Слов не находилось. У них всё зарождалось — только вот родилось — а у Цукишимы уже, кажется, кончилось. Хотя, если быть честным, это всё никогда и не начиналось. Не успело.

И если бы Който не успел, с Танигаки Цукишима был бы на равных. На него никто не злится — а должны; его не боятся, а только побаиваются, как винтовку, оставшуюся без патронов — в ней живёт призрак злодейств, на которые она способна. Раздобревший Танигаки, при любой возможности старающийся укрыть свою женщину от взгляда Цукишимы, ходит при нём осторожно, но умеючи, словно перед зверем, на которых в его горной деревне натаскивают с детства. И, может, так правильно: тогда руками и ногами Цукишимы двигали только инстинкты. Сам Цукишима будто бы отходил в сторону в эти моменты, так бывало, когда в детстве приходил отец, так было, когда годы спустя к отцу пришёл он сам. Всегда заканчивалось чьей-либо кровью. С этим сживаешься, и то, чему Цукишима уступил место, привычно шло по красным следам.

Но Който успел — и взмах его слов, неожиданно обретших вес, срубил это, как его прадеды рубили шеи предателей, и оно покатилось прочь, обратно в лес, к крови, кидаясь на всё живое на своём пути. Место среза жжётся до сих пор, как жглось всякий раз, когда большая рука Танигаки обнимала айнку, когда они улыбались друг другу, когда младенец кряхтел и она укачивала его под тихую песню. У айну есть песни, где слова выхватываются из сердца налету, и есть песни, где слов нет вовсе, говорил Цуруми, качая ребёнка, чьих родителей они убили, с таким умением, будто делал это всегда — как и всё, за что он ни брался — но с какой-то особенной обходительной нежностью. Как и тогда, глаза зло и устало кололо, Цукишима отводил их. Так, наверное, ощущается нехватка.

Сейчас Цукишима смотрит неотрывно, взглядом провожая вольноотпущенных беглецов, и даже когда те скрываются из виду, остаётся прикован к теплеющему горизонту. Солнце путается в деревьях, как путалось в непроходимых волосах до того.

Место пустует. В своём недоумении он чувствует себя не лучше младенца, существующего впечатлениями и ещё не умеющего собирать жизнь в единое целое. Такой же мягкий и обнажённый. Иногда они с ней натыкались на выстроившихся в ряд крабов, снимающих мерки с друг друга, и наблюдали за тем, как происходил обмен раковинами. Иногда кто-то новый врывался и крал дом себе, кто-то оставался гол и обманут. Она всегда искала для него ракушку, но не всегда успевала.

Нужно забыть о сравнениях.

Който врывается в его тишину:
"Почему?".

— Без надобности.

Этот Който ему едва знаком. Айну спят казарменно — вместе; вместе со вздохами, храпом, копошением, телесными запахами. За целую неделю Цукишима не услышал ни единой жалобы. Избалованный ребёнок куда-то ушёл — здесь и так слишком много детей без него. Впервые с этим Който он столкнулся на Сахалине, когда кровь шла рядом с шеей, пропитывая насквозь плотную русскую варежку. Тот всегда показывается, как и инстинкт Цукишимы, только на кровь или её обещание. И где же она?

Где — уже не имеет значения.

— Хотел, — слова наконец находятся неохотно и с тяжестью падают.

Он хотел найти ответ в глазах Инкармат, но почти ничего не разглядел в её прищуре. Эта женщина может видеть много и далеко, и, наверное, оттого ей дозволено неизвестным ему богами глядеть только сквозь щёлку. Даже этой милости Цукишима ничем не заслужил.

— Так будет лучше.

Или хотя бы не хуже. Если забыть о волосах. О костях. Сравнениях.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1455/80594.png[/icon]

Отредактировано Hajime Tsukishima (2023-03-26 21:22:16)