над головой,
Но Зигфрид оглянулся.

Ещё немного и выставлять перед собой руку было бы поздно – кинжал слегка царапал кожу, и принц явно прилагал усилия, чтобы “Дин” в его глазах отделался не просто царапиной. Весь страх Одилона в моменте, его крохи потревоженного сосредоточения расщепили кинжал в песок, однако правосудие Зигфрида было неумолимо: тот схватился за шею, понадеявшись если не зарезать, то удушить.
— Не надо. Зигги..!

В глазах помутилось, когда его окунуло в ледяную воду. И сразу бы стало спокойно, если бы руки не сжались под челюстью – Зигфрид, вот-вот и размозживший бы его грудную клетку коленом, кажется, стоял на своём и хотел вырвать окончательную победу голыми руками. Над толщей воды раздавался его смех и сбитые обещания долгой и беспечной жизни, пока вода заводилась шумными пузырями и плеском сопротивления. Когда Одилон уже не искал путей спасения, в замёрзшем иле к пальцам прильнуло лезвие, и он взмахнул им наугад – запястье огрело что-то горячее, а вода окрасилась багряными пятнами.

Бессильно держась за чужие руки, Одилон едва опомнился и метнул горстку земли прямо в лицо принца. Секунды замешательства хватило, чтобы со всех сил обрушить несколько ударов под дых и скинуть Зигфрида на землю. Тут, впрочем, контроля чародея не хватило – он вцепился клыками в крепкую шею, не давая передышки, перебросил жертву на живот и, сдавив шею коленом, резко впился остробритвенными зубами в кровоточащую ладонь. Когтистые лапы потянули руку к бедру Одилона, вопреки острой судороге. И как только он раскрыл рот, выпуская прокушенное запястье, раздался хруст – обезвреженная рука соскользнула с груди и тяжело дышавший Одилон наклонился ближе.
Он сделал бы что-нибудь непоправимое, однако в миг, когда когтистая пятерня замерла на чужом плече, Одилон скатился на траву и с хриплым свистом громко вдохнул, словно бы только сейчас вспомнив, как дышать. И начал сплёвывать – его всего мутило от одного привкуса в вязкой слюне и металлического запаха, которого было так много, что отличить от запаха сырого мяса было практически невозможно. Пальцы хватались за маленькие травинки, точно за найденные ошмётки разума, точно эта несчастная зелень могла удержать его на месте и свести дурацкую тряску в теле на нет.
Утерев губы краем длинного пояса, Одилон, пошатываясь, выпрямляется на коленях и застывает, видя, что натворил. Он подползает к Зигфриду, несмотря на то, что сделал ему больно как раз-таки ради возможности сбежать.
— Этого не должно было произойти. О... — и почти протягивает ладонь, только та рефлекторно сжимается в капкан из когтей, предупреждая обоих – это заставляет Одилона судорожно выдохнуть и отстраниться. И присмотреться к Зигфриду перед тем, как помочь на свою голову ещё раз.

Ладонь Одилона дёргается в воздухе, будто бы он думает, стоит отвешивать отрезвляющий хлопок по лицу или когти вцепятся в нежную кожу не хуже зубов. В конце концов, он торопится развязать пояс и ответить словами:
— Это я и пытался сказать, дурень! У этого существа привязка к одной определённой постели, к тому же, я её убил, и за домработницу стоит только порадоваться, потому что она не увидела сокрытый моими чарами бардак и труп. И оно ещё не так хорошо в деталях, особенно в академических. Оно вообще ни черта не знает ни о колдовстве, ни о подобных ему концепциях. Я могу говорить о магическом бреде хоть часами, оно – только дуть губки! И для его подпитки нужны острые отрицательные эмоции в больших количествах... по крайней мере, так оно вышло на меня и тебя.
И по лесу раздаётся лишь смех. Это так сбивает чародея с толку, что он замирает, крепко-накрепко удерживая на коленях кусок ткани, пока Зигфрид не поднимается – вдруг от ушей до самого лица окатывает волной обжигающего смятения, губы начинают дрожать, и он воззревает поистине ошарашенно-злобным взглядом... или не менее смущённо-огорчённым.
