Темный небосвод пещеры нависает над моей головой, так  что мне становится тяжело дышать. Грудная клетка поднимается настолько сильно, что кажется еще один вздох, и она замрет в состоянии панической атаки, которой я не могу дать слабину. Кажется, что еще один вздох, и мои небесно-голубые глаза, что ищут в этой темноте хоть какой-то проблеск света - станут стеклянными и замрут в одном положении, сделав из меня фарфоровую куклу, запечатанную во тьме. Но света нет, вокруг меня лишь тьма и тихий шепот, похожий на змеиное шипение. Аккуратно повернув голову, я цепенею от страха. Я не могу кричать, не могу шевельнуться, мое тело парализует страх, и я чувствую настолько сильную беспомощность, что буквально кончиками пальцев ощущаю приближение костлявой подруги, от которой мне всегда удавалось сбежать. Это будет ложью, если я скажу, что не боялась умереть. Умереть за Алину, за собственные идеалы и взгляды. И совсем не важно, что я храбрилась, показывая свою уверенность в действиях. Сейчас, когда передо мной появляется нечто белесое, безобразно чешуйчатое с длинным алым, будто бы уже измазанным в моей крови, языком - я боялась.

Я не могла пошевелится, не могла крикнуть, не могла вызвать свою силу, что не раз спасала мне жизнь. Я не могла ничего, и от этого кровь стыла в жилах. А существо подходило все ближе, протягивая ко мне свою отвратительную когтистую лапу. Я пытаюсь зажмурится, пытаюсь не смотреть, пытаюсь найти мысли, с которыми была бы не прочь погибнуть, но и этого сделать я не могу. Все что у меня получается - стоять ровно, словно загипнотизированная овечка, и ждать собственной участи. Когтистая лапа оказывается прямо возле моего лица, касается длинными, черными когтями моего подбородка, а после сжимает его со всей силы, поднимая над землей. Морда демона смотрит настолько плотоядно, что мне кажется, я даже вижу ухмылку на его пасти.

- Маленькая, бедная гриша, - шепчет демон, разнося по темноте шепот змеи. - И что ты сделаешь теперь? - он глухо смеется, приближая меня к себе, не давая ни дернутся, ни давая даже слова сказать, сильнее сжимая мою челюсть. - Пока ты боишься собственной сущности, я всегда буду побеждать...

Он сильнее сжимает челюсть, притягивает меня к себе и открывает пасть с громким ревом.

Я резко сажусь в постели, тяжело дыша, потеряв всякий ориентир и понимание, в какой из реальностей сейчас нахожусь. Был ли то сон и продолжение моей ночной пытки, или же все, что мне приснилось - осталось далеко позади. Этот кошмар повторялся уже несколько дней, после того, как мы с Алиной и Инеж вернулись обратно в малый дворец. Этот кошмар, который мог быть наяву, преследовал меня каждую ночь, после того как я заглянула в глаза демона. И я не могла от него избавится. Не могла избавится от ощущения, что не получись у меня тогда воззвать к своей силы, воззвать к тому, что нам шквальным было непростительно использовать, и мой кошмар был бы настоящей явью. Ведь никто так и не знал, что ждет тех, кого убил демон: просто смерть, или же извечные мучения где-то у него во чреве.

Судорожно дыша, я спускаю ноги с кровати, касаясь холодного пола. Это немного бодрит, но не так сильно, как солнечные лучи, что пробивались сквозь плотно закрытые шторы.  Подойдя к окну, я открываю окно, позволяя себе буквально на мгновение зажмурится от прохладного холодного солнца. Тут было не так много снега, как в Старице, и это не могло меня не радовать. Легкий снег, что припорошил землю, не выглядел глубоким, а значит там, за этими окнами, не было никакой пещеры, демона, что хладным трупом покоился теперь в своей обители. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить свое сердце и дыхание, понимая, что все то что я только что видела - сон. Я жива, Алина и Инеж тоже. А значит я справилась. Все остальное было не так важно.

Отправившись в ванну, я позволяю себе задержаться там чуть дольше, чем обычно, словно пытаюсь смыть с себя остатки ночного кошмара. Я позволяю себе не заплетать волосы в косы, оставляя их волнами обрамлять лицо и доставать до плеч, лишь прячу парочку прядей за ухо, чтобы они совсем мне не мешались. Приведя себя в порядок и надев голубой кафтан, я все же выхожу из своих покоев, сразу же забываясь в делах. Я бегаю по дворцу, решая собственные дела. Ближе к полудню я отправляюсь на площадку, мы частенько там пересекались с Антоном, но в этот день, как и предыдущие, мой старый друг не удосужил ее своим присутствием.
«Что-ж, наверное у него есть более важные дела» - проносится в моей голове.

Ждать его весь день я не могла себе позволить, так что посидев еще пару минут, я убегаю в мастерскую и успеваю помочь там Давиду, и не замечаю, как с раннего утра день неумолимо клонится к вечеру. Как солнце уже начинает заходить, как желудок напоминает мне о том, что нужно бы поесть. Попрощавшись с Давидом до следующего дня, я убираю все свои наработки и отправляюсь обратно, предпочитая идти дорожками, где было мало других гришей. Мне нужно всего ничего, чтобы добраться до столовой. Совсем немного, чтобы быстро перекусить, ведь аппетит ко мне так и не вернулся в полной мере. И все было неплохо, ровно до того момента, как я не подняла голову. и не встретилась взглядом с Антоном. Он только зашел в столовую, но заметив меня, отчего-то развернулся на пятках и пошел прочь.

Слегка нахмурив брови, я извиняюсь перед подругой, которая что-то там щебетала о предстоящих днях, и быстро выхожу за Антоном из столовой, пытаясь его нагнать.

- Антон! - пытаюсь окликнуть друга, но тот даже не реагирует.

Нахмурившись сильнее, я направляюсь прямо в сторону комнаты, которую ему выдали, оказываясь рядом с ней даже чуть раньше [я всегда любила использовать многочисленные коридоры дворца, чтобы сократить путь] Антона. Это даже на мгновение выбивает меня из колеи, но ровно до того момента, пока дверь не открывается за мной снова и в комнате не появляется старый друг. Я резко поворачиваюсь на пятках, встречаясь снова с Антоном взглядом и судорожно выдыхаю. Он все же не иллюзия, а я ведь уже была готова усомнится в здравости своего сознания.

