набираю скорость — начинаю думать
деньги или приз, а? деньги или приз?

Сейчас все её шмотки с лёгкостью влезают в один чемодан; когда она уезжала из дома, чемоданов было три, и все plus-size. Привычка жить на широкую ногу не оправдала себя без папкиного кошелька: они с Садко начали продавать её вещи, конечно, не сразу, но очень быстро к тому пристрастились, особенно когда дело дошло до ювелирки. Верить в гениальность своего мужчины - значит жертвовать своими интересами (а иногда и нажитым в ушедшие золотые годы); сначала Чернава воспринимала это как должное и даже умудрялась кичиться перед подружками со словами: «А вы представляете, а вот мой!»; потом сомнения начали грызть со спины, подсказывая неугодную истину.

Чернава, складывая выглаженные рубашечки одна на одну, разумеется, плачет: громко всхлипывает, вытирает хлюпающий нос оборотной стороной руки, смаргивает бесконечные слёзы. Можно было и не плакать, конечно, но вы же знаете, как это происходит: начинаешь думать - и ка-а-ак заводишься. Чернава толком и не знает, по чём так рыдает; в голове крутится что-то неясное из разряда: «А вот он!.. А вот я!.. А вот если бы!..», но дальше ощущений эти невымолвленные - пока! - крики не идут. Чернава копит раздражаение, смакует своё страдание, готовится к представлению: вот когда он придёт, слова сами сольются в поток и будут звучать как надо, то есть театрально, с надрывом, прямо как на сцене областного ДК, где актёры непременно переигрывают в постановке какой-нибудь классической трагедии.

Мама сначала сомневалась, но теперь говорит открыто: «Доченька, уходи от него, он из тебя все соки выпьет»; Чернава, конечно, выслушивает эти опусы из уважения к старшим, но в душе бесится, потому что считает, что может разобраться сама. Она и разбирается: когда Садко приходит домой с новостью об очередной неудаче, она засыпает перцем ему щи, добавляет соль в чай вместо сахара - целых две ложки, как он, родненький, любит; когда Садко приносит домой толстую пачку денег и бросает её на кухонный стол - купи, мол, что хочешь, дорогая, мы теперь богатые, - делает потом всё, чего муженёк пожелает (даже в сексе, более того, даже отпускает его на неясные полуночные тусовки с невыясненным количеством левых тёлок).

Сегодня вот, правда, что-то переклинило (ну потому что жрать уже совершенно не фигурально нечего, а он всё шляется где-то непонятно где). Чернава думает, что было бы неплохо уехать обратно к родителям, за просмотром телевизора: по Первому после обеда по будням всегда идёт «Мужское и женское», обычно такое дерьмо она не смотрит, но в этот раз Юлия Барановская как-то особенно слезливо выносила мозг очередной гостье, рассказывая в который раз, какой Аршавин мудак и как несправедливо он поступил с ней, матерью его целых трёх - трёх! - детей. Чернава думает: «Господи Боже, а если у нас тоже будут дети, то что тогда? Моих серёжек на всех не хватит!». Внезапный уход из дому кажется при такой риторике совершенно логичным действием.

Когда в прихожей хлопает дверь - живут они, кстати, тоже в её, по факту, квартире, потому что жилплощадь на Ленинском проспекте досталась им после смерти её тётки, а до этого они ютились по съёмным хатам, - Чернава на пару секунд закрывает глаза. Входит в образ. Джинсы, склянки с косметикой, кофточки и платья начинают залетать в чемодан куда быстрее, чем раньше, потому что сейчас нужно было продемонстрировать недюжую истовость своих намерений.

Проходит минута - Чернава не слышит ничего, кроме шарканья по полу в прихожей. Если так пойдёт дело, он даже и не заметит, какая драма тут происходит.

- Знаешь, что? - голос слишком рано начинает повизгивать, - это не может так больше продолжаться! Я ухожу, тебе ясно?!