— Я чуть не убил тебя. И снова по своей глупости, Зигфрид. Ты так оцениваешь мою любовь?
Одилон бросается в объятия, крепко обняв принца под рёбрами и уткнувшись едва влажным носом в уголок между здоровыми плечом и шеей, пока тот не ойкает: сразу же чародей убирает руки и вспарывает лёгкую ткань сорочки когтём, чтобы проверить, не зацепил ли где-нибудь грудь.
— Постарайся игнорировать боль. Я не совсем уверен... то есть, не проводил ещё экспериментов с кем-то другим, но, если всё верно, то здесь можно контролировать боль – сейчас ты кровоточишь и тебе больно лишь из-за того, что ты этого ожидаешь. И потому что я вложил в свои действия намерение тебе навредить. Хотя это не значит, что умереть здесь нельзя. То есть, нельзя, да, правда технически ты потеряешь связь со своим телом снаружи. Найти дорогу обратно очень сложно. Я проходил через это, мне понадобилось несколько месяцев, однако здесь течение времени совсем иное, и ощущались эти месяцы не меньше, чем пара веков. В обычных снах умирать можно хоть днями напролёт, но это... м, другой тип сна. Так или иначе, я впечатлён твоей первой попыткой материализовать что-то. Ладно. Пойдём, вылечим твою раны. Заодно я покажу своё место.
Ухватившись за бок и запрягши себя нетронутой рукой Зигфрида, Одилон осторожно переступает ручей по скользким камням и уверенно куда-то ведёт. На самом деле, им пришлось бы идти довольно долго и совсем в обратном направлении, однако сны на то и являются снами: расстояние, места, время – всё это сплошной калейдоскоп и обрезки толстого каната, к которым не подступиться с отточенным направлением и знанием пути.
Пять ударов по дереву – и тяжеловесная, укреплённая второй, железной, дверь открывается перед ними. Одилон поднимается с принцем по витой каменной лестнице наверх, игнорируя мелькающие вниз двери в ненужные им комнаты. И задержавшись на предпоследнем витке, он касается серебряной ручки, поворачивает её в некой последовательности и ступает за порог.
— Чувствуй себя как дома... И не смейся, — для колдуна ничего нового или удивительного: даже в темноте, всего-то по простому запаху он способен распознать собственный дом. Точнее, что было им когда-то давным-давно. Зигфрид оказывается заботливо усажен на краю грубой постели, пока Одилон отпирает ставни, чтобы здесь стало хоть ненамного светлее. Перед ним простирается вид на бескрайнюю верхушку леса, в котором верх башни практически утопает, а вдалеке виднеется королевский замок, показывающийся отсюда только в безоблачные яркие дни – таких в лесу не хватало.
Свет весеннего солнца опаляет холодный камень изнутри, окрашивая убранство тёплыми цветами: письменный стол занят хаотично разложенными письмами, парой книг, рулонами чистой бумаги со свитками и пером с засохшими чернилами в небольшой склянке; полки не валятся от старинных книг, но им явно тесно в компании нескольких бутылок с зельями и законсервированными алхимическими ингредиентами; рядом с гобеленом на всю стену висят три карты, одна из которых неаккуратная и отрисованная в спешке; где-то в самом углу начата фреска, а в противоположном под приставной лестницей на стуле лежит ещё не зашитый плащ. У стены перед изножьем постели стрелой Зигфрида между камнями прибит его портрет – который Одилон украл из дворца, бесстыдно вырезав холст прямо из позолоченной рамы – с налегающими на друг друга надписями, гласящими одно и то же: “найди его”. Изо всех сил игнорируя подобную метку интереса, чародей садится рядом с принцем и откупоривает бутыль, где притаился сгусток холодного света.