- Я думала мы встретимся сегодня на тренировочной площадке... Ты не пришел. - я смотрю на него внимательным взглядом. - У тебя все хорошо?

Его слова, подобно лезвию ножа, разрезают воздух и сбивают мое еле слышное дыхание. Я хмурю брови, не понимая такой реакции старого друга, не понимая его попытки сбежать и спрятаться от меня, от моего существования и желания наладить то общение, которое когда-то у нас было до войны. Наверное, я была слишком навязчива, наверное, я не имел права лезть в его жизнь, будто бы у меня в его сердце было персональное место. Забавно было думать, что у  сердцебита сердце бьется также, как у других. Забавно было полагать, что после всех их тренировок. там, за дверьми и узкими коридорами, в них оставалось хоть что-то человечное, не чуждое другим.

Но еще смешнее было полагать, что Антон не изменился. Был все тем же мальчиком, которого я когда-то повстречала в этом огромном, для тогдашней меня, дворце. Что его улыбка все еще будет предназначена только мне. Что я имею права требовать от него подобного, не открывая всей своей жизни, не рассказывая ему о том, о чем ему бы следовало знать. И само это понимание больно вонзается куда-то под ребра, мешая сделать вдох. А может, эта боль лишь от того, что я пыталась опередить его, нагнать, поймать за руку, что забыла во время бега как правильно дышать.

- Что?

Вопрос за вместо ответа сам срывается с губ, с судорожным выдохом, возвращая меня в реальность. Я внимательно смотрю на Антона, он кажется раздраженным таким нахальством с моей стороны, хотя раньше, кажется будто сотни лет назад, мы легко нарушали подобный запрет навязанный Дарклингом. Тогда, будто бы в прошлой жизни, мы не боялись наказаний, шли против правил и умели улыбаться. Сейчас же. я буквально кожей ощущала, что он не рад нашей встречи. Не рад, что вернулся обратно. Не рад, что я посмела ворваться в его комнату, без приглашения. А может, это все мои собственные мысли? Быть может я надумывала себе причины, не мысленные ответы, на незаданные вопросы, чтобы хоть как-то оправдать собственное поведение? Глупо. Как же это было глупо.

- При чем тут она?

Я искренне не понимаю, почему он упоминает Тамару, почему из его уст ее имя звучит как очередной кинжал, направленный мне прямо в сердце. Ответь я не так, скажи я не то что он хочет услышать - и этот кинжал вонзится в сердце. Но я не позволяю себе об этом даже думать. Не позволяю  себе показывать хоть малое замешательство, кроме глупых вопросов, что срываются с губ до того, как я успеваю подумать. Тихий вздох снова вырывается с моих губ и я на мгновение прикрываю глаза. Мне нужно перестать паниковать, мне нужно перестать пытаться намотать драму в своих мыслях, ведь все может быть куда проще. Вот только думать рядом с Антоном, особенно с его подобным тяжелым взглядом, мне невыносимо.

Я поправляю невидимые складки на кафтане, и снова смотрю на Антона. Нестерпимо хочется его коснутся, но позволит ли он мне? Вряд ли. Он избегал меня несколько дней, пытался сбежать и сейчас. Вряд ли ему понравятся, что я позволяю себе нарушить границы его личного пространства. Вряд ли ему вообще нравится, что я нахожусь тут и задаю глупые вопросы, вместо ответа.

- Антон, я не понимаю, почему ты... - я хмурю брови и обрываю свои слова на полу слове, когда до меня все же доходит, зачем и почему он упоминает мою жену.

Невольно прикусываю нижнюю губу и снова прикрываю глаза, а в голове проносится лишь одно: «святые...». Я не рассказывала ему о Тамаре. Я не произносила ее имя, когда мы общались с ним; я не упоминала о том, что жената, что у меня кто-то есть, и этот кто-то - не просто шпион, но глава разведсети Николая. Что этот кто-то не просто близкая подруга, но та в кого я была в люблена, кто согревал меня ночами и заставлял улыбаться. Я не рассказывала ему ничего о личной жизни, зачем-то предпочитая прятать этот маленький островок в секрете, будто бы кто-то мог это разрушить. Иронично было, что мы сами это разрушали, но Антону об этом не известно. По крайне мере не от меня.

- Святые... - повторяю я уже вслух, проводя пальцами по волосам, убирая непослушные пряди. - Тамара тут не причем. Я сто раз врывалась в твою комнату, даже когда ты был без трусов, ты забыл? - я вопросительно смотрю на друга. - Я и без нее умею вскрывать замки, если ты об этом. Я хотела поговорить, и если единственный возможный из вариантов заставить тебя говорить, это ворваться в твою комнату - то мне не жаль.

Тихо фыркнув, я качаю головой. Лучшая защита, это нападение, особенно когда не хочешь принимать причину всего происходящего. Я смотрю внимательно на Антона, не прекращая хмурится и едва облизываю губы. Мне так страшно задавать этот вопрос, но не узнай я это, не всковырни я эту болячку, он так и продолжит избегать меня, а после и вовсе уедет обратно на Фьёрду, оставив меня тут, как и в прошлый раз.

- Прошу, не говори, что ты избегал меня из-за нее. Из-за того, что я не рассказала... - мое выражение лица меняется на умоляющее, и я до сих пор не сдвинулась с места.

Я никогда бы не поверила, что моя связь с кем-то, что я позволю себе кого-то полюбить, так сильно сейчас будет выбивать землю из-под ног. И дело было даже не в том, кто это был. А в том, как среагировал на это Антон, заставая меня меня врасплох.

Я должна была рассказать ему. В ту первую встречу, после нашей долгой разлуки. В той беседке, когда мы были скрыты от чужих глаз. Я должна была рассказать ему, что жената, что я не одна, что у меня есть крепкое [пусть и женское] плечо рядом. Что его место, человека на которого я могла рассчитывать в моменты собственного бессилия, было занято. Я должна была отправить ему письмо, в котором громко заявляла: "я влюблена." Я должна была, но не смогла. Не смогла отправить это письмо, как и многие другие, которые до сих пор хранились в моем тайнике в виде старой шкатулки, под полами собственной комнаты. Тамара о них не знала, да и я сама, признаться честно, почти забыла о них. Почти стёрла из своей головы все слова, что адресовывала Антону, все признания юной, глупой гриши, которой когда-то я была. Я почти забыла. Почти.