Заявление звучит как-то обрубленно, недостаточно экспрессивно. В голове Чернава представляла себе этот разговор совсем не так: начиная, конечно, с того, что отнюдь не она его в принципе заводит, и заканчивая тем, что действие шло при репетиции сценария как-то более складно. Чернава думает, что неплохо было бы распространить свои тезисы.

- Ты не даёшь мне дышать свободно, понимаешь? Каждый вечер я засыпаю с мыслью о том, что завтра непременно будет хуже, чем сегодня. Я не вижу впереди ничего хорошего. С каждым днём всё хуже и хуже. Поэтому я ухожу к маме. Может, если я перестану тебе готовить, ты наконец задумаешься о том, что продукты и еда стоят денег, которые необходимо зарабатывать.

Вот, теперь куда убедительнее. Мысленно Чернава хвалит себя за сказанную колкость (раздача по фактам, так сказать), на деле же лишь очередной раз всхлипывает и начинает укладывать в чемодан обувь.
[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Отредактировано Perseus (2021-05-08 23:50:05)

Быть замужем за музыкантом - значит быть его вдохновением (а то ведь свято место пусто не бывает); Чернава подходит к задаче с дотошностью отличницы (в школе ею была, в институте тоже пыталась, но на втором курсе вылетела, потому что спуталась с этим - и понеслось) и предлагает Садко широкий спектр услуг: раз - Чернаву можно вожделеть, страстно желать (и беззастенчиво трахать, когда захочется), два - Чернаве можно раболепно поклоняться, будто древней богине, вознося ей дары (посвящая стихи, сочиняя в её честь песни), три - Чернаву можно любить так, как о том мечтает каждая русская женщина (сильно, один раз и на всю жизнь). Других вариантов Чернава не предлагает, потому что другие варианты означали бы слишком большую жертву с её стороны, а она ведь уже и так отдала всё, что можно - посвятила себя его творчеству, не оставив и минутки для себя любимой.

Как-то по «Культуре» показывали документальный фильм про Льва Толстого («Культуру» она весьма уважает, потому что училась в своё время, разумеется, на искусствоведа), рассказывали о нелёгкой судьбе его женушки. Просмотр выпал на период её подобострастного обожания собственного мужа (Садко совсем недавно тогда купил ей дорогущий кулинарный комбайн, чтобы она могла печь свою шарлотку сколько угодно, а через день принёс то самое платье, о котором она прожужжала ему все уши): Чернава решила, что вот так вот и надо - превратиться в рабыню, терпеть что угодно, потому что его талант - выше всего существующего, а её любовь - сильнее любой иной. Во время очередного скандала, впрочем, такие измышления кажутся бредом больной лошади; вспоминая о том, что «она вообще-то положила свою жизнь на алтарь его музыкального гения» (последнее, конечно, говорится с издёвкой), Чернава заводится ещё сильнее, и театральные взмахи руками и заламывания локтей уже не выглядят так натужно. В истинном гневе, в конце концов, она как рыба в воде.

Слова Садко - едкие и злые - задевают так же сильно, как будто этот раз - первый. Чернава надувает губы, сжимает веки - слёзы брызжут из глаз от усилия, потом вновь текут по проторенным дорожкам на раскрасневшихся щеках, - складывает пальцы в кулаки и топает ножкой. Выглядит всё, разумеется, нелепо, но она по-другому не может, потому что если не бить пяткой пол, то можно случайно - или нет - хлестануть Садко по щеке или даже вмазать кулаком куда-то то ли в глаз, то ли в нос (конечно же, не попасть, а потом схлопотать что-то в ответ). До кульминации театрального детства было ещё далеко, поэтому карты на стол нужно выкладывать в порядке их возрастания.

Его пренебрежение столь тщательно организованной подготовкой звучит даже обиднее слов про родительские деньги, потому что последнее правда, а первое - нет; в эту секунду Чернава абсолютно точно уверена, что уйти собиралась уже давно, ведь в собственные выдумки всегда могла уверовать с простотой ни с чем не сравнимой (на её умении убеждать себя в чём-то сказочном весь их брак, должно быть, и держался, ибо вера в светлое будущее была её излюбленным мотивом для неоправданных мечтаний). Чернава щурит глаза, громко дышит, вскидывает голову - чёрная грива волос, прямо как в фильме, вскидывается дугой и падает на гордо расправленные плечи. Бить, похоже, всё же придётся, но лучше оттянуть момент до конца.