— Зелья здесь не особенно работают, к сожалению. Или к счастью, потому что моими первыми зельями можно было только поить свиней, — фыркает, высвободив невесомый сгусток на чужом плече и растерев его от самой шеи до кисти. Остатки крови он стирает своим тканевым поясом, а затем бесцеремонно разрывает сорочку на чужом теле, скидывает её на пол и удаляется к одному из сундуков.
— Могу тебе что-нибудь сделать. Или ты сам попробуй, потому что голым расхаживать я не разрешаю, — проговаривает, оглядываясь в отражении ну слишком дорогого для Одилона зеркала на Зигфрида.

Отредактировано Odilon (2021-12-15 13:31:02)

— Просто это место, где я вырос... ну, с пяти лет примерно. Не знаю, оно может показаться глупым, скорее всего. И оттого смешным, — Одилон запоздало бормочет, неторопливо стирая с шеи неопределённое чувство неловкости. Показывать подобное – определённо, жест широкий и значимый, а оценит ли другой? Не станет ли самому неудобно выворачиваться наизнанку раньше времени?
Как бы там ни было, чародей гремит зеркалом, одним выверенным движением прикладывая его к поверхности сундука.
— Я не был бы частым гостем на оргиях, впадая в смуту от одного вида чьей-то голой задницы. Тем более, если не ошибаюсь, конкретно у тебя я уже видел всё, что мог, — он поднимается, неторопливо и почти вальяжно подходит к Зигфриду с парой льняных штанов. — Не заставляй применять мои холодные руки не по назначению... 
Одилон предупреждает показательно – бесстыже ущипывает за сосок и, наконец, торжественно вручает подходящую одёжку, которая внесёт в их диалог хоть немного приличия. Конечно же, принцу до этих приличий нет дела: он хочет знать об украденной картине вопреки. И Одилон, отстраняясь, даёт ответ.
— Это... немного сложный вопрос, — издалека начинает, уходя к самому столу. — Сначала я хотел просто встретиться, поговорить с тобой так, лицом к лицу и извиниться. Потом посчитал, что одних слов будет мало и думал привести к тебе Одетту... как раз я обещал ей. Но вскоре это стало не так просто, — и заземляется на край подоконника, унимая растерянный взгляд хоть каким-то фоном. — Чем больше я думал о нашей встрече, тем больше понимал, что верное решение может статься и не таким уж верным. Одетта была из увядающего королевства, поэтому её больше волновала состоятельная и политическая сторона брака. Она умница. А ты... ты говорил, что наследство тебя тяготит. И всё бы хорошо: Одетта стала бы править землями твоими руками, но что насчёт тебя? Прости, если бы это тебя устроило, — в каменных стенах застывает молчание между внутренними размышлениями Одилона не то об удачном подборе слов, не то об искренности. Он облизывает вмиг пересохшие губы и с мелкой хрипотцой продолжает с неприятно дрогнувшей ноты в голосе: — Меня поразило такой ревностью от осознания. От одной мысли, что это конец, который никак нельзя изменить!.. Клянусь, я готов был отдать всё, чтобы хоть ещё раз почувствовать твоё касание. Или услышать твой голос, зовущий меня... — хватка невольно сжавшихся кулаков ослабевает, стоит чародею оторвать от себя нахлынувшую эмоцию и вдохнуть глубже. Он торопливо пытается возвратить себе прежний вид безмятежности, однако хорошо удаётся полнейшее беспристрастие с отголосками хрипоты.  — Затем пришёл отец, узнав о моей подставе. Мы долго спорили, пока он не ударил, а я не ответил всплеском магии. Тогда завязалась схватка, окончившаяся его смертью, пожаром в башне и моим обезображенным лицом и телом. С того дня я позабыл о встрече с тобой, и просто стал наблюдать издалека, лелея мечты о невозможном будущем. Дурацкая влюблённость глупого мальчишки стоила судеб двоих людей.
Вместе с холодным хмыком Одилон слезает с подоконника и какое-то время тихо бредёт вдоль полок, внимательно осматривая корешки книг и содержание стеклянных банок. Конечно, он знает их вдоль и поперёк, просто осколок спокойствия не может найтись нигде.
