still somewhere in LA // still 2028
Отредактировано Adam (2021-08-24 01:07:43)
golden trunks
Страница: 1
Тема закрыта
Сообщений 1 страница 26 из 26
Поделиться12021-03-16 01:22:14
Поделиться22021-03-16 23:08:11
Умирать отвратительно.
1/10, худший экспириенс, какой только можно себе представить. Если бы можно было написать отзыв на TripAdvisor, он был бы первым.
Но, наверное, перед ним уже и так успела выстроиться целая очередь из недовольных.
Голову разрывает на части от мыслей, несущихся на скорости сверхзвукового истребителя, пока в кровь впрыскивается пачками адреналин.
А самой крови ебануться как много. Он пытается удивиться этому факту – как такой пиздецки маленький пистолет может нанести такой урон? – но, на удивление, никаких ресурсов не остается от слова совсем.
Кровь противно теплая, противно липнет и противно пахнет.
Столовой нож, сжатый в стремительно немеющих пальцах, уже почти не ощущается.
Все это иронично до крайности. Но оценить эту иронию в полной мере не получается. Хотя, конечно, хотелось бы напоследок.
Когда нож все-таки выскальзывает из его пальцев, он на каком-то фоновом уровне все еще ожидает услышать, как тот со звоном ударяется об пол. Получилось бы вполне драматично – если бы в этот момент дело происходило в фильме, то камера непременно засняла бы падение ножа крупным планом в slow motion.
Но нет – под ногами светло-бежевый ковролин, и он, каким-то образом отыскав в себе остатки злорадства, думает о том, как же служащие отеля заебутся потом оттирать его кровищу.
Наверное, придется менять покрытие полностью.
Тупые какие-то мысли в голову приходят.
Умирать отвратительно – и как-то слишком долго.
Лучше бы ему выстрелили в башку, чтобы все отключило разом. И все. Как телек выдернуть из розетки.
Но эти – сколько, кстати? минуты полторы? – тянутся какую-то ебаную вечность.
Его трясет – можно подумать, что от злости, но нет. Всего лишь тупая человеческая физиология.
Разом становится неебически холодно – так, как никогда он себя не чувствовал раньше, находясь в ебаной Калифорнии. Чтоб ей пусто было, честное слово.
Как там было? «Жить и умирать в Лос-Анджелесе»?
Дурацкий фильм, на самом деле.
Умирать отвратительно.
И он, уже оседая на пол и натыкаясь взглядом на Адама, понимает, что умирать ему чертовски не хочется.
Он знал, что такой исход неотвратим – и сам в целом давал себе еще, ну, лет пять, может быть?
«Каким вы видите себя через пять лет?»
«Знаете, наверное, мертвым – так-то я реалист».
Но за последние несколько месяцев что-то критически надломилось в этой его картине мира. Весь выстроенный пятилетний бизнес-план полетел по наклонной.
И причина эта смотрит на него сейчас с каким-то совершенно неописуемым выражением на лице – он никогда не видел Адама таким, и где-то в бешено колотящемся сейчас сердце болезненно колет чувство вины, потому что сейчас именно он причина всему этому.
Он сжимает лацкан его пиджака – который он самолично выбирал Адаму сегодня утром. Сжимает так сильно, как только может.
Кажется, он что-то говорит.
Это уже отпроцессить не получается.
К Фрэнку часто приходят люди. (Манфред уже не помнит, в какой момент начал называть отца по имени не только в своей голове – наверное, лет в одиннадцать? Когда умерла мать. Анджела.) В четырнадцать Манфред и сам начинает постигать это ремесло. Фрэнк, усадив его за их большой кухонный стол, начинает с самых азов, показывает каждый инструмент, каждый винтик и каждую деталь. Манфреду семнадцать, когда Фрэнка пристреливают в темном переулке где-то в даунтауне Лос-Анджелеса. Он начинает работать везде, где подвернется – и продолжает оттачивать до совершенства то, чему его учил Фрэнк. Манфреду двадцать – и его почти никто не воспринимает всерьез. Манфреду двадцать – он начинает продавать оружие (пока что как посредник) и продолжает делать заказы на кастомизацию оружия. Стоун начинает зашибать нехилые деньги – такие он никогда не видел в своей жизни. Первый раз кокаин ему предлагают на какой-то вписке на окраине Лос-Анджелеса. Первый (и последний) передоз случатся в двадцать два – Манфред каким-то ебаным чудом умудряется не отъехать в праотцам. И с тех пор старается следить за дозировкой. Манфреду тридцать – и теперь он не только начальник сам себе, но и начальник целой группе людей, работающих на него. У всех нет иного выбора, кроме как воспринимать Стоуна всереьз. В 2014-ом 3D-принтеры только-только входят в обиход и пока еще не имеют ничего общего с их более продвинутыми версиями, которые появятся лет эдак через десять. В сорок лет Манфред доводит свой бизнес почти до автоматизма – боже, храни чертовы 3D-принтеры, на которых можно отпечатать все, что душе угодно. И теперь нет никакой нужды самолично присутствовать на всех переговорах. Разве что, только на особо крупных сделках, которые случаются довольно часто. Все думаю, что Манфред Стоун – это какой-то хитровыебанный псевдоним, и Манфред не особо рвется разубеждать людей. А потом – немного больше кокаина, чем обычно (чем он позволяет себе вот уже лет двадцать), полутемные коридоры отеля «Артемида», шепот на ухо – и где-то на этом моменте – яркая вспышка. |
Манфред выныривает из воды и делает глубокий вдох – чисто по инерции.
Ощущение такое, словно все мозги прожгли насквозь электричеством. Стоун пытается одновременно удержаться на поверхности воды, отдышаться – и понять, какого хуя только что произошло.
Солнце слепит глаза, рот заливает горьковато-соленой водой – все такое пиздецки настоящее и живое, что не описать словами.
Он сам – пиздецки живой.
Манфред не ебнулся – он точно помнит, как умирал. Вот только что.
На внутренней стороне век как будто бы навечно теперь отпечаталось лицо Адама.
– Какого хера, – выдыхает Манфред, оглядываясь вокруг – берег где-то метрах в ста, за деревьями даже можно заметить тот самый отель, где они только что сидели.
Где он только что умер.
Какого хера – проносится в голове, пока Стоун пытается собрать себя в кучу и доплыть до берега.
Какого хера – звучит в ушах, пока он пытается отдышаться, распластавшись на песке.
– Какого хера, – перевернувшись на спину (и запоздало осознав, что он, мать его, полностью голый), произносит Манфред вслух, всматриваясь застывшим взглядом в голубое небо прямо над головой.
В голове полная каша, но он уже примерно понимает, какого именно хера только что случилось.
Отредактировано Manfred Stone (2021-03-16 23:10:19)
Поделиться32021-03-21 19:31:38
я прожил длинную жизнь |
Знаете, как иногда говорят - жизнь взяла крутой поворот?
Так вот в его жизни так не бывает никогда: если жизни вдруг приспичит подкинуть ему перемен, то всё с оглушительным треском ломается, и обломки старого обязательно впиваются ему прямо в грудь.
Смерть ослепляет почти всегда.
Но всегда - после. Яркими вспышками воспоминаний, кусками его собственной истории, впихиваемыми ему в голову за считанные мгновения до. До того, как вода выплюнет его на поверхность и первый из тысяч и миллионов очередных вздохов прожжёт ему в очередной раз лёгкие.
В этот раз она ослепляет его до.
две тысячи лет я думал, что я один |
Сознание рассыпается осколками, звенит и переливается всеми цветами радуги, зависая в небытии.
А потом всё наваливается разом - соль, воны, солнце, небо с рваными пятнами слишком белых облаков, океанический воздух, пропитанный органикой и бесконечная боль как будто бы во всём теле, камнем тянущая его вниз. Отчаяние накрывает его удушливой волной. Адам опускает руки.
И уходит под воду, открывает глаза.
ты всегда будешь один |
Солнечные лучи пробиваются сквозь воду золотистыми лентами, а ему нестерпимо хочется сделать вдох. Глубокий, так, чтобы и ртом и носом, чтобы холодные воды Тихого океана наполнили его лёгкие до краёв. Только ведь это бессмысленно, верно? Он ведь в ловушке, снова в ловушке, в той же самой, в которой был и всегда - почему? Чем заслужил он это проклятье, длящееся годами, тысячелетиями безо всякой возможности понять и остановить? Словно муха, пойманная в паучьи сети, он болтается в реке жизни, как сейчас висит, замерший в этой воде.
Голос Абигайл, которую он помнит очень смутно, хриплый и уверенный, граничащий с болезненной надменностью, царапает ему слух. Почему она так поступила? Зачем она это сделала? Почему первое, что ей пришло в голову, стоило ей узнать, что он тоже бессмертен, это что он - само Зло? Покажешь единожды человеку нож - потому что по-хорошему (Адам не умел уже к тому моменту по хорошему, он сорвался) они напрочь отказываются - и ты обречён, проклят навеки бесконечным одиночеством, потому что.. что? Что?
Время вокруг него замирает, кристаллизуется. Он почти физически может ощущать этот процесс - тот небольшой, временный, искусственный смысл тянуть лямку существования потерян, канул в лету, исчез с гибелью Манфреда, такой скорой и глупой, которую даже пессимистичный в своих взглядах Адам не мог вообразить. Он понимает, что плачет - впервые за сколько тысяч лет? - только в воде этого не чувствуется, вода смывает сразу всё, но глаза полыхают так сильно, что сомнений не остаётся. Адам поднимает свои руки и смотрит на них.
В слабом освещении под толщами воды ему кажется, что те до сих пор в чужой крови, и что эта, в отличии от той, пролитой им ранее галлонами, даже не литрами, не смоется с его пальцев никогда. Сколько бы он ни жил дальше, они всегда будут скользить, как скользил совсем недавно подбородок Манфреда.
Адам дёргается, всплывает. Солнце бьёт в глаза немилосердно, он закашливается. Это бледное лицо и стекленеющий взгляд навечно будут выжжены у него на сетчатке: он и сейчас их видит, стоит только сомкнуть веки. Но почему именно он? Почему Стоун?.. Его жизнь -одна нескончаемая череда вопросов без ответов.
Адам ложится на спину, болтаясь на волнах. Спешить больше некуда - сейчас он с Чау ничего не сделает, сейчас Чау ещё может ждать, но а потом он его найдёт, найдёт и выпотрошит живьём, при этом начнёт с Фэнг.
Фэнг.
Пистолет у виска.
Выстрел.
Там что-то ещё было, что-то за миг до того, как его мозги забрызгали стол и чужую довольную рожу.
Или наоборот?
Чего-то не было?
Нет.
Снова приняв вертикальное положение, Адам до рези в опухших глазах вглядывается в береговую черту.
Возможно ли?
В теории?
В теории - конечно, да, ведь есть же хренов Генри.
Но чтобы так?
Чтобы так?
Он срывается с места, гребёт быстро, временами захлёбываясь водой. Торопится, потому что должен увидеть, должен подтвердить или опровергнуть, потому что в теории... Слёзы всё равно застилают ему глаза - Адам попросту их не контролирует, ведь в груди у него ворочаются морские ежи, царапая рёбра и кромсая лёгкие. Он влюблён в этого человека, в этого смертного, который, возможно, резко сменил сменил свой статус. Как такому человеку это сказать?
Никак.
Вы не говорите ничего подобного людям, вроде Манфреда Стоуна, даже если ваша ситуация не усугубляется внезапно нагрянувшим бессмертием через насильственную смерть.
Когда, смаргивая воду с глаз, он подтверждает догадку, всё у него внутри кричит ему ускориться, доплыть, схватить, обнять и прижать, вот только сам Адам останавливается. И, тяжело сглотнув, не так уж быстро преодолевает последние отделяющие его от выхода из воды метры. Ощутив под ногами твёрдый песок, он не торопится, не бежит из воды, поднимая брызги, нет: он пошатывается, ощущая приступ грозящей свалить его с ног тошноты.
Это снова страх, от которого он успел отвыкнуть, и который не узнаёт теперь сразу. Вполне понимаемый страх потерять Акапулько, сменившийся паническим, иррациональным ужасом перед лицом перемен.
Смерть меняет людей - ему ли не знать. Меняет радикально и абсолютно, навсегда. Стоун не мог умереть сильно раньше его, но вот он уже на берегу, выбрался и даже почти отдышался: он так легко отделался, потому что должен был куда быстрее осознать произошедшее. У самого Адама в его первый раз не было такой роскоши - он не понимал, ни что произошло, ни кто он, ни где находится, ни чем чревато то, что произошло. Он был дезориентирован абсолютно и не имел ни малейшего представления о том, что делать дальше, что его ждёт, умрёт ли он, если его ударят в сердце кинжалом снова? Манфреду же он рассказал всё, что знал, поэтому тот так легко оправился. Легко ли?
Это столь новое развитие меняет между ними все расставленные акценты.
Адам и до не знал толком, не понимал и не надеялся понять, кто они друг другу, что уж говорить о настоящем?
Каждый шаг даётся ему с огромным трудом, ноги словно ватные и подкашиваются, но пока что он всё ещё идёт. Медленно, осторожно ступает по направлению к Акапулько, не сводя с того едва моргающих глаз. Та картинка никак не идёт у него из головы, и на мгновение Адам опускает взгляд на руки, ожидая увидеть, что те по локоть в крови. Подняв взгляд на Стоуна, он останавливается метрах в десяти, тяжело-тяжело дыша, как после марафона, наткнувшись на возмущённый гнев, почти ярость, но совсем другого, незнакомого и непривычного ему толка, расходящуюся от Стоуна в стороны такими же ощутимыми волнами, какими плещет за его спиной океан.
Адам молчит, только ловит воздух ртом и смаргивает влагу с глаз.
Он видел как Мэнни умер (или нет?) и от такого не возвращаются, потому что перед ним сейчас сидит немного другой человек. Зачем ему теперь Адам? (Зачем он ему был до, ведь со своими задачами он не справился дважды, и второй раз фатально.) Манфреда не просто убили во всей этой заварушке - ещё хуже - его убили из-за Адама.
[indent] а если мы совсем уберём мистера стоуна из уравнения?
Он открывает и закрывает почти сразу рот.
Хочется что-то сказать, хочется опуститься рядом, и в прежние свои времена, когда границы и ограничения на него никак не действовали, он бы сказал,и он бы сделал, не понимая, не считая, что что-то делает не так. Стоун же жив? Он сменил статус. Он [больше] не смертный. Или - кто, мать его, знает - вообще никогда им не был. Никто не знает, как эта чертовщина работает. Но слова застревают комком у него в горле, а руки и ноги висят неподъёмным свинцом, потому что он чувствует витающим в воздухе не облегчение, не радость от выживания или того, что он снова, например, видит Адама. Он чувствует злость.
Если подумать, он никогда не был мальчиком с рекламного постера о преимуществах бессмертия. Он никогда не отзывался об оном в положительном ключе. Он, Адам, Льюис Фарбер, Гай Юлий Цезарь и десятки тысяч других, менее значимых имён - одна большая иллюстрация того, каким отвратительным это самое бессмертие оказалось. И теперь он (не он, конечно, но кто будет вдаваться в подробности) обрёк на этот Ад кого-то ещё.
И он рад, рад в глубине души настолько, что всё внутри сжимается, и там могли бы петь птицы, ведь он так отчаянно желал видеть эту зелень в чужих глазах всегда, но сейчас этот его эгоизм сворачивается сухими, загибающимися на концах хлопьями и облетает на горячий песок.
Поделиться42021-03-21 21:51:51
Как такое вообще возможно?
