— Принца необходимо найти и вернуть королеве. Неважно, какими путями.
— Не беспокойтесь. Я принесу его голову на блюде.
[indent]

[indent]Суббота. 14:32. 
Приблизительно в это время принц Зигфрид покидал свой любимый ресторан уже как целый месяц. Уже как целый месяц за принцем пристально следил чародей, впервые за последнее столетие напнувшись на неугодного наследника Короны в аэропорту. Случайность, право. Но такой в достатке хватило для того, чтобы растрясти в избалованном земными удовольствиями чародее ту самую ностальгическую занозу да пробудить раж любопытства.
“Après moi, le déluge”, — если бы кто-то от скуки задумал найти живое воплощение этой фразы, определённо нашёлся бы Зигфрид. Одилон издавна снизошёл к принятию разворачивающейся перед ним действительности, однако беззаботная повседневность беглого преемника встревала в зубах каждый раз. 
Сбежал, опрокинув хрупкую чашу терпения, и улицы королевства з а т о п и л о . Пустующий трон, вдовствующая королева в полноправной власти безумия; походы против ереси, быстро обернувшиеся оружием против невинных – нитка за ниткой, сотканный на спинах крестьян, окрашенный кровью рабов и натянутый на раму ремесленниками гобелен порвался и сотлел в Лету истории победителей. От некогда великой державы не осталось и следа... Только вот, совершенно оторванная от мира макушка чёрных волос. Всегда отделяя её от толпы, Лон вопрошал в пустоту: а как крепко спит по ночам принц?
Как бы там ни было, он ещё не планировал задавать этот вопрос виновнику торжества "голова к голове”. Всё, чего Одилон искал сейчас – удобной сцены для дебюта. Момент. Тем временем фигура Зигфрида на улице так и не появлялась. Быть может, он настал сейчас?
[indent]

В три часа по обыкновению чародей не завтракал и не обедал, но рано или поздно смиренно ступил за порог – всяко лучше, чем отмораживать последние кости на объятой снегом улице.
Уже как месяц высиживаемый принцем стол оказался свободен. Упустил? Или пришёл слишком рано? Он искоса глянул на карманные часы. 15:00. Хостес что-то энергично балаболила на контраст сонному лицу Одилона, вскользь неуверенно упомянула про постоянного посетителя, занимающего этот столик. Тот не впитывал и слога, обдумывая новые пути для наступления.
— А ваш этот... посетитель, — медленно затянул Одилон, почесав щёку, — он сегодня бывал? 
— Нет. Он приходит чуть позже.
— Тогда посадите меня там.
Позже? В занятом тихой болтовнёй и снующими столовыми приборами зале на безвкусно минималистичном циферблате 14:00. Так и знал, что дерьмо из секонд-хенда подведёт его в самый ответственный момент.
Кругом – иностранные семьи и воркующие парочки, обёрнутые в хэнд-мейд одёжки из шерсти, флиса и хлопка, а также в тёплый свет потолочных светильников. Даже О’Дилан Робертсон в уличном свете ближайшего окна и в шерстяном свитере таким не чета. К счастью или сожалению.
Под металлическим клошем для разморенного гостя уготовлены вчерашние объедки, которые он так и не подумал доесть этим утром на выходе из дома. Не стоит тратить еду зазря, в особенности, когда тебя интересует другое блюдо. А вот и оно – нанизав на вилку картофель с кусочком колбасы, чародей прислушался к шумам у входа и, поправляя солнцезащитные очки, щёлкнул по переносью. Лон ни разу не представлял, как произойдёт их встреча. Давным-давно, в тридевятом царстве и тридесятом государстве, конечно, думал, что она выйдет крайне короткой и окажется для принца последней. Сейчас...
...он совсем упустил момент, когда Зигфрид поднялся из-за соседнего столика и некстати столкнулся с официанткой. Тарелки, клош, еда – всё вон из рук и полетело в Одилона. Он не дёрнулся, придя в себя только от возни рядом и сбивчивых извинений девушки – на службе боевым магом, после огненных снарядов, способных смести тебя как пыль, привыкаешь ко всякому.
— Простите, сэр... — распереживалась официантка, сначала извинившись перед Зигфридом, а затем обратив внимание на колдуна, безбожно облитого брусничным соусом с кровью, — ох, мистер..!
