∞
the ultracheeseAdam & Acapulco // San Francisco // 2028
Old habits die hard, или Как Манфред Стоун обычно справляется (справлялся?) со стрессом.
Get freaked out from a knock at the door
When I haven't been expecting one
And didn't that used to be part of the fun, once upon a time?
the ultracheese
Сообщений 1 страница 30 из 31
Поделиться12020-12-20 23:08:37
Поделиться22020-12-20 23:08:51
Как там говорят? «Ты то, что ты ешь»?
В его случае это, конечно, то, что ты пьешь. И принимаешь.
Манфред никогда не считал свое тело храмом, как то завещают шизанутые представители здорового образа жизни. В мире, где каждый день в буквальном смысле может тебя убить – в основном, конечно же, насильственным способом – о каком-то там правильном питании и отказе от вредных привычек даже говорить смешно. Хотя, наверняка, такие двинутые находятся до сих пор – но с такими Стоун не общается.
Манфред предпочитает окружать себя храмами – ну, или некоторыми их подобиями. Мой дом – моя крепость, вот эта вот вся херня. И за стенами этой крепости можно уже делать абсолютно все, что угодно.
Благо, что крепость Манфреда Стоуна находится в довольно живописном месте и обставлена в меру вычурно – настолько, чтобы она не казалась слишком уж безвкусной.
И благо, что несмотря на несколько темные времена, он все еще может достать абсолютно все, что угодно.
Стоун не знает, откуда у него взялась привычка оставлять заначки кокаина в самых укромных местах своего дома – он все же уже давно не подросток, прячущий дурь под половицей, чтобы его вдруг не спалила мамаша. Даже будучи подростком он такого не делал, о чем вообще речь.
Но, наверное, что-то в этом есть – тырить пакетики с коксом в мини-тайники. Ты точно знаешь, где находится каждый из них и что ты всегда можешь ими воспользоваться. Есть в этом нечто успокаивающее.
Правда, несколько недель назад Манфред с чего-то вдруг решил от этих заначек избавиться – черт знает, что на него нашло. (На самом деле, он знает, что – а, точнее, кто – но он ведь ни за что не признается в этом даже самому себе, даже в своих собственных мыслях. Это уже кейс для какого-нибудь похода к психотерапевту, но, по правде говоря, имел он всех этих психотерапевтов, если выражаться более или менее культурным языком. Ха.)
Тогда Стоун не думал о том, что он представил в своей голове какой-то уж слишком радужный расклад, при котором он сможет обойтись только периодическими вливаниями в свой организм алкоголя – хорошего алкоголя, конечно же. Настолько радужный расклад, при котором ему совершенно не понадобятся дозы кокаина – конечно же, самого лучшего. Ту разбодяженную хуйню, которой обычно торгует в подворотнях замызганного Лос-Анджелеса он бы не стал закидываться, даже если бы во всем мире кокаин остался бы только там.
Может, его тело и не храм, но травить его всяким дерьмом он точно не станет ни при каких обстоятельствах.
Так вот – расклад оказался слишком радужным и совершенно не реалистичным. Этот расклад не подразумевал наличия в жизни Стоуна периодов стресса, с которыми справляться только алкоголем оказывается недостаточно.
Стоун не знает точно, что же его окончательно взбесило – или же все доконало его в совокупности, накопившись за все это время?
Возможно, последней каплей стали внезапно закончившиеся сливки к утреннему кофе. Или все же звонок Хоббса и его новость о том, что партия оружия из Колумбии опять зависла на полпути к отправке, потому что эти ебаные придурки снова решили пересмотреть свои цены. К этому моменту Стоуну уже кажется, что его попросту наебывают – и в итоге вместо оружия ему придет пятнадцать ящиков с картошкой, не иначе.
Как говорится, утро начинается не с кофе – сегодня уж точно, потому что без сливок все пошло по пизде.
Утро начинается с порции разборок по телефону, приправленной тупостью всего мира.
– Так и скажи им – пусть идут нахер, – максимально спокойно говорит Манфред в трубку, хотя нихрена спокойно себя не ощущает – что это вообще за слово, его точно нет в его лексиконе. Он просто время от времени притворяется, что знает, как это – успокаиваться. – Пусть идут нахер, я серьезно. Я посмотрю, кто у них купит это по такой цене – им эти пушки придется солить, потому что девать их будет им некуда. Или пускай себе в задницы их засунут, если они фанаты таких развлечений.
Самое стремное, что ему самому эти сраные пушки нужны позарез – чтобы перепродать куда надо по куда более высокой стоимости. Манфред столько раз зарекался быть посредником – именно из-за таких сраных моментов. Куда лучше самому всем заправлять и не париться.
Выслушивая очередной поток речи Луи (в который он уже не то чтобы очень уж сильно вникает), Стоун, медленно выдохнув, поднимает взгляд на Адама, сидящего напротив него за столом, и произносит одними губами:
– Пиз-дец.
Пиздец – хотя, конечно, бывали ситуации и пиздецовее этой, но Манфред, черт возьми, живет моментом и сегодняшним днем. В контексте всей обычной херни конкретно эта херня выбивается слишком сильно, подрывая как и намеченные планы, так и в целом не очень уж стабильное эмоциональное состояние.
Кажется, Хоббс на том конце провода обещает (в который раз, блять) со всем разобраться и прощается – но Стоун его уже не дослушивает, бросая трубку на полуслове.
– Сука, – произносит Манфред – тут и не нужно особо каких-то красноречивых слов, чтобы все описать.
Стоун вновь делает медленный вдох и допивает залпом остатки остывшего кофе у себя в чашке. Остатки кофе без сливок, естественно.
Манфред запоздало замечает, как дергается его левая нога. А в шелковом халате становится настолько душно, что, кажется, он сейчас задохнется к херам.
– Алекса, включи кондиционер, – произносит Стоун куда громче, чем, наверное, следовало бы. А после встает из-за стола, направляясь к шкафчикам и принимаясь там что-то выискивать.
– Эти придурки просекли, что еще немного – и они точно станут монополистами. Поэтому и взвинчивают такие цены. Я бы, может, конечно, насрал на это все, но это, блять, уже дело принципа, – продолжает он жаловаться, роясь где-то между пачками хлопьев. – Если я буду идти на поводу, то в итоге вообще в минусе останусь – а нахер это мне надо? Я же не первый день во всем этом.
Наконец-то. Он знал, что все-таки не все тогда выгреб. А сейчас это будет очень кстати.
В пакетике кокаина всего на одну дозу – двадцать миллиграммов, не больше. Конечно, с кофеином смесь получится та еще – но разве это в первый раз.
Хотя, если так подумать, это первый раз за черт знает сколько времени – кажется, последний раз он затягивался после «Артемиды», когда уже они с Адамом добрались до дома.
Манфред даже не знает, станет ли ему после этого лучше – но это уже что-то на уровне застарелых рефлексов.
В конце концов, так хотя бы получится переключиться хоть на какие-то другие ощущения, помимо раздражения и злости.
Он вновь усаживается за стол – и понимает, что ровнять дорожку ему особо нечем. Не ножом же, в самом деле.
Запустив руку в карман халата – скорее, по инерции – Манфред вдруг находит игральную карту. Туз пики. Не та, что служила ему для хранения флэшки для создания оружия, а обычная. Черт знает, как она там оказалась – эти карты в принципе можно найти везде по дому, хватит на целую колоду.
Так что сейчас сойдет и это.
Утро начинается не с кофе – не только с него, уж точно.
Поделиться32020-12-21 00:45:10
Тёмная жидкость в его чашке вздрагивает и покрывается кругами в такт движениям Стоуна, стоит тому только дёрнуться или начать в очередной раз жестикулировать, сидя на стуле. А жестикулирует он много, особенно, когда ругается, особенно, когда недоволен, и сегодня, сейчас, как раз тот самый момент. Адам обхватывает одной рукой небольшой сосуд - кофе чисто чёрный, эспрессо, - заставляя содержимое успокоиться, и ещё долго смотрит на его поверхность, потом переводит взгляд в окно, смотрит в сад.