Манфред понятия не имеет, сколько проходит времени, пока он лежит на этом шершавом песке, пахнущем водорослями. Совсем рядом мерно шумит прибой, и в какой-то момент этот звук вводит в какое-то почти медитативное состояние.
То есть, ввел бы, если бы Стоуна не разрывало бы изнутри на части.
Как такое вообще, блять, возможно?
Ему все еще кажется, что все это – какой-то обман зрения, слишком затянувшаяся предсмертная агония, которая теперь генерирует такие вот видения.
Манфред запоздало ощупывает свой живот, практически сразу натыкаясь на характерный шрам от пулевого отверстия. И, кажется, он все еще чувствует это горячее жжение, пробирающее до костей и заставляющее неконтролируемо дрожать, как от самой сильной лихорадки.
Стоун не знает, что такое экзистенциальный кризис – за всю свою жизнь ему никогда не приходилось мучиться подобными душевными метаниями – но, видимо, сейчас настало время именно этого самого кризиса.
Экзистенциального – в самом его прямом значении.
А помимо этого всего начинает с новой силой расцветать злость, которая начала разгораться еще там, в отеле, когда они трепались с Ганнибалом.
Когда в один момент стало понятно, все это – ебаная подстава от начала и до конца.
Злость на самого себя – за то, что купился на это все, как конченый придурок, польстившись на интересный заказ; за то, что не просек, чем это все может обернуться (хотя, на самом деле, такой вариант промелькнул в голове, но Манфред решил поступить максимально по-тупому).
Может, это все – эдакий второй шанс? Гребанная вселенная увидела, по какому конченному сценарию все у него пошло, и поэтому великодушно решила дать еще одну попытку, чтобы уж в следующий раз он умер как-нибудь поприкольнее и со вкусом?
Конечно же, нет.
Манфред прекрасно понимает, что это, блять, такое – то, что случилось с ним только что – но пока что не решается признать это даже в своей собственной голове.
Возможно, теперь этих вторых попыток и запасных шансов будет у тебя неебическое количество – упражняйся в собственной безвременной кончине сколько душе угодно.
Желание, которое горит сейчас ярче всех – это вернуться сейчас обратно, туда, где остались Ганнибал и его прихвостни, и устроить там настоящую мясорубку.
Проблема только в том, что у него при себе нет вообще никакого оружия. При себе у Манфреда в принципе вообще ничего нет.
Но, скорее всего, Адам всех уже и так порешал.
Адам.
Манфред вдруг резко садится, глядя прямо перед собой на океан.
В голове шумит, и Манфред не знает, от чего именно – либо от того, что он так резко сел, либо это все еще шум прибоя, который как будто уже ввинчивается в мозги свей монотонностью.
Получилось ли у Адама всех порешать?
Он бы сам прикончил этого гребанного Ганнибала тем самым ебучим пистолетом. А потом бы отправился к гребанному Волку и прикончил бы его – перед этим великодушно предоставив Франклину возможность объясниться. Объясниться по-нормальному, без всех этих дурацких ужимочек.
А если Адаму все же удалось всех там прикончить, то он, наверняка, будет его искать.
По крайней мере, Манфред теперь знает на собственной шкуре, каково это – проходить через эту мясорубку перерождения. Потому что иначе этот процесс и не назвать.
Стоун делает глубокий вдох (наверное, первый такой за все время), и, уперев локти в колени, трет лицо ладонями, зажмуриваясь до цветных точек на внутренней стороне век.
Он не знает, сколько сидит так – но в тот момент, когда глаза уже начинают неприятно болеть, Манфред, наконец, открывает глаза, чуть щурясь от яркого солнца.
А после замечает боковым взглядом движение совсем рядом.
Стоун на секунду успевает подумать о том, какого хрена в этой части пляжа вообще кто-то умудрился нарисоваться, а когда обращает взгляд в сторону, видит –
Адам.
Внутри сменяется сто и одна эмоция, но ярче всех, конечно же, горит злость.
Вновь разгоревшаяся злость на ебаного Ганнибала, который успел прикончить и Адама – до того, как тот прикончил бы их.
На самом деле, Манфред готов отвалить целое состояние, чтобы увидеть охуевание на лице Чау, когда на его глазах испарились в воздухе два трупака.
А Адам вдруг останавливается, не доходя до него нескольких метров, и Стоун хмурится чуть сильнее, сам поднимаясь на ноги, чтобы направиться к нему навстречу.
Точнее, пытается, потому что сначала ноги увязают в песке, и Манфред едва ли не спотыкается на ровном месте – да и его как будто бы все еще немного шатает после пережитого.
– Вот сука, – выпаливает Стоун, подходя ближе к Адаму и осматривая того с ног до головы, как будто бы проверяя, все ли на месте, а потом повторяет уже громче: – Вот сука! Я этого одноглазого урода по стенке размажу, это же просто пиздец.
Манфред снова потирает лицо, слегка задевая ногтями сплетения шрамов у брови, и чуть морщится.
Вспышка злости затухает так же быстро, как до этого разгорелась. На плечи со всей силой наваливается то самое осознание – причина того, почему он сейчас стоит тут на пляже, а не валяется трупом в переговорном зале одного из самых дорогих отелей Лос-Анджелеса.
Стоун вновь переводит взгляд в сторону океана, немигающе всматриваясь в горизонт с несколько секунд, а потом произносит уже чуть более спокойным голосом:
– Какого хрена, Адам? Как так вышло?
И спрашивает он вовсе не про то, как их так охуительно легко обвели вокруг пальца.
Но вряд ли за две тысячи лет Адам смог найти ответ на этот вопрос.
Поделиться52021-03-21 23:45:42
- Ты счастлив? - спросил его однажды Никомед, осторожно снимая с лежащей у него на коленях головы золотистый венок из лавровых листьев и откладывая тот в сторону, чтобы затем беспрепятственно запустить пальцы в чужие волосы. |
Он почти задерживает дыхание, когда Манфред встаёт, и с трудом подавляет странное желание отступить. Это странно, неправильно, но Стоун кажется таким... Всё это очень хрупко - он кажется хрупким, вот правильное слово, потому что не каждый день ты переживаешь эту дрянь, собственную смерть и перерождение. Первый раз самый резкий и дикий, потому что - ну, конечно же - потому что он неожиданный.
Как мог бы быть и второй, и третий, четвёртый и пятый, десятый даже раз - Гай Юлий, придя в себя и кое-как акклиматизировавшись, провёл множество панических часов, до одури боясь, что каждый последующий раз может стать последним. Он считал, отмечал те или насечками на посохе в халупе, в которой жил, или выцарапывал на стенах пещер, что давали ему приют в самые неблагоприятные периоды. А потом сбился, понял, что края нет, а уж если он и есть, то Гай не хочет его знать, не желает найти: уж если суждено тому наступить, то пусть он будет сюрпризом, неожиданностью.
Неожиданностью, которая так и не наступила, но Гай всё равно... всё равно в каком-то смысле в конце концов умер.
Какая ирония.
Стоун, шатаясь, медленно подходит к нему - и ему хочется протянуть руку, чтобы стабилизировать, но он никак не решается. - но точно так же не доходит до конца, не преодолевает полностью разделяющее их расстояние, остановившись чуть поодаль.
От его слов, он едва ли не вздрагивает всем телом, втягивая наконец ноздрями воздух, но дальнейшие слова позволяют расслабить мышцы, которые к этому моменту кое-где почти сводит от напряжения. Но он сё ещё просто стоит, не шевелится - только смотрит, смотрит, не отрывая глаз, скользя по каждому сантиметру кожи, цепляясь, конечно же, за новое приобретение Акапулько. Входное отверстие от убившей его пули, шрам заметный, не небольшой в виду калибра, аккуратный, почти незаметный, если сравнивать с тем кратером, что оставил мушкетный пистолет Моргану или уродливой отметиной от пугио на его собственной груди. Стоун легко отделался - и слава богу, что не получил пулю в лоб, вот это было бы неловко.
На упоминании одноглазого урода он против воли громко фыркает и тут же прикрывает рот рукой, балансируя где-то на тончайшей грани между слезами и истерическим смехом, и этого момента оказывается достаточно, чтобы что-то для себя решить. Адам делает шаг, стирая последние сантиметры между ними и обвивает руками чужие голые плечи, крепко-крепки прижимая Стоуна к себе, скользя по ним, забираясь одной рукой в его мокрые волосы, и, возможно, страх понемногу отступает. Он позволяет себе на минуту прикрыть глаза.
- Я не знаю, - тихим, но срывающимся голосом отвечает он на этот опасный вопрос, обхватывая голову Манфреда и мягко водя большими пальцами по его щекам. - Ты должен мне верить, я понятия не имею, почему. Никто не имеет... Я говорил тебе - я не знаю, как это работает, и Морган тоже, как бы он это ни изучал.
Отредактировано Adam (2021-03-22 00:00:48)
Поделиться62021-03-22 19:22:47
он умел глазами тебя ошпарить — тяжело в живот ударяла кровь, и таким глаза продирало жаром, будто Стикс выходит из берегов. и ты блеешь, слова связать не можешь, весь вовне — раскрытые лепестки. как мальчишку вид обнаженной кожи оглушает тяжесть его руки. |
И поначалу Манфреду кажется, что у него получится ухватиться за эту злость, которой у него сейчас выше крыши. Ухватиться за нее так, что отодвинуть куда-нибудь до поры до времени всю эту ситуацию, из-за которой ему удалось выбраться сухим из воды (пусть и не буквально, но смысл почти тот же).
Но когда он видит Адама, все внутри как будто бы переворачивается с ног на голову (как будто бы до этого оно не было в таком состоянии). И на Стоуна как будто бы в очередной раз наваливается это осознание – теперь уже по-настоящему. Оно ощущается таким неподъемным по весу, что, кажется, ноги сейчас утопнут в этом вязком влажном песке.
До Манфреда как будто бы только сейчас доходит это простое, но в то же время тяжеловесное осознание – так, как раньше, уже не будет.
Так, как раньше, уже не будет – и пусть внешне почти ничего не изменится (плюс один шрам в его коллекцию, разве что), но вот все остальное…
Стоун всматривается в горизонт застывшим взглядом – так, что в какой-то момент он вовсе перестает что-либо различать, слишком погруженный в мысли, которые беспокойно вертятся сейчас в голове.
Манфред думает – может, это какая-то единоразовая ошибка? Сбой в матрице – и второй раз так уже не получится?
Манфред думает – а что, если проверить это прямо сейчас? Пойти и утопиться в океане – а потом посмотреть, что будет? (Только вот Адам, скорее всего, не одобрит, да и ему самому невыносимо стремно от этой мысли – а что, если это реально сбой, и он так по-идиотски просрет свой второй шанс?)
Манфред думает – а у Адама тоже были такие мысли? Тогда, в самую его первую смерть, когда он еще не был никаким Адамом, а был Гаем Юлием мать его Цезарем?
Кажется, Стоун все еще ощущает эту фантомную горячую боль в животе, который совсем недавно истекал кровью.
Ощущение дереализации накатывает с новой силой, заставляя чуть мотнуть головой и зажмуриться на пару секунд, пока перед глазами не начнут мелькать цветные мушки.
А потом Адам обнимает его, притягивая к себе – и Манфред по инерции обнимает того за талию, утыкаясь носом в плечо.
Ему казалось, что ухватиться за злость будет легко – получалось же как-то раньше?
Но сейчас он хватается за Адама – потому что именно физического сейчас недостает куда больше, чем эмоционального.
Потому что Манфред все еще не вполне уверен в том, что он на самом деле жив – а не завис где-то между.
Он утыкается лбом в плечо Адама и делает глубокий рваный вдох.
– Мне никогда не везло в ставках, знаешь, – глухо произносит Манфред спустя какое-то время, все так же не поднимая головы. Он даже не вполне уверен в том, что Адам различает его слова за шумом ветра и прибоя. – Да и вообще, как по мне, занятие это пиздец какое идиотское. Ну, или я просто не умею делать нормальные ставки, – продолжает Стоун, хмыкая себе под нос. – И тут бы я тоже продул с треском, потому что бы поставил против вероятности своего бессмертия. Пиздец, ну ты только подумай, а.
Последнюю фразу Стоун произносит, уже отлипнув от Адама, глядя прямо на него.
Все это до сих пор не укладывается в голове – и Манфред не знает, уложится ли это в принципе.
Сколько на это потребуется лет? Пятьдесят? Сотня? Или полторы тысячи?
– Не помню, спрашивал ли я тебя, – произносит Стоун, поднимая взгляд на Адама. – А что почувствовал, когда переродился в самый первый раз?
Выпить хочется просто пиздец.
А еще – Манфред запоздало понимает, что без Адама он бы, наверное, реально поехал крышей. А так он хотя бы знал в теории, что такая свистопляска с бессмертием действительно существует.
Дивный, блять, новый мир.
Поделиться72021-03-22 23:34:31
Пиздец, ну ты только подумай, а.
Адам коротко выдыхает, глядя в зелёные с золотом глаза, и очередная крупная слеза медленно стекает по его щеке. Сдержать оную он даже не пытается, потому что:
- Ты даже не представляешь... - тихо-тихо, сломанным шёпотом буквально роняет он, мысленно отматывая назад все открытые ему тысячи лет. Это перерождение предсказуемо не дало полной картины, но добавило какие-то куски. Чуть больше понимания, чуть больше фактов, ощущений, конкретики. Но ничего, что могло бы изменить его состояние. Уже - ничего. За прошедшие месяцы он успел миновать некую точку невозврата, когда ты ещё можешь вернуться с того света таким, каким тебя прикончили, и теперь он иной. Не то чтобы новый, не то чтобы лучше или сильно хуже - просто иной. Все те же детали, все те же составные части (относительно), но собранные заново, сложенные в другом порядке, и вот он уже не в силах сдержать разрывающие его на части эмоции.
На что бы поставил он сам?
Две тысячи лет одиночества.
С переменным успехом, с передышками на пару-тройку, может, десяток лет.. Перерывами, которые он помнит фактом, но не содержанием - ни имён, ни лиц, ни своих ощущений, просто знает, что те были, их не могло не быть. Это о чём-то говорит? Быть может, конечно, о том, что он - моральный урод, неспособный на человеческие чувства, на привязанность, любовь, что-то близкое, длящееся, но... Но? Адам чуть наклоняется вперёд и целует Стоуна в лоб: ничего особенного и выдающегося, просто прикосновение губ.
- Только полный идиот, не понимающий подтекстов и неспособный оценить всей подоплёки, - совсем негромко говорит он возле самой чужой кожи, практически касаясь её губами каждый раз, - мог поставить на собственное бессмертие. Это кромешный ад. - Он отстраняется и закрывает глаза, упираясь своим лбом в лоб Акапулько. - Не сейчас, не сразу, но ты, скорее всего, осознаешь это... а, может, может, нет. Но не пойми меня неправильно, я абсолютно, совершенно, отвратительно счастлив, что ты здесь. Сейчас.
И это самое близкое, насколько он подошёл к тому, чтобы озвучит, признать свои чувства, выразить всю глубину привязанности и, возможно, наверное, скорее всего, какой-то фиксации на Акапулько. Какой-то в смысле даже сродни той, что свела его с Морганом, зациклила на нём и в конечном итоге привела в "Артемиду", к параличу на пятнадцать лет.