- Да как ты со мной разговариваешь?! - в ход идёт любимое и лелеемое. Чернава всем рассказывает о своей гордости, которую ничем не попрать, а потом вечерами выслушивает от Садко что-то подобное. Явное противоречие никогда её не смущало, потому сейчас ничто не мешает привычным способом подлить масла в огонь.

- А вот и собираюсь, вон, смотри, - указывает рукой на так удобно открытые двери пустующего шкафа-купе (это уже правда неспециально), - и вообще, я заказываю такси, так что встань с моих вещей, будь добр.

Достаёт из кармана телефон, демонстративно открывает Яндекс.Go и начинает вбивать адрес родительского дома по буквам (хотя он был и так среди избранных).

- Да и вообще, что ты так взъелся-то, тебе без меня свободнее будет, никто не будет устраивать тебе концертов, - последнее слово произносит, растягивая, любовно перекатывая на языке, изображая невиданную щедрость, - никто не будет выносить тебе мозг, зудеть над ухом. Сможешь писать свои песенки с утра до ночи. Не жизнь, а сказка!

Чернава ударом довольна; экспозиция пройдена (на 7 из 10), время перейти к развитию действия.
[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Отредактировано Perseus (2021-05-09 01:52:09)

Когда Чернава выбирала себе мужика - а выбирать было из кого, уж поверьте, - она вопреки маменькиным заветам руководствовалась не запасом денег, не потенциальным влиянием, не смазливостью личика и даже не качеством секса. Она ждала лишь того, чтобы её от него ебашило: ну вот знаете, чтоб коленки тряслись, как у школьницы, чтоб спирало дыхание, чтобы всегда хотелось ещё и ещё. И с Садко так было, при том с самого начала: его вечно хотелось то придушить, то прибить, то замучить, причём всегда по разным причинам (либо «да не доставайся же ты никому», либо «да когда ж ты сдохнешь уже, урод проклятый»).

Сегодня Садко хотелось прибить, потому что она устала; но не просто прибить, а предварительно ещё и помучить, чтобы он понял, наконец, как тяжка её ноша и как давно, чёрт подери, она на грани.

Его «сладкая» режет ухо количеством яда; Чернаву аж пробирает дрожь, когда она это слышит. Телефон с так и не заказанным такси летит в сторону кровати, попав, разумеется, предварительно в стену: с глухим ударом шлёпается на постель где-то позади Садко.

- А вот и поеду, ясно тебе? Что ты мне сделаешь, остановишь меня что ли, - глаза закатывает, руки в боки, мысок правой ноги выставлен вперёд и ритмично стучит об протёртый паркет. - И не смей называть меня сладкой, понял меня? Я тебе уже давно не сладкая, сладкие твои девочки на рецепшене в твоём сраном музыкальном агенстве, или как это называется.

Как-то раз - вскоре после того, как его туда приняли - Садко привёл в лейбл Чернаву. В целом, ей даже понравилось, если не считать количество барышень вида среднего пошиба эскорта, без дела слонявшихся туда-сюда. Садко тогда объяснил, что все эти женщины действительно выполняют какую-то работу (SMM, реклама, как минимум), но Чернаву не проведёшь.

Необходимость срочно свалить диктовала следующие задачи: например, спихнуть Садко с почти собранного чемодана. Всё важное уже и так внутри, если что, папа точно даст денег на новое.