Он давно перестал ждать от любого утра чего-то особенного, но всё равно не рассчитывал провести это так - выслушивая чужую ругань и наблюдая, как наливаются красным вены у Акапулько на шее и висках. Такие настроения и состояния, как правило, не несут за собой ничего хорошего. Вернувшись взглядом к кофе, он поднимает было чашку и подносит к губам, но моментально нахлынувшая на его рецепторы фантомная горечь с лёгкой кислинкой вызывает у него резкое отторжение, и Адам возвращает сосуд обратно. Немного хмурясь, он успевает поднять глаза ровно в нужный момент, чтобы поймать ответный взгляд Стоуна и прочитать по губам короткое, но ёмкое и абсолютное определение текущей ситуации. Причём каждый при этом имеет в виду что-то своё: закупки оружия волнуют Адама в самой наименьшей степени, но он полностью разделяет озвученный сантимент.
В частности из-за того, как выбивает дробь по полу чужая нога, как чужая нервозная энергия наполняет и наполняет кухню ровно до момента, пока воздух не становится практически удушающим, каким неспокойным и вместе с тем полным намерений выглядит Стоун. Именно эти намерения не нравятся Адаму больше всего, и он всё с большим и большим осуждением во взгляде следит за манипуляциями партнёра, пока тот шарит по шкафам.
Он уже знает, что тот не ищет в очередной раз случайно завалившиеся подальше сливки и даже не сахар, и не крекеры, не арахисовое масло для тостов или что там ещё может быть. Взгляд у Манфреда такой просто... Адам, к сожалению, уже знает этот взгляд.
Он почти не слушает чужую тираду: от него не требуется никогда ни комментариев, ни советов, ни даже одобрения, да и что он может сказать? Он, человек, никогда не вращавшийся в подобных кругах, никогда не совершавший подобных сделок (любых, в общем-то, сделок посерьёзнее бытовых, ну, или ему так, как минимум, кажется), ничего не знающий о современном финансовом и прочем мире, о его состоянии. И за прошедшее время Стоун даже не пытался его научить, да и сам Адам не высказывал желания научиться - был ли в том смысл? Так что он лишь иногда хмыкает в ответ или ведёт плечом, и обычно этого оказывается достаточно - или же Акапулько просто всё равно.
Меж тем поиски наконец оказываются успешными.
Явно довольный собой хозяин дома вновь садится напротив и приступает к напоминающему некий ритуал процессу подготовки. Адам ещё секунд пять внимательно разглядывает его лицо, его глаза, скользит по шрамам и ставшим привычными волнам волос, а затем отворачивается.
Это проблема, неправда ли? Если Генри Морган был хоть в чём-то прав относительно его прошлого, быть может в этом - хотя бы отчасти - причина его презрения и пренебрежения к простым людям, к смертным людям, так боящимся этого, так мечтающим о вечности и вместе с тем так настойчиво и самозабвенно приближающим момент собственно кончины. Если они не видят никакой угрозы в своём поведении, если им всё равно, то почему для него должно быть иначе? Акапулько так занят выравниванием для себя дорожек, что не обращает на него никакого внимания; когда Адам слышит резкий вдох и то как довольный Стоун откидывает голову назад, он закрывает глаза.
Для него это ничем не отличается от бритвы, приставленной к собственному горлу, от лёгкого, но твёрдого движения, вспарывающего кожу и выплёскивающего наружу кровь. Вот только он не умрёт по-настоящему, лишь совершит некий сброс - перерождение, - когда как человек напротив него методично подталкивает своё тело всё ближе и ближе к пропасти. И это привычно, это повсеместно, это неизменно. Кокаин - стимулятор прежде всего, и, о, Акапулько обожает всякого рода стимуляторы. Адам же никогда не видел в них ничего привлекательного - лишь очередная иллюзия, слишком быстро разбивающаяся о реальность, стоит первоначальному эффекту слегка пройти. Ему смутно кажется, однако, что он пар раз умирал от передозировки просто потому что живя так долго, он просто был обречён однажды перепробовать всё. Всё, кроме полёта в космос, пожалуй, потому что попытка туда попасть была бы уж слишком опасной для его секрета. Так было тогда, ну а теперь... Теперь человечеству, конечно же, не до небес.
Адам резко встаёт и выливает свой кофе в раковину.
Его аппетит безнадёжно пропал, его желание находиться в непосредственной близости от Стоуна сейчас - тоже. Мгновение ему хочется коснуться его волос, провести по ним пальцами. Попросить, быть может, хотя бы не убить себя раньше положенного времени, но он просто стоит позади чужой спины, так и сжимая в руке маленькую чашку.
- Манфред, - вдруг слышит он собственный голос словно издалека, пока сам продолжает смотреть на коричневые подтёки на каменной поверхности. "Манфред", и, наверное, уже это одно должно было дать ему ответ, должно было заткнуть его сразу, даже не позволив начать, потому что они оба - не те люди и не в тех отношениях, и никогда, вероятнее всего, не буду такими и в таких, чтобы он ещё хоть раз назвал Акапулько "Мэнни". - Что будет, если я попрошу тебя перестать?
Поделиться42020-12-21 00:46:16
И он прекрасно знает, что этот эффект – очень и очень ненадолго. Все же, не первый раз Манфред имеет дело с этим белым порошком – если так подумать, то история отношений у них более чем обширная. Наверное, больше ни с кем у Манфреда нет такой истории.
И, конечно же, он не считает себя наркоманом – и Стоун прекрасно знает, что каждый наркоман говорит примерно то же самое. Но он же не сидит на этом настолько плотно, ведь так? Это тоже своего рода эскапизм, попытка хотя бы ненадолго, но перенастроиться, отвлечься. Чтобы нутро не сжирало все это раздражение, которого уже слишком много для него одного.
Да, эффект будет недолгий. Но Манфред привык жить в моменте – YOLO и вся эта прочая херня. Время от времени его мозгу нужна встряска – чтобы заглушить этот статичный гул в голове, который давит изнутри на виски и только еще сильнее бесит.
В этот момент он даже забывает, что вообще-то сидит за обеденным столом – сейчас кажется, что от этой одной дозы все мгновенно наладится, и именно поэтому затяжку надо сделать прямо здесь, без всяких отлагательств.
Кажется, что на несколько секунд все органы чувств притупляются – а потом так же резко включаются вновь. Ощущение такое, будто бы кончики пальцев вот-вот начнут искрить – Манфред рефлекторно откидывает голову назад, медленно выдыхая.
Стоун слишком сильно сосредотачивается на собственных ощущениях – настолько, что даже не замечает, как Адам встает из-за стола.
Конечно же, Манфред понимает – того не то чтобы сильно устраивает вся эта ситуация с кокаином, хоть и при нем Стоун принимал наркотики крайне редко.
Как говорится, это не мы такие – это жизнь такая. И в то же время Манфред понимает, насколько же это голимое оправдание. Однако все равно предпочитает не задумываться об этом слишком сильно – а тем более сейчас, когда мозгу, практически вибрирующему от ощущений, совершенно не до этого.
Странная штука – Манфред Стоун, который в обычное время так печется о своей независимости, о своем превосходстве, раз за разом позволяет кокаину подчинять его себе. Конечно, он никогда этого не признает, но, тем не менее, факт остается фактом.
Наверное, только одному кокаину это и позволено.
Это все могло бы стать интересным кейсом для какого-нибудь психотерапевта, но что Манфред там забыл?
Просто временами его для самого же себя становится слишком много. Настолько, что просто уже деваться некуда – а кокаин как будто бы все разгружает в голове. По крайней мере, все это время Манфред может не беситься, не раздражаться, не ходить из угла в угол и громко возмущаться.
Ощущение легкости и эйфории встает на передний план. Это именно то, что ему нужно.