- Ты не спрашивал, - вздохнув и чуть выпрямившись, отвечает Адам, переводя отчего-то взгляд на океан. - А я не говорил, потому что я практически ничего не помнил. И не то чтобы сильно помню до сих пор. Но там было много смятения, - он опускает глаза на песок, а после снова смотрит на воду. - Страх. Паника. Я был потерян. Стоило мне выбраться из воды, и стало только хуже - кто-то кричал, вокруг поднимался хаос. "Цезаря убили! Цезаря убили!" Но вот же я - стоял на маленькой торговой площади по пути в Рим, я знал эту дорогу. Я был голый и группа пробегающих мимо солдат просто столкнула меня в пыль, я... Вся моя реальность сместилась, сошла с оси, но ты должен помнить, что тогда у нас для этого даже не было понятий, не было слов. Психология как таковая появилась в девятнадцатом веке, а наши философы совсем иначе ставили вопрос, - он замолкает, закрывает глаза и опускает голову. Всё это сейчас не о нём, вся ситуация сейчас не о нём, поскольку его ощущения и проблемы - дела давно, столь давно минувших дней, что они даже на календаре уходят далеко в минус, но, возможно, в этом вся соль? Акапулько надо выровнять себя, надо отвлечься? - Меня убили. Но я был жив. Цезарь был объявлен мёртвым - тело, может, и исчезло у них у всех на глазах, но в толпе из двадцати семи человек можно скрыть и не такое. И там ведь был мой сын. Мой сын пришёл убить меня и вонзил в меня кинжал.
Он раз за разом вспоминал это, кутаясь в чужие наспех стащенные где-то тряпки, запинаясь и снова, и снова падая в проклятую дорожную пыль. Толпа людей, внезапно сомкнувшаяся, окружившая его, и блеск десятков лезвий на солнце. Ему не было страшно - он император! Он Цезарь! Он прошёл не одну войну, и... Плоть хрупка и податлива, красная липкая кровь пачкает его одежды, заставляя те липнуть к коже и мешать, мешать ему сопротивляться - всегда, вечно, до самого конца, до самого последнего вздоха. Но стоит ему увидеть одно только это лицо.
Брут. Плоть то плоти его. Кровь от крови его.
Его сын.
Потом начались патрули - люди шептались, что это ищут убийцу, проверяя каждый куст, каждую бочку, каждый закоулок, но он-то знал, что у заговорщиков нет тела, а значит, нет уверенности, и эти патрули ищут не преступника. Они ищут его. И если он им достанется, они убьют его снова. Снова проткнут копьями под самое сердце, туда же, где сейчас цветёт молодой розой уродливый шрам.
И страх гонит его, гонит его дальше от дорог, дальше от людей, дальше от Рима, города, которому он отдал себя всего. Ведь если не смерть, если он не умрёт снова, его запрут без света и свежего воздуха где-нибудь под землёй, пока он не сгниёт от тьмы и сырости. И, быть может, тогда всё начнётся с начала...
- Двадцать семь человек жаждали, - он открывает глаза и смотрит поверх Стоуна стеклянным взглядом, не в состоянии проверить, куда смотрит тот. Им нужно убираться с пляжа и не только потому что они оба совершенно голые. Им нужно свалить с открытой местности, хотя бы в тот их дурацкий сверхдорогой дом. Здесь они как бельмо на глазу, как две идеальные беззащитные мишени, - моей крови, и каждый её получил. Ты везучий человек, Манфред Стоун: тебе досталась всего лишь одна пуля.
Отредактировано Adam (2021-03-23 00:48:20)
Поделиться82021-03-23 21:41:42
Кромешный Ад?
Как будто сейчас их окружают сады Эдема, в самом-то деле. Хотя, при наличии обычной смертной жизни есть хоть какая-то возможность в один прекрасный день просто соскочить с этого поезда – собственноручно или же с чьей-либо помощью.
У Манфред теперь такой возможности нет. До этого (до своей псевдо-смерти и до знакомства с Адамом) он прекрасно понимал, что мир катится в полнейшую пизду – и понимал, что слишком надолго задерживаться он тут не намерен.
Но и помирать так по-тупому, как получилось сегодня, Стоун тоже бы не хотел.
Так что, наверное, даже неплохо, что в итоге все получилось так, как получилось. Пусть и уложить это в своей голове пока что не очень получается.
И дело даже не в самом осознании этого факта, а в самих ощущениях – тело кажется каким-то не своим, хоть разительно ничего не поменялось – кроме, разве что, шрама, но бывало и пострашнее.
Вряд ли его ждут все пять стадий принятия неизбежного – то, во что он вляпался, находится на совершенно другом непостижимом уровне.
Адам сам сказал – закономерности и первопричины никак не отследить, шансы здесь как в лотерее, если не хлеще.
Если так подумать, то Манфред отхватил ебаный джекпот – совершенно неиронично.
И он вдруг думает – а если бы он откинулся от передоза в свои двадцать, то этот финт с бессмертием сработал бы? Или нет?
А если бы сработал, то каким бы Стоун был сейчас? Быть может, вся жизнь пошла бы совершенно по-другому. А пойдет ли она по-другому теперь?
Вопросов бесчисленное множество, и они как будто бы все одновременно звучат в голове.
И когда губы Адама касаются его лба, Стоун невольно прикрывает глаза, а в голове тут же мелькает мысль – а ведь так обычно целуют покойников.
Это осознание почти вызывает истеричный смех. Почти.
Вместо этого Манфред слегка зажмуривается и заставляет себя расслабить плечи, которые все это время были до болезненного напряжены.
Он не покойник. Он живой, из плоти и крови – и совершенно, блять, неважно, как он все еще не истек этой самой кровью где-то там, в переговорном зале отеля.
В конце концов, в этом припизднутом мире есть еще миллион вещей, которые все еще не могут объяснить – даже имея в арсенале самые топовые технологии.
Рандомное бессмертие, судя по всему, относится туда же – только эта проблема не то чтобы очень мейнстримная.
Манфред вдруг на секунду задумывается, какой бы кипиш поднялся, узнай люди о том, что существуют бессмертные.
Хаос бы поднялся похлеще, чем на этих гребанных протестах. Обязательно бы нарисовался какой-нибудь ушлый ученый, который бы непременно решил вывести «ген бессмертия» – и, скорее всего, нихера бы у него не получилось. Или получилось бы.
В любом случае, сам Манфред не хочет дожить до такого момента.
Однако, проблема в том, что он, скорее всего, доживет. Как и Адам. Вместе?
Кажется, Стоун хочет что-то сказать, но так ничего и не произносит – Адам упирается своим лбом в его лоб, заставляя вновь прикрыть глаза.
Он, и правда, никогда не рассказывал про это Манфреду. С несколько минут Стоун лишь вслушивается в его голос, звучащий совсем рядом, и все это – прикосновения, дыхание Адама и его слова как будто бы помогают снова обрести ощущение собственного тела.
Он не покойник. И Адам – тоже.
Но Манфред слушает сейчас о том, как Адам – Гай Юлий Цезарь – стал покойником для всех остальных. И сколь бы ни был дерьмовым сегодняшний расклад – то, что случилось тогда с Адамом-Цезарем, ни с чем не сравнится по своей дерьмовости.
А еще – это все отчасти (или куда больше) неебически странно. Манфред как будто бы в очередной раз осознает, кто же перед ним стоит – но вместе с этим какого-то благоговейного трепета он, к счастью, не испытывает. Адам – это не просто какая-то рандомная историческая фигура, которая благодаря какому-то сбою дожила до современности.
И то, что у него за плечами две тысячи лет, не имеет совершенно никакого значения.
Он вдруг поднимает взгляд на Адама – и видит только этот стеклянный застывший взгляд, устремленный вникуда. Почти как у покойника.
И Манфреда как будто переклинивает, потому что видеть такой взгляд у Адама – нечто совершенно невыносимое.
Стоун обхватывает ладонью его затылок, притягивая к себе, и впивается ему в губы – это, наверное, даже поцелуем не назовешься. Это как будто бы очередная попытка обрести самоощущение – и стереть этот застывший взгляд.
– Нахуй их всех, – чуть хрипловато произносит Манфред в губы Адама. – С тобой я готов смотреть, как этот гребаный мир идет по пизде – и похер, что будет после, – Стоун делает короткую паузу, облизывая свои губы, а потом чуть отстраняется, чтобы взглянуть Адаму в глаза. – Но до этого я хочу самолично прикончить всех уебков, из-за которых мы тут сейчас оказались.
Вместе – и никак иначе.
Поделиться92021-03-31 17:58:07
Поцелуй грубый и жёсткий. Даже не столько поцелуй, сколько просто соприкосновение губами, будто бы всё его назначение в этом, привлечении внимания, заявлении, как и почти всё у них - с силой и без какого-либо оттенка нежности, но Адам всё равно почти улыбается. Потому что это и ответ на незаданный им вопрос и некое руководство к действию, а он едва едва успел начать задумываться о том, когда они смогут вернуться к этой части их отношений снова. И смогут ли. Но у Акапулько, видимо, нет всех тех проблем, что поселились мерзким червём сомнения у Адама в голове в результате всех этих сбитых перерождений в "Артемиде", и это большой-большой плюс.
На мгновение он успевает углубить поцелуй, сделать его более выраженным, настоящим, обхватывая Стоуна за талию и прижимая ближе, вот только желание выговориться у того, как всегда, оказывается сильнее всего остального, и Адам улыбается чуть шире прежде чем замереть с абсолютно каменным лицом в ожидании того, что до Акапулько дойдут в полной мере только что произнесённые им слова, и он... Что? Насколько он на самом деле понимает, что только что сказал? Насколько...
Адам мотает головой, прикрывая глаза - он в последнее время много думает, слишком много думает, и это начинает ему слишком явно мешать. Добавить бы, что наслаждаться текущим моментом, вот только с этим у него проблемы уже очень давно, так давно, что и точную дату не вспомнить, как ни старайся. Все текущие моменты для него слились в серую муть и лишь в последние месяцы разбавились хоть какими-то красками. Долго ли так продлится у них двоих? Какой может быть эта самая вечность, поделённая пополам? Он ведь даже при встрече с Генри об этом не думал, не гадал, не строил предположений - сложность не та даже для его разума. Как обычный смертный не может с ходу вообразить себе бессмертие со всем спектром его последствий, так и бессмертный, проживший сотни и тысячи лет в одиночестве не может себе полноценно представить эту же жизнь вдвоём, без срока годности, без дат окончания, без ограничений. Они не умирают сейчас, в этот момент времени, не умрёт завтра или через неделю и этого достаточно; он влюблён сейчас, а Манфред смотрит на него этими полными конфуза глазами сейчас и будет смотреть примерно так через неделю и, может, даже год. А потом...
Кто знает?
- Я полностью разделяю сантимент, - негромко отзывается он, касаясь чужой щеки и проводя по ней пальцем. И это относится и к отношению к людям, и планам по части наблюдения за миром, и Адам очень надеется, что Акапулько и так это поймёт. - Но надеюсь ты простишь моё нежелание броситься кого-то убивать сразу, прямо сейчас. Мы всё же немного не в форме.
Они голые на обдуваемом пляже, и кожа уже успела покрыться мурашками от наконец дающей о себе знать прохлады. Как долго ещё осталось до того, пока на пляж кто-нибудь вытащится, нарушая их уединённый момент? К тому же там, в отеле, наверняка творится форменный хаос - впрочем, может, и нет? В конце концов, тел нет, и кровь, скорее всего, как обычно это бывает, испарилась вместе с ними, так что взбудораженным людям Хоббса даже нечего никому предъявить, не устраивать же перестрелки на ровном месте? Возможно так или иначе пострадали те, кто был в тот момент в зале ресторана, но - ей богу - Адаму абсолютно не хочется именно сейчас в этом разбираться.
- Сейчас я бы предпочёл убрать тебя с улицы, - продолжает он спокойным голосом, осматривая окружающее их пространство, - даже если это всего лишь означает вернуться в тот дом, что нам предоставил Волк. Мы, может быть, и бессмертны, и это определённо добавляет пару очков твоему ощущению превосходства, - он коротко фыркает, но без насмешки, - но время сразу после возрождения - самое опасное, потому что в этот момент ты наиболее уязвим и дезориентирован. - Он снова смотрит на Акапулько и почти было проговаривается про те разы, что его брали в плен, про те годы в руках фашистов, что всплывают в его сознании едкими пятнами, но решает отложить это на другой раз. Вместо этого он осторожно касается самыми кончиками пальцев шрамов на его лице и ведёт ими вниз, как делал раньше. - Я рад, что ты сохранил их. Понимаю твоё недовольство упавшим зрением, но они так тебе идут. Мы обязательно освежуем твоих обидчиков, но сначала надо найти Хоббса и усыпить их бдительность тишиной.
Поделиться102021-03-31 22:44:55
Поцелуй горит на губах, оставляя после себя слегка горьковатое послевкусие, как от виски наивысшей пробы, а злость начинает ощущаться смутной дрожью на кончиках пальцев – и в этот момент Манфред начинает чувствовать себя по-настоящему живым. Даже после всего того, что с ним – с ними – только что случилось.
Он почти может себе это представить – ярко, живо, в красках. Как они заявляются к этому чертовому Ганнибалу (Манфред самолично убедится в том, что спустил в его печень целую обойму пистолета – того самого, который он моделировал для этого старикана), а после – к Ориону Франклину, оставляя того на десерт.
Стоун еще не придумал, что они сделают с ним, но, наверняка, что-нибудь изощренное. Или же наоборот – банальное до зубовного скрежета, потому что большего этот ушлый козел не заслужил.
Злость одновременно примиряет с реальностью, позволяя прийти в себя, и уносит мысли в какие-то невообразимые кровавые дали, где Манфред вершит вендетту направо и налево.
Естественно, ему еще придется в будущем все это в очередной раз осознать и принять. Все это – бессмертие, свалившееся на голову, как какая-нибудь карикатурная наковальня из детских мультиков. Только вот от этой самой наковальни – так же, как и в детских мультиках – совершенно ничего не будет, даже если та будет весить полтонны и свалится прямо Стоуну на голову.
Прикосновение к щеке как будто заставляет вернуться в реальность и вдохнуть воздуха – Манфред моргает пару раз и фокусирует свой взгляд на Адаме, вслушиваясь в его слова.
Блять, да.
Как он мог забыть – они ведь, как последние придурки, торчат сейчас на пустынном (пока что) пляже, совершенно без одежды и без каких-либо средств связи.
Скорее всего, Чау со всей своей свитой свалил практически сразу, как только произошла вся эта херня – а какой ему резон оставаться? На его месте Манфред бы поступил точно так же. Расклад со всех сторон получился охуенным – никаких следов, никаких подозрений, никакой волокиты с трупами.
Даже жаль в какой-то степени. Ганнибал слишком уж легко отделался.
Манфред делает еще один – по крайней мере, пытается сделать – глубокий вдох и сосредотачивается на голосе Адама, невольно фыркая на фразе про ощущение превосходства.
Точно не сейчас – хотя, конечно, это все вполне в его духе. Сейчас пока что не получается все это в полной мере осознать.
Даже интересно, в какой именно момент у него крыша слетит окончательно и бесповоротно – и как потом придется все это (Адаму) вправлять. Манфред на 90% уверен в том, что в какой-то момент это обязательно случится – пусть он знает себя не две тысячи лет, но сорок пять – тоже вполне себе показатель.
Стоун коротко облизывает свои пересохшие губы и поднимает взгляд на Адама.
В голове проскальзывает –
давай свалим отсюда к чертовой матери, прямо сейчас – и пошли все нахер.
Но Манфред прекрасно понимает, что не сможет просто так свалить и дать этим уебкам шанс остаться без всякой расплаты.
Его это будет перманентно грызть, в какой бы части света он ни оказался – и в конечном итоге все равно придется возвращаться, чтобы раз и навсегда закрыть этот зудящий гештальт.