— Всё в порядке, — прервал он, оттерев лицо поданной салфеткой. Неторопливо встал, положив руку на плечо принца. — Уверен, этот фрукт оплатит мой поход в химчистку. Мы решим вопрос сами. Спасибо. 
И, отсыпав чаевых мелочью, был таков. За собой на улицу он повёл и Зигфрида, свято игнорируя хлопотание за спиной. Если уж они подерутся, то начнёт принц, и только он.
— ...это была стопроцентная шерсть. И брюки тоже! Вряд ли отстирается, но я не хочу ходить липким и сладким, будто фантазии о молодой Бритни Спирс. Так что погнали... — Одилон снял очки и не глядя протянул руку. Не для поцелуев в запястье, а для самого первого между ними рукопожатия. — М. Ты хоть моё имя знаешь? О-ди-лон. Можно Дилан, французские имена всё равно никто не любит. Ну или там Оди, Лон. Только без оскорблений, я же тебя Зигги Стардастом не называю. Ну. Пока.
Чародей всегда бесстрашно смотрел в глаза людям и стремился заглядывать сам. Впрочем, их случай был особенным. Он предвкушал этот момент и испытывал собственное терпение потерянными догадками:

что произойдёт, когда он посмотрит в глаза принца?

Останется ли то далёкое, наполненное обречённостью и желчным соком змеиного нутра желание убить? Или то переломное и размытое, будто кругами на воде, чувство? Ничего? Жалость? Превосходство? Интерес?

Взаимное рукопожатие застаёт врасплох и вынуждает дёрнуть плечами. Такое тёплое и сухое, что Одилон забывает продемонстрировать железную хватку и выпускает сразу же. Наконец, он воззревает на принца. Никоим образом не задетого интригами, революциями своего королевства, такого чистого и... взгляд другой. “Ну конечно! — рассмеялся бы чародей. — Прошло чёрт-те знает сколько лет”. Да отчего-то не смешно – он растерянно выдаёт косую полуулыбку и суёт руки в бездонные карманы брюк. Отводит взгляд куда-то в сторону, оставляя Зигфрида лишь на безопасной периферии.
— Пошли поедим нормальной еды, что ли. Всё равно по пути. Я заплачу.

Одилон пропускает удар, в этот раз не через себя полностью, совершенно к нему готовый – по инерции всего отступает на шаг назад и прикладывает ладонь к саднящей жаром щеке, пытаясь беглым взглядом отыскать что-то на снегу. Секунды молчания даются с легкостью – он вдруг сдавленно прыскает и задаётся негромким смехом. Сардонического хрипа или искренности в нём нет, одно кратковременное удивление и нервный рефлекс, больше похожий на самооборону.
Что-то в колдуне гнездилось отроду, навязывавшее ему готовность подставлять щёку. Но отчего же сталось так больно, когда ударил не отец за неисправимую провинность? Когда это наотмашь сделала принцесса, отведав чашу горькой правды? О, почему же никто не научил его простому знанию людей? Почему лишь чарам и разочарованию? 
Сейчас он не чувствует чужой досады и отвечает соответственно. Знает многовековую витиеватую историю в единичных подробностях, но из мириады эмоций и сиюминутных прихотей Зигфрида вычленяет простое и тривиальное желание поставить точку. Хотя бы так.
— Годы идут, а ты всё смекалкой не отличаешься, а? — ещё трёт щёку Лон, оглядываясь на бледное лицо в окнах ресторана. Официантка, вестимо, не ожидала, что в сегодняшнюю смену ей предстоит разобрать драку двух совершенно трезвых людей. В такой глуши, должно быть, это целое событие. — Ладно-ладно. Погодь.
Тактично придержав любые заметки о слабине “девичьего” удара, он с неохотой возвращается в ресторан, чтобы прихватить безалаберно забытое пальто, кое-как с уверениями обойти слишком нервную девушку и уже на освобождённом выходе галантно подать его рассеянному отправителю. Ключи – по-свойски крутануть на пальце:
— Идём пешком, золотой мальчик. Ноги на соседнюю улицу сходить не отвалятся, — перебросить их в чужие руки и зашагать вниз по улице уверенно и неспеша. 