Шмыгнув носом, Стоун поводит головой из стороны в сторону, чувствуя, как похрустывает шея, и делает глубокий вдох.
Вопрос Адама звучит внезапно – Манфред пропустил тот момент, когда тот оказался у него за спиной.
Манфред.
В этот раз оно почему-то звучит по-другому, но Стоун не может в полной мере оценить оттенки.
Оно как будто бы звучит через силу, словно Рим и вовсе не хотел к нему никак обращаться [больше никогда в этом тысячелетии], но все же в итоге решил.
Перестать.
Стоун тихо фыркает себе под нос и встает из-за стола, оборачиваясь, чтобы взглянуть на Адама. Шагнув ближе к нему, Манфред отчего-то вдруг обращает внимание на чашку в его руке, которую тут все еще продолжает сжимать – и спустя пару секунд вновь поднимает взгляд на Адама.
– Детка, я даже еще не начинал, – усмехнувшись, произносит Стоун, вздернув бровь.
Конечно же, он понимает, о чем идет речь – но, если так подумать, то и сам Манфред сказал чистую правду. В прежние времена все могло быть куда жестче, с куда большим выхлопом не только для Стоуна, но и для всех, кто находился рядом в радиусе километра.
Он многое перепробовал за все эти годы, баловался всяким в те или иные периоды жизни. Но лично для себя Манфред выбрал кокаин – и не только потому, что его обычно юзают все гангстеры в фильмах. Стоун, может, и позер, но не настолько.
Просто вставляет лучше. От травки совершенно никакого толку, героин – это уже прямая дорога на тот свет. Все модные штуки, которые обычно употребляют в залитых неоном клубах – как-то не по статусу, да и послевкусие на утро от них крайне отвратное.
А с кокаином таких проблем нет.
– Ну серьезно, – продолжает Манфред, переминаясь с ноги на ногу. – Один-единственный затяг за хер-знает-сколько времени. Как будто бы я каждое утро так – вместо сахарных колечек на завтрак втягиваю пару дорожек!
Поделиться52020-12-21 00:46:33
Ничего.
Разве это удивительно? Ничего не будет, если он это попросит, но Адам мог и сам об этом догадаться, верно?
Тогда почему он так резко отставляет в сторону свою маленькую чашку, что та едва не раскалывается о каменную поверхность столешницы, и отступает в сторону, будто стремясь создать как можно больше расстояния между собой и хозяином дома? Чертовски хороший вопрос, ответ на который он пока не знает. Ну, или знает, конечно, но уж очень не хочет озвучивать вслух, даже - или тем более - самому себе. Проблема только в том, что вопросов этих становится всё больше и больше - это его недостаточно? (хотелось бы ему, чтобы его было достаточно? что это значит для него самого в долгосрочной перспективе?)это состояние слегка изменённого сознания Стоуна ему так противно? почему? его мнение так мало [ничего не] значит для Акапулько, что даже задавать этот вопрос есть бессмысленная трата энергии? какой ответ он ждал? И все они наслаиваются друг на друга, накладываются слоями, образуя пирамиду, готовую погрести его под собой.
Конечно же, ничего не будет, вот только Акапулько для этого "ничего" использует слишком много слов. Но в этом, наверное, и есть вся его "фишка"? В этом - по крайне мере отчасти - весь фокус с этим небольшим и энергичным человечком? В нём всего много и всего слишком - этой самой энергии, гонора, жажды, желания, самомнения, нервозности. Абсолютно всё, что есть в Акапулько, так или иначе носит с собой эти эпитеты, так что даже на такой простой вопрос он не может ответить односложно.
Остановившись зачем-то у входа, Адам полуоборачивается назад, но не смотрит на Стоуна, а скорее куда-то рядом с ним. В каком-то смысле он может опротестовать такой формат поведения даже как телохранитель. Наверное. Не то чтобы Адам был слишком хорошо знаком с правилами и должностными обязанностями, но чисто интуитивно?
- Не знаю, какой эффект должна произвести твоя последняя фраза - напугать, звуча как угроза, или впечатлить, - он замолкает на мгновение и отворачивается. - Уж извини, но меня не впечатляет регулярное употребление человеком яда в якобы рекреационных целях.
Сколь бы положительным на первое время ни был возможный эффект от употребления конкретно этого стимулятора, Адам уверен, что в конечном итоге это даже хуже алкоголя. И что-то... Он зажмуривается, ощущая на мгновение сильнейшую головную боль от попыток вспомнить, попыток пробиться через окутывающую его сознание пелену. Что-то было там и о самой манере употребления, она тоже в конечном итоге выходила им всем боком, и если кокаиновые наркоманы не умирали, они вполне могли? Да, остаться с дырявым носом. Порошок, вроде бы, весьма пагубно влиял на перегородку. А это было бы огромной, просто невероятной трагедией - изуродовать этот очаровательный нос. Да и самого его хозяина. Даже сейчас, даже в таком состоянии, со всеми этими подробностями Акапулько казался ему привлекательным. Соблазнительным.
Наверное, именно поэтому Адам предпочитает уйти, а не вступать в открытую конфронтацию без пункта назначения и смысла преодолевать разделяющее их расстояние. Если бы Стоун жаждал общения с ним, он бы не зацикливался на работе, не отвечал бы на звонок за звонком, не сидел бы с таким лицом за своим кофе, ну и... не предпочёл бы чему-нибудь другому кокаин?
Или, быть может, стоило? Вступить в эту самую конфронтацию, вызвать Акапулько на очередной метафорический бой, настаивая на своей точке зрения - никаких наркотиков, пока он рядом. Лёгкий укол при мысли о том, что подобный ультиматум может быть решён не в его пользу, заставляет Адама остановиться, замереть в коридоре и окончательно лишиться понимания, куда вообще он собирался уйти. Но так было бы проще? Чего бы хотел, чего ждал от него сам Стоун? Ждал ли он чего-то вообще, если учесть, что и до, и после провальной вечеринки у Короля Волков Адам зарекомендовал себя скорее как мебель (мебель с привилегиями и дополнительными функциями), нежели как что-то или кто-то ещё.
Он снова думает о Генри Моргане, о его словах, о силе его реакции. На самого Адама, уже просто на одно его присутствие, и яркую уверенность в том, что оный здесь только ради него одного. Быть может, это в своё время так привлекло к нему Адама? Эти вот самые реакции? Но - что куда интереснее - что за человеком был он сам, Адам, до того, как потерял себя так неудачно в это новой череде возрождений? Был ли он тогда более резким? Сомневался бы тот Адам в том, как сейчас ему стоило бы поступить? Вступил бы он вообще в какие-либо отношения с Акапулько? Последний вопрос, возможно, был ключевым. И ответ на него вполне мог бы быть очевидным.
Поделиться62020-12-21 00:47:10
Да, наверное, Манфреда Стоуна нельзя назвать человеком, который абсолютно во всем знает меру. Он всю жизнь живет на разных полюсах крайностей, перепрыгивая с одного на другой – и так снова и снова. Однако же все-таки хоть какие-то лимиты он знает. А иначе бы точно скопытился где-нибудь под забором от передозировки.
Если бы Манфред не умел в нужный момент нащупывать границы, то совершенно точно не добился бы того, что имеет сейчас. Сейчас – во времена практически тотальной разрухи, грозящей в любой момент стать самым что ни на есть настоящим апокалипсисом.
Стоун предпочитает не думать в такой долгосрочной (долгосрочной ли вообще?) перспективе и надеется на лучшее – это тот редкий оптимизм, который он себе время от времени позволяет. Так-то он больше считает себя реалистом, повидавшим в своей жизни некоторое дерьмо, но сумевший из этого дерьма выбраться. Иногда не без потерь – о чем ему теперь каждый день напоминает шрам на половину лица.
Но разве сейчас он перешел какую-то грань? Разве Рим не знал изначально, с кем связывается? Так-то Стоун никогда не скрывал своих небольших пристрастий – а какой в этом смысл, собственно? Он ведь не мать, блять, Тереза, которая тоже не была такой уж святой, если так подумать.