Сейчас эти слова с новой силой атакуют мой разум, возвышая желание оправдаться. Оправдаться за то, что полюбила другого человека, за то что не убилась, пока искала его, каждый день мирясь с мыслью, что он пал в бессмысленной войне. Наверное, мне тоже стоило погибнуть, сломаться, как ломались остальные. Я должна была остаться один на один со всеми кошмарами, что преследовали меня по ночам и до сих пор не отпускали. Антон давит на чувство вины, забывая о том, что я была для него лишь другом. Всегда была. Скольких его девушек я пережила? Скольких видела в его постели, но делала вид, что не замечаю? Я не говорила ему, не говорила о своей глупой ревности, на которую не имела тогда никакого права. Так какое право он имел сейчас всем своим видом вызывать во мне чувство вины, за то что я повзрослела, за то что пошла дальше, за то что не сказала? Ведь из всего этого, свою вину я могла признать лишь в одном — я не сказала ему о своём статусе, не кричала при первом удобном случае, стараясь отложить этот разговор в далекий ящик, в надежде, что нам никогда не придётся поднимать эту тему, не сейчас, когда на повестке дня были вопросы поважней того вопроса: кто с кем спит.

Неровный, раздражённый выдох срывается с губ и умоляющее выражение моего лица принимает совершенно другой вид. Я чуть вздергиваю носик, приподнимая голову, не свожу взгляда с Антона. Когда-то давно я не могла выдержать его тяжелый взгляд, я отводила глаза, пыталась спрятаться, сейчас же все было иначе. Я смотрела на него внимательно, отмечая закрытую позу, смотря на то как он три минуты не может справится с пуговицами, вызывая во мне желание помочь ему. Но я не двигаюсь. Я не позволяю себе присесть, не позволяю себе вальяжно расположиться в кресле, чтобы быть с ним на равне [глупо, он выше меня настолько, что это ему нужно присаживаться, чтобы удобнее было на меня смотреть]. Нет. Я не двигаюсь с места, позволяя себе лишь тихо хмыкнуть на его слова о ценном воспоминании.

Когда я собиралась ему сказать? Хороший вопрос, ведь письмо с этим известием никуда не делось. Я не выбросила его, как не смогла и отбросить глупую привычку писать в пустоту.
— Когда? — переспрашиваю я, внимательно смотря в глаза Антона. Только бы сердце не забилось быстрее, только бы голос не дрогнул. — Может быть никогда, не думал об этом? Не думал, что я не обязана оправдываться за то, что произошло, пока ты воевал? Как и ты не обязан говорить, сколько женщин побывало в твоей постели.

Я тихо хмыкаю, едва качая головой. Почему-то собственные слова о женщинах в его постели задевают меня сильнее, чем вероятнее заденут его. Почему-то сердце неприятно сжимается от одной только мысли, больно укалывая чувством ревности, на которую я не имела права. Которую я давным-давно изжила из собственного сознания. Видимо не до конца. Видимо появление Антона в моей жизни снова вносило свои коррективы, а я даже не успевала этого заметить.

— Не строй из себя святого, Антон. Ты полон тайн настолько же, насколько у меня секретов.

Я начинаю ему дерзить, хотя и планировал говорить с ним спокойно. Я начинаю защищаться, сама того не понимая, потому что он слишком ловко нажимает на больные точки. И это не удивительно . Он был сердцебитом, он мог заставить говорить любого, и этим любым была сейчас я. От его вопроса , я невольно замираю, теряя дар речи. Вот я была готова обвинить его во всех смертных грехах, а теперь не могла собрать мысли в единую цепь. Его вопрос застаёт меня в расплод, хотя не должен. И это замешательство, мое молчание затягивается на минуту, две, прежде чем я нахожу, что ему ответить.

— Я люблю ее, Антон. — ответ звучит не так, как он хотел услышать, это я понимаю и сама.

Он спрашивает меня о счастье, но я и сама не знаю, счастлива ли я. Что я чувствую именно сейчас, когда вспоминаю о Тамаре ? Что я испытываю, когда вижу ее улыбку? Улыбаюсь ли я на автомате, потому что так принято в обществе, или может быть искренн? Его вопрос выбивает меня из колеи, но я всем своим видом стараюсь сохранять ледяное спокойствие. Я все же расстегиваю верхние пуговицы кафтана, а после и остальные, поправляю подол и сажусь в кресло. Матушка всегда говорила, что в ногах нет правды, а этот разговор не обещал быть легким.

— Мое одиночество или его отсутствие не твоё дело. Как и не дело тех, кто распространяет слухи. — спокойно, возвращая дерзость своему голосу, отвечаю я. Снова хмыкаю, смотря на Антона с толикой напускного разочарования. — Неужели Антон Уваров, что привык проверять информацию, поверил слухам? Заместо того, чтобы спросить у меня, ты предпочёл собирать слухи по углам завистников, желающих увидеть мое падение.

Одна мысль о том, что эти слухи дошли и до Антона неприятно ранят. Сердце начинает биться чуть сильнее, выдавая мое беспокойство, но внешне я не проявляю никаких эмоций, кроме разочарования. Научилась этому за время войны, научилась строить стену, не подпуская к себе никого, не показывая собственную слабость. Только с ним это может не пройти, никогда не проходило.

Война нас разделила. Она развела нас по разным сторонам, руша все то прекрасное, что когда-то было в нашей, в моей, жизни. Она отняла понимание, отняла искренние улыбки и чувство, что ты не одна в этом проклятом мире. Она оставляла за собой лишь боль и трещины, что были похуже Каньона, что когда-то создал «еретик». Она оставляла надрывы, которые не прекращали кровоточить, ломали людей изнутри, оставляя снаружи холодную оболочку. Наверное, со мной было также. Наверное, я зря кичилась ощущению, что я справлялась лучше, чем Сергей и остальные гриши. Наверное, я настолько глубоко закопала себя настоящую, что мне было отвратно даже подумать о том, насколько сильно меня изменила эта война, что была лишена всякого смысла.

Я начала понимать это в полной мере лишь тогда, когда в мою жизнь вернулся Антон. Лишь тогда, когда его тяжелый взгляд, скрещенные на груди руки были обращены ни к кому-то, но только ко мне. Когда его улыбка больше не была такой искренней, такой теплой и «домашней», а слова все больше наполнялись ядом. Он винил меня в том, что я не сказала. Он винил меня в том, что я не открыла «страшную» тайну собственного взросления, хотя была не обязана. Я не обязана была рассказывать ему про Тамару, не обязана была отвечать и на вопрос, насколько сильно меня беспокоило количество женщин в его постели. Не беспокоило, ровно до этого самого момента, ровно до этого самого, совершенно беспощадного, разговора о чувствах, которым не было тут места.