— ...ты не был таким угрюмым в прошлый раз, когда я видел тебя в... девятисотых? В Англии..? А где ты вообще пропадал всё это время? Ну, после побега из королевства. Знаешь, тебя искали все от мала до велика. Решил снять корону или вышел погулять, да потом заблудился?
Жизнь королевства и в общем королевская семья были максимально далеки от давнишнего ученика Ротбарта, подневольно обитавшего по ту сторону глухого леса. Однако знай он, что весь план обернётся воротящими дух и государство волнениями, то не согласился бы ни за что и просто сбежал по-другому. Тихо, без уродливого следа в переписываемых обесчещенными архивариусами летописях.
Если ответственность за начало охоты на чародеек и колдунов Одилон возлагал полностью на себя, стремясь в то время хоть как-то облегчить участь и без того невзлюбленных народом магов, то совершенная беспечность и бесстрастие Зигфрида в отношении подданых, начавших умирать на улицах скопами, откровенно злила его. Он думал... нет, больше – он верил всем своим наивным сердцем, обложенный крупицами деревенского добродушия, в присказку о любви королей к своим людям. В любовь самого принца и его способность разделить её не только с прекрасной девой.
Он знал, что их объявят против закона. Потом колдунов и даже чародеек, отдалённо схожих по внешности с Одилоном, пытали на городской площади у подножья дворца и по окончании сжигали. Но затем... занять узаконенное место Одилона мог кто угодно: начиная от деревенских парней, неумелыми улыбками и рваными ромашками “вороживших” купчих дочерей, заканчивая крайне неудобными людьми в стенах самого замка. Он верил, а ничего не менялось – только тянулись к небу дымные столбы от новых кострищ и росла необходимость уходить на юг.
Оди протяжно зевает, жадно затеребив упаковкой жвачки в руках и замедляется на подходе к светофору. Казалось, каждое новое слово в адрес явно неподготовленного к встрече Зигфрида делало хуже. И колдун рад бы напроситься на ещё один удар, однако хотелось понадеяться хоть на толику цивилизованности их разговора. Он поджимает губы и выдаёт:
— Прости. С одной стороны, ты заслужил, потому что Одетта мне тоже нравилась, но всё равно прости. Я лучше бы тебя на дуэль вызвал, только...
Только что? “Меня отец заставил”? “Стало поздно”? Одилон складывает руки на груди и протяжно шмыгает носом. Ему думается, извинений будет достаточно. Оправдания же вряд ли имеют толк спустя столько времени.

“Я преподаю тебе урок”, — уже с неделю процеживал в голове отцовские слова Одилон, не находя места при дворце. Покоя от невозможности завершить начатое. Держать принца в ожидании не стоило, поэтому он явился на один из первых совместных обедов, особенно не утруждаясь притворными улыбками и любовными глупостями. Тот, конечно же, обратил внимание, начал забалтывать и ворковать, держа за руку. Тогда чародей сдался, отбросил возню с вилками да ложками и просто уложил голову на чужое плечо.

Зигфрид, как подобает королевским особам, питался недурно. И, судя по взгляду на “нормальную еду” в понимании Одилона – ряд прилавков с уличной едой за бесценок – до сих пор не имел возможности прикоснуться к стряпне простых людей. Колдун коварно улыбается во всю остроту собственных зубов, передавая одноразовый контейнер с щедрой порцией картошки и колбасок. Сунув кошелёк за пазуху кожаной куртки, приглашает остановиться у высокого стола, учтиво накрытого шапкой снега. Сметает её махом и тянется за одноразовой вилкой.
— Маккараперунат во всей красе. Не отравишься, могу продегустировать лично, — Лон шустро подхватывает случайные кусочки из чужого контейнера на пробу и взамен отсыпает от себя в два раза больше. — На вот, а то ты нездоровый на вид, весь белый, будто лягушек лизал. Пробуй. Или Ваше величество нужно с ложечки кормить?

Лон вперяет сквозной взгляд в принца, мелко облизывает ещё колющий уголок сухих губ и позволяет с них сорваться риторическому, только от этого не меньше нахальному вопросу:
— Сбежал от мамули? — и склабится вдруг не хуже стаи серых волков, готовых растерзать незадачливого путника леса.