– Если бы этих шрамов вдруг не оказалось, – чуть нахмурившись, произносит Стоун, на мгновение прикрывая глаза, пока ощущает легкие прикосновения к своему лицу, – то я бы уже чувствовал себя не собой. И совершенно точно бы съехал с катушек прямо здесь и сейчас. А так – все хотя бы относительно так, как было до.
За исключением шрама от пулевого ранения на животе.
За исключением покореженного самоощущения, которое еще придется отрефлексировать – и не раз. А пока что хватит и осознания того, что ебучие шрамы никуда не делись. И этих прикосновений Адама к ним – таким легким и почти невесомым, как будто бы на месте рубцов все еще открытая рана.
На Хоббса и его ребят они натыкаются почти сразу, стоит им свалить с пляжа и короткими перебежками начинать огибать территорию отеля. На лице Луи – миллион и один невысказанный вопрос. Он сразу ловит взгляд Манфреда и понимает – сейчас лучше не спрашивать ничего, а просто запихнуть их двоих в машину и увезти на виллу. И как можно скорее.
Хоббс ничего не спрашивает – хотя в первую секунду при виде живого Манфреда Стоуна у него возникает закономерное желание схватить того за плечи и спросить, глядя в глаза – а какого, собственно, хрена произошло?!
Потому что после первого прозвучавшего выстрела все поняли только то, что все в один момент резко пошло по пизде.
А после началась какая-то непонятная херня.
Непонятная херня в прямом смысле этого слова – потому что Хоббс был уверен в том, что Адама и Манфреда замочили. Но, выходит, что нет?
Как и ожидалось – Чау свалил почти сразу же, как произошла вся эта непонятная херня. Луи коротко рапортует об этом, пока самолично отвозит их на виллу, то и дело кидая обеспокоенные взгляды в зеркало заднего вида.
В какой-то момент Манфред сталкивается с ним глазами на долгие три секунды, как будто бы говоря – чувак, я потом все объясню, окей?
И Луи коротко и почти незаметно кивает в ответ, выруливая на оживленный хайвей, по направлению к Малибу.
Потом. Если Стоун вообще поймет, как это все объяснять и какими словами.
Отредактировано Manfred Stone (2021-04-08 08:12:17)
Поделиться112021-04-05 18:00:45
Немая сцена их встречи с основными силами во главе с Хоббсом достойна быть внесённой в анналы истории, но - увы, сейчас у них такой роскоши нет, и потому они просто стоят с несколько мгновений, глядя друг на друга. А потом снова начинается движение, хаос, перемежаемый попытками организации. Для начала Луи добывает им какие-то шмотки: Манфреду достаётся непонятно откуда взявшийся сейчас явно отельный халат, Адаму - чей-то бежевый с тёмными вставками плащ. Затем им подают машину и, пока в неё упаковывают Стоуна, Хоббс придерживает Адама за локоть, недвусмысленно намекая задержаться снаружи ещё на чуть-чуть.
Адам хмурится, но остаётся. Он видел этот взгляд, которым Луи одарил его в первую же минуту после того, как подобрал челюсть и перестал таращиться на обнажённого Акапулько (в последнем его, конечно, сложно винить). А ещё он знает, что буквально сразу не понравился Хоббсу, ещё там, на вечеринке Волка на пляже возле разрушенных Бань. И история у него сомнительная, и появился он резко, при этом тут же став столь приближенным к Стоуну, что тот везде его таскал с собой. Ревность ли это - любого толка - или простая подозрительность, или, быть может, зависть? Кто знает, но с этим точно однажды придётся разобраться. Или, быть может, сейчас.
- Каждый раз, - негромко произносит тем временем Хоббс, переводя взгляд за его спину, на авто, наверное, чтобы удостовериться, что Манфред их не слушает, а потом снова фокусируется на Адаме. - Каждый раз с тех пор, как ты появился, он вляпывается во что-то, и крутость ваших передряг растёт по экспоненте.
- Справедливости ради, свои шрамы он заработал до меня, - с как можно большим достоинством для голого человека, укутанного в плащ не по размеру, отзывается Адам, вздёргивая подбородок. - Так что я уверен, что мистер Стоун способен находить проблемы на пятую точку вполне самостоятельно.
В ответ Луи только фыркает, но не отступает, для подчёркивания своей позиции сцепляя руки на груди.
- Да, у него есть такая феноменальная способность, но ты явно её усиливаешь в несколько раз.
- Поверьте мне, мистер Хоббс, в моих собственных интересах следить за тем, чтобы Манфред не пострадал, - хотя, конечно, для этого уже поздно, было бы даже слишком поздно, если бы Вселенная вдруг не решила, что ему может хоть немного повезти, спустя две тысячи-то лет. Но вслух он этого не произносит, прекрасно понимая, что оно ещё долго будет его грызть. - И раз уж мы об этом, то вам стоит знать, что за покушениями на Ориона Франклина и его порядок стоит именно Чау.
- В самом деле? - Судя по голосу, Хоббс не просто удивлён, а даже немного шокирован и, возможно, слегка напуган, но он отчаянно старается не подать вид. - С чего вдруг такая забота, что ты решил мне об этом сообщить?
- Никакой заботы, - спокойно возражает Адам, и это чистая правда, - но вы нравитесь Манфреду. Будет жаль, если вас хаденет перекрёстным огнём.
Луи хмурится, а он наконец отворачивается, намекая таким образом на окончание разговора, а затем направляется к машине и забирается на сиденье рядом со Стоуном, тут же обхватывая его за талию и прижимая ближе к себе, словно в сомнительной и крайне запоздалой попытке защитить.
Они едут молча, с ощущением крайней неловкости и тоннами невысказанных вопросов буквально висящими в воздухе удушающими миазмами. Адам знает - чувствует каждой клеточкой непокрытой кожи, что Хоббс то и дело бросает на него взгляды в зеркало заднего вида, не поворачиваясь корпусом назад, но сам он упрямо смотрит в окно, отвернувшись даже от Манфреда, будто бы снова избегая смотреть ему в глаза. Часть его, маленькая и, наверное, самая трусливая, считает, что Луи прав, что он привнёс в жизнь Стоуна какой-то дополнительный, особенный, вывернутый наизнанку хаос бессмертия, ведь оба последних раза они попали в неприятности именно из-за него и его действий там, в "Артемиде". Эта же часть почти уговорила его скрыться после передачи Акапулько в руки друзей, исчезнуть из его жизни, забирая с собой все грядущие неприятности. Проблема только в том, что стоило сделать подобное раньше, до того, как просто секс стал чем-то большим, до того, как за Манфредом пришли первый раз, до... Остального.
Сейчас же это больше бы походило на предательство, даже несмотря на то, что его присутствие рядом со Стоуном привело к самому негативному из нежелательных вариантов.
Он чуть не лишился Мэнни сегодня, оказавшись абсолютно не в состоянии его защитить. Им просто повезло - повезло ли? - невероятно, невозможно, почти возмутительно, потому что он так и не понял, как, чёрт возьми, всё это работает? И каждый раз, когда он думает об этой обошедшей его стороной потере, он крепче и крепче прижимает к себе Акапулько, практически впиваясь пальцами ему в бок, чувствуя при этом себя в этом автомобиле настолько лишним, насколько может только человек в возрасте в компании тинейджеров или человек с улицы на встрече давних друзей. Обычно его не так легко вывести из себя даже подобным, но сейчас всё свежо и сильно, и его собственные нервы - как одна большая свежая рана, как кипа оголённых высоковольтных проводов.
Возле их временного дома-убежища, конвой останавливается заранее, не заезжая на территорию.
А вот на самой территории их уже встречают. Люди успевшие стать чуть более знакомыми за несколько прошлых раз - ближайшая свита Короля Волков, и сам он собственной персоной. Как всегда, лощёный и довольный жизнью, с флёром лёгкой усталости от всего этого дерьма, с которым приходится иметь дело. Адам инстинктивно берёт Акапулько под локоть, а после и вовсе чуть тянет назад, чтобы выступить вперёд и в некотором смысле прикрыть его собой.
- Что ж, что ж, что ж, - медленно проговаривает Франклин выступая вперёд и оглядывая новоприбывшую делегацию. - Приятно видеть, что слухи о вашей смерти несколько преувеличены.
Он улыбается, сладко и то ли довольно, то ли насмешливо - с ним никогда не разобрать, да и надо ли? В ответ Адам только усиливает хватку на запястье Стоуна, опасаясь, что тот в своём тоже не слишком сейчас стабильном состоянии может выкинуть какую-нибудь херню.
Поделиться122021-04-05 19:33:29
Пока они едут в машине по направлению к вилле, тишина в машине стоит практически звенящая. Гробовая.
Манфред смеется про себя с этой ассоциации, но даже в его собственной голове этот смешок получается каким-то истеричным. В этой тишине Стоун чувствует, как его мысли двигаются в сотне разных направлениях.
Ну и как теперь дальше? Просто делать вид, будто бы ничего не случилось – и жить, как жил?
А как же отомстить этим гребанным придуркам, из-за которых его жизнь (и смерть) в один момент так резко перекрутило и перемешало? Сначала пропустило через мясорубку, а потом собрало заново – вроде бы, почти так же, как было до, но все равно как-то не так.
Интересно, Адам каждый раз чувствует нечто подобное или же после n-ого количества раз все это уже не ощущается так остро?
Но разве собственная смерть – пусть и повторяющаяся из раза в раз разными способами – не херачит с такой же силой, как в самый первый раз?
А еще Манфред вдруг думает о том, что совершенно не против пустить себе пулю в висок – прямо здесь и сейчас. Чтобы лишний раз убедиться в том, что это не какая-то там дурацкая наебка вселенной.
И после он вспоминает, как однажды выбил к Адама из рук – что это было? бритва, кажется?
Потому что было болезненно видеть это ебаное членовредительство, даже будучи в курсе того факта, что это самое членовредительство никак Адаму в конечном счете не навредит – он просто всплывет потом живой и здоровый в соседнем заливе.
Но Манфреду, наверное, просто хочется убедиться лишний раз в том, что все это – гребаная реальность, а не какие-то абстракции воспаленного мозга.
Может, это все – слишком затянувшаяся агония после того выстрела в живот. Может, все это – проекция его постепенно умирающего сознания.
Однако для проекции все ощущается слишком реально.
Мерное гудение машины, звук ветра, врывающийся сквозь приоткрытое окно со стороны Хоббса, рука Адама, который прижимает его к себе так сильно, будто бы боится что Стоун возьмет и исчезнет.
Для проекции как-то все слишком детализировано – хоть и фантазия Манфреда всегда была красочной.
Но дереализация все равно зашкаливает – и Стоун изо всех сил пытается концентрироваться на собственных ощущениях.
Никому ничего не хочется говорить – кажется, что каждый сидящий в этой машине погрузился в свои собственные размышления. Кажется, что если прислушаться, то можно различить тихое поскрипывание шестеренок.
Манфред думает о том, что его собственные шестеренки в его голове уже давно разлетелись в разные стороны и покатились каждая в своем направлении. По крайней мере, ощущается это все именно так.
Они все же надеется, что у него однажды получится собрать себя по частям.
Только вот зря Манфред думал, что им удастся доехать спокойно до виллы – чтобы потом засесть там безвылазно на ближайшие несколько недель (месяцев, лет, веков – почему бы и нет, блять).
Когда он видит Франклина и его свиту, внутри как будто бы что-то перещелкивает – и апатичное состояние дереализации, в котором он пребывал последний час, разом куда-то испаряется.
За злость цепляться получается легко.
За злость цепляться привычно – тем более, что сейчас есть непосредственный объект этой самой злости. Вот он, стоит прямо перед ним, отсвечивая своим ослепительным прикидом – чтоб этот урод сдох, блять.
Манфред тут же бросается вперед, готовый размазать Волка по ближайшей стенке прямо здесь и сейчас – но Адам его почти сразу же одергивает, не давая влезть в самое пекло.
А, точнее, устроить это самое пекло.
Стоун пытается вырвать свою руку из хватки Адама, но вместо этого сверкает злым взглядом в сторону Франклина, который тут же начинает что-то лить им в уши своим этим голосом вечно обкуренного.
От пелены злости, застелившей все, Манфред даже не может толком разобрать с первого раза, что же тот говорит, но когда смысл, наконец, доходит, Стоун вырывается из хватки Адама, дергаясь сильнее, и подскакивает к Франклину.
Его прихвостни сразу же напрягаются, как по команде, но Волк делает им едва заметный жест рукой – мол, дайте мистеру Стоуну все высказать.
Ну конечно, ведь человек, одетый в один халат, вряд ли может представлять собой какую-то реальную угрозу, правда?
– Да пошел ты, знаешь, куда? – цедит Манфред сквозь зубы, глядя на Ориона Франклина, но вновь натыкается на собственное отражение в линзах его солнцезащитных очков. Вот урод. – Я с самого начала должен был понять, что такой козел, как ты, не будет помогать на безвозмездной основе. Что, решил прикрыть мной свою задницу, да?!
– Мистер Стоун… – начинает было Франклин, касаясь пальцем своей переносицы, но Стоун не дает ему договорить.
– Разбирайся со своей хуйней сам, понял? Я жалею о том, что не сдал этому сраному Чау твое местоположение – а стоило, знаешь ли. А тут мы больше ни минуты лишней не останемся.
– И все же, мистер Стоун, давайте все обговорим – я ведь именно за этим и приехал… – вновь предпринимает Франклин попытку увести разговор в более или менее мирное русло, но Манфред вдруг цепляется за лацкан его пиджака, притягивая его к себе и заставляя чуть нагнуться, и произносит:
– Иди. На. Хуй. Или тебе письменно продублировать?
Оттолкнув Франклина от себя, Манфред решительным шагом направляется в сторону виллы, чувствуя, как каждая клеточка его тела едва ли не звенит от возмущения и злости.
Сука.
Собрать их с Адамом манатки – и свалить отсюда как можно скорее. И чтобы никто не знал, куда именно.
Поделиться132021-04-06 17:06:45
Стоун всё-таки выпутывается из его хватки (не кости же ему ломать), и у Адама на полном серьёзе, кажется, останавливается сердце. Во всяком случае, он совершенно точно перестаёт дышать. Конечно, если сейчас что-то (всё, например?) пойдёт не так (ещё больше), то Манфреду нихрена уже не будет - всего лишь снова искупается в Тихом океане, - но перспектива того, что о его новоприобретённой (или, быть может, присутствовавшей всегда?) особенности узнает ещё человек двадцать за раз совершенно не видится Адаму воодушевляющей. Его собственная история даже со всем своими пробелами учила о том, что чем меньше человек было в курсе, тем всегда был лучше для всех (для него, конечно, в первую очередь, но как не стать эгоистом, если столетия живёшь ты один, а все вокруг постоянно умирают?). В идеале знать может и должен только он один, но в хаосе жизни всегда случались и с этим осечки.
И всё же одно - необходимость, помноженная на неизбежность или что-то уж совсем выходящее из ряда вон, и совсем другое - когда ты нарываешься вполне осознанно и выдаёшь все свои секреты по чистой глупости всем подряд.
Слава богу, Акапулько не делает ненужно резких движений, а Король Волков пришёл сюда не в капусту их всех крошить. Он вообще проявляет столь странные и чудовищные для человека его положения и влияния чудеса терпения, что Адам невольно хмурится, наблюдая за их короткой, но яркой интеракцией, дыша через раз.