- И вообще, сколько раз тебе можно повторять, я тебе уже всё объяснила, - Чернава толкает его в плечо, одновременно стараясь вытянуть за ручку застрявший под ним чемодан, когда на ум приходит гениальное. - Да и что ты спрашиваешь-то, ты же меня не слушаешь.[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Отредактировано Perseus (2021-05-09 22:53:57)

Делать первый шаг всегда очень просто, если не одарён даром предвидения или хотя бы банальным умением просчитывать наперёд. Когда Чернава открывает рот, она не слишком задумывается о том, как именно её слова отразятся на собеседнике, ей лишь бы с себя эту ношу сбросить, высказать своё фе. Если претензия предъявлена, отходного пути у Садко, вроде как, нет: ему придётся оправдываться, а Чернаве останется лишь заливаться своими «а я же говорила» и «а я же предупреждала».  Так она представляет себе разговор, когда выискивает выражения, чтобы задеть его посильнее, засунуть острую иголочку фразы как можно глубже, чтобы кололо не только кожу, но и самые гланды; чтобы Садко чувствовал, будто его поддели крюком за ребро и повесили так под потолком: кровь капает на паркет, ребро начинает хрустеть (ломается), а сделать-то нечего - Чернава стоит внизу, смотрит наверх, топает ножкой и захлёбывается своей правотой.

Только сегодня правоты никакой нахер не было - ни в нём, ни в ней, - одна её бесконечная, нескончаемся обида от неоправданный ожиданий, и его вечная злоба, порождаемая неспособностью признать ошибки и исполнять любые её желания. Так было на самом деле: осознание правды мелком пронеслось в голове, Чернава не успела осознать всё полностью, выхватила лишь само ощущение, что делает что-то не так. Но разве отступать можно было? Нужно было? Ответ на оба вопроса - нет. Особенно, когда Садко сам не собирается останавливаться.

Садко спрашивает с издёвкой - Чернава, вопреки готовности выдать очередную гадость, замирает от неожиданности. Сражена её же оружием: его слова - вязкие, мерзкие - облепляют, будто тина на Чёрном море (потом заебёшься вычёсывать из волос). Чернаву же правда никто не слушает. Разве что Садко, и то, только когда снизойдёт; встречи с подружками больше похоже на обмен информацией, чем на здоровый диалог и обсуждение. А маме и говорить-то ничего не хочется, потому что она обязательно скажет что-то невыносимо правдивое, а от того невывозимое.

Чернава глубоко вдыхает, толкает подступающие к горлу чувства (слёзы) обратно в глубину и подальше, но слышит: «... уёбывай». Чемодан выскакивает из под Садко, Чернава от неожиданности падает на пол - в копчик стрелой вонзается боль.

Плакать хочется страшно; Чернава понимает, что нельзя, а то Садко подумает ещё что-нибудь лишнее (например, что он её, такую гордую, безмерно обидел, хотя она обычно до его уровня не опускается, или что она слабая, а значит можно стрелять ещё). Чернава, разумеется, понимает, но слёзы сами начинают литься из глаз, как она не старалась их остановить. Когда она плакала, собираясь - это было одно, суть своеобразное прощание с прошлым, но если она плачет теперь, значит, она сама вручает ему пистолет.

Ебучие сопли начинают потихоньку душить; Чернава боится вздохнуть, потому что знает, что начнёт заходиться рыданиями. Губы предательски трясутся - и с них срывается первый всхлип. Чтобы прервать начинающуюся эстафету истерики, Чернава хочет что-то сказать, и из всех возможных вариантов выбирает, разумеется, наихуёвейший:

- То есть тебе, даже не жалко, да?

Дальше должен был последовать длинный список того, что она для него сделала, но Садко не даёт ей опомниться - сам начинает ту же шарманку. Где-то чуть выше живота уже гнездится чувство вины (чувство вины определённо нуждающейся в психологической помощи женщины): а вот она не ценила такое, хотя могла бы. Но Чернава вовремя отмахивается от этого ощущения, хотя плакать, разумеется не перестаёт.