Так какого черта Адам сейчас смотрит на него как на какого-то ебаного прокаженного и держится на расстоянии?
Этот факт невыносимо выбешивает – Манфред думал, что эта дорожка наоборот отбросит на задний план все раздражающие факторы и как-то разгрузит его башку, перенастраивая на другой лад, но сейчас он чувствует концентрированную взвинченность, которая, кажется, вот-вот начнет срываться искрами с кончиков пальцев.
Стоун невольно сжимает ладони в кулаки и пока что молча наблюдает за тем, как Адам ретируется из кухни – так, словно ему противно находиться рядом со Стоуном.
– Ах вот, значит, как.
Возможно, будь Манфред в несколько ином состоянии сознания, то отреагировал бы на этот выпад немного иначе. Спектр эмоций был бы другой – хотя, кажется, что в его картине мироощущения есть только багряно-красная палитра, варьирующаяся от легкого раздражения до неуправляемой ярости.
Сейчас это было где-то чуть ближе к середине – пока что все не так уж плохо, но если так продолжится и дальше, то плохо станет всем.
Какого, блять, хрена, в самом-то деле.
– «Не впечатляет»?! Охуеть, конечно. Не надо вот этого всего, окей? Так и скажи – заебал, да? – уже на более повышенных тонах произносит Манфред, подходя к Адаму и преграждая ему дорогу. – Заебал валяться тут, как обдолбанный урод – я ведь каждый день тут ухожу в отрыв, правда ведь?
Рим просто не видел, как все это происходило в прежние времена – примерно лет двадцать назад?
Кажется, это было в какой-то другой жизни и как будто бы не с ним. Но тогда Манфред реально уходил в отрыв. Тотально и по всем фронтам, рискуя каждый раз откинуться с концами.
Тогда, в прошлой жизни, все не ограничивалось только лишь кокаином – в ход шли штуки потяжелее и поубойнее.
Благо, что в какой-то момент Стоун понял, что так продолжаться не может – и либо он реально умрет от передоза на очередной тусовке, либо начнет что-то делать со своей жизнью.
Интересно, что бы было, встреться они с Адамом на двадцать лет раньше? Ведь такое реально могло бы произойти – а для Рима, наверное, двадцать лет это как двадцать минут в контексте всех тех лет, что он прожил. Для Стоуна же последние двадцать лет были ебучими американскими горками, за которые он успел понаделать кучу всего – и глупостей в том числе.
Наверное, о таком было бы интересно порассуждать – но точно не сейчас, когда Манфреда вот-вот начнет разрывать на части от возмущения.
– Нет, я серьезно, – вздернув брови, продолжает Стоун, неотрывно глядя на Адама и не давая ему прохода. – Если считаешь меня конченым наркоманом, то так и скажи! Только если бы я реально им был, то точно бы уже тут не стоял.
Поделиться72020-12-21 00:47:19
Такой реакции он не ждёт. Да что там - он уже никакой реакции не ждёт после того ответа на свой вопрос, после того, как Стоун однозначно дал понять, на каком месте вертел его мнение и его возможные просьбы. Акапулько - законченый эгоист, и в этом нет ничего удивительного; Адам просто неудачно и не вполне уместно протестировал новые для самого себя воды, навигация в которых и без всего этого затруднена. Так что по началу его сковывает некий шок, удивление, и он просто хмурится, лишившись дара речи. Манфред для него (всё ещё) всегда, даже сейчас - такой забавный и невероятный зверёк.
Зверёк и вместе с тем какое-то грёбаное произведение искусства. Даже в таком состоянии. Даже сейчас.
Адам засматривается и едва не пропускает половину этой идиотской агрессивной тирады с совершенно неадекватными педъявами. Неадекватными всему. Сначала он изгибает одну бровь:
- С каких пор тебе на что-то требуется моё одобрение? - негромко и вполне искренне спрашивает он, но Стоун уже слишком завёлся, чтобы его расслышать, ну, или хотя бы среагировать именно на это.
У него собственные установки и пунктики, а так же многочисленные мозоли, на которые Адам, видимо наступил и, судя по силе реакции, чуть ли не на все сразу. Он даже слегка отступает назад, когда хозяин дома всё напирает и напирает, разве что не начиная тыкать ему в грудь пальцем. Скажи ему, да скажи, и именно то, чего он "хочет", вкладывая Адаму в рот слова, которые тот не произносил. Имел ли он их в виду? Думал ли хотя бы отчасти именно так, когда выходил из кухни? Сложно.
И немного бесит.
Почему он, в конце концов, не может просто уйти, делая то, что Акапулько делает постоянно - что хочет? Почему должен объясняться и оправдываться, почему должен смотреть на все эти выходки и терпеть, как будто он тут просто для красоты, будто просто мебель? (В принципе, может, так и есть? Тогда кой чёрт сейчас звучат все эти заявления? Почему Стоун так бесится, будто для полного погружения в эйфорию и всего прочего ему вот не хватило только одного молчаливого попустительства Адама, и теперь он требует объяснения и сатисфакции?)
И он бы, может, и спустил бы всё это на тормозах, оставив между ними сейчас только одну эту фразу, один этот вопрос про сраное одобрение (интересно, кстати - на самом деле интересно - послушать вот на него ответ), но что-то у него внутри вдруг щёлкает. Словно срабатывает какой-то триггер или отключается предохранитель, и апатичная лень в глазах резко сменяется холодным пока что блеском. Адам всем телом ощущает, как его изнутри обжигает гнев, как он судорогой проходит по лицу, заставляя его задрать подбородок и практически скалиться, глядя на образовавшуюся под руками добычу сверху вниз.
- Ах, ты серьёзно? - шипит он и делает ответный шаг вперёд, хватая Акапулько за подбородок и заставляя его задрать голову вверх. - И что? Что же будет, если я скажу? Что, если да? Да, считаю; да, конченым; да, заебал?
И каждое "да" он подчёркивает новым шагом, наступая на Стоуна и заставляя его пятиться, пока они не упираются на третьем шаге в стену. У тебя нет надо мной превосходства! Верно же? А он мог бы схватить Акапулько за шею - не сильно, не сдавливая, он же не собирается того придушить (пока?) - но он выбирает - сознательно или нет? - именно подбородок, выше, иначе, с другим смыслом. Где-то внутри, где-то глубоко, где-то отстранённо он понимает, что давит тому на больные места всё больше и больше, но чёртова струна в нём лопнула, хоть он сам и не понимает толком, почему.
- Ну же, скажи мне, - продолжает цедить сквозь зубы Адам, наклоняясь чуть ближе. - Что же ты сделаешь тогда?
Поделиться82020-12-21 00:47:57
Злость из Манфреда сейчас хлещет воистину чистая и незамутненная – такая же, как и кокаин, остатки которого, кажется, он все еще чувствует на кончиках своих пальцев. И, кажется, этот самый кокаин сейчас только добавляет масла в огонь этой злости – хотя, на самом деле, Стоун может прекрасно справляться и без него в такие моменты. Злость – чувство, которое в случае Манфреда не нуждается в какой-то подпитке извне. Она как будто бы перманентно существует в нем, то затихая практически до нуля, до взлетая в стратосферу за считанные секунды.
По правде говоря, он вообще не собирался сейчас злиться и устраивать сцены – ему хотелось ровно противоположного. Хоть раз в жизни хотелось чего-то, помимо всех этих разборок – Стоун и так натерпелся за сегодня с этими дурацкими телефонными разговорами.
Но, видимо, не в этот раз.
Наверное, никто из них не имеет ни малейшего понятия о том, чего же они хотят добиться этим разговором. По сути это и не разговор вовсе – они оба балансируют где-то на грани, с которой вот-вот готовы сорваться в самый настоящий скандал (возможно, даже с некоторой долей рукоприкладства).