Заканчивается всё так же быстро, как начинается, и вот уже Стоун марширует в дом с развевающимися полами халата, полный, видимо, намерений свалить отсюда - из этого двора, с этой виллы, из этого города, штата? страны? как можно скорей. Он не ждёт ни чужих реакций, ни комментариев, ни даже кого-то конкретного (Адама, например). Он провожает Акапулько тяжёлым взглядом, панически взвешивая два решения - броситься за ним или пока что остаться. Это понятно, что разруливать Манфред ничего не собирается - не то у него настроение, да и не того типа он человек, более привыкший бежать от проблем как можно дальше и делать вид, что те не существуют, пока они сами не рассосутся, но сейчас, кажется, не совсем тот случай. При этом Адам - тоже так себе подходящий для такого дела человек, привыкший делать примерно то же самое - ждать, пока проблемы не вымрут вместе с людьми, которые их вызвали.
Он оборачивается на Хоббса и тот, неожиданно кивнув, следует за уже исчезнувшим в глубине виллы Стоуном, пока Адам, глядя куда-то мимо Франклина думает о том, что Чау не нуждался в координатах, он даже в Акапулько не нуждался, если так посмотреть, всё это было подстроено, вроде как, чтобы добраться до него. И вот уже дальше целью был Франклин. Как быстро Манфред вспомнит эту деталь и что с ней сделает? Но есть и ещё кое-что очень-очень важное.
- Откуда у вас взялись слухи о нашей смерти? - теперь он смотрит прямо на Короля Волков, но тяжело быть угрожающим, если объект твоих угроз выше тебя на пятнадцать сантиметров.
Чёртов Франклин легко улыбается и ведёт плечом, как будто его только что не сгибали в три погибели, тягая за лацканы, как будто только что не посылали на хер при куче лишних ушей. У некоторых людей всё же есть удивительные, достойные определённого, своеобразного восхищения свойства. Возможно, всё дело в шарме, которым Орион не обделён, видимо, с самого рождения, а потом культивирован и возведён в абсолют - с другим подходом и другим флёром вряд ли бы он добился такой позиции, которой завидует человек масштаба Чау. Впрочем - Адам склоняет голову на бок, кое-что вспоминая и одновременно пытаясь прочитать контексты, лежащие под всем этим чёртовым фасадом - Чау будет пониже Франклина.
- У вас есть информатор в его свите, - наконец медленно выговаривает Адам, кажется, наконец догадавшись, что именно означают все эти ужимки, так что это не вопрос, это утверждение. Франклин в ответ только улыбается ровнее и словно бы чуточку одобрительнее. Адам кивает. - А знаете ли вы, что именно он спланировал то покушение в "Артемиде"? И все последующие мелкие атак на вашу империю - тоже его рук дело?
Улыбка Ориона наконец слегка дёргается и понемногу гаснет. Он прочищает горло и коротко просит свиту своих охранников рассосаться по периметру, выходя из зоны непосредственного общения, потому что для следующей части диалога ему не нужны свидетели. Люди Хоббса меж тем остаются на месте, вообще не шевелясь даже под тяжёлым многозначительным взглядом Короля Волков. Адам понимает, что в некотором роде этим людям совершенно никто даже без добавочной неприязни их босса по отношению к его персоне, но всё равно поворачивается в сторону самого похожего на начальника всей этой чудо-братии и коротко кивает, а тот на удивление подчиняется, и все вместе они точно так же расходятся в стороны, избавляя этих двоих от лишних ушей.
- Так понимаю, что нет, - заключает он наконец. - Вас обыграли. Но я всё ещё не понимаю, зачем вам Манфред. А был бы он вам безразличен, как очередная пешка в вашей собственной игре, вы бы сейчас сюда не притащились.
- У меня были предположения, - сдавшись, наконец, и избавившись от набившей всем оскомину улыбки, совсем другим тоном отзывается Орион. - Но они были относительно многих людей, нужна была точность.
Он замолкает, барабаня пальцами по второй ладони с несколько секунд, словно принимая решение.
- Мой человек лишь сказал, что встреча пошла не по плану. На Чау напали, и он вынужден был защищаться, началась стрельба, - тут он с шумом выпускает носом воздух и на мгновение улыбается снова. - И судя по вашему выбору гардероба, как минимум в этом он не соврал.
Повисает неловкая пауза, давящая на уши, несмотря на то, что в целом сад полон самых разных мелких звуков. Давящая она, потому что Адам прекрасно осознаёт вес того, что умещается за фасадом таких простых слов. Потому что тогда Франклин был там, тогда Адам сам выложил ему в каком-то смысле свою тайна на блюдечке, и, вероятно, только до поры до времени ему удавалось не понести за это какой-нибудь неудобный ответ.
- И, судя по абсолютно аналогичному вашему прошлому выбору наряду мистера Стоуна, он теперь такой же.
Надо отдать ему должное, он говорит об этом с таким скучающим видом и так спокойно, что Адам почти готов им восхититься, вот только не стоит забывать, что перед ним паук и манипулятор, подмявший под себя целый город, если не больше. Конечно, в масштабах истории, вселенной и даже лично одного Адама один город это ничто, но и пренебрегать подобным не стоило.
- Как вы только это делаете.
- Понятия не имею, а теперь - второй вопрос.
- Второй? - Король Волков делает шаг вперёд, словно бы обходя Адама по кругу. - Чем мне так интересен мистер Стоун? Дело в том, что в моём бизнесе очень многое зависит от корректной работы с активами. И вот Мэнни... - он картинно вздыхает, игнорируя то, как меняется в лице Адам при такой форме чужого имени, - он очень ценный актив, хоть и обожает брыкаться и показывать свой нрав. Боюсь, правда, что сейчас он может стать несносным, а нарушение контроля над поставками оружия не может быть мне на руку, тем более в такое неспокойное время, - он замолкает и причмокивает губами, снимая наконец свои дурацкие солнечные очки. - Чау, говорите?
- Его интересовали мои услуги. В вашем контексте, полагаю, - после минутной паузы отвечает Адам, осторожно ступая вперёд на каждом шаге. - Или их отсутствие у вас. Ультимативная цель, очевидно, чтобы я или Манфред не мешались ему под ногами в следующий раз, когда он за вами придёт.
- Как топорно, - Франклин морщит нос и обхватывает себя свободной рукой, опираясь на неё локтем той, что сжимает очки. - Видимо, вы отказались, раз началась стрельба и судя по той пафосной речи, что выдал здесь Мэнни... О, вам не нравится, когда я его так называю даже больше, чем ему самому, - он снова улыбается, сверкая идеальной улыбкой, ублюдка это всё забавляет.
- Отдайте мне "Артемиду", - вдруг резко бросает Адам, делая шаг вперёд и как будто бы удивляя самого себя. Франклин вскидывает брови и прикусывает торчащую в сторону дужку очков. - И я улажу вопрос с Манфредом, а потом, может быть, и с Чау, если у вас не хватит на это фантазии. А если нет, или если с Манфредом что-нибудь ещё случится... - Он делает шаг ещё ближе, но воздерживается от физического контакта. - Я сниму с вас шкуру живьём. В сливной трубе истории я встречался с разными нравами, разными народами и мне достанет навыков сделать это так, что вы даже будете в сознании и сможете смотреть. Договорились?
Король Волков вынимает дужку изо рта и улыбается.
Отредактировано Adam (2021-04-07 12:52:48)
Поделиться142021-04-06 22:55:20
Да, конкретно сейчас Манфред совершенно точно не намерен вести никакие переговоры – на сегодня достаточно этой сраной дипломатии.
Быть может, чуть позже – когда (если) перестанет так раздирать на части от этой злости, которая, кажется, переливается уже через край.
Стоуну казалось, что ему будет достаточно просто послать Франклина нахуй – и дело с концом.
Но хер там был.
Стоун не знает, что нужно такого сделать, чтобы снова почувствовать себя нормально.
Потому что он знает – никакого «нормально» теперь никогда не будет. Манфред, конечно, может сделать вид, будто бы ничего экстраординарного не произошло – но он знает, что притворяться слишком долго все равно не получится.
У него в принципе это всегда хреново получалось.
Манфред понимает – дело тут вовсе не в сраном Орионе Франклине. Он – это дело десятое. Да, ему ужасно хочется размозжить его голову о ближайшую стену или же сделать с ним что-нибудь более стремное.
Но на самом деде его трясет и выворачивает не только из-за этого.
Ему как будто бы запоздало прилетело отдачей от осознаний собственного бессмертия. Черт возьми, оно даже звучит странно – хоть и Манфред самолично имел возможность наблюдать это самое бессмертие в действии на примере Адама.
Но это все равно было другое. Хоть и вполне себе реальное, но, тем не менее, происходящее не с ним.
Примерить то же самое на себя пока что получается с трудом – хотя, наверное, кто-нибудь другой на его месте был бы в экстазе от этой своей новоприобретенной способности.
Возможно, будь Манфред на двадцать лет моложе, то все было бы именно так. Он бы ушел в такой разнос, что было бы слышно в соседних штатах.
Быть может, будь мир не в такой глубокой жопе, все бы это можно было бы воспринять куда более спокойно.
Но с другой стороны –
Адам.
Этому факту бы взять и перевесить все остальное дерьмо, которое Манфред успел сам себе надумать в своей голове. И его рациональная часть (которая все же существует, вопреки заверениям многих), понимает это со всей кристальной ясностью.
Он не единственный с этой бессмертной замутой. И, если так подумать, ему охуенно повезло – так, как не везло еще никогда в жизни. Один шанс на, блять, миллион.
Только вот сейчас эта самая рациональная часть завалена этим шквалом из эмоций, которые, кажется, способны затопить похлеще, чем воды океана, который плещется неподалеку.
Все эти рваные мысли проносятся за считанные секунды, пока Манфред шагает по направлению к вилле – а после от души хлопает дверью, как будто надеясь, что от силы этого грохота эта чертова вилла пойдет трещинами и обрушится прямо ему на голову.
Не то чтобы это реально поможет ему сдохнуть.
Скользнув языком по пересохшим губам, Стоун медлит всего секунду – а после направляется в сторону кухни.
Пиздец, как хочется выпить – а, может, это просто уже рефлекс, ответ собственного организма на этот клокочущий стресс? В любом случае, тратить ресурсы на рефлексию совершенно не хочется.
Пока Манфред гремит стаканами и выуживает бутылку виски из шкафа, он не сразу улавливает, что в дом зашел кто-то еще.
Ему бы, наверное, быть немного повнимательнее – мало ли, что – но, с другой стороны? Не поебать ли теперь. Даже если его и убьют – все будет без толку.
Когда Стоун наливает себе виски в стакан, он вдруг понимает, что кончики его пальцев слегка подрагивают.
– Приятель, не хочешь мне что-нибудь рассказать?
Хоббс.
Он замирает при входе на кухню, привалившись плечом о дверной косяк и скрестив руки на груди.
И насколько бы Манфред ни хотел бы сейчас послать нахер весь мир, послать вот так Хоббса он не может.
Рациональная часть, которая все же пробивается сквозь эти удушающие порывы эмоций, твердит ему о том, что Луи и его ребята сделали сегодня охуеть, как много. И неважно, что в конечном итоге все пошло пиздец как не по плану – они сделали все возможное. И даже, наверное, чуточку больше.
Может, Стоун и мудак, но не настолько.
Манфред делает глубокий вдох (насколько позволяет сейчас комок где-то в солнечном сплетении), и делает глоток виски, чувствуя, как алкоголь горячо прокатывается по пищеводу.
– Чувак, – начинает было Манфред, но запинается на мгновение, не зная, с чего вообще начать и что сказать. Рассказывать ли сейчас? Стоун понимает, что сейчас у него элементарно не хватит на это внутренних сил, которые, кажется, все уходят на то, чтобы не расхреначить этот вот стакан об пол.
Нет, потом.
– Луи, давай не сейчас, окей? – глухо произносит Манфред, оставляя стакан с тихим стуком. – У меня был не то чтобы очень уж хороший день и все такое.
С губ срывается смешок – что-то на грани подавляемой истерики, не иначе.
– Охрененное тебе спасибо за то, что разрулил с ребятами все это дерьмо, – продолжает Стону, ковыряя пальцем рельефную поверхность стакана, и снова делает глубокий вдох. – Но я тебе в другой раз расскажу, какого хуя произошло, окей?
– Ну, если уж ты вдруг решил меня внезапно отблагодарить, то, видимо, дела с тобой совсем плохи, приятель, – усмехнувшись, произносит Луи, подходя ближе. – Уж не знаю, что у вас там произошло… Видимо, какая-то совсем лютая хрень, раз на тебе сейчас лица нет. В любом случае, ты знаешь, где меня найти, – положив ладонь на плечо Манфреда, Хоббс легонько его сжимает, улыбаясь уголком губ. – Только, черт возьми, не сваливай никуда без предупреждения, лады? А то будет, как в тот раз, когда ты решил умотать в Амстердам, помнишь?
Стоун фыркает себе под нос и залпом допивает остатки виски в стакане.
Да, он, может, и сказал, что не пробудет здесь и лишней минуты – причем, «здесь» относилось ко всему и сразу – но Манфред сам прекрасно понимает, что такой расклад маловероятен.
Надо, как минимум, завершить все дела и выполнить все задуманное.
А этого задуманного у него за последние полтора часа набрался целый список.
– Этот Адам… – произносит вдруг Хоббс, и Стоун реагирует моментально, глядя на Луи внимательно и чуть хмуро. – Ты точно в нем уверен?
– А ты думаешь, я бы стал держать возле себя кого попало? – резко отзывается Манфред, сверля Хоббса взглядом. – Да, я в курсе, что с этим ебучим Ганнибалом я проебался по всем фронтам – тут я признаю, полная хуйня вышла! Но насчет Адама я не сомневаюсь точно…
– Да все, не кипятись, – фыркнув, произносит Луи, хлопнув Стоуна по плечу. – Если ты в нем уверен на сто процентов, то я спокоен. Ты, конечно, иногда творишь полную херню, но все же, чаще всего, знаешь, что делаешь.
– Сегодняшнюю херню сотворил не я, – подмечает Манфред, чуть вздернув бровь. – А этот одноглазый придурок еще получит свое.
Стоун пока не знает, как именно – но так просто он это не оставит точно.
Отредактировано Manfred Stone (2021-04-06 23:31:48)
Поделиться152021-04-07 16:50:00
Убедившись, что Орион Франклин убрался с территории, оставив, правда, троих своих людей наблюдать за периметром - по крайней мере пока, - Адам ещё с минуту стоит молча в саду, глядя то на бассейн, то на статуи, то просто прикрыв глаза. Ветер легко перебирает листьями окружающих его кустов, а вода в бассейне едва слышно плещется о его края, но в остальном ничто не нарушает опустившуюся на сад тишину, и это лучшая иллюстрация того, что на самом деле ничего особо не изменилось. Глобально - в рамках истории, в рамках планеты, в масштабах вселенной не поменялось ровным счётом ничего... по крайней мере ничего такого, что им было бы известно - не черпают же они вдвоём (втроём) какой-то особенный кармический запас всеми этими фокусами. Было бы так, он бы давно осушил этот источник в одиночку.
И всё же в рамках конкретного случая, конкретного человека... как водится, изменилось всё и абсолютно. Или нет?
Сорвав с одного из кустов веточку удачно цветущего сейчас жасмина, он наконец направляется внутрь.
Хоббса он встречает на самом входе: тот направляется в противоположную сторону и так занят своими мыслями и ковырянии в коммуникаторе, что едва не сшибает Адама с ног.
- Знаешь, я изо всех сил убеждаю себя, что на сто процентов доверю характеристикам Стоуна, особенно в отношении тебя, - говорит он, избежав в самый последний момент столкновения. - Я и доверяю. Практически. Но если что, то я тебя из-под земли достану, capiche?