- Что ты, я давно потеряла счет и интерес твоим женщинам, а уж о тех, о которых ты не рассказывал - так подавно. - огрызаюсь достаточно мягко я, тихо хмыкнув себе под нос и закатив глаза.

Удобно устроившись в кресле, я рефлекторно прижимаю голову к высокой спинке сидения и прикрываю глаза. Этот разговор выматывает, хотя по сути он даже еще не начался. Он выматывает потому что я не любила говорить о своих чувствах. Не любила вытаскивать все свои переживания наружу, показывая насколько мне страшно, одиноко, больно. Даже разбитые в кровь коленки, когда ранки неприятно щипали, я проходила без пророненной слезинки, пока за мной не закроется дверь. И это выматывало. Антон хотел правды, хотел получить ответы на свои вопросы, хотел выпотрошить из меня то, что я глубоко зарывала внутри собственного тела, что, кажется, забывал о том, что мы не на допросе. Что я не враг, что я пришла сюда не для ругани, но для того, чтобы расставить точки над «i» и понять, кто мы друг другу.

Его слова об Алине раздражают настолько, что я открываю глаза и чуть ли не порываюсь подняться с удобного кресла. Чуть хмурю брови и сильнее сжимаю челюсть, раздраженно выдыхая воздух. Алина сейчас была не при чем. Алина вообще не имела никакого отношения к нашему разговору, но Антон упорно винил ее во всех смертных грехах. Будто бы статус «святой» сразу делал ее виновной во всех проблемах нашей жизни.

- Прекрати приплетать Алину ко всем своим проблемам, Антон, - через зубы, даже кажется с толикой угрозы, проговариваю я, внимательно смотря на своего друга. Только вот друга ли? - Она не имеет отношения к этому разговору, как и горячо тобой любимый Дарклинг. Или ой, - я касаюсь пальцами, что вечно были холодными, своих губ и слишком наигранно показываю удивления. - Дарклинг тоже был в твоей постели?

Мне даже не жаль, что я говорю об этом. Мне даже не жаль, что я пытаюсь Антона задеть словами, заставить его подняться со своего места, показать себя настоящего. Насколько я помнила, большинство мужчин не любили подобные шутки, они задевали их честь и достоинство. Но ведь сейчас Антон вел себя не лучше. Он спрашивает про Тамару, что была женщиной, не мужчиной. Он ведет себя так, словно будь она мужчиной и ему было бы проще совладать с информацией, под кодовым знаком: «Надя повзрослела». Я достаточно громко хмыкаю, закатывая глаза и тут же снова расслабляюсь в кресле, смотря на Антона чуть прищурено. Он подмечает неверно поданный ему ответ, подмечает что я не хочу отвечать на заданные вопросы и делает какой-то свой, определенный вывод, что начинает раздражать.

Раздражать, потому что стена защиты рушится под его натиском, будто бы могло быть иначе. Будто бы он не сердцебит, а я не какая ни шквальная. Раздражать, потому что он не отступает и ему не достаточно того, что я уже сказала. Это все вызывает лишь одно желание - устроить в его комнате беспорядок, натравить на него ураган, наслать на него молнию, чтобы та привела его в чувство. От одной этой только мысли, сердце делает кульбит с громким «ух», которое вряд ли уйдет от внимания Антона. Пальцы невольно сводит мелкой судорогой, и я перевожу на них взгляд, стараясь выкинуть из головы голос из сна. Прикрыв глаза на мгновение, я считаю до пяти, сжимая пальцы и растирая их о собственные ладони.
Мне хочется не слушать, не слышать Антона. но его слова долетают до моего сознания даже тогда, когда я этого не хочу. Его голос прорывает гул наступающего шепота, сначала эхом, а после все сильнее и сильнее возвращая меня в реальность. Как жаль, что возвращаюсь я в нее исключительно на словах о фальши. Медленно подняв голову, я смотрю уже на поднявшегося Антона, наклоняю голову к плечу, сама того не замечая, что за улыбка появляется на моем лице.

- Фальшиво значит. Что ж, признаю - я не актриса. Но давай поговорим о фальши, мой старый друг, - я поднимаюсь с кресла и делаю шаг к нему навстречу - Ты слишком фальшиво делаешь вид, что тебя не заботит то, с кем я. Хотя тебя это не касается. - еще шаг. - Ты слишком фальшиво делаешь вид, что тебя заботит мое счастье. Хотя счастлива я была лишь тогда, когда не было войны. - и еще один. - Ты слишком фальшиво хочешь, чтобы я ушла. Хотя уже сто раз мог бы выставить меня за дверь. - я подхожу к нему ближе, оставляя расстояние лишь вытянутой руки. - Так что не говори мне о фальши.

Наклоняю голову к плечу, рассматривая Антона. Только сейчас замечаю небольшие синяки под его глазами, напряженно сведенные скулы, и холодные глаза. Он пытается отстранится, или мне только кажется? Он пытается вывести меня на чистую правду, но сам скрывает то, в чем не может признаться. Для этого не нужно было быть сердцебитом, чтобы понять. Для этого достаточно было быть его старым другом, что знал все его уловки еще с раннего детства. И, к несчастью Антона, я была такой. И мне нужно было бы сейчас остановится, сказать что я ухожу, что он может уезжать в свою прекрасную Фьёрду дальше мерзнуть в палатках, но я не предоставлю ему такого удовольствия. Нет. Я начала этот разговор, и я его закончу.

- Хочешь ли знать счастлива ли я? Счастье не имеет никакого смысла, - проговариваю я, смотря на мужчину и бессовестно лгу. Лгу, позволяя сердцу стучать чуть быстрее, потому что любой человек хочет быть искренне счастлив, и я хочу верить в эту ложь. - Хочешь ли знать почему она? Потому что она была рядом, когда я была готова сломаться. Она вытащила меня, и я люблю ее, - едва пожимаю плечами, а после качаю головой. - Ты не в праве злится на меня за это. Не вправе отчитывать, не вправе упрекать. Тебя не было здесь, рядом со мной, слишком долго, Антон. Ты даже сейчас пытаешься сбежать от разговора, так и не ответив на мой единственный вопрос. Так как ты там сказал? Готов честно отвечать - значит отвечай.