Играть больше не приходится, прикидывать следующий ход в голове - тоже; спектакль пошёл по пизде, скатившись к маловыразительной с точки зрения театра, но весьма драматичной с точки зрения простой бытовухи импровизации. Рука Садко хватает её за лицо: пальцы больно сжимают нижнюю челюсть, ногти впиваются в кожу щёк. Чернаве, конечно же, страшно; в такие моменты ей всегда пиздец как страшно. Но сегодня у неё нет на то права, потому что при таких исходных данных уходить (съёбывать) нужно совершенно немедля.

- Отъебись от меня, - Чернава матерится в первые за всю ссору; ругательство звучит слащаво, голос переходит в визг, когда она пытается его оттолкнуть, упираясь ладонями в ему в грудь что есть мочи. - Если ты сейчас же не прекратишь, я всё расскажу отцу.

Угроза должна была подействовать: папа - средней руки олигарх - имел, помимо всего прочего, ещё и маленький ЧОП, где работали совершенные отморозки. Когда кто-то переходил ему дорогу, рыцари на белых конях непременно приходили ему на помощь. Чернава понимала: узнай отец о том, что здесь происходит, эти увальни не просто Садко изобьют в подворотне, они устроят ему настоящую казнь с пытками, поэтому говорить она определённо никому ничего не собиралась; но терпеть это сил не было тоже. Страх тем временем опутывает горло, забирается внутрь; теперь Чернава плачет не от обиды, а от ужаса.

- Садко, прекрати, - Чернава сжимает глаза, словно готовясь к чему-то. - Я тебя боюсь, прекрати.[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Отредактировано Perseus (2021-05-11 20:57:12)

От страха вяжет во рту: язык тяжёлый, слюна липкая. Горло окольцовано петлёй застрявших в нём слёз - Чернава боится не то что пошевельнутся, но даже вздохнуть. Веки плотно сжаты, ведь Чернава уже знает, что смотреть дальше будет не на что, а принимать удар всегда легче с закрытыми глазами. Раньше в такие моменты хотелось сопротивляться, со временем стало понятно, что смысла в этом не больше, чем в разговоре слепого с глухим. Теперь молчание видится единственно верным исходом.

Чернава ждёт удар, съёживается в его хватке: плечи к ушам, руки прижимает к груди в какой-то невольной попытке защититься. Но вместо удара он жадно набрасывается на неё с поцелуем - острым, резким, больше похожим на укус, чем на ласку влюблённого. Вероятность такого исхода обычно равнялась примерно 50 процентам; впрочем, если кульминацией ссоры оказывалась обычная драка, к этому в результате всё равно дело всегда приходило. Это был его белый флаг: «Ну, мучай опять, сколько влезет, посмотрим, сколько я протерплю в этот раз».

Только сегодня Чернава не хотела ни мучать его, ни заставлять Садко терпеть. Внутри будто надорвали какую-то жилу - ощущение напоминает потерю терпения, о существовании которого Чернава не подозревала.

Она не целует его в ответ; когда он утыкается ей в макушку, она вскидывает руки, пытаясь Садко оттолкнуть, вырваться из кольца его объятий - тошно. Вместо вздоха изо рта вылетает не то всхлип, не то стон; глаза вновь застилает слезами. Когда попытки освободиться не увенчиваются успехом, не остаётся ничего кроме как закричать.

- Отпусти, ну, отпусти же меня, - крик обрывается, рискуя сорваться в истерический вой. - Сколько можно, Садко отпусти, я не могу так больше.

Хватка рук вокруг плечей не ослабевает; Чернава думает, что Садко уверен - её плач скоро закончится, а на том и скандал подойдёт к концу. Но сегодня всё почему-то шло не по плану. Чернава бьёт его в грудь - больно, что есть мочи, - надеясь, что, быть может, этот язык он понимает лучше человеческого, если и сам иногда к нему прибегает.

- Сколько это может продолжаться? - голос начинает возвращать свою силу. - Я тебе что, вещь какая-то? Захотел - выбросил, захотел - вернул? Нет, это уже просто невыносимо. И вообще, дело даже не в этом: сколько можно уже, как шавку, меня шпынять?