Адам едва сдерживает улыбку, но уже через мгновение коротко и молча кивает, не доверяя себе произносить какой-либо комментарий. У них прям какой-то клуб защитников Манфреда Стоуна от вселенского беспредела собрался; и при этом они все опоздали на замес и допустили самое страшое.
Удовлетворившись, видимо, этим обменом любезностей, тот тоже кивает и покидает дом, оставляя их наконец-то одних.
Адам распутывает пояс и сбрасывает опостылевший ему уже и совершенно неудобный плащ: нагота давным давно перестала быть для него источником смущения и проблемой. Коротко прислушавшись к обстановке, он по лёгкому звону стекла находит нужное ему направление и отправляется на кухню. Там Стоун занимается практически своим обычным делом - потребляет алкоголь. Ну, хоть не кокаин, и на том спасибо, хоть он может и не переживать больше на этот конкретный счёт. Впрочем, задумавшись единожды о белом порошке, он тут же хмурится, мысленно прикидывая, не ждёт ли его теперь нескончаемая череда бесконтрольного потребления и передозов? Достаточно ли для такого нестабилен Стоун или всё же удержится?
Впрочем, рука у него трясётся так, что будь в стакане чуть больше виски, он бы начал то расплёскивать, а так Адам молча кладёт на сто ветку жасмина и стабилизирует чужую руку своей, обхватывая ту сначала на середине предплечья, скользя затем к основанию запястья и чуть выше, помогая сделать глоток, а после и вовсе выпутывая из чужих неспокойных пальцев стакан и отставляя тот к жасмину. Обхватив опустевшую ладонь, он хотя бы временно унимает эту дрожь, обнимая Акапулько со спины и прижимаясь носом к его виску.
- Если хоть что-то - что угодно, - тихонько говорит он, прикрывая глаза, - что я мог бы сделать, чтобы тебе стало легче? - Задав вопрос, Адам коротко целует Манфреда в висок и продолжает. - И пока ты думаешь над ответом, подумай ещё вот о чём. Я знаю, ты зол и расстроен, и выбит из колеи, хочешь всё бросить и сжечь все мосты вместе с портами, но подумай хорошенько. То, что составляет твою жизнь, не было отнято у тебя, как это случилось со мной, и ты не разрушил её, как сделал идиот Морган, когда вернулся из моря и рассказал о своём бессмертии жене. Она сдала его в дом для умалишённых. У тебя всё проще, ты ещё можешь оставить всё как есть, и пройдёт не один год, прежде чем люди станут замечать что-то.
Поделиться162021-04-07 22:46:17
Опустошение наступает как-то резко и внезапно. Кажется, только сейчас Манфред распространял во все стороны концентрированную злость, а сейчас она как будто бы вся разом испарилась.
На самом деле, в его случае чаще всего именно так все и происходит – яркая вспышка, а потом такое же стремительное угасание, как будто бы все силы высосали разом.
Он замирает на несколько секунд, уставившись невидящим взглядом в одну точку, задумавшись обо всем и ни о чем сразу. Даже не сразу понимает, что Хоббс уже свалил – видимо, разумно рассудив, что лучше оставить сейчас Стоуна одного и вернуться чуть позже, когда тот будет способен мыслить более или менее здраво.
Кажется, Манфред выныривает из этого состояния так же, как он вынырнул совсем недавно из воды – во всяком случае, вдох получается таким же резким и рваным. Стоун едва ли не давится воздухом, мотает головой, будто пытаясь прогнать это состояние – и доливает себе еще виски в стакан, изо всех сил стараясь не расплескать все по столу.
Кажется, это одна из тех бутылок, которые стоят целое состояние.
Присутствие Адама Манфред ощущает как будто бы каким-то шестым чувством – хотя, наверное, это описание не совсем верное.
Он чувствует его кожей, еще до того, как Адам успевает появиться в поле видимости – а уже после слышит тихое шлепанье босых ног по полу и шелест ткани.
Манфред не сразу замечает, насколько сильно у него подрагивают пальцы, пока Адам не сжимает его ладонь. Он допивает виски, не чувствуя толком вкуса, потому что все его восприятие как будто сосредоточилось только лишь на этом прикосновении.
Стоун цепляется за него в попытке удержаться на поверхности и не провалиться в эту метафорическую бездну из неподъемных размышлений о том, как жить дальше и что вообще делать.
Стакан сталкивается с поверхностью стола с глухим стуком.
Ему хочется хоть как-то облечь в слова свое нынешнее состояние, но одного такого определения не существует ни в одном языке мира. Это одновременно и растерянность, и непонимание, и злость (уже где-то там глубоко, но все еще немного теплится), и предвкушение – и еще с десяток состояний разом, смешанных в одном мозговыносном коктейле.
Умом Манфред понимает – так все время не будет, постепенно все эти стадии принятия неизбежного пройдут и останется только лишь одно принятие и смирение.
Но пока что это не особо получается осознать.
И когда Адам обнимает его со спины, ткнувшись носом в висок, Стоун даже не сразу вслушивается в его слова, цепляясь только за ощущение этого голоса, тихо и вдумчиво произносящего ему что-то на ухо.
Манфред вдруг думает о том, что с удовольствием променял бы это состояние на старую-добрую истерику с битьем стаканов о стену. В истерике хотя бы все понятно и просто, в отличие от всего этого, что как будто бы подгрызает изнутри.
Когда Адам упоминает Моргана, Стоун невольно фыркает себе под нос – по нему, блять, с первого взгляда было понятно, что он полный придурок, тут даже можно к гадалке не ходить.
И женушка его ему под стать.
Взгляд вдруг натыкается на веточку жасмина, сиротливо лежащую возле стакана и которую, судя по всему, принес Адам – откуда только он ее достал? неужели все это время жасмин рос вокруг виллы, а Манфред не замечал? Впрочем неудивительно, если уж так подумать.
Этот факт вдруг заставляет усмехнуться.
В нос ударяет тонкий аромат цветов.
– Попробуешь сдать меня в психушку – я сожгу ее и весь ближайший квартал в придачу, – усмехнувшись, произносит Манфред, прекрасно понимая, что Адам никогда в жизни так не сделает. Просто все эти тупые шуточки как будто помогают вернуться в прежнюю колею – пусть и не полностью, но это уже хоть что-то.
Стоун делает глубокий вдох – на этот раз он даже получается не совсем сорванным – и кладет ладонь на руку Адама, обхватившую его поперек груди.
Да, можно сказать, что он действительно сорвал джекпот – с какой стороны ни посмотри. Все могло быть куда хуже – и сейчас для этого внезапного бессмертия едва ли не самый подходящий тайминг.
Умом он это прекрасно понимает.
Надо теперь сделать так, чтобы его стало трясти хотя бы чуточку меньше.
– Пойдем в душ, от меня океаном воняет, – произносит Манфред, мягко расцепляя объятия и поворачиваясь лицом к Адаму. – И от тебя тоже.
Он понятия не имеет, что нужно такого сделать, чтобы его перестало колбасить. Стоуну кажется, что, скорее всего, какого-то единственно верного решения нет.
Как говорится, само пройдет.
У него действительно есть возможность жить эту жизнь так, как он жил ее до сих пор. Просто теперь он обладает фичей, которая будет полезна при внезапных перестрелках – ну, или если протестующие решат припереться к нему в дом.
Размышления о бренности бытия, которое будет еще более бренным в связи с увеличившимся сроком годности самого Стоуна можно оставить на потом.
Пока что ему хочется послать это все нахер.
Скользнув языком по своим губам, Манфред с несколько секунд смотрит на Адама, а затем подается вперед, целуя немножко резковато.
– Боюсь, тебе придется терпеть меня чуть дольше, чем ты, наверное, предполагал, – отстранившись, с тихой усмешкой произносит Стоун в губы Адама, скользнув ладонью по его груди. – Как и мне – тебя.
Поделиться172021-04-12 16:06:42
Адам улыбается на упоминании психушки, несмотря на то, как глупо и нелогично это звучит. Он понимает, что Стоуну сейчас явно не сладко,отстранённо вспоминая урывками самого себя в аналогичный момент. Конечно, ему было в десятки раз хуже, ведь для него в новинку было всё, и он совершенно не понимал, что с ним происходит - у него-то не было такого ...советника, которым он может стать для Акапулько, у него не было знаний о подобном явлении заранее. Кто знает, как пошла бы его собственная история, будь у него такой же благоприятный старт; кто знает, где он был бы сейчас, где мир был бы сейчас, если бы его амбиции и власть не просто сохранились в текущем виде, но умножились бы и разрослись. Насколько бы его хватило?
Впрочем, сейчас это уже не важно.
Уже больше двух тысяч лет не важно - слишком всё изменилось, слишком ушло не туда с не теми людьми, в его собственной голове. И Манфред Стоун как никогда прав - единственный человек, вставший на его пути, который мало того, что пережил эту встречу, так ещё и развернул всё на 180 градусов: остался в ней прочно, дал феноменальный в своей простоте и гениальности совет, а потом ещё и сам оказался бессмертным. Как такое возможно? Или это две тысячи лет сводящей с ума пустоты и одиночества, физических и умственных испытаний вдруг окупились? Как-то это... слишком хорошо, чтобы быть правдой? Слишком хорошо.
Но если здесь есть подвох, то где он?
Он может быть в Хоббсе.
Может быть в Чау, может во Франклине.
Может, в принципе, даже в самом Стоуне - кто знает? Кто даст ему гарантии?
А пока Акапулько накрывает его руку своей, и он зажмуривается.
Крепко-крепко, пока цветные круги не начинают плясать в глазах. Любовь - страшная вещь, он всегда это знал, ещё когда был простым (относительно) римлянином и уже тем более, когда был императором. Доверие - эфемерная категория, доступная ограниченному кугу лиц, к которому он не имеет ни малейшего отношения. И всё же вот он, здесь, держит в своих объятиях Манфреда Стоуна и смеётся, чуть нервно и искренне, когда тот говорит об их совместной необходимости принять душ, потому что от них воняет океаном. Жестокая реальность против безнадёжной романтики, которая засела в голове самого Адама и окружила каким-то особым флёром именно этот водоём. И это при том, что душ был его собственным следующим предложением, пусть и не совсем из тех же самых побуждений.
Самое поразительное то, что несмотря на всё это он всё равно чувствует себя сейчас тепло и уютно, так тепло и так невыносимо уютно, как никогда не чувствовал ни в одной из жизней, и всё от того, что Стоун говорит и что целует его снова. Адам картинно вздыхает и подаётся обратно, возобновляя этот поцелуй и делая его чуточку более жарким. Не отвлекаясь, он вслепую развязывает халат и скользит руками на чужие плечи, забираясь под ткань и легко скидывая её вниз вместе с первым шагом. Вместе они доходят до столешницы, пока Манфред не упирается в неё поясницей, а руки Адама с шеи не опустятся чуть ниже, пока кончиками пальцев левой он не нащупает на чужой коже новый шрам. Маленький и аккуратный, практически незаметный, в отличии от его собственного, но именно этот шрам, кажется, заводит его ещё сильней, провоцируя собой очередной приступ осознания того, кто перед ним и чем это может быть чревато для них двоих.
Остановившись, Адам не торопится открывать глаза - лишь пытается отдышаться, упираясь своим лбом в лоб Акапулько.
- Смешной ты человек... - выдаёт он наконец, улыбаясь всё так же с закрытыми глазами. - Ты всё ещё не понял?.. Думаешь, я остался с тобой, потому что понимал, что всё это - временно? Две тысячи лет, Мэнни... - он открывает глаза и смотрит на Стоуна очень внимательно, - я думал, что я один. - Он замолкает на мгновение, не столько дожидаясь реакции, сколько позволяя этой фразе просто осесть или же - наоборот - улетучиться совсем, забыться. - Итак, значит теперь душ, а потом - постель? Или можем прогуляться по пляжу вдоль этого самого океана, что придал нам аромат. Тебе теперь всё равно придётся с ним познакомиться, а шум прибоя часто положительно влияет на успокоение разума и души.
Поделиться182021-04-12 19:29:48
Манфред понимает – до ощущения полнейшего и тотального спокойствия ему невероятно далеко. Если так подумать, то такой абсолютный штиль ему никогда не приходилось ощущать. Кажется, что даже во сне Стоун хоть на малейшую долю процента, но все-таки взвинчен.
Это его состояние по жизни – такой уж него склад сознания, тревожный и нервный. Манфред привык разбазаривать свои нервные клетки по поводу и без, привык находиться в этом состоянии, когда, кажется, еще немного – и он точно начнет закипать.
Но сейчас он как будто бы чувствует себя чуть более спокойно, чем час назад, когда все его новоприобретенное бессмертное состояние навалилось на него в качества экзистенциального кризиса, сшибающего все на своем пути.
Однако до полнейшего осознания этого своего новоприобретенного состояния тоже охренеть как далеко. Адам прав – пройдет куча времени, прежде чем люди начнут что-либо замечать. Наверное, пройдет примерно столько же, прежде чем сам Манфред целиком и полностью поймет, что конца и края этому всему точно не будет.
Стоун уже предполагает, как все это будет протекать – дни, недели, месяцы затишья, сменяющиеся сдвигами по фазе, во время которых он, возможно, будет членовредительствовать направо и налево, чтобы разубедить себя (или удостовериться?) в том, что это все – на-гребанное-всегда.
А, возможно, ничего этого не будет – и у Манфреда получится переживать эти скачки экзистенциальной истерики в каком-нибудь более облегченном варианте.
Сейчас пока что сложно сказать наверняка.
Когда Адам касается кончиками пальцев его шрама, Стоун слегка дергается – черт бы побрал эти фантомные ощущения. Ему время от времени все еще кажется, что место выстрела все еще горит и пульсирует по края.
Все-таки умирать таким образом – крайне отвратительно. Смерть в принципе отвратительна в большинстве случаев. Так что, наверное, даже хорошо, что Манфред не умер взаправду.
А затем Адам говорит о своих двух тысячах лет одиночества – и Стоун в очередной раз задумывается о том, что все-таки ему в этом плане повезло.
Он пытается представить, каково это – жить чертову прорву лет на этой планете, наблюдать все исторические катаклизмы и изменения мира, будучи в перманентном состоянии одиночества.
Собственного сознания не хватает, чтобы в полной мере охватить это все и представить.
– Сначала все-таки душ, – произносит Манфред, обращая свой взгляд в сторону окна, откуда открывается вид на океан.
Он пока еще не может понять, как теперь будет воспринимать воду в принципе (как будто бы у него есть выбор – но все-таки).
Как же эта херня (бессмертие) работает? Почему именно так?
Вопросы можно задавать до бесконечности.
– Прогулки эти, конечно, как-то по-стариковски, – фыркает Стоун для проформы – на самом деле, проветрить голову (по-нормальному уже, а не как час назад, когда они тусили голые на пляже) будет не лишним. – Хотя, тебе, конечно, такое подходит – учитывая твой возраст.
Что же до стариков настоящих… Манфред снова думает о Ганнибале Чау – только в этот раз это получается куда спокойнее. Прежняя ярость испарилась до поры до времени, оставляя после себя колючее раздражение.
Ему интересно, что подумал этот придурок, когда на его глазах два трупа просто испарились, как будто тех и не было никогда? Будь он сам на месте Ганнибала… На самом деле, Манфред не знает, что бы он подумал.
Сам он в свое время отнесся к этому феномену тоже весьма своеобразно – сначала как будто бы не поверив в полной мере во все эти фокусы, а после – уже принимая как само собой разумеющуюся херню.
А следом Стоун задумывается о другом старике, обращая на Адама внимательный взгляд.