Я не свожу с него взгляда, едва улавливая его запах. Но не двигаюсь с места. Я не выпущу Антона из его же комнаты, если придется, но получу ответы, которые мне тоже были необходимы. Необходимы, потому что в моей жизни и так был кавардак, потому что Тамара пропадала на заданиях и я сама пыталась разобраться в собственных чувствах к ней. И поведение Антона не добавляло ясности в происходящее.

Отредактировано Nadia Zhabin (2021-06-04 10:43:23)

Мне стоило бы остановится. Мне стоило бы перестать дергать большого льва за усы, требуя ответы на собственные вопросы, к которым Антон даже не имел никакого отношения. Мне следовало бы встать с кресла и уйти, не подходить к нему, а оставить его в одиночестве со шлейфом моих духов. Но я подхожу ближе, провоцирую, играю. Я требую ответов, в надежде что он даст мне их. Что он разложит все по полочкам, объяснит, почему мое сердце так безумно начинает стучать каждый раз. Почему я так боюсь, почему руки предательски мерзнут, хотя в его комнате нечем дышать. Пока он говорит о моих попытках уверовать его в своей любви к Тамаре, я чувствую как задыхаюсь. Чувствую, как хочется расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, жадно хватая губами воздух. Как хочется кричать, о том, какой же на самом деле он болван и что я...

А что я? Люблю его? Позволила себе упасть в воспоминания о прошлых чувствах, о которых не смела признаться никому, кроме скомканной и брошенной в огонь бумаги? Что его появление в моей жизни устроило бардак внутри меня, и все чего мне хочется сейчас - это исчезнуть, испарится, подобно теням Дарклинга? Смешно. С каждым новым подобным вопросом, я путалась в себе все сильнее, подобно птице попавшей в сети паутины огромного, доисторического паука. И этим пауком был Антон. Его глаза гипнотизировали, его ровное, с первого взгляда, дыхание нервировало больше, чем духота в его комнате. Каждое его движение, каждое его слово злило меня все больше, и мысль о том, чтобы прижать его к стене собственным даром уже не выглядели так безобидно, как казалось на первый взгляд.

- Ты не спрашиваешь, но твой вопрос это подразумевает, - спокойно замечаю я, позволяя уголкам губ приподняться, беря себя в руки и сдерживая раздражение. - Я не пытаюсь тебя убедить, хотя бы потому что ты не слышишь меня.

Слышит. Слышит мою ложь самой себе же, которую я принимаю за чистую монету. Которую, как мне кажется, должны принимать и остальные. Никто не должен видеть моих сомнений, никто не должен распускать слухи, что были лишь подтверждены в нашей с Тамарой комнате. Никто не должен знать, что в той, с виду, идеальной паре была трещина, которую я сама когда-то нанесла, собственными сомнениями. Я лгала, пыталась верить в то, что говорю, а Антон совершенно не помогал. Он молча наблюдал за моими движениями, молча соглашался [или мне только казалось?] с моими словами. В какой-то момент мне даже хотелось спросить, слушает ли он меня. Но я не успела.

Его горячие руки, подобно огню, касаются моего локтя, чем обжигает кожу даже под кафтаном. Он ловко, без особой силы притягивает к себе и касается пальцами моих щек, отчего я теряю дар речи. Всего секунду назад я была готова дальше атаковать его словами, доказывать то, что ему совершенно было не интересно, а сейчас не могла и слова выдавить из себя. Я даже не сразу понимаю, как его лицо оказывается напротив моего, как его губы касаются моих, а сам мужчина прижимает меня к себе, да так, что я не могу пошевелится. Его поцелуй обжигает губы, заставляет сердце сделать кульбит и остановится. Остановится на секунду, которая кажется мне вечностью. Остановится на секунду, которой достаточно, чтобы все мои заявления посыпались прахом, подобно хрустальной крошке от только что разбитого дорогого бокала. Я широко распахиваю глаза, пытаюсь отстранить его от себя, но хватка Антона не дает мне и пальцем пошевелить. И я поддаюсь...

Я ломаюсь, позволяя потаенным чувствам взять верх, позволяя едва протиснуть руки между нами, но только чтобы сильнее схватить его за кафтан и притянуть к себе, отвечая на поцелуй, о котором пожалею совсем скоро. Эта минутная слабость разрушает все, что я так хотела защитить, огородить от окружающего меня мира. Эта минутная слабость стоит моей уверенности в любви к Тамаре, но мысль о ней возвращает меня обратно. Я отпускаю кафтан Антона, опуская руки, но не отстраняясь от его губ. Позволяю себе укусить его, чтобы в следующий момент, сложить быстро печать и оттолкнуть мужчину от себя, не сильно, лишь чтобы тот отпустил меня. И тут же позволяю звуку звонкой пощечины заполнить комнату друга.

- Не смей. - голос дрожит, руку прижгло от пощечины, но я не свожу неуверенного [куда только подевалась вся моя уверенность до этого?] взгляда с Антона. - Не смей поступать со мной, как поступал с другими... Я не одна...

Я обрываю фразу на полуслове. Не одна что? Не одна из тех кого когда-то также соблазнил Антон? Я ведь видела, я знала,  как он действовал и всегда злилась на тех, потому что это была не я. Глупая детская влюбленность и сейчас отзывалась в моем сердце слишком яро, чтобы я могла сопротивляться. Глупая детская влюбленность, о которой Антон никогда не подозревал и вряд ли поймет сейчас. Поймет, насколько сильно он был мне дорог, насколько сильно я ревновала его, но никогда этого не показывала. Сейчас он ведет себя подобно эгоисту, но от этого не становится легче. Это не отрезвляет мой разум. Не отрезвляет разум и попытки думать о Тамаре, что слишком часто пропадала на заданиях, оставляя меня одну. Не отрезвляют мысли и о том, что я говорила ей о верности, обещала быть рядом. Вместо этого, где-то внутри появляется червяк сомнений, что потихоньку сжирает все адекватные решения, что подобно демону из подземелья шепчет мне лишь об одном. Я ведь видела его, но не предала тогда этому значения.