Вместо лица Садко - что-то размытое; слёзы хрусталём мерцают между её ресницами. Чернаве очень хочется, чтобы это закончилось.[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Вот он, стоит на коленях, раскинув руки; Чернава сначала невольно думает, что это не особенно-то и приятно - паркет ведь жёсткий. Потом на ум напрашивается, что он играет её же приёмами. Они ведь и правда были одинаковы, даже не разные стороны одной монеты, а одна и та же: орёл или решка - не суть важно, важно, что та, что падает лицом на пол, а не смотрит наверх. Им обоим кажется, что это так круто - рвать на груди рубашку, поражать другого широкими жестами («на, держи любимая, сто одну розу»), соревноваться в том, кто кого сегодня переплюнет в масштабах представления. А, оказывается, не надо соревноваться. Не надо кричать, клясться, молить - надо делать так, чтобы поводов для подобного вообще не было.

Чернава вспоминает, как кто-то давно ей сказал, что любовь должна быть тихой, нежной и мягкой, а не драмой на разрыв аорты; Чернава тогда не поверила, отмахнулась, потому что то был конфетно-букетный период, наслоившийся на его значительный гонорар; в Садко как раз и подкупала та вечная истерика, в которую она впадала рядом с ним. Она будто навечно застыла на самом пике американской горки - в том самом месте, где вот-вот начнёшь падать вниз. Это чувство пленяет и завораживает, но равно или поздно от него всё-таки нестерпимо хочется отдохнуть.

Чернава всё ещё стоит к нему вплотную: Садко вполне может уткнуться головой ей в живот, обнять её вновь, за талию - и так всегда было раньше. Раньше она бы опустилась к нему на пол, залила бы ткань на плече слезами, перебивая его мольбы своими собственными. Что ужасно, она почти готова была сделать так и сейчас, будто бы подгоняемая привычкой, словно чувствуя, что вот судьба подкидывает ей шанс отыграть назад, до самого старта. Но разве ей хотелось начинать всё сначала?

Чернава медленно ведёт головой сначала вправо, потом влево, будто вынося приговор.

- Не надо меня просить, не надо меня умолять, я не хочу это слышать больше. Я же знаю всё, что ты мне расскажешь. И как всегда тебе поверю, - слёзы закончились, голос почти перестал дрожать. - А верить-то, собственно, нечему.

Чернава обходит его вокруг, закрывает молнию на чемодане, поднимает его, ставя так, чтобы можно было вывезти его из комнаты. Но осознание вновь вернувшейся силы подначивает всё-таки поставить какую-то точку, подвести черту. На языке опять крутится что-то едкое; Чернава думает, что Садко заслужил - она ведь его не простила.

- Раньше надо было думать. Сколько раз я уже тебе последние шансы давала. Хватит надо мной измываться.

В голове пролетает: можно было и промолчать.[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Уходить оказалось легко - гордость, встрепенувшаяся после череды унижений, подзадоренная невесть откуда взявшимися в голове словами, вошла в режим автопилота. В такси ощущения странные: Чернава долго разглядывает ногти на руках, пока они стоят в пробке на ТТК, думает о том, что надо бы сходить в спа и ещё встретиться кое с кем. И ни мысли о Садко - о нём думать почему-то было страшно.

Дома мама встречает с радостью, долго обнимает и целует, поит чаем, всё лепеча: «Правильно, правильно, я же говорила, что так и будет». Как конкретно так мама в итоге не узнаёт, потому что Чернава рассказывает о произошедшем тезисно, выкинув из повествования примерно всё, кроме ключевых: «я устала», «он вернулся с работы», «мы поругались» и «я ушла». Подробнее говорить не хочется - когда она обезличивает рассказ, кажется, будто не она его главная героиня. Папы дома не оказалось - он в командировке; Чернава благодарит Бога, ибо он такое враньё просёк бы в два счёта.

Обида начинает грызть (правильнее было бы сказать, разумеется, жрать) на следующее утро, когда Чернава проверяет телефон: ни звонка, ни сообщения. А она ведь даже его не заблокировала: ни в ВК, ни в ТГ, ни даже в сраной инсте, в которую заходить теперь не хотелось (на дворе де весна, и сториз всех подружек сияют букетами от ухажёров).