Когда Одилон впервые оказался во дворце, он даже не представлял, что, казалось бы, обеспеченному всевозможными яствами, дражайшими тканями и камнями наследнику трона будет знакома... нелюбовь? Со стороны единственного родителя. Перед пассией Зигфрид ни за что не сознался бы, однако оно и не нужно было: в день свадьбы принц слушал материнские пожелания о вечной и счастливой любви через силу, а под ночь, когда хмель и вино текли рекой, заслышав предложение сбежать – сорвался, не думая. Каждый день во дворце встречал королеву он усталым взглядом и почти не обращался. Быть может, то была причуда королевских семей, но обедать в саду – подальше от матери и слуг – принц согласился с большой радостью. Одилон выдавал себя с потрохами, когда вытворял что-то эдакое... не “принцессовское”, просто в какой-то момент стало плевать. Тогда ему, добродушному и наивному, казалось, что елейным голоском, нежным взглядом и всевозможными кратковременными отвлечениями от матери и безжизненного нутра замка он помогал. К сожалению, в тот же момент он и позабыл, как тщательно выстраиваемую прекрасную иллюзию рано или поздно придётся разбить.
Мизинец в порыве мёртвой привычки дёргается к чужой руке, чародей успевает среагировать, возвратить собственную ладонь и сунуть в карман брюк. Жест не Одетты – да вообще, как бы Одилон ни старался, он сорвался и вплёл в её личность слишком много вещей, которых не мог отдать кому-либо задаром. Никто не испытывал нужды.
— “Дипломатическое турне с целью расширения кругозора и социальных связей”. Можешь считать, что ты в него не входил, если спать тебе от этого будет легче. А ты правда не входил. Ну пересеклись и пересеклись. Знаешь, штука такая – “судьба” называется. На неё хорошо сказки ложатся, — продолжая спускаться вниз по улице и удаляться всё дальше от прилавков, по пути колдун оставляет недоеденную картошку на одной из скамей. — Понимаю, популярность, тыры-пыры, но земля на тебе не сошлась, Зигги. Конечно же, Ваша светлость мне симпатична... да ты посмотри, люди самолёты изобретают, летают в самую стратосферу, а я что? Преследовать тебя должен три вечности? Развиваться надо, любовничек.
Ответ принца не удовлетворяет. Тот ожидаемо останавливается, преисполненный желанием расставить точки над “i”, чародей закатывает глаза и разворачивается на мысах туфлей к нему.
— Я убил его, — обрывает на очередном упоминании отца с таким лицом и тоном голоса, словно доселе не знал шутливости и не знает. На краю тёмной радужки глаза – ни грана сожаления, либо раскаяния. По крайней мере, к отцу. — После того, как сбежал от тебя, это была первая вещь, которой я занялся собственноручно.
Он прикрывает глаза и вбирает в лёгкие вязкий морозный воздух. Передумывает о жвачке, за пазухой разменивает её на пачку сигарет.
— Слушай. Твоя мать была не единственным оплотом первоклассного родительства. Ротбарт относился ко мне, как к родному сыну до тех пор, пока я не научился создавать простейшие заклинания, — Одилон демонстративно щёлкает пальцами, прикуривает от искр между кончиками и стряхивает неприятный жар. — Я был его подмастерьем в абсолютно любом деле. Тот мор и годы неурожаев? Я помогал. Отстаивать баронство от рыцарских набегов? Мне было пять и я делал. В последний раз я хотел отказаться, но, когда ты так далеко, понимаешь, выбора не дают. Да и, в противном случае... он бы прикончил Одетту. Скажем, это единственное, чего я боялся в то время. Даже оказаться вздёрнутым на виселице было не так уж и грустно.
Пару секунд рука с сигаретой в неизвестном направлении плывут по воздуху, пока чародей осторожно подбирает умозаключение. Мелкая затяжка, дым летит в противоположную сторону от лица Зигфрида.
— У меня никогда не было планов на тебя. Только желание за любимую девушку протянуть руку и вырвать сердце под корень. Потом, правда, понял, что ты достоин её. Ещё потом стало... да пофигу как-то. Ну вот давай, сам подумай, на кой ты мне сейчас? Не считая, что должен заплатить за химчистку.
С новообретённым весельем Одилон ухмыляется вновь.