И мне стоило бы уйти, мне стоило бы громко хлопнуть дверью, но вместо этого я поддаюсь голосу, шипящему внутри, и подхожу к нему, чтобы в следующую секунду притянуть за ворот кафтана и впиться в его губы далеко не таким невинным поцелуем, как сделал это Антон. Я запускаю пальцы в его волосы, заставляя мужчину наклониться ко мне чуть сильнее. Эта слабость, этот порыв, будет стоить мне кучей неловких моментов в последующем. Но сейчас для меня это было неважно. Маленькая Надя внутри радуется, что некогда ее детская мечта сбывается, пока другая часть меня пытается достучаться до здравости мыслей. Как жаль, что здравость мыслей сегодня была недоступна. Не в эту секунду, пока мое сердце бьется подобно ритму барабанов, пока внутри все приятно сжимается от наслаждения простым поцелуем.

Я не реагирую на его слова. Пропускаю их мимо ушей, не заостряя внимания на колкостях, не даю ему и шанса сбить мою уверенность в собственных действиях. Уверенность. Кажется, я придумала ее сама, желая выплеснуть на Антона все то, что копилось годами. Все то, что хранилось в самом потаенном месте в моем сердце. Я любила его. Той самой детской влюбленностью, которая проходит или незаметно, или оставляя в сердце шрамы. Моя влюбленность оставляла шрамы. Мои надежды, что были разрушены несколько лет назад, осколками впивались в то, что принято называть девичеством, впивались в то, что я нежно хранила, оберегала от других.
Я любила его, когда он был рядом, любила, когда он был в был в холодных снегах Фьёрды. Я думала о нем каждый божий день, хотя того не желала. Я шла вперед, не оглядываясь, но не отпускала его. Хранила те воспоминания о днях, что мы проводили вместе. нарушая законы Дарклинга; о тех моментах, что принадлежали только нам двоим; о тех минутах, о тех взглядах что ловила на себе; о тех девушках, что всего его окружали. Я любила его все это время, но заставляла себя забыть об этом чувстве. Заставляла себя поверить в собственную вернуть Тамаре, заставляла себя идти дальше, называя все то, что хранилось в самом далеком уголке моего сердца - ребячеством, которое я давно переросла.

Я выросла, но что было с этого? Что было с этого, если ему стоило появится на пороге Малого дворца, чтобы мое сердце забилось сильнее, так, как раньше никогда не стучало? Что было с этого, если я искала с ним встречи и меня беспокоило то, как он избегал меня последние дни? Что было с этого, если сейчас я прижимала его к себе, целуя напористо, так, как не целовала никого другого. Его запах, его сильные руки на моей талии, заставляли внутри бабочек трепыхаться. Я прижималась к нему всем телом, и его руки на моей талии, не давали мне сбежать. Не то чтобы я пыталась, не то чтобы я  не поддавалась собственным мыслям о том дне, когда его не было рядом. Но я не пыталась сбежать от него так, как пыталась тогда сбежать от двух солдат.

Воспоминания о том вечере сами по себе возникают в моей голове, отчего я невольно сильнее вжимаюсь в стену, к которой он меня прижимает. Его движения мягкие, не такие как у тех солдат. Его прикосновения горячие, обжигающие, но  он не делает мне больно, отчего я оттаиваю, отчего я отзываюсь в его руках, не пытаясь контролировать бешеный стук моего сердца. Пока он справляется с пуговицами моего кафтана, пока его ладонь накрывает мою грудь, я нетерпеливо справляюсь с его пуговицами, резко, не отрываясь от его губ, сбрасываю с него кафтан. Позволяю себе оторваться от его губ лишь на секунду. Лишь для того чтобы сделать вдох, что отзывается стоном. И мне плевать. будет ли нас кто слышать за дверьми его спальни. Видел ли кто как я входила сюда. Мне плевать, что потом мне будет стыдно. Что я сбегу, что я спрячусь от него, что буду потом уверять - все это ошибка  и не более.
Сейчас мне было плевать на все, что происходило вокруг. Кроме него. Кроме его горячего дыхания, кроме того, что я теряла контроль над собой, позволяя себе быть настоящей. Быть той, какой я была до его отъезда. Быть той, какой я была до того, как после одного из балов была лишена девственности не по собственной воле. Но ему об этом сейчас знать не стоит.

Расстегнув его рубаху, останавливаю себя лишь на секунду, касаясь пальцами его щек и губ. Мне хочется запомнить этот момент, не для того чтобы корить себя за свершенное предательство жены. Нет. Но для того, чтобы это стало еще одним моментом, которое я сохраню в собственной памяти, в собственном тайнике под ключом. Я чувствую каждую его частичку, от его волос, до кончиков пальцев, и то, как я прикасаюсь к нему, заставляет меня забыть обо всем. О всех наших ссорах, о всех нашей недосказанности. О всех тех, кто когда-то был с ним, кому он когда-то принадлежал. Я опускаю руки ниже, забираясь пальцами под его рубах и снова целую, но в этот раз медленней, чувственней, заставляя его не торопиться, заставляя его прочувствовать весь этот момент. Ведь в отличии от него, я могу лишь чувствовать его сердцебиение, положив руку ему на грудь.

В какой-то момент мне кажется, что я становлюсь даже серьезной. Я не хочу говорить ему громких слов, нет, не в этот раз. Я не имею на это права. Вместо этого я лишь прищуриваю глаза, позволяя себе опустить руку ниже, коснувшись полосы над его штанами, подцепить ремень [форма у первой армии все же была удобна, как ни крути], чтобы расслабить пояс, а после снова потянуться к его губам. Но я не целую его, замирая в миллиметре от них.

- Хочешь большего? - я шепчу с легкой хрипотцой, улыбаясь, риторический вопрос, но лишь для того чтобы отвлечь его на мгновение. Уж я останавливаться была не намерена.
Поэтому вместо того чтобы дать ему ответить, я снова целую его, прижимаясь сильнее.

Это было странно: пытаться осознать, что некогда твои мечты становятся явью. Что некогда то, что ты когда-то себе представляла перед сном, держа в тайне от всех - сейчас происходило взаправду. Его прикосновения, его смех, которые были предназначены мне одной, буквально сводили с ума. Буквально лишали всякого самоконтроля, которым я так славилась во Дворце. Разумная, тихая, умная Надя Жабина, сейчас совершенно точно не была такой, какой привыкли видеть ее все остальные. Тут, наедине с Антоном, я могла позволить себе быть той, какой была всегда рядом с ним: смелой, решительной, немного наглой. Тут, наедине с ним, мне нечего было стесняться и бояться, хотя бы потому что этот миг, эта самая секунда принадлежала только нам двоим. Только он и я, и больше никого не было на целом белом свете.