Возможно, Манфред делает это специально – но об этой стороне вопроса он даже не задумывается сейчас.
Еще секунд десять назад казалось, что Адам просто развернется и уйдет, не намереваясь больше выслушивать эти бредни наркотического угара (конечно, он не сказал это вслух, но Манфред готов поклясться, что примерно о чем-то таком он точно думал).
И если у Стоуна давно что-то там щелкнуло (примерно лет сорок назад), то у Рима – только сейчас.
Все происходит даже не за секунды – Манфред едва успевает моргнуть, как вдруг Адам резко хватает его за подбородок, напирая и напирая, чтобы потом прижать к стенке.
Стоун в первые секунды даже никак среагировать не может от накатившего возмущения, которое, кажется, перельется сейчас через край – вместе с накатившей волной злости.
– Ты совсем охерел?! – почти выкрикивает Стоун, отпихивая руку Адама – только вот вместо того, чтобы реально ее отпихнуть, он перехватывает запястье, с силой сжимая то и надеясь, что на коже в итоге останутся синяки.
Хотя мог бы и оттолкнуть того вовсе – уж Адам-то не шкаф, это не то чтобы очень сложно.
Манфред нереально зол – какого хрена вообще?! Лучше бы Рим попытался его придушить, честное слово. Было бы всяко лучше этого снисходительного жеста – сукин сын в курсе, насколько подобное не нравится Стоуну, вот он и пользуется.
(А еще Манфред старается не думать о том, как его на самом деле завел этот блеск в глазах Адама, которые до этого казались более чем безразличными – хотя хер там был, безразличный, как же. Иначе бы тот не стал закатывать всю эту истерику – пусть это и истерикой нельзя назвать и истерит тут сейчас по большей части только Стоун.
Но Адам ведь все начал, разве не так?)
И вдруг вся злость в одну секунду… нет, не испарятся, а просто становится не такой яркой – сменяется на нечто другое.
Манфред так и продолжает сжимать запястье Адама, но взгляд из злого становится заинтересованным и чуть хитрым – как если бы он что-то задумал.
Задумал или нет – вопрос уже другой. Стоун не привык рассчитывать не несколько шагов вперед – только импровизация.
– Ты все равно этого не скажешь, – усмехнувшись, произносит Манфред, глядя Риму в глаза. – А если скажешь – я устрою тут такую ебаную кокаиновую карусель, что эта дорожка покажется тебе цветочками. Сахарной пудрой на пончике.
Поделиться92020-12-21 00:48:19
- Ты звучишь удивлённым, - с садистским удовольствием улыбается Адам, когда Стоун впивается своими пальцами в его запястье как будто бы с намерением то сломать. - Почему ты звучишь удивлённым, ты не понимал, с кем связался? Тебе даже объяснили дополнительно люди, которые знали меня тогда. И если ты хотел себе тихую послушную собачку, то связался не с тем.
Он сильнее стискивает пальцы на подбородке Акапулько, сильнее тянет вверх, плотнее прижимает того к стене. Ему нравится, когда Манфред настолько у него в руках, настолько растрёпанный и выбитый из своего чёртового колеса работы-гедонизма-работы-самолюбования-работы. Адам не по своей воле большую часть времени здесь изображает мебель - он попросту чувствует себя таковым, зависая и скатываясь почти бессознательно в ту вязкую патоку, коей было его сознание пятнадцать лет до. Видимо, подобные приключения всё же не проходят бесследно для таких, как он, не стираются просто так из памяти и сознания, как это происходит со всеми ранами и отметинами, что выносит его тело. Плоть перерождается спокойно, плоть легко восстановить, так легко, что - да, он явно делал это прежде, убивая себя в чисто утилитарных целях, ради моментов исчезновения, производя впечатление.
И после каждого раза всё по новой, он даже не замечал этого, так бесшовно, так отработано, так привычно.
Но вот его голова.
Ты совсем охерел?
Он смеётся. Закрывает глаза, запрокидывает голову назад и смеётся так, что в уголках глаз проступают слёзы. Кажется... Кажется, да. Вот только он сам даже для себя понятия не имеет, что это может значить. Какие у него в принципе могут быть границы? Какие ограничения? Что способно его остановить от свершения того, что ему вздумается? Только он сам. Только абсолютное непонимание того, чего он хочет.
Он хочет Акапулько.
На этом - всё. Ни уточнений, ни пояснений, ни руководства к действию.
Просто он влюблён. Влюблён в это маленькое и безмозглое прекрасное существо, свернувшееся комочком злобы много лет назад и щетинящееся до сих пор.
У него есть свои моменты.
И есть вот это. Это, когда он рассыпает белую дрянь по ближайшей горизонтальной поверхности, отмеряет дозы, постукивая обязательно между делом этой блядской картой. Вдох. И перед ним уже не прекрасный образчик слегка неогранёного (к чёрту, совершенно обезображенного местами обществом - и он не о шрамах) алмаза, а как там Стоун сам сказал? Конченый наркоман.
Отсмеявшись наконец, он опускает голову и заглядывает Акапулько прямо в глаза.
- А, так попробуй, детка. Потому что - вот незадача, - он ведёт одним плечом, второй рукой, не глядя, обхватывает запястье чужой свободной руки. - Я уже сказал.
Поделиться102020-12-21 00:48:34
– Тогда и ты должен был знать, с кем связываешься – я, как ты заметил, не строю из себя хрен знает что и не притворяюсь кем-то другим. Блять, да, в конце концов, у всех бывают свои слабости! – вздернув брови, произносит Манфред. – Ты же ведь тоже не думал, что я буду по воскресеньям в церковь ходить – а иначе вряд ли бы связался со мной?
Скажи спасибо, что не застал меня в мои худшие годы, когда кокаин был у меня на завтрак, обед и ужин – в буквальном смысле, хочется ему сказать следом, но Стоун почему-то решает это не произносить.
Да, Адам не собачка – и именно этим он и привлек Манфреда.
Тем, как тот рассекал по коридорам гребаной «Артемиды», будучи совершенно голым. Как, совершенно не раздумывая, тот прирезал чертову Ниццу – расчетливо и быстро. Как смотрел на все и всех этим свои взглядом, который, кажется, мог убить на месте.
Может, все это вот именно ради этого? Может, эта дорожа кокаина нужна была Стоуну только для того, чтобы привлечь внимание Адама, чтобы увидеть этот взгляд, выжигающий все живое и в то же время разжигающий что-то внутри Манфреда?
Возможно, его немного бесит то, как Адам то и дело как будто бы проваливается в эту полу-кому, в которой провел последние пятнадцать. Хотя, скорее больше его бесит то, что сам он ничего не может сделать с этим – не может никак помочь? А еще его бесит то, что это его в принципе волнует, потому что раньше ничего подобного не было?!
Возможно, он просто сумасшедший мазохист, который не может попросить и спросить что-то напрямую, а прибегает вот к таким ухищрениям.
Ну что ж, у тебя получилось – а дальше что?
А потом Адам начинает смеяться. Манфред даже немного вздрагивает от неожиданности, хмуро глядя на него.
Какого хрена, блять, вообще?
Стоун еще сильнее сжимает пальцы на запястье Адама – хотя, кажется, сильнее уже некуда.
Детка.
И почему-то от этого издевательского детка внутри у Манфреда что-то вспыхивает с новой силой.
Сжав зубы, он резко дергается вперед, напирая на Адама, прижимая того к противоположной стенке – и вцепляется пальцами, которыми он до этого сжимал запястье, в его шею. Пока что просто вцепляется – и попутно пытается пнуть побольнее, но получается только задеть лодыжку. Хрен с ним, плевать.
– Так какого хрена ты тогда с наркоманом тусуешься, а? – почти шипит Стоун, притягивая Адама ближе и заставляя его слегка нагнуться, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Не противно или ты просто каждый день себя превозмогаешь? Что-то я это прошлой ночью не заметил, знаешь.