– Вы с придурком Франклином о чем-то там говорили? – спрашивает Манфред, думая о том, что этот ушлый старикан, скорее всего, именно так все и задумал с самого начала – чтобы отвести удар от себя. И чтобы в итоге все срикошетило на Стоуна.
А, может, все было совершенно не так – к сожалению (хотя, наверное, все-таки к счастью) он не имеет возможность пробраться в голову Ориона Франклина.
– Не удивлюсь, если и он тоже переманивал тебя на свою сторону, – вздернув бровь, добавляет затем Стоун, скользнув ладонью по груди Адама, одновременно и сам ощущая волны мурашек по коже от каждого его прикосновения. Надо бы уже дойти до душа и заняться делом. – Ты прямо кадр нарасхват.
Поделиться192021-04-13 02:52:36
- О, что это тут у нас,- отвечая в том же тоне, вскидывает брови Адам, - шутки про возраст уровня начальной школы? Видимо, тебе совсем полегчало, и это не может не радовать, - он отступает чуть назад, глядя на Стоуна всё с той же кривоватой улыбкой, а потом разворачивается, направляясь в душ. - И я не старый. Я - древний, а это уже совсем другая история... Но прогулки такого рода помогают успокоить разум, придать многому перспективу - ты этому ещё научишься, хочешь ты того или нет. Как и многим другим вещам, для которых время ещё не настало.
По дороге о думает о том, настанет ли момент, когда вспыльчивость и ребячество Стоуна оставят его,превратятся во что-то более, быть может, мудрое, зрелое - с годами, с большим количеством лет, которых у них теперь в теории превеликое множество. Или же эти черты его личности останутся превалирующими вне зависимости от того, сколько минует лет? Впрочем, так ли это важно, так ли нужно, чтобы они перерастали во что-то иное, не в них ли львиная доля его прелести? Всего того, что привлекло в нём Адама изначально? В любом случае Адам знает, что перемены не столько нужны, сколь они неизбежны - со временем, с тем самым временем, которого более, чем в достатке. По крайней мере они будут присутствовать при этих изменениях, и есть шанс, что те будут в достаточной степени незаметны, а, значит, несущественны.
В любом случае в этот день и час Адам понятия не имеет и не может даже попытаться предугадать, насколько их хватит.
Будет ли вообще этому конец?
Как оно пойдёт?
Боже.
Он ещё не делил Вечность ни с кем - Генри Морган не в счёт, потому что с ним с самого начала всё пошло к какому-то чёрту. К тому же... Когда он думал о Моргане, когда искал Моргана, ослеплённый новостью о существовании другого бессмертного, кроме него самого, он вообще не представлял, как и куда, в каком смысле и с какими подтекстами он делал всё это, говорил эти слова - что был один.
Со Стоуном же всё конкретно.
Со Стоуном всё иначе, и это одновременно прекрасно, и немного (или сильно?) пугающе. А ещё он, скорее всего, думает слишком много, зарываясь туда, куда пока соваться бы и не стоило. Или, быть может, не стоило бы никогда.
На вопрос о Франклине он отвечает только когда они уже забрались под воду и первые капли принялись смывать с них этот чертовски сложный, насыщенный день, хотя бы немного.
- Ты знаешь, нет... - задумчиво роняет он, проходясь ладонями по чужой спине и растирая струйки. - Он оказался более дальновидным, чем Чау. Он, конечно, и видел нас вместе. Возможно, именно этого второму не хватило, чтобы понять, где именно пролегает моя лояльность, и что сомневаться в ней не следует. Он пытался переманить меня, не понимая, что ты меня не нанимал... Ты пытался, конечно, и как-то так это всё начиналось, но.
Адам замолкает, не зная, как продолжать именно эту мысль и как лучше озвучить следующую. В целом он сам доверяет (теперь) Стоуну полностью и почему-то примерно того же ожидает в ответ. Что любое его действие не будет воспринято в ненужном контексте, что первым объяснением чего-то сомнительного будет поиск понимания и мотивов, а не моментальное противодействие при восприятии всего в штыки.
- Ты умудрился напугать его своей маленькой речью... Видимо, Чау с его двойным агентом неплохо выбили его из колеи, - он замолкает, чтобы по привычке взять с полки шампунь. - А мне не понравились его комментарии на твой счёт. В общем, если коротко, я обещал ему тебя успокоить, - он с щелчком открывает крышку шампуня и молча смотрит на открывшееся отверстие. - В обмен на оперативное управление восстановленной "Артемидой", - и только на последних словам Адам поднимает на Акапулько глаза. - Если захочешь.
Поделиться202021-04-13 21:50:11
Может, не совсем, но в некоторой степени, да – полегчало.
Манфред не знает, насколько продолжительным будет это состояние – наверное, стоит сказать отдельное спасибо тем нескольким глоткам виски, которые, может, и не оказали чрезмерно опьяняющего эффекта, но как будто бы позволили слегка расслабить напряженные мышцы, которые последние несколько часов едва ли не звенели от этого крайне взвинченного ощущения.
Однако наличие Адама все же сыграло куда более значимую роль – Стоун сейчас не хочет моделировать в своей голове, как именно бы все сложилось, столкнись Манфред с этой бессмертной приблудой чуть раньше, до знакомства с Адамом.
Наверное, он бы слетел с катушек – окончательно и бесповоротно, как никогда прежде до этого. И этой взрывной волной могло задеть очень и очень многих.
Раньше Манфред даже подумать не мог, что наличие одного-единственного человека может хоть и не в полной мере, но хоть как-то присмирить все эти волны злости и раздражения, которые Стоун то и дело излучал в окружающее пространство.
Нивелировать полностью это все, конечно же, невозможно, но у Адама как будто бы получается присмирять это гиперэмоциональное чудовище, которое время от времени рвется из Манфреда наружу.
Довольно полезный навык – учитывая потенциальную долгосрочную перспективу. Очень долгосрочную – хотя, наверное, в их случае лучше назвать это бессрочной перспективой.
Манфред все равно невольно морщится в ответ на фразу «ты этому еще научишься» – чему он там, черт возьми, должен научиться?
Как будто к бессмертию нужно готовиться, как к полету в космос.
Он понятия не имеет, что будет лет через сорок – да хотя бы через десять лет!
Раньше Стоун думал, что еще протянет тут максимум лет пять – да и то это был самый оптимистичный расклад из всех возможных. Эта мысль не вызывала какой-то тревоги, страха и сожаления по бесцельно прожитым годам. Скорее, Манфред относился к своей жизни вполне реалистично – люди с таким образом жизни не живут слишком долго.
А теперь вселенная, судя по всему, вздумала над ним поугорать.
(Хотя, конечно, с появлением Адама Стоун все чаще спотыкался об эту мысль о скоротечности собственной жизни, которая раньше не вызывала никакого чувства тревоги.
С появлением Адама смерть уже не казалась ему приемлемым и наиболее вероятным окончанием.
С появлением Адама о смерти хотелось думать все меньше – и это осознание тоже злило в какой-то степени.)
– Скорее всего, Чау просто привык к тому, что абсолютно все в этом гребаном мире можно купить, – произносит Манфред, потянувшись к крану, чтобы слегка отрегулировать воду. – Не могу сказать, что он не прав… Но все-таки это правило в некоторых случаях не работает.
Стоун понимает – будь он сам на месте Ганнибала, то, скорее всего, захотел бы сделать примерно то же самое. Сейчас, когда злость теплится где-то там внутри едва-едва, можно рассудить это все более или менее спокойно (пусть и желание размозжить этой одноглазой сволочи башку никуда не делось).
Желание Чау понятно – предлагая подобное Адаму, он исходил из чисто практических побуждений.
Скорее всего, он никогда не сталкивался с такими явными отказами, которые люди высказывают абсолютно искренне, а не потому, что хотят таким образом набить себе цену.
– «Артемида»? – переспрашивает Манфред, оборачиваясь, чтобы взглянуть Адама. – На кой черт тебе она сдалась?
Это заявление настолько неожиданное, что Стоун даже не находит в себе сил на раздражение – хотя, наверное, должен был бы? Ассоциации с этим местечком крайней смешанные, если так подумать. Хоть и, в общем и целом, само здание имеет явные перспективы. Если бы не…
– Нет, конечно, если тебе хочется… – произносит затем Манфред, зачесывая пальцами назад мокрые волосы. – Просто обзаводиться недвижимостью в такое нестабильное время – то еще занятие. А что, прежние владельцы свалили с концами? Уж не знаю – куда-нибудь в Мексику или прямиком в могилу… Мы тогда видели только этого лысого здоровяка, а вот стремная медсестра как будто бы сразу куда-то пропала.
Поделиться212021-04-14 15:33:26
- Абсолютно всё в этом грёбаном мире можно купить, - даже не моргнув лазом и совершенно не изменившись в лице, спокойно отзывается Адам, на секунду замерев, а потом продолжив массировать Стоуну волосы, не глядя ему в глаза. - И в ваше время даже не сильно особенно, чем в любое другое - тут главное правильно подобрать цену и покупателя. Вот только я - особый случай, и Чау абсолютно неправильно подобрал товар.
Закончив с чужой головой и волосами, он принимается за свою. Уж с гелем для душа и собственной помывкой Акапулько точно справится сам, не всё же ему просто стоять и разглагольствовать.
- Он пытался купить меня у тебя, когда как надо было пытаться купить тебя у Франклина, и вот тут уже никто не знает, как бы всё повернулось. - Он закрывает глаза и подставляет лицо напрямую под струи воды, смывая мыло и мысли, и океанический запах, и вообще всё-всё. - Единственное, что в той комнате не продавалось, это моя верность, так что я бы просто пошёл с тобой в комплекте. Вот только Ганнибал Чау этого не знал, и, будучи продуктом этого мира и этого тысячелетия, не мог себе даже представить.
Ещё большой вопрос - мог и может ли это себе представить сам Стоун.
Как там было в самом начале их... общения? Никаких гарантий. Никакого доверия. Всё, что важно в этом мире сейчас - собственная выгода и сиюминутное обеспечение благосостояния и безопасности. Они скооперировались тогда против общего, как им тогда представлялось, врага, но вместо того, чтобы отправить Короля Волков на тот свет, они почему-то спасли его и как будто снова вписались в его организацию. Дальше - больше, но не менее странно в плане весьма относительного понимания происходящего: Стоун нанял Адама в качестве телохранителя, что уже тогда было идеей крайне сомнительной и в итоге отдачи дало больше хоть какого-то возможного профита. Ему не то чтобы стыдно за свои постоянные провалы, ему дискомфортно, и этого временами достаточно, чтобы чувствовать себя глупо. Неадекватно.
В такие моменты сомнения наполняют его до краёв, и он понятия, если честно, не имеет, как ему удаётся не позволять им переливаться. И часть его считает это слабостью, настойчиво твердя о том, насколько он стал жалок и человечен, и прост, меряя себя эфемерными устаревшими категориями, под которые он уже даже не может и не должен теперь попадать. Давно не должен. Давно перестал. Давно мерил себя иначе и вот вдруг опять. Но Адам упрямится, потому что чужое тепло, которого он до того не ощущал столетиями, чувствуется даже на таком расстояние, даже в душе, и он пока не готов...
- И вот здесь мы подходим к "Артемиде", - он слышит собственный голос как будто немного издалека, пока его взгляд скользит по витиеватым рисункам на кафеле. - Месту, где со мной пятнадцать лет обращались, как с овощем, и хотя бы только за это его хочется сжечь дотла. Но... Вместе с тем оно перспективное и, судя по всему, приносит неплохой доход. И - можешь считать меня сентиментальным, - он отрывается от кафеля, но всё равно не смотрит на Манфреда, занимаясь своими волосами и своим телом, - ещё это место, где мы встретились. Оно требует реновации, разумеется... В том числе в плане персонала. Всего два человека на такой задаче в итоге, как мы видели, оказалось маловато. Один Эверест не справился с толпой людей с автоматами без полного уничтожения лобби и нескольких коридоров. Что же до стрёмной Медсестры, то Франклин убил её сына несколько лет назад. Её осведомлённость об этом факте - вопрос времени, так что её в любом случае надо менять. - Закончив со своим мытьём он с мгновение молчит, а потом всё же поворачивается к Акапулько лицом. - Его тон недвусмысленно намекал на желание с тобой разобраться. И пусть фактически убрать он тебя не сможет, ему ничего не стоит сделать это фигурально, а ты любишь то, что делаешь, и пусть так и останется. Люди современности привыкли мыслить сделками, и отсутствие оных их пугает. Я должен был что-то попросить - не просить же ещё денег, к тому же они мне не нужны.
Отредактировано Adam (2021-04-15 00:44:05)
Поделиться222021-04-15 00:28:16
– Купить меня? – едва ли не смеется Манфред, взглянув на Адама, но в итоге зажмуривается, потому что шампунь вот-вот норовит залиться ему в глаза. – Я бы посмотрел, как бы у него это получилось.
На самом деле Стоун беззастенчиво лукавит – и непонятно, перед кем именно он выебывается в этот момент. Перед Адамом – или же перед самим собой, не решаясь признать очевидный факт.
Скорее всего, если бы Ганнибал предложил приемлемые цены и условия, а не начал бы устраивать всю эту хрень, которая ему же самому вышла боком, Манфред бы согласился.
Как говорится, ничего личного – только бизнес. Хотя, в случае с Орионом Франклином как раз личного будет с лихвой.
Манфред бы согласился – возможно, не сразу. Возможно, он бы дал себе какую-нибудь отсрочку на подумать, прежде чем посылать Франклина на все четыре стороны.
Расценивалось бы все это как предательство с его стороны?
Хотя, какое нахуй предательство, какое нарушение соглашений – когда они совершенно ничего не подписывали и, по сути, совершенно ничего не обсуждали?
Король Волков должен был умереть еще там, в «Артемиде».
Стоун вдруг задумывается о том, как бы все повернулось, если бы Адам тогда всадил старику нож в печень.
Скорее всего, они бы все равно смогли выбраться из «Артемиды» целыми и невредимыми. Даже если бы Манфреду тогда всадили пулю в лоб, он бы все равно выжил – учитывая сегодняшние выкрутасы.
Хотя, может, оно бы не сработало? Судя по всему, никому доподлинно не известно, как же именно работает эта хуйня. Вдруг у нее есть какой-то свой особенный момент активации? Вдруг тогда, в «Артемиде», было еще не время для этих бессмертных сверхспособностей.
Господи, он как будто бы попал в какой-то третьесортный фильм про супергероев.
А еще попутно Стоун задумывается о том, насколько эта сверхспособность развяжет ему руки – во всех смыслах? Понятное дело, что слишком явно палиться не стоит по вполне понятным причинам – заебут же потом в край.
Определенно, вся эта бессмертная приблуда придаст чуть больше уверенности. Уверенности в том, что из любой потенциальной перестрелки можно будет выбраться практически без потерь – не считая, разве что, костюма, который потом попросту исчезнет (куда, блять, девается одежда?!).
Хорошо, что Манфред уже не в том возрасте, чтобы удариться во все тяжкие. А то бы Адаму пришлось несладко, это уж точно.
Потому что кому бы еще пришлось вытаскивать Стоуна из всякой херни?
– Ну ты смотри – если что, всегда можно сравнять это здание с землей и зафигачить там какой-нибудь торговый центр. Как делает подавляющее большинство, – фыркнув, произносит Манфред, попутно смывая с волос шампунь. – Хотя, конечно, вся эта романтическая фигня и меня трогает в какой-то степени.
Манфред не хочет уточнять, в какой именно степени – потому что цифра будет там не то чтобы очень уж маленькая.