Вместо того, чтобы протянуть руку к груди и выкорчевать королевское сердце, он тянулся к чужим и целовал пальцы. Сын из него вышел никудышный всё-таки. Дурной.

Догадка оказывается верна наполовину. Осведомлённость границ знает. В отличие от замурованного где-то на глубине волнения.
Зигфрид, судя по прибеднившемуся на эмоции лицу, начинает о чём-то задумываться, и чародей вздыхает с преждевременным чувством облегчения. Следит за тем, как тот отказывается от еды вконец и сам обомлевает: не успевает отойти на шаг или одёрнуть руку, но приходит в себя по щелчку сигаретного окурка, чуть не отскочив – с резко недружелюбным взглядом и до белизны сомкнутым кулаком. Одилону кажется, пощёчина не будет столь показательной (и останется просто недолговременным импульсом), поэтому ловко протягивает руку и хватает принца за ухо. Тянет к себе, пережимая между пальцами нежную кожу и ушной хрящ. И произносит, едва шевеля губами, но звучит весьма отчётливо:
— Не советую магам, горевшим до самой кости, тыкать в лицо зажжённой сигаретой. На будущее.
С губ вытекает пар с остаточным послевкусием дешёвого табака, Одилон издаёт совсем нечеловеческое рычание, будто за шкурой непоседливого молодого человека кроется хищный зверь, однако он не даёт продлиться странному мгновению чуть дольше, благополучно выпускает бедолагу из мёртвого хвата, отвешивает аки старший брат безболезненный подзатыльник и, как ни в чём не бывало, давит ленивую улыбку, пряча окоченевшие ладони в карманах шерстяных брюк. Наклоняет голову вбок по-собачьи (или птичьи?), оглядывает своего любезного принца с бóльшим интересом. Отнюдь не благоприятным. Тем не менее, враждебности больше не демонстрирует.
— Не избежали бы, — Лон зевает, одно смелое предположение принца на фоне его же подозрений и недоверия к колдуну вызывает тоску. Ещё и улыбка эта – не знал бы Зигфрида, подумал, что умом тот при рождении не вышел. Он чешет щёку и озирается по сторонам со всей естественностью не то покровителя, не то хозяина. — Ты моего отца плохо знаешь. Если не так, то по-другому. Заставил бы, например, выкрасть тебя в ночи, спрятать у нас и стать твоим двойником. Была бы тогда не Одетта в заключённых, а Ваше великолепие. Жил бы где-нибудь в королевском пруду под моим боком и ел пирожные. Ах да, ты ведь сладкое не любишь...
Он скашивает взгляд на принца и хищно склабится уже который раз. 
Лебединое озеро пребывало в застое с рождения Одилона. Ротбартовские птицы неизбежно поумирали, а когда его ученик достиг хоть какой-то самостоятельности, на воду вновь стали “залетать” больные и дикие птицы, по ночам обращавшиеся в прекрасных девушек. Отец не позволял заговаривать с ними, и очень долгое время Одилону казалось, что так всё и должно было быть. В озере – лебеди, рядом с ними – их птичник. Он кормил их объедками своего скромного ужина, подвязывал кровавые перья собственным тряпьём и лечил всевозможными травами: купленными где-то на деревенской ярмарке или собранными вдали. С Зигфридом было бы так же. Разве что, наверное, он держал бы его отдельно от других, как делают крестьяне, расселяя петухов и куриц, чтобы не случалось драк или молодняка. А сам, добродушный и несчастливый, погас бы от невыносимой грусти и вынужденного ухаживания за тем, кого обидел лично. “Это же издевательство”, — когда-то в действительности возразил Одилон, говоря о судьбах пропавших девушек, за что получил по лицу наотмашь. И больше вольнодумия себе не позволял.
Принц продолжает допытывать чародея, только, наконец, сдаётся, отвлекается на их настоящее и открывает дверь вовнутрь общественной прачечной.
— Твои собственные извилины всегда в твоём распоряжении. Очевидно. Пошевели ими. Может, действительно докопаешься до правды, — Оди подмигивает, замирает вдруг на пороге и совершает чинный реверанс перед тем, как пройти вперёд. И не успевает двух шагов сделать – бедный Зигфрид выставляет его тленное тело щитом, вынуждая колдуна оглянуться через плечо да вскинуть бровь с явным намёком: “это я-то принцесса?”. Пока старик неразборчиво мямлит ругань, за рукав пальто Одилон отводит принца в сторону, снимает с себя куртку и стелет её на металлический ряд сидений. 