Поделиться112020-12-21 00:49:04
- Не обязательно быть кем-то другим, чтобы не пихать в себя какую-то дрянь под благозвучным предлогом, - только и успевает ответить Адам прежде чем врезаться спиной в противоположную стену.
Выходит немного больно и не то чтобы приятно. Но ему нравится. Нравится этот "танец", чёрт его дери, и он позволяет себе с секунду-другую насладиться этой переменой, их общим положением, чужой рукой у себя на шее, горячей и тяжёлой, но не отбирающей (пока что?) у него кислород. Откидывая голову назад, он слегка ударяется затылком о стену, закрывает глаза и слепо улыбается потолку.
И почему, почему ему от этого так хорошо?
Немного портит ощущение только этот странный пинок в лодыжку, вызванный непонятно чем и смотрящийся каким-то уж слишком детским на общем фоне. Он заставляет Адама нахмуриться и опустить взгляд вниз как раз, когда Акапулько он дополнительно требуется. Даже на столько, что тот сильнее тянет его вниз. Ох, уж эта едва ощутимая, но вместе с тем такая существенная разница в росте, да?
Но вопрос хороший, как ни крути, как ни поворачивай.
Вряд ли, конечно, Стоун имеет его в виду в том же тоне и контексте, в каких он цветёт пышным цветом в голове у Адама, мешая спать и вести себя адекватно. Вряд ли Стоун сам на самом деле понимает, какой вопрос он задаёт. Адам же петляет в нём, будто в лабиринте, уже не первый день. Какого хрена он тусуется с наркоманом? Какого хрена он тусуется с кем-то вообще? Адам помнит и понимает о себе всё ещё недостаточно, чтобы ответить на эти вопросы, но достаточно, чтобы осознавать причину, по которой они волнуют уж если не Акапулько (на самом деле), то его самого.
Готов ли? И может ли он признаться в этом хотя бы кому-то, ладно там самому себе.
А Стоуну?
Он мысленно возвращается к тем разам, когда имел неосторожность обратиться к тому иной формой имени, а затем и тому моменту, что стриггерил их нынешнее положение в коридоре относительно друг друга, и получает однозначное "нет". Не готов. И никогда не будет, а никогда в его случае - слово, имеющее неподъёмный вес.
Огонь в его глазах мигает и едва не гаснет окончательно от этой мысли.
Какой смысл? Какой смысл во всех этих действиях, всей этой канители и борьбе - Акапулько не станет через каких-то пару лет, и Адаму всё равно придётся проходить через неминуемую боль потери и привыкать к одиночеству, заново, перестраивая себя и выравнивая свой быт в этом новом странном мире. Как и много раз до. Раз, которые он не помнит, но которые, он уверен, ждут его в глубинах сознания, дабы обрушиться со всей своей ясностью, стоит ему только однажды неудачно закрыть глаза. У него просто нет выбора, зачем он пытается? Кого он хочет обмануть, неужели себя?
Ремарка о том, что он каждый день себя превозмогает, звучит совсем иначе в ушах Адама - он чувствует, как начинают полыхать его щёки совсем от иных мыслей и причин, - но откуда Акапулько это знать? С чего бы ему даже об этом думать. Эгоист. Он эгоист, - судорожно напоминает себе Адам, пытаясь выровнять и пульс, и сбившееся совсем не туда дыхание, и норовящие захватить его мысли. И все они такие. Все. Люди. Смертные. Зачем, ещё раз, он в это полез?
Можно сбить чужие руки с шеи и избавиться от веса чужого тела. Скрутить Акапулько, как куклу, связать на кровати и просто уйти, а того рано или поздно развяжет персонал, который неизбежно вернётся и найдёт своего нерадивого хозяина хотя бы по недовольным нецензурным воплям. Пострадает только гордость. Совсем немного. Ага, чуть-чуть. Почему ему всё время хочется уйти?
Ну, кроме тех раз, когда Манфред занимает собой всё в его голове свои голосом, своим присутствием, своим взглядом. Но не этим, не подёрнутым блестящей кокаиновой пеленой. Другим.
Ты омерзителен, - думает он про себя, - в таком виде. И очень хочет это сказать, даже открывает для этого рот, но слова застревают в горле. Он едва не давится ими так, словно бы ему мешает чужая рука на шее (на самом деле он, скорее всего, хотел бы иметь её там всегда, вот только всегда в его случае - роскошь непозволительная).
- А может, - он подаётся вперёд ещё сильнее, чтобы эта самая рука почти болезненно давила на глотку, пока не перехватывает дыхание, - я просто очень хорошо притворяюсь?
Поделиться122020-12-21 00:49:27
И невольно Манфред вдруг задумывается – а смог бы он сильнее сжать пальцы не шее Адама? Настолько, чтобы не просто оставить синяки на коже, но и перекрыть кислород полностью? Перекрыть настолько сильно, чтобы после Адам рухнул ему под ноги безжизненным телом?
И пусть Стоун себе запросто может представить это у себя в голове – благо, что воображение у него всегда было отличным – но он смог бы он на самом деле это сделать? Даже учитывая тот факт, что в случае Адама смерть это совершенно не проблема.
Манфред бы не смог.
Да, тогда в «Артемиде» он как-то не особо парился на этот счет. Потому что тогда Адам был для него просто молчаливым полуживым телом, не реагирующим совершенно ни на что. Просто овощем. Для такого выдернуть розетки аппарат жизнеобеспечения – это манна небесная, желанное избавления от подобного образа жизни.
(Манфред думает о том, что бы было, если бы он тогда послал Франклина нахер и решил бы выбираться из той дыры самому – если говорить по правде, то, скорее всего, он бы не пережил всю эту херню.
А что бы было с Адамом? Ведь в какой-то момент случился сбой в подаче электроэнергии – наверняка это бы повлияло и на работу всего оборудования. В конечно итоге тот бы переродился – и тогда куда бы пошел дальше?
Можно просто до бесконечности прикидывать всевозможные варианты.)
Так вот – Манфред бы не смог. Точно не после всего того, что между ними случилось – и в какой-то степени это осознание невероятно злит. Потому что он и не думал, что в его жизни реально наступит такой момент. Что в его жизни появится такой человек?
Все это звучит в его голове максимально странно и как будто неправильно – потому что как Манфред Стоун может докатиться до чего-то подобного?
Но, видимо, все же докатился?
Почему именно сейчас? Почему именно с ним – с Адамом?
Почему он сейчас стоит и оправдывается за эту несчастную дорожку – хотя, в принципе, мог вышвырнуть его за дверь? Потому что, собственно, какого хрена ты мне смеешь запрещать нюхать кокс в собственном доме, кто ты вообще такой?
Почему ему не все равно?
Может, по той же причине, почему не все равно Адаму?
Вряд ли в наркоте его беспокоит моральная сторона вопроса – в конце концов, уж точно не Риму об этом переживать, учитывая то, как тот убивал людишек направо и налево.
– Ха, – вздернув брови, выдыхает Манфред, все так же глядя Адаму в глаза и не разжимая пальцев на шее – и даже слегка поглаживая кожу большим пальцем, едва-едва. – Да щас. Не смеши меня.
Притворяется он, как же.
Быть может, Адам и не слишком щедр на эмоции – в отличие от самого Манфреда, у которого тех в избытке и с лихвой хватит на двоих – Стоун почти уверен, что у того не получится виртуозно притворяться. По крайней мере, точно не с ним.
– Детка, ты можешь сколько угодно дурить всяких придурков типа – как того идиота звали? Генри Морган? – но меня ты не проведешь, – хмыкнув, продолжает Манфред. – Наебалово я чую за версту.
Почему он вообще вспомнил про этого склизкого придурка с той вечеринки?
Наверное, просто к слову пришелся.
Адам будто бы тоже пытается сейчас оправдываться. Пытается убедить Манфреда в чем-то совершенно другом – и вот он, этот привкус наебалова, только в несколько ином ключе.
Они оба не договаривают, как будто бы боясь признаться в чем-то в первую очередь самим себе.