С каждым новым прикосновением мужчины, я забывала о том, что такое стыд. Забывала о том, что я была далеко не свободна, позволяя себе поддаться чарам, о которых, святые, была готова поклясться - забыла уже как несколько лет. С каждым новым поцелуем, я чувствовала, как внутри все сжимается в приятной истоме, отчего мой вздох был рванным, отчего мое дыхание сбивалось раз за разом, а пульс учащался с завидной скоростью. Я не сопротивляюсь Антону, когда тот берет меня за руку, уводя от стены. Я благодарна. Благодарна за то, что он дает шанс отдышаться, что он дает мне шанс взять себя в руки и не вести себя, как дикарка, ведь такой я не была. Даже то, что последнее время с Тамарой было не все гладко, не должно было проявляться в этот сокровенный, для нас обоих, момент. Я благодарна ему, что он не оставляет простора для мысли о быстром сексе возле стены, что он остается тем благородным рыцарем, которым я всегда его представляла. Его хитрая улыбка отзывается во мне улыбкой. Медленно облизнув губы, я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки от мужчины, и чуть щурю взгляд.
- Показать значит?

Я прикусываю язык, нарочито так, чтобы он видел. Антон прекрасно знал подобный жест, что я позволяла себе показывать только при нем: в моей голове зреет план, и он ему может не понравится. Позволив ему выдернуть рубаху из-за моего пояса, я аккуратно убираю его руки и делаю пару шагов назад. Если он хочет посмотреть - я предоставлю ему такую возможность. Но он будет смотреть, без возможности дотронуться, ровно до того мгновения, пока не потеряет контроль. Пока его дыхание не станет снова сбивчивым, пока он не осознает до конца - всем этим он мог обладать еще несколько лет назад, если бы не уехал во Фьёрду, если бы не менял меня на каких-то других гришей, с чьей красотой, пожалуй,  я сейчас вполне могла посоревноваться.

Аккуратно расстегивая пуговицы брюк, я не свожу взгляда с Антона, ловя каждое изменение в его взгляде. И я не могу не признаться в том, что то как он смотрит на меня, заводило еще сильней. То, с каким желанием, то с какой нежностью во взгляде, я ощущала себя единственной. Не важно, будет это лишь раз, повторится ли позже, сейчас я была эпицентром его внимания и это льстило. Легкое шуршание одежды, и я открываю Антону взор на свои ноги. Где-то были легкие синяки, что свидетельствовали о долгих тренировках и собственной неуклюжести, подтянутые и длинные. И пока он рассматривает их, я медленно расстегиваю рубашку. что с таким же шелестом отправляется вслед за штанами.

Я делаю все нарочито медленно, ловя себя на мысли, что не чувствую страха. Стоя тут,  в его покоях, в одном нижнем белье из трусиков и корсета, я не чувствовала страха, не вспоминала первый опыт, не думала о том. чем это может обернуться. Более того. пожалуй сейчас я в принципе ни о чем не думала, кроме того, чтобы снова ощутить его горячие ладони на своем теле. От одной этой мысли улыбка касается губ, а я прикусываю на мгновение губу, делая к нему шаг. Всего несколько мгновений назад, я не хотела чтобы он дотрагивался, хотела его подразнить, а сейчас сама уже подхожу к нему.
- Быть твоей, такой какая я есть, - тихо повторяю его слова, - При одном лишь условии: ты будешь настоящим со мной. - я касаюсь его подбородка лишь на мгновение, чтобы в следующую секунду стянуть с него рубаху и откинуть ее в сторону. Провожу пальцами по его мощной груди и поворачиваюсь к нему спиной, тихо прося: - Поможешь?

Носить корсеты было не сложно, куда сложнее было их развязывать и завязывать. Но моя просьба - это лишь предложение не останавливаться. Это лишь предложение прикоснуться ко мне не через ткань и форму. Это лишь предложение насладиться моментом, которое, я надеюсь, он не упустит.

Мягкие прикосновения обжигают нежную кожу, что не успела огрубеть за все прошедшие годы. Я не была для этого на войне, в прямом смысле этого слова, предпочитая вести свой бой из крепости, которая теперь все чаще и чаще напоминала тюрьму. Его прикосновения - невесомы, мягки, будто он вовсе не касается моей кожи, а держит пальцы на расстоянии в миллиметр, заставляя воздух наэлектризоваться еще сильнее. Его прикосновения подобно перу, что медленно опускается вниз, отзываясь в моем сердце приятной истомой. Но при этом, я не слышу его. Не слышу стука своего сердца, концентрируя внимания на горячем дыхании Антона, на том, как он смотрит на меня, как блестят его глаза.
Он не торопится, предпочитая растянуть это мгновение, растянуть удовольствие, узнать меня лучше, касаясь изгибов моего тела, изучая их. А я не сопротивляюсь. Не сопротивляюсь его чертову обаянию, что сводит с ума. Не сопротивляюсь прикосновениям, предпочитая прижаться к его груди спиной, чувствуя стук сердца мужчины, которого любила всю свою сознательную жизнь, но боялась в этом признаться.

Боялась признаться не только ему, но себе. Ведь было куда проще загнать это чувство глубоко в сердце, не давая ей возможности выбраться наружу, не давая себе слабину, уверяя себя изо дня в день, что ничего не значу для него. Что для него - я всего лишь друг, надоедливый прилипчивый лист, который любил мешать ему в самых пикантных моментах. Я любила его детской любовью, не замечая как это чувство перерастало во что-то более серьезное. Во что-то, с чем мне было все труднее совладать; во что-то, что я пыталась найти в совершенно другом человеке. И я злилась на него. Злилась. что Антон уехал служить в армию; злилась на то, что он не писал мне письма, хотя сама была не лучше, предпочитая прятать написанное в тайник, вместо того чтобы отправлять их адресату.
Ведь сделай я это раньше, быть может не было бы и Тамары. Сделай я это раньше, быть может, все случилось бы раньше и сейчас было бы легче дышать.

Ладони приятно начинает покалывать, когда его ладонь накрывает мою грудь, заставляя меня выгнуться в его руках и тихо простонать. Я позволяю Антону изучать мое тело, тянуть удовольствие, дразнить меня, хотя сама бы уже уложила его на лопатки, поддаваясь желанию. Терпеливость никогда не была одной из главных моих черт, хотя последнее время я хорошо в этом натренировалась. Чуть наклонив голову, я открываю ему доступ к своей шее, шумно выдыхая от его поцелуев и закусываю губу, чтобы не простонать еще громче. Я не знаю, что будет дальше, не знаю, куда приведет мое решение поддаться желанию быть с ним в эту самую минуту, но  лишь хочу, чтобы он никогда не останавливался и не давал мне забыть, кто я есть на самом деле. Это было забавно, хотя бы просто потому, что с Антоном мне не удавалось притворяться, не удавалось быть кем-то другим.
С ним, я могла дышать полной грудью, и даже в этот самый момент, когда его разгоряченный торс касается моей спины - это не было помехой.