— У меня также лежат портреты твоего отца и всей семьи. Не краденые. Просто Ротбарт решил свалить некоторое добро из нашего замка сюда, чтобы глаза не мозолило... — пальцы выуживают плотно зажатую между другими книгу, и колдун вдруг улыбается уголками губ. — Помню время, когда всё ещё не было в разладе. Встречу с твоим отцом. Он справлялся у Ротбарта обо мне: не скучал ли я по матери и не развились ли во мне магические способности. Ещё он знал о том, как хорошо я читаю и интересуюсь письменностью, поэтому решил познакомить нас с тобой. Чтобы я стал твоим “напарником” по ученичеству. Ничего, правда, не вышло – накануне встречи я стал канючить из-за нежелания напяливать идиотские наряды, а ты вроде как заболел и не мог даже подняться. Или не хотел. В последний раз он меня вызволил из клетки на городской ярмарке, когда люди обсмеивали меня, называя сбежавшим из лесу зверёнышем – ведь знали, что я ребёнок изгоя... Кухарки во дворце так со мной возились, после того как я вцепился зубами в сырую рыбу и бегал по кухне, шипя на них, — из тайника на ладонь вываливается тонкая связка из нескольких ключей, книга захлопывается, и Одилон, качая головой, возвращает её на место. — Иногда я задумываюсь, что случилось бы, не обладай мы магией. И всё время прихожу к тому, что, наверное, ничего: стремления моего отца никогда не ограничивались размерами силы, которой он обладал.

Отредактировано Odilon (2021-12-16 02:01:38)

Зигфрид зовёт, пытаясь подсказать, показать в моменте, что сейчас он рядом, готов укрыть от любых бед, разделить каждое волнение вместе и сгладить любые раны. И Одилон молчаливо вплетает свои пальцы в чужие, коснувшиеся плеча, однако глухо прикладывается к полке лбом, оставаясь неутешным и неудовлетворённым действиями в прошлом.
— Поступи я так, как должно, я бы отправил принцессу к тебе на порог или позволил бы её найти. И исчез из жизни вас двоих, — он поджимает губы, вспоминая свои представления о будущей монархии: о том, как королевство вновь расцветёт; быть может, настанут светлые времена для магов... и о том, что рано или поздно у Зигфрида и Одетты появятся наследники. Не важно – по любви или необходимости. — Но я ни под каким условием не позволил бы этому случиться, просто решив, что я лучше какой-то там предназначенной тебе девушки. Даже не знаю, было ли это эгоистично или благородно с моей стороны в итоге. Ведь ты, получается, всё равно не смог бы принять мои чувства?..
Колдун поворачивается не без усмешки, слыша опасения Зигфрида и предчувствуя его удаление в сторону. Он слабо удерживает пальцы, провожая взглядом их нежное расставание и убирает руку, чтобы опереться той на одну из полок позади.
— В свои пять я не мог колдовать. Поэтому ты скорее бы получил просто в нос. Хотя тут ещё стоило постараться, чтобы напроситься на это. Конечно, вряд ли бы мне удалось задержаться в стенах замка в любом случае: тем же летом Ротбарт нанёс удар и нас изгнали в зачарованный лес. Мы какое-то время ещё оставались в замке, однако способности к магии проявились во мне, и отец отправил меня жить сюда. Одного. Я бы умер в первую зиму, несмотря на его передачки и появления, если бы помогли две ведьмы. Они приглядывали за мной целых два года и затем куда-то ушли. Надеюсь, с ними всё в порядке. Или было в порядке.
И принц, углём перечёркивающий одно из вечных стремлений Одилона, трогателен как никогда – трудно скрыть улыбку для него в ответ.
— Тут почти никто никогда не убирался. И если тебя не смутит, то... — чародей отдаёт чинный поклон и уходит к Зигфриду, на пути избавляясь от рубашки. Не для того, чтобы очутиться с ним в одинаковом “положении”, а для того, чтобы вручить очередной предмет гардероба.