Манфред так всю жизнь таким грешит, если так подумать.
По правде говоря, сейчас Стоун даже с трудом может вспомнить, что за херня его так разозлила – и из-за чего, собственно, он и полез разорять свой мини-тайник где-то рядом с хлопьями.
А теперь они с Адамом стоят друг напротив друга и недоговаривают по всем фронтам, выжигая взглядом.
Манфред коротко облизывает пересохшие губы и делает глубокий вдох – ощущение такое, что он уже минут десять не дышал вовсе.
– Думаешь, я настолько тупой, что в один прекрасный день не рассчитаю, передознусь и радостно подохну? – произносит вдруг Стоун чуть тише, понизив голос. – Мне, слава богу, уже не восемнадцать – я меру знаю. Тем более, что совершенно не так мне хочется помереть – и точно не в ближайшее время.
Поделиться132020-12-21 00:49:40
"Ха!" отвечает Стоун, и Адам абсолютно против воли слегка улыбается одним уголком рта.
Конечно он не верит, ведь Адам конечно не притворяется. Не в этом. Ни в своих ощущениях, ни в выражении эмоций, ни в желаниях. Это попросту глупо и бессмысленно - Акапулько, похоже, готов был бы держать его при себе и без добавки в виде секса и совместных ночей, совместного завтрака и прочих "совместно", хоть те и выглядели всегда по-разному. Адаму хочется всегда этого, и он наслаждается им, как, судя по всему, наслаждается и сам хозяин дома. Иначе зачем это всё? К чему это всё?
Включая текущие разборки.
Манфред говорит дальше, и Адам смотрит на него, чуть подавшись назад и возвращая себе свободный доступ к кислороду. Его не собираются убивать, ему даже не угрожают - движение чужого пальца на коже лишнее тому подтверждение. Видимо, ураган миновал? И запал у них у обоих кончился, ведь оба хотят не разборок а явно чего-то ещё, если принимать во внимание эти вопросы, этот сменившийся на куда более спокойный тон, эти нервные движения языка по пересохшим губам.
Он пытается вспомнить, сколько там длится действие кокаина при вдыхании - если его мозг вообще хоть когда-то содержал подобную информацию, - но пока не находит ничего. Есть предположение, что не очень долго, вед зрачки у Стоуна уже близки к своему обычному размеру в состоянии относительного покоя. Какие там ещё есть последствия? Передоз ведь далеко не единственная проблема.
Адам фыркает и на мгновение отворачивается.
Проявлять заботу в принципе явно не его стихия, судя по тому, как отвратительно получается, а проявлять оную, имея лишь посредственное и чисто инстинктивное представление о том, что не так?.. Он нихрена не помнит или, быть может, вообще даже не знает (но он не не идиот, верно? он не может быть полным профаном во всём), но наркотики в цивилизованном обществе это табу явно не просто так, не из какого-то изощрённого принципа и слепой жадности. Они растворяют мозг, они убивают, уничтожают личность на корню, сперва на протяжении продолжительного времени создавая очень сильно альтернативную версию того, кого ты когда-то знал.
Вот только знал ли он Акапулько?
Философский вопрос, ведь если верить бахвальству того, то пре-кокаинового Манфреда Стоуна (если его вообще всегда звали так) давным давно уже нет. Быть может, и его вечная нервозность и взрывоопасный характер, который спровоцировать может любой неудачно брошенный взгляд, его манера отвечать профанацией на любое обращение, просьбу или замечание, может, это всё - как раз результат злоупотребления кокаином? Вероятность, кстати, достаточно высокая, вот только Адам встретил его уже таким, для него это и есть Акапулько, и важно - только чтобы не стало иначе, не стало хуже. Не стало никак.
- Кокаин, - он что-то вспоминает и заговаривает медленно и так же тихо, в тон Стоуну, попутно отпуская одну его руку и накрывая своей ладонью другую, ту что на его шее. А затем осторожно тянет её вниз, опуская себе на грудь, и та поддаётся. - Отключает инстинкт самосохранения.
Замолкнув, он смотрит на шрамы на чужом лице, обводя взглядом каждый, прослеживая все линии, и вновь останавливается на рассечённом надвое зрачке. Он думает о том, как Акапулько "лает" и кидается на всех и каждого, не задумываясь об адекватности своих действий и последствиях; как он сначала реагирует, бурно и ярко, агрессивно, а потом уже разбирается с отдачей и о том, какой именно это эта отдача может прилететь.
Это может быть слишком откровенно - слишком откровенно, учитывая недавний выброс адреналина и текущее их положение в пространстве, текущее положение вещей. Может быть. Но пусть так. Кто знает, сколько действительно откровенного, существенного и настоящего было в его жизни в последние пятьдесят, сто, двести, пятьсот лет?
Он чуть-чуть, совсем капельку, так, что это даже можно принять за непроизвольную судорогу пальцев, сжимает чужую руку у себя на груди, а ведь хотел бы упереться своим в чужой лоб и попытаться ощутить на мгновение покой. Гармонию.
- Если бы я считал тебя тупым, меня бы здесь не было, - вместо этого произносит наконец он, закрывая глаза. - Но я думаю, что ты можешь убиться раньше положенного времени. А это неудачное развитие вещей.
Поделиться142020-12-21 00:49:55
На фразе про инстинкт самосохранения Манфред только фыркает себе под нос.
Хочется ответить что-то типа «Не знаю такую», но, если так подумать, как-то же у него получается выживать все эти годы.
Наверное, в какие-то моменты это действительно можно назвать удачей – взять хотя бы этот шрам на половину лица. Хреново, конечно, что оказалось задето именно лицо, но все ведь могло быть гораздо хуже.
Но в какие-то моменты Манфред все же старается выбирать пути наименьшего сопротивления, чтобы не напороться лишний раз на неприятности. Он все же не какой-нибудь там отпетый мафиози, которому по статусу положено влезать во всякие передряги и на всех перестрелка стоять в первых рядах. Стоун хоть и торгует оружием, но сам предпочитает не пользоваться им слишком часто. Просто в данный период времени торговать именно этим товаром – наиболее выгодное дело. Это время, когда абсолютно весь мир ощетинился и просто пытается всеми силами выжить – пусть ради этого и придется убивать других.
Манфред совершенно не осуждает подобный подход, а лишь поощряет и посильно спонсирует.
Бизнес есть бизнес – даже в такое время. Тем более в такое время.
А Адам, меж тем, тянет его руку в низ, заставляя ладонь слегка сползти – и вот теперь Манфред, вместо того, чтобы угрожающе сжимать шею, касается его груди.
И Стоун даже не то чтобы слишком уже протестует. Да вообще не протестует, на самом деле.
Эта вспышка скандала продлилась все равно не так уж и долго – она и не могла продлиться слишком долго, учитывая то, насколько та была яркой.
И с несколько секунд Манфред смотрит на свою ладонь на груди Адама – и чувствует сердцебиение где-то там под ребрами.
А если спуститься ладонью еще ниже, то можно будет нащупать шрам.
И когда только атмосфера успела смениться настолько сильно?
– Ну у меня же есть ты в качестве инстинкта самосохранения, – задумчиво произносит Манфред, затем поднимая взгляд на Адама. – Разве нет?
Убиться раньше положенного времени.
Может, Стоун уже давно проскочил это самое положенное время – и теперь бегает от своей смерти, каким-то образом каждый раз ускользая от нее в последний момент. Учитывая то, через что он прошел, такой вариант вполне себе имеет место быть.
Хотя, конечно, в подобные штуки Манфред никогда не верил.
Смерть – довольно неожиданная херня. Если так подумать, то его запросто может убить кирпичом с крыши или чем-нибудь еще таким же абсурдным. В совершенно любой момент.
Стоун точно не верит во всякую херню типа судьбы и всего такого прочего.
– О, ну спасибо хоть на этом, – хмыкнув, произносит Манфред, скользнув ладонью чуть ниже и подбираясь опасно близко к шраму.