- Антон... - мой голос звучит немного протестующе, когда его пальцы оказываются под тонкой тканью, лаская мое тело.
Руки сами тянутся, чтобы остановить его, а разум начинает протестовать. Где-то там на задворках сознания, умная и разумная Надя пытается докричаться до самой себя, что мне нужно остановиться. Что меня будут искать, что Тамара может обо всем узнать, что моя жизнь полетит к чертям, и все только из-за безумно голубых глаз, что похожи на два осколка прекрасного сапфира. Она кричит, но я игнорирую ее, прижимаясь к мужчине сильнее, запуская пальцы в его волосы, сжимая их где-то на затылке. Повернув голову, я требовательно целую его в губы, тихо мыча от удовольствия.

Воздуха становится все меньше, а гул сердца затмевает весь рассудок, заставляя меня стать посмелей. Аккуратно все же убрав его руку, я ловко поворачиваюсь в его руках, обнимая Антона за шею. и не перестаю целовать. Маленькими шагами подталкиваю его кровати, заставляя упасть на лопатки. Корсет отправляется к остальной одежде, а я оказываюсь сверху мужчины, мягко целуя его губы, опускаясь ниже к шее, ключицам. Дразню, касаясь грудью его торса. Дразню, отбирая пальму первенства, зная, что в конечном счете с удовольствием ему поддамся.
Ему одному.
И мне плевать что будет дальше, как сильно я буду страдать, как сильно буду чувствовать неловкость. Сейчас Антон был полностью моим, настолько что я могла запустить руку под его брюки и тонкую ткань отделяющую его от меня. Настолько, что теперь пришло его время наслаждаться, сопротивляться желанию покончить с этой игрой.

Мне нравится, как он затаивает дыхание в ожидании дальнейшего моего шага. Мне нравится, как сердце моего [пусть и на это мгновение принадлежащее только мне] пропускает удар за ударом, и мне не нужно быть похожим на него, чтобы услышать это. Мне нравится думать, что Антон не использует на мне свою очаровательность, которой славятся все сердцебиты, что все то, что происходило между нами в этот самый миг - исключительно добрая воля и собственное желание. Мне нравится... Мне нравится касаться его тела, оно совершенно не такое, как я представляла себе когда-то. Его кожа отзывается на прикосновения, покрываясь мурашками, а руки мужчины сильнее стискивают простынь. Вены на его руках вздуваются, заставляя меня на мгновение замереть. Где-то в голове проскальзывает надежда, что он не заметил этого. Не заметил, как завороженно я смотрю на жилистые руки, на выпирающие вены, как прикусываю губу, выдавая с потрохами свою маленькую слабость.

Я не уверена наверняка, откуда эта слабость пошла. То ли из детства, когда я была еще совсем мала и не отдавала себе отчет во многих действиях, лепеча что-то на неизвестном никому, кроме матерей, языке. То ли она пошла позже, когда я начала взрослеть вдали от Антона. Но факт оставался фактом, помимо красивых глаз в которых можно было практически утонуть, Антон собрал бинго, если не полный карт-бланш, из моих слабостей. И я совершенно точно не желаю этому сопротивляться.

Касаясь губами его тела, аккуратно лаская его под штанами, в которых ему стало определенно тесно, я забываю о том, что такое стеснение. Я забываю о том, кто такая правильная Надя, верная Надя, если не святая, так точно не порочная. Рядом с ним, слушая его тихие стоны вперемешку с шумными выдахами, я забываю обо всем на свете, запирая совесть и мысли в далекий ящик, до завтрашнего утра. Я завтра буду думать о том, что совершила. Я завтра буду пытаться найти оправдание всему тому, что происходит в эту самую секунду. Завтра, хотя бы потому что сейчас я хочу позволить себе ощутить тепло. Я хочу позволить себе почувствовать себя желанной, и именно поэтому то, как Антон перехватывает мою руку, мягко сжимая запястье и заставляя прекратить его дразнить, вызывает во мне желание бунтовать.

- Так не честно, - оказываясь на спине, я нарочито невинно выпячиваю нижнюю губу, но лишь на мгновение, чтобы сладко улыбнуться. Улыбнуться и тихо простонать, выгибаясь в пояснице навстречу его губам. Не замечая как тот снимает одежду, да и по правде говоря не особо обращая на это внимание, я не перестаю улыбаться, когда он нависает надо мной. Аккуратно касаюсь пальцами его щеки, губ, смотря на него, наверное, даже слишком серьезно. - Какой уверенный сердцебит...

Голос хрипит, и хрип переходит в тихий стон, обхватывая его ногами, я невольно поддаюсь вперед. Он не торопится, за что я, пожалуй, очень ему благодарна. Я прикрываю на мгновение глаза, позволяя себе прислушаться к ощущением. прислушаться к дрожи, что отзывается в моем теле каждым новым движением Антона, и выгибаюсь ему навстречу. Открыв глаза и встретившись взглядом с Антоном, я буквально ощущаю, как мое сердце пропускает удар за ударом. Кто бы мог подумать, что мы придем к этому сегодня. Кто бы мог подумать, что ссора, на почве ревности [но ревности ли на самом деле?], приведет к тому, что я буду лежать в его кровати, поддаваясь каждому движению тому, о ком запрещала себе думать. Приведет к тому, что я буду дрожать в его руках, но не от страха, не от холода, а от желания, что вырываются из моей груди глухим стоном. Чуть подтолкнув его бедрами, я снова выгибаюсь ему навстречу, целуя его и прикусывая его губу, обвиваю руками шею. Хочу быть ближе. Настолько, чтобы между нами не оставалось и миллиметра свободного пространства.
Хочу ловить каждый его вздох, каждую капельку пота.
Хочу чтобы он был только моим, и плевать что будет после. Сейчас, в эту самую секунду, я позволяю раскрыться себе полностью, не стесняясь отвечать на каждое движение. Быть его без зазрения совести, быть его без остатка.