Возможно, в нем тоже говорит сентиментальность – по правде говоря, ему самому тоже бы не хотелось полностью избавляться от «Артемиды». Хоть и место, по правде говоря, было так себе – с налетом былой роскоши, которая вызывала уже не восхищение, а какую-то жалость.
При желании там можно оставить отель – на верхних этажах. А на нижних зафигачить какое-нибудь казино или клуб. Пусть Лос-Анджелес периодически пылает повстанческим огнем, здесь все еще живут набитые деньгами ходячие кошельки, готовые отвалить целое состояние.
– Детка, – вздернув брови, произносит Стоун полуснисходительным тоном, взглянув на Адама. – Если уж вышло так, что куковать мне тут с тобой куда больше положенного среднестатистического срока, то я сделаю так, чтобы денег всегда было с лихвой. Уж не знаю, как там у тебя с твоими собственными сбережениями – такое спрашивать неприлично, знаешь ли – но собственные я никогда не прочь приумножить. Да, понятно, что в любой момент все банкноты могут превратиться в мусор – но до тех пор можно даже с руин «Артемиды» поиметь бабло. Уж прости мне мою практичность.
Шагнув чуть ближе к Адаму, Манфред поднимает на него взгляд и отводит пальцами от его лица мокрые прядки волос.
– А вообще, можем сделать там все, что ты захочешь, – произносит Манфред чуть тише. – Хоть дворец имени Юлия Цезаря.
Поделиться232021-04-19 19:34:05
На предложение снести "Артемиду" и заменить торговым центром Адам только ведёт плечом, даже не издавая никакого конкретного звука. Идея ему самому не нравится совершенно, несмотря даже на неозвучиваемое им сейчас условие сделки ничего кардинально во владении не менять - не ради этого ведь он её просил, не ради уничтожения. Хотя, именно такое развитие событий, скорее было бы более характерно для него образца две тысячи тринадцатого года. Своеобразная месть, кара сродни той, что преследовала когда-то всех владельцев его пугио, ставшая в пересудах его проклятием. Проклятием, которым был он сам.
Но сейчас... Сейчас он думает иначе, пытаясь изо всех сил интересоваться тем, что отчасти составляет жизнь Акапулько. Он обещал ему влиться во все эти перипетии до очевидной смены динамики их отношений и пока не видит причин отказаться от этого, возвращаясь к своему холодному безразличию истукана. Манфрэд ещё жив, жив в этом времени, он вплетён в ткань бытия так, как Адам не был уже давно, и это его ключевая особенность, это то, что ему нравится, что составляет огромную часть его самого и его шарма. Разница между их той ситуацией и этой лишь в том, что если тогда ведущая роль была у Стоуна, он выступал своеобразным гуру мира двадцать-двадцать восемь, то теперь и у Адама появилось много того, чем он может своего партнёра научить. Бессмертие всё же не прогулка по парку и далеко не автоматические решение всех проблем. В каком-то смысле это даже приобретение новых.
Когда-то у Адама была целая рутина, отработанная так чётко и до такой степени, что он мог себе позволить умереть в любой момент времени, даже если, скажем, это требовалось для быстрого перемещения из точки А, и не испытывать при этом излишнего дискомфорта (помимо совершенно очевидного). Такая организация требует определённых знаний о себе, она требует подготовки. И некоего особого состояния сознания, чтобы вышибить себе мозги или перерезать глотку не дрогнула в нужный момент рука. Но до этого они ещё дойдут: сейчас Стоун кажется не особо восприимчивым ко всему этому.
Меж тем он снова заговаривает о деньгах и снова соскальзывает в свою обычную персону, ту самую, что хоть и нравится Адаму (как и все его роли, все его манеры), но и вызывает больше всего сомнений.
- Я уже говорил тебе, в самом-самом начале, - негромко и без выражения отзывается он, - что в этом времени у меня ничего нет, только это тело. Я никогда не занимался аккумуляцией капитала, лишь изменяя финансовые потоки нужным образом в нужный момент. Меня не существовало, а как могут быть деньги у того, кого нет и кому они без надобности большую часть времени? Еда, ночлег, одежда - вот всё, что меня интересовало, а остальное, вроде безделушек для Моргана или моего пугио, я доставал сам.
Когда Акапулько поправляет его волосы, Адам ловит его руку на обратном движении вниз, оплетая ладонь пальцами и прижимая к груди чуть выше своего шрама.
- Вроде бы, ты говорил, что нечего оглядываться на прошлое, пытаясь сохранить старое. Не лучше ли создать что-то новое.
Вроде союза двух бессмертных. Вроде обновлённой и улучшеной "Артемиды" без прежних ошибок.
Отредактировано Adam (2021-04-19 23:29:39)
Поделиться242021-04-19 22:36:09
Для Манфреда перспектива столкнуться на своем, видимо, уже окончательно бесконечном жизненном пути с безденежьем кажется чем-то диким. Возможно, пока что он мыслит чисто человеческими, мирскими категориями – будь он таким же древним, как Адам, то, наверное, в какой-то момент его бы тоже перестало это все заботить.
Но, с другой стороны, а как жить эту жизнь, если уж на твою долю выпало торчать на этой планете чертову прорву лет?
Стоун помнит, каково это, когда денег не то чтобы очень уж много. В детстве бывали моменты, когда денег не было от слова совсем – и времена эти были так себе. Херовые чуть более, чем полностью. С деньгами ему нравится намного больше.
Так что пока мысль о том, чтобы в какой-то момент совсем отказаться от этого ресурса, кажется чем-то непостижимым.
Хотя, кто знает, может, в процессе своей эволюции (или, скорее, деградации) общество дойдет до той точки, когда любые деньги просто перестанут что-либо значить. Однако в такой далекой перспективе Стоуну не особо хочется сейчас думать. О перспективе вообще не хочется думать.
Но Адама вдруг сжимает его ладонь и говорит о создании чего-то нового – и Манфред думает: а почему бы и нет, черт возьми?
Почему бы не прибрать чертов «Артемиду» к рукам – пусть даже и сровнять ее с землей, если понадобится – и создать нечто, что будет в разы превосходить оригинал?
Возможно, что даже ровнять ничего не придется – если, конечно, это не сделали за них протестующие. Только…
– Только меня немного парит перспектива снова связываться с Франклином, сам понимаешь, – подняв взгляд на Адама, произносит Стоун. – Если этот старик опять выкинет какую-то хрень, то, честное слово, я за себя не ручаюсь. Мне иногда кажется, что он вообще должен был помереть в той самой «Артемиде», а мы с какого-то хера решили играть в Мать Терезу.
Хотя, конечно, о благотворительности там речи и не шло – самого Манфреда заботила личная выгода и возможность слинять из отеля на вертолете, чтобы не сталкиваться лишний раз с погромом и разрухой.
Но сейчас кажется, что у них с Адамом получилось бы выбраться и без посторонней помощи.
К тому моменту, когда они заканчивают с принятием душа, Стоуну даже кажется, что вся эта взвинченность и злость как будто бы утекли куда-то в водосток. Надолго ли? В случае Манфреда говорить проблематично – но, по крайней мере, на ближайшее время какого-никакого равновесия достичь получилось.
Если такое слово в принципе можно применить по отношению к Стоуну.
Он не знает, в какой момент на него снова накатит очередное осознание собственного бессмертия – быть может, завтра. Быть может, уже больше никогда? Или через неделю у него снова случится что-то типа экзистенциального кризиса, и тогда пострадают какие-нибудь стаканы, которые Стоун расшибет об стенку.
Он предпочитает мыслить настоящим – по крайней мере, сейчас.
– Не знаю, как ты, – произносит Манфред, когда они уже выходят из душа – Стоун лишь наскоро обтирается полотенцем, швыряя то куда-то в сторону, попутно подталкивая Адама к постели, – а я пока не хочу продираться сквозь песок. Тем более, что до опиздительно романтичного заката есть еще несколько часов, так что…
Манфред заставляет Адама усесться на кровать, а сам устраивается на его бедрах – в какой-то момент эта позиция стала для них обоих почти привычной.
Поделиться252021-04-20 14:59:14
- Мать Тереза была ужасным человеком, загубившим не одну сотню душ, - без тени улыбки, но и без особого осуждения в голове произносит Адам, целуя пальцы Стоуна, прежде чем отпустить его руку. - И да, он должен был. Он бы не вышел из этого отеля, если бы не мы с тобой. Равно как и ты сам мог не пережить эту ночь. С другой стороны, - теперь он улыбается и пожимает плечами. - Ты мог всех удивить, да и себя самого.
Вот только возрождение вслепую, без понимания деталей и тонкостей, без присутствия Адама рядом, чтобы всё объяснить и успокоить, прошло бы далеко не так гладко. Да и выкинь его из всего этого уравнения, всё было бы совершенно другим. Если вспомнить взрыв и последовавшее за ним кратковременное, но отключение электричества - вряд ли аварийные генераторы, разлившие по комнатам и коридорам отеля кроваво-красный свет были настроены на поддержание систем жизнеобеспечения, скорее исключительно на поддержание систем безопасности здания (но не замков в дверях, да?) - то велика вероятность что сам бы умер всё равно и сбросил бы свой паралич. Вот только со Стоуном они бы... Впрочем, они в теории могли и встретиться в этом странном процессе перерождения, но дальше всё бы явно пошло иначе. И уже не угадаешь, как.
- А Франклина я возьму на себя, в конце концов, со мной он заключал эту сделку. И знает, что ему не понравится общение со мной наедине.
- Романтичного заката? - вскинув от неожиданности брови, переспрашивает Адам, даже оборачиваясь к Манфрэду и оказываясь спиной к ожидающей их кровати. - Кажется, ты всё же понабрался от меня.
Он улыбается, потому как сам не вкладывал в то предложение прогулки совершенно ничего романтического, имея в виду куда более экзистенциональный и философский подход. Размышления, медитация, попытка успокоить вечно мечущийся разум - он ведь тоже от похожего временами страдал и явно куда сильнее Стоуна. Ему тоже пригодится выдержка и терпение, умение хотя бы на время переключаться в более спокойный и "холодный" режим. Тот самый, из которого Адаму так сложно бывает порой выйти. Но это - другая, противоположная сторона, чрезмерная и ненужная. Та, что он Акапулько не посоветует, но которой, весьма вероятно, и ему не удастся со временем избежать. Вода камни точит, а ветер обтёсывает скалы. Даже земная твердь не в состоянии противостоять натиску времени, что говорить об обычном человеке.
Акапулько толкает его на кровать, и Адам этому совершенно не сопротивляется, полностью отдавая бразды правления в чужие руки. Ему отчасти это даже нравится - не знать (или знать хотя бы не много не полностью), куда именно их понесёт дальше, чего захочет его неспокойный партнёр на этот раз, выслушает его, примет ли идеи или обязательно привнесёт что-то своё, вот как сейчас.
- Признаться, когда я говорил "постель", я имел в виду просто полежать, - он всё же кладёт ладони на чужие бёдра и медленно скользит вверх, к талии. - Обняться. Успокоить твои нервы. Ответить на твои вопросы. Если какие-то всё ещё есть. В общем и целом - примерно то же, что и во время прогулки, просто в куда большем комфорте чистых простыней. Но это, - он на мгновение сжимает пальцы на чужой коже, притягивая Стоуна ближе, - мне тоже подходит.
Придерживая Манфреда на себе, он садится на кровати дальше, глубже, а затем переворачивает их, с глухим хлопком роняя Стоуна на матрас и нависая над ним. Всего несколько часов назад всё было почти так же, вот только теперь кажется, что это была едва ли не другая жизнь - шутка ли такое ощущение для бессмертного?
Он рассматривает Стоуна молча, упираясь обеими руками в постель по обе стороны от его головы, рассматривает долго, совсем едва-едва улыбаясь. А затем медленно наклоняется и целует его в шею, почти сразу же оставляя небольшой засос.
Поделиться262021-04-20 21:23:40
– Боюсь, для того, чтобы успокоить мои нервы, тебе придется меня убить, – произносит Манфред, но тут же осекается, запоздало понимая, что, нет, это не поможет. Он молчит с пару секунд, а потом коротко прыскает себе под нос, качая головой, добавляя: – Пиздец, конечно…
Это «пиздец» не относится сейчас к чему-то конкретному – скорее, как описание всего и сразу. И спектр этого «пиздеца» огромен и варьируется в диапазоне от позитивного до негативного.
Очень удобное слово, с какой стороны ни посмотри.
С другой стороны, теперь у Стоуна есть в буквальном смысле целая вечность на то, чтобы привести свои нервы в порядок – или же, наоборот, расфигачать их не полную катушку, еще сильнее, чем было для этого. Для подобного Манфреду даже не нужно какого-то особого повода.
И на мгновение Стоун вдруг задумывается – когда именно кто-нибудь из них не выдержит и в буквальном смысле решит прикончить другого? Ясное дело, чисто в профилактических целях.
До этого им с Адамом не приходилось скандалить – чтобы доходило прям до рукоприкладства. Пока что не доходило. Но ведь есть такая вероятность, что в один прекрасный момент они дойдут до этой точки?
Странно, конечно, что они не дошли до этого до сих пор – была только та херня с кокаином (а потом в их дом ворвались эти мудаки, подосланные Ганнибалом).
Когда в паре бессмертны оба, это открывает дополнительные перспективы и добавляет перчинки в отношения. Не то чтобы Манфред склонен к каким-либо сомнительным извращениям, которые включают в себя членовредительство, но все же.
– Ни за что не поверю, что ты реально рассчитывал просто целомудренно пообниматься под одеялом. Еще небось и с выключенным светом, да? – усмехнувшись, произносит Манфред, а после тихо чертыхается сквозь зубы, когда Адам решает поменяться местами.
Секс был и является для них нормой и константой – с самого первого дня, когда Стоун завалился к Адаму в номер, чтобы его прикончить.
Если так подумать, то это было полным сумасшествием. Лучше это не анализировать лишний раз, потому что, с какой стороны ни посмотри, это все будет казаться чем-то максимально и до крайности безбашенным.
Порой Манфред думает о том, что тогда, в «Артемиде», за несколько часов они прожили маленькую жизнь – как бы сопливо и клишированно это все ни звучало сейчас. За те несколько часов произошло столько всего, что хватило бы на неделю вперед – все было на повышенных скоростях, на пределе. Как будто бы они закинулись кокаином (хотя, кажется, Манфред как раз тогда и закинулся коксом – так, слегка, самую малость).
Тогда Стоун и подумать не мог, что все в конечном итоге обернется вот таким образом. По правде говоря, он вообще особо не думал о том, как именно это все обернется – потому что обстановка не располагала к такому долгосрочному планированию.
Почувствовав губы на своей шее, Манфред сильнее откидывает головы, упираясь затылком в матрац, и запускает пальцы в волосы Адама, чуть сжимая их и оттягивая. А ногами он обхватывает его за талию, притираясь ближе, совершенно ничего не смущаясь. А какого черта он вообще должен, если так подумать?
– На самом деле, я бы правда хотел свалить с этой виллы, – произносит вдруг Манфред чуть хрипловатым голосом. – Куда-нибудь в другое место, где дизайн будет потехнологичнее и все такое, знаешь. Тем более, что конкретно этот дом нам выбирал чертов Франклин. И он в курсе, где мы живем. Понятное дело, что он все равно сможет нас найти, если захочет, но все же…
Стоун слегка тянет Адама за волосы, заставляя отстраниться, а затем, помедлив пару секунд, снова притягивает к себе, целуя в губы.
Ладно, с этой херней можно разобраться и завтра. Так-то у них в распоряжении в буквальном смысле все время мира.
Тема закрыта
Страница: 1