— Присаживайся. Чувствуй себя как... ну, как в общественной прачечной? Можешь и дома, но стелить брюки поверх я не стану. Ты сигареты не придави там.
Пальцы подхватывают шерстяной край и тянут кверху, медленно обнажая острый позвонок за другим, затем нескладные плечи. Колдун выпутывает голову из длинного ворота, выуживается из толстых рукавов; тут начинает щуриться и ёжиться от лёгкого холодка с улицы – старик, набранившись вдоволь, ушёл. В отражении стеклянной дверцы смотрит сосредоточенное лицо Зигфрида.
— Чего пялишься? Точно не принцесса, как видишь. Могу догола раздеться, если интересно.
Дверца захлопывается, машина приходит в работу с подозрительно тихим гудением, и Одилон преспокойно съезжает на пол. Целой скамьи им с принцем будет маловато.
— Когда ты сбежал, — ногти бормочущего чародея расчёсывают бесчисленные полосы шрамов поперёк предплечий и живота, — на магов ополчились. Опять. Я так долго прятался – особенно помог ожог на половину лица, оставленный Ротбартом – и ваш чёртов королевский ищейка всё же нашёл меня. Пока дознавался твоего местонахождения, изрезал меня всего. Ещё руку отрубил и глаз выколол. Я покинул королевство на следующую же ночь. За год прославился на востоке Беспалой Шуйцей – потому что однорукий, ещё и маг, а стал придворной блохой короля. Ну, легенда им под стать: уродливый калека, способный в бою. Они тебя искали, да это понятно, зачем, а точно ли ты знаешь, почему тебя искало твоё же королевство? 
Одилон облизывает губы, коротко взглянув на Зигфрида и пожимает плечами. 
— Ожоги убрал, руку отрастил. Только от некоторых шрамов ещё не избавился. Этим надо на полную луну заниматься, а я всё просыпаю. Да и в целом, не лучше ли разработать заклинание или зелье поэффективнее тягомотного ритуала, который убирает всего лишь один шрам за ночь?

Затаенную обиду принца можно учуять за милю, не прикладывая особых стараний. И то ли Зигфрид пытается вести себя в соответствии со статусом (только отчего, спустя столько-то веков и после отказа от наследства?), то ли так и не научился плеваться ядом. Шквал неуклюжих уколов и язвительных ремарок Одилон сдерживает с особой стойкостью – лениво вздёрнутой бровью и взглядом, взывающим к неизведанной высшей силе на потолке. Однако... вскопанный рудимент почти мёртвого негодования неуютно ворочает рёбра. На момент уголки сухих губ опускаются вниз.
И с абсолютно серьёзной миной Зигфрид выдаёт стишок. На линии чародейского лица налетает выражение прежней насмешливости, он пытается удержать истеричный смех при себе.
— Прости, что не на свой, — Одилон тихо парирует не без дрожи-отголоска на искренний смех, касается ладонью нижней челюсти и потирает губы кончиками пальцев, пытаясь сгладить неровную улыбку во все зубы. Смотрит почти жалостливо, будто бы пара худо срифмованных строк дошли до его головы и сердца в разы эффективнее, чем удар по лицу или недружелюбное настроение принца. — Не самое твоё лучшее творение, если спросишь меня, красавчик. Бывало и лучше, но, говорят, сублимировать – очень полезно. Так что ты всё равно молодец, — и на этом он не успокаивается: доверху удостаивает принца скромным овациям двух продрогших ладоней.