— Возьми. На мне всё равно висит мешком. И я это всё только что воссоздал прямо из воздуха, так что пятен от игрищ на этом всём ты не найдёшь. На последней оргии я был лет пятьдесят, назад, если не больше. Все обдолбанные, пьяные и... очень скучные. Никакого порядка и смысла. В общем, можешь не переживать, любые инородные бактерии уже сошли с меня, — с необычайной лёгкостью, видимо, окончательно придя в себя, Одилон слабо, немного игриво похлопывает Зигфрида по щеке и медленно отправляется к двери. Секунду после он оказывается облачённым в обтягивающий чёрный бархат одеяния с расширяющимися книзу рукавами и высокой горловиной. И дёргает плечами неслучайно, вынуждая серебряное украшение, связывающее два края выреза на спине, очень тихо звякнуть.
— Идём-идём, — Одилон спускается еле-еле, между делом завязывая шнур сапога и размышляя, стоит ли его принцу предоставить больше комфорта и позаботиться об одежде чуть изобретательнее. В конце концов, он ни к чему не приходит, отпирая перед собой дверь тонким позолоченным ключом. Колдун кивает Зигфриду на многочисленные портреты короля и его семьи, а сам пробирается к окну и тянет маленькие ставни к себе. В изобилующую мелочами комнату попадает уже более тусклый под густыми шапками деревьев свет. Одилон аккуратно зажигает свечи в разноцветных банках и на руках каменных изваяний, занявших периметр по максимуму: какие-то из них чуть ниже колена, большая часть ростом с обычного человека, а один упирается аж в потолок.
— Не обращай внимания на... ээ... статуэтки, положим так? Какое-то время я пытался завести помощника и друга по совместительству. С животными здесь не поговоришь, как бы ни хотелось. В общем, ничего у меня не вышло – после каждого неуспеха из-за мелкой ошибки подворачивалась новая, и я как-то устал постоянно исправляться. Единственный раз, наиболее близкий к примерному успеху, оказался тем, когда я выкрал у подмастерья архитектора каменную фигуру, но она убежала домой к своему “любовнику”. Жуть полная.
Одилон шкодливо посмеивается, находя себе место на краю заполненного драгоценностями стола. У ножек стоят бутылки с неподвижными головастиками, дремлющими мотыльками и комками паутины. Оружейная стойка напротив занята вычурным посохом и продолговатой корягой, двуручным мечом и рапирой, алебардой с наконечником в виде полумесяца. Где-то в стороне валяется – явно брошенный – арбалет с подвязанным на кожаный ремешок колокольчиком. У стойки для брони имеется всего лёгкий шлем и одна латная перчатка. А под шипастым щитом виднеется ещё один вырезанный холст – портрет Зигфрида и принцессы.
— Этот я тоже украл. Уже из вредности. Поднялась, конечно, суматоха та ещё. Ты тоже нервничал из-за ворюги и пропажи единственного напоминания о принцессе, по-моему.

Одилон пристально смотрит за тем, как принц входит в комнату явных безделушек, отчаянно хранивших память о минувших событиях на затылке их последнего владельца, опекуна и хранителя. Единственного ли? Скорее всего – колдовской пожар в башне испещрил всё до угольков, а ветер и те унёс.
На мгновение даже плохеет от того, как последовательно Зигфрид осматривает каждый вытесанный из каменных глыб силуэт (из-под руки юного Одилона выходил образ неясный: не то звериный, не то человеческий; однако он рвался вдохнуть в этих исполинов хотя бы возможность пошевелиться), колдун приглядывается к плохо читаемому лицу и невольно царапает пальцами стол. Едва ли от нетерпения. Он, на самом деле, совсем не желает догадываться о мыслях принца, потому что прекрасно знает, как всё это выглядит со стороны. Он смотрел, возвращаясь к картинам прошлого из раза в раз, подобно прилежному монаху, который вспоминает о биче в минуты сомнения или потери... пути.