Сначала ей даже не верится, кажется бредом тот факт, что Садко всё равно, потому что так не бывает - ему всегда что угодно, но только не всё равно; потом уязвлённое самолюбие начинает подсказывать, что было б желание, он бы вчера догнал её у подъезда - она ведь сидела на лавочке ещё минут пятнадцать, пока таксист кружил по району и искал нужный дом. Чем больше проходит времени, тем сильнее обостряются чувства; в какой-то момент Чернава ловит себя на мысли, что тянется рукой к телефону намного чаще, чем это делает здоровый человек. Экран уведомлений по-прежнему продолжает оставаться пустым. К горлу впервые со вчерашнего дня подступают слёзы.

Руки действуют будто самостоятельно: Чернава внимательно наблюдает сквозь стеклянную пелену слёз, как наманикюренные пальчики (лак был красный - точно женщина-вамп) что-то быстро строчат, потом стирают. Мысли путаются, ощущения тоже: обида и злость дерутся за первенство, но в результате на авансцену выходит страх, не такой, как вчера, а более сильный. Неужели вот это вот всё?

Форма ответа меняется в размерах от количество набранного текста; в результате Чернава стирает полубессмысленную тираду и отправляет скупое и какое-то истеричное: «То есть ты даже ничего не хочешь мне сказать?»[nick]Chernava[/nick][status]о боже ну сколько можно[/status][icon]https://i.imgur.com/dPHSinV.jpg[/icon][fandom]slavic folklore[/fandom][char]чернава[/char][lz]<center>что такое хорошо? что такое плохо?</center>[/lz]

Отредактировано Perseus (2021-05-12 02:54:44)

Злоба - чистейшая энергия, практически экологически чистое топливо: КПД максимальный, издержки нулевые. Она же - прекрасное, просто замечательное чувство: делает из тебя сверхчеловека, способного на всё, что угодно. Злоба, она, знаете, будто «турбо» в этих тупых компьютерных играх для мальчиков: стоит прожать кнопку, как вокруг всё размазывается, дорога летит по сторонам, преграды, если они и встречаются, отлетают вправо и влево. Когда действие «турбо» заканчивается, правда, главное не врезаться в отбойник, но разве об этом кто-то задумывается? Куда важнее кажется прийти к финишу первым.

Впрочем, его «не жалуюсь», на удивление, действует на Чернаву куда круче, чем «турбо».

Планы мести плодятся, растут будто на дрожжах, каждый последующий фееричнее, чем предыдущий. В какой-то момент Чернава даже хочет взять ружьё, висящее в гостиной, и расстрелять Садко нахер (в голову при разыгравшихся чувствах, разумеется, не сразу приходит, что, вероятно, ружьё - муляж, потому что за отцом разрешений такого рода не водится, да и вообще по закону подобное оружие должно храниться в сейфе, а не висеть на стене). Но по истечении непродолжительных размышлений принимается стратегическое решение мстить с иного рода присущим Чернаве театральным размахом. Как бы там ни было, для того, очевидно, нужна очная ставка.

Чернава маме ничего не объясняет, быстро собирается (не забыв, разумеется, навести полнейший марафет и одеться как проститутка - так Садко нравится больше всего), заказывает такси - домой.

Когда она поворачивает ключ в замочной скважине, руки от адреналина начинают трястись, от чего Чернава злится ещё сильнее - слабой, несомненно, выглядеть вовсе не хочется. Особенно когда планируешь такое.

По затёртому паркету звучно стучат каблуки, пока она неспешно идёт по коридору (надо же войти в образ); Чернава застаёт Садко в той же комнате, где они расстались вчера, после чего размеренно проговаривает:

- Собирай вещи и вали к чёртовой матери из моего дома, - голос от волнения ещё не дрожит и звучит вполне убедительно. - Не уедешь сам, я вызову полицию.