Впрочем, всё это – пыль в глаза, лирическое отступление (поистине лирическое...) от главного вопроса. Зигфрид не знает покоя, и Одилон решает сжалиться над августейшим. Со скрипом и превеликим нежеланием, так как до зуба выученная чёрствость не даёт ему сорваться на страдальческие тирады или... искренность. Он сам не доверяет: видит перед собой уже не того принца. Принца, едва обременённого внешним миром, на сегодняшний день стереотипно-образно благородного, безвинного и тёплого до ожогов на самом сердце. Осознание контраста резко заземляет Одилона. Он встаёт, подхватывает куртку и ведёт молнию до солнечного сплетения. Молчит о том, что если бы наложил руки, то Зигфрид не отдыхал бы в чёртовом ледяном Вуокатти, не жаловался бы на занятый столик в ресторане, не стоял бы в убитой временем и экономическими циклами прачечной, боясь прислониться даже к вертикальной поверхности помещения. Быть может, чьими-то стараниями бы и дожил... только всё сложилось по-другому. Так, как есть сейчас: в проклятой Финляндии, в окружении стиральных машин и рядом с блудным колдуном.
— Ладно. Если не отвечу, до белой ручки ещё доведёшь себя. Отчасти – да, хотел попросить прощения и объяснить, что да как было устроено. Что я не хотел, — тут голос нарастает сам по себе, отказ от расчётливого разума на секунду ослабляет оборону. Шаг за шагом он приближается к неудачливому принцу. — А в другой части хотел бы тебе нос разбить, потому что со своим побегом ты повёл себя не как будущий король, а как настоящий урод! — оставшееся расстояние между ними становится вдруг слишком невыносимым. Небезопасным. Одилон нападает острым тычком пальца куда-то в чужую грудь и ретируется, остывая со скоростью потушенного фитиля. — Может, для этого сейчас свой монолог и развёл. Я очень долго думал, что хотел бы сказать тебе при нашей встрече... в итоге каша какая-то выходит. Изволь уж.
Он отмахивается смазанным движением рук, надёжно укладывает их на груди и опирается на стиральную машину. Ищет что-то в клеточной линовке начищенной хлором плитки.
— Я о другом, голова ты садовая. Меня ищут везде и всегда, правда не знают кого точно и как. Поднимем эту тему позже. Откровений с тебя хватит, а то лопнешь.
Слова Зигфрида вызывают вопросительный взгляд. Закономерно он вспоминает: завоёванное по головам звание левой руки и придворного мага впервые за историю восточного королевства; планы на захват его родины, в частности связанные либо с похищением, либо с умерщвлением пропавшего принца. А потом... самого Зигфрида, из которого он ещё добросовестно вытаскивал стрелы и пытался отхаживать, научившись кое-чему у личного лекаря королевской семьи. 
Рука касается бездонных закромов кармана за пазухой. Слышится тонкий звон металлических безделушек и журчащий стук драгоценных камней. Кажется, что-то даже падает, но не разбивается. Наконец, он выуживает тот самый дарёный перстень и показывает его бывшему владельцу, чтобы убедился.
— У тебя лицо тогда было так расквашено, что опухло до неузнаваемости, помнишь?.. Король и его правый сначала подумали, что ты тот самый принц Зигфрид и хотели взять тебя в плен, но я вмешался. Когда ты выздоровел и ушёл, сказал, что ты помог нам определить местонахождение вражеских войск... хотя я это сам разведал. Просто придержал слово. Так или иначе, они посчитали, что ты чей-то беглый крестьянин или наёмник, поэтому не стали устраивать поисков и всякого такого. 
Колдун скашливает першение в горле и подпирает голову кулаком.
— Не знаю. Я решил тебя спасать, потому что чувствовал вину за игру с твоими чувствами. И думал, что по возвращении в королевство ты всё исправишь... — взгляд всё-таки сталкивается с чужим. Одилон в растерянности молчит, стремится найти какие-то слова и всё же пожимает плечами. — Никогда я ещё таким наивным не был, ну ничего не попишешь. Тебе бы всё равно не получилось вернуться без боя. А тебя из этого ничего не интересовало, насколько помню.
Монотонное гудение стиральной машины обрывается глухим бульком и сменяется мёртвой тишиной. Чародей с нарастающим волнением отлипает, проверяет погасший дисплей, пытается добиться чего-то неразборчивым тыканьем по кнопкам...
— Да твою же- Нееет..! — вышедшая из строя машина получает слабый удар по верхушке, Одилон проводит снизу-вверх по лицу ладонями и приглаживает волосы. — Подождём ещё пару минут. Потом, гм, по домам. Если мой свитер так и погибнет, тогда скинешь денег на новый... Тебе мой номер дать?