Затем принц отвлекается на запылившуюся стопку портретов – его интересует только один. И Одилон почти спускается к нему, чтобы точно так же коснуться плеча и утешить, наверняка избито сказать о том, как гордился бы сейчас им отец, но он не отбирает у Зигфрида его личный момент, лишь беспокоит скромным напоминанием, когда тот уже оборачивается:
— Он был королём, Зигфрид. Долго живут только самые беспринципные и настороженные правители. Король с Востока, например, душа в душу со своими войсками и народом, хотя в юности частенько устраивал демонстративные казни и порки. Говорят, однажды даже своего деда выпорол. Меня с ним такие выступления обошли, к счастью.
И Одилон всё неизменно наблюдает. Наблюдает, как принц подступается всё ближе и ближе, заведомо распознав испытующе-снисходительный взгляд. Касается щёк, понукая мага приподнять голову не без растерянной улыбки. Вместо того, чтобы оборвать ребяческим парированием, он приоткрывает губы и позволяет Зигфриду забрать всё то, чего тот не смог дождаться даже прося. Кончики пальцев трогают позвонки на загривке, мягким движением рук притягивая, пока Одилон сталкивается с чужим языком и аккуратно зажимает его губами, не давая отстраниться столь быстро. Ему удаётся прочувствовать поцелуй только сейчас, и он с удовольствием отвечает, может даже слишком рьяно или небрежно – в отместку за слабые покусывания натурально кусаясь. В какую-то секунду, когда Одилон уже сгребает принца в объятиях, скрепив руки за шеей, они даже стукаются зубами, и тут колдун, ненамного протрезвев, отпускает, напоследок оставив короткий поцелуй на этих самых безобидных зубах. И всё равно неугомонно целует куда-то под челюсть, притирается носом – Одилон только тихо замирает, прижавшись к чужой щеке.
— На твоём месте я бы переживал о том, что кто-то украдёт тебя. Ты ведь у нас принц. А мне пророчили судьбу рыцаря. До пробуждения магии, конечно, но ничего. Откручивать головы – плёвое дело, — и отклоняется назад, аккуратно укладываясь на столе полубоком, чтобы наверняка продемонстрировать переливы бархата на нехитрых изгибах и собственную спину. — К тому же, кто меня украдёт, когда теперь даже я не смогу выкрасть самого себя. Личное время, по крайней мере.
Чародей играет с жемчугом ожерелья между пальцев свободной руки и вдруг перехватывает ладонь Зигфрида, немым жестом приглашая к себе – с тяжёлым звоном и бряцаньем жалкое золото падает на дощатый пол, драгоценные камни и украшения укатываются в стороны. Они валяются на столе, словно заблудшие непоседливые мальчишки, с малейшей разницей в то, что Одилон целует Зигфрида со всей нежностью в лоб и заботливо проводит мелкими когтями по чёрным волосам. И хрипло проговаривает, когда долгая тишина наседает разом:
— Ты – всё, о чём я мог мечтать. Когда-то.

Изо сна Одилона вытряхивает первым – он с неохотой ворочается в тёплой постели, силясь найти в себе хоть какие-то силы на подъём и выход в прохладную наружу. Однако мысль о том, что стоит позаботиться о пробуждении Зигфрида, не беспокоя его долгим исчезновением, вытряхивает уже из кровати. Колдун, завернувшись в плед, удаляется в ванную, а оттуда уже в коридор.
Появляется он нескоро, но за дверью общей палаты уже показывается сонное лицо только-только вставшего принца и, помявшись в проходе, Одилон подходит к койке и усаживается на свободное кресло-каталку.
— Держи, это растворимый с карамелью, больше здесь ничего не нашлось. Вообще, скоро придут врачи, — задумчиво протягивает он, оставляя по-любому неугодный кофе на прикроватной тумбочке. А сам накрывает грудью чужие колени и даже умудряется повернуться на спину, чуть не навернувшись с кресла. — У тебя есть настроение свалить отсюда?