Конечно же, той дорожки было ничтожно мало, чтобы действительно затуманить все мозги – для этого доза нужна намного более убойная. Да и в принципе обычного кайфа, как такового, так и не удалось получиться – спасибо этому мини-скандалу.
Можно было бы выкинуть какую-нибудь шутку типа «ты мне теперь торчишь дозу», но Стоун не совсем уверен, что Адам оценит такой прикол. Хотя, конечно, такое можно провернуть чисто из чувства мазохизма.
Но Манфред все же решает не ходить настолько по краю.
– Надеюсь, ты не собираешься вылить весь алкоголь в доме и посадить меня на блядские смузи из сельдерея? – фыркнув, продолжает Стоун, сдвигая руку еще чуть ниже и вздергивая бровь. – А то мало ли, может и это меня прикончит раньше времени? Хотя и от сельдерея можно помереть, я уверен.
Поделиться152020-12-21 00:50:10
- Я не могу защитить тебя от тебя самого, - сначала устало и несколько тяжеловесно отзывается Адам, намекая на недавний вопрос о том, что будет, если он попросит Акапулько остановиться, а затем почти обрывает сам себя и открывает глаза, осознавая всё сказанное.
Он хмурится и едва не склоняет голову в сторону, по-новому разглядывая чужое лицо, вот только бес толку. Акапулько в этом плане совершенно нечитаем. Он только кажется открытым и очевидным, но в реальности это всего лишь наносной слой, под которым может быть всё, что угодно. Что бы могло его выдать? Например, ладонь, спокойно опустившаяся со своего угрожающего места и теперь медленно, но уверенно - вовсе не случайно, а вполне целенаправленно - сползающая вниз. И Адам, кажется, знает, куда именно та направляется.
Ремарка об алкоголе не оставляет ему уже никакого шанса не улыбнуться полноценно, хоть и всё ещё слегка перекошено (возможно, к этому времени он уже попросту не умеет иначе). У неё уж слишком много смыслов и подтекстов, и все они, пожалуй, положительные, как бы сам Акапулько, наверное, ни считал.
- Есть яд, а есть яд, - многозначительно проговаривает он, представляя у себя в голове эту картину: как выливает, как бьёт по чужим рукам, проверяет каждый день весь этот бессмысленно большой дом на предмет заначек. - Но я не думаю, что в данной сфере требуются столь жёсткие меры. Или?..
Он вздёргивает бровь, возвращаясь к лёгкой не-совсем-улыбке. А после сдвигает руку Стоуна до конца, укладывая на свой единственный яркий шрам. Все остальные, полученные в позабытой и потерянной в череде веков юности на войне, разбросанные тут и там по его телу - более мелкие и бледные, почти незаметные на фоне того, что разделил его жизнь не просто на две части, а на "до" и "после", как бы клишировано и банально оно ни звучало. Того, который то ли сделал его таким, то ли просто вывел на свет изначально притаившуюся в ним "особенность", черту, проклятье. Как только он ни называл своё бессмертие за эти годы - все эти слова (или почти все) всплывают сейчас одно за другим в его голове белёсой мутью.
Адам прижимает чужую ладонь ближе, чуть поглаживая её, прерывисто выдыхает и снова закрывает глаза.
Это странное ощущение, не совсем (совсем не?) возбуждающее, но всё равно вызывающее покалывающее едва ли не всё его тело и заставляющее мурашки бежать по спине. В нём, этом участке кожи, если так подумать, нет ничего особенного, кроме самого факта. Кроме тех значений, которые придало ему сознание самостоятельно. Подсознание Адама, Рима, Джона, Фицпатрика, Альбрехта, Луи, Самсона, Гая Юлия. Это только те имена, что он смог вспомнить, а сколько ещё он носил, сколько ещё личностей и их оттенков оставили в нём отпечаток, родились и умерли - чисто фигурально, разумеется - пока он топтал этот мир?
- Было время, - негромко вдруг заговаривает он, вновь откидывая голову назад и упираясь затылком в стену, - когда я считал, что первая смерть отбирает твою душу. Возможно, заключает её в то орудие, которым ты был не-убит. И тут два варианта - его нужно найти и уничтожить. Или только им ты можешь разорвать этот круг.
Акапулько всё это, скорее всего, покажется глупым и смешным, бредовым, жалким. Возможно, так и есть.
Вот только к шраму этому он сам потянулся. Интересно, чего он ждал?
Поделиться162020-12-21 00:50:24
Не могу защитить тебя от тебя самого.
Да уж, по части саморазрушения Манфред тот еще мастер, если так подумать. Хотя, конечно, последние несколько лет это случается гораздо реже, чем раньше. Не то чтобы Стоун научился с годами тщательному и скрупулезному анализу, чтобы предотвращать подобные эпизоды – звучит как-то прям уж слишком заморочено. Просто сейчас такое случается редко, но метко.
Самый твой большой враг – это ты сам. По большей части потому, что от самого себя никуда не деться даже при большом желании.
Стоун ощущает тепло кожи Адама под пальцами и мимолетно думает о том, что неплохо было бы распахнуть этот халат (или вовсе от него избавиться), но пока что нормально и так.
Вся атмосфера действительно как будто резко и незаметно сменилась – даже воздух стал каким-то более густым и тяжелым, а свет – чуть приглушенным, хотя в самом освещении кухни совершенно ничего не поменялось.
– Вливать в себя дорогой алкоголь только ради того, чтобы как следует напиться и забыться – это самое настоящее кощунство, – вздернув бровь, в тон Адаму отвечает Манфред. Кощунство, к которому он прибегает только в самых крайних случаях – но об этом он говорить не будет. – А дешевый алкоголь я не пью принципиально, так что…
Так что помереть от алкогольного отравления Стоуну совершенно точно не грозит.
В его планы в принципе не входит собственная кончина, но, на самом деле, случиться можно все, что угодно.
Но сейчас, конечно, совсем не тот момент для того, чтобы ударяться в безудержный фатализм.
Адам, меж тем, сдвигает его ладонь еще ниже – и теперь Манфред может различить под пальцами очертания шрама. Он вдруг задумывается о том, сколько всего предшествовало этому шраму – и сколько всего случилось после него. Если действительно задумываться обо всем этом, то две тысячи лет кажутся чем-то невообразимым, что едва можно уместить в голове.
Он бы охренел столько жить. Хотя, возможно, со временем это становится привычкой – и ты просто живешь по инерции?
Но звучит это все, конечно, так себе. Однако, с другой стороны, Стоун привык жить сегодняшним жнем и не строить слишком уж далеко идущих бизнес-планов – так что, может, бессмертие это не так уж и плохо.
Все же вся эта концепция – это довольно сложная штука, как ни посмотри.
– И ты правда в это веришь? – так же негромко спрашивает Манфред, попутно разглядывая открытую шею Адама. – Звучит, конечно, красиво и все такое – но в то же время как-то сказочно. Хотя, что-то мне подсказывает, ты пытался такое провернуть – я прав?
Но, с другой стороны, о чем тут может идти речь, когда перед ним стоит бессмертный чувак? Неудивительно, что существует некий ритуал, который может снять это «заклятие». По правде говоря, Стоун уже ничему не удивится.
Хотя, конечно, реальность всего этого бессмертия немного мозговыносная – и остается для него такой же и по сей день. Пусть Стоун и видел все своими глазами.
Хмыкнув, Манфред все же слегка подается вперед, чтобы коснуться губами шеи Адама, пока что даже толком не целуя.
Слишком уж трудно бездействовать – тем более, что самую напряженную фазу они, вроде как, уже миновали? Манфреду нравится, что с Адамом у них все движется эдакими волнами – спокойствие сменяет бурю и наоборот.
И, кажется, подобное по душе не только ему одному.
Поделиться172020-12-21 00:50:46
- Я бы сказал, "когда исчерпаны все научные и рациональные вещи, ты перекидываешься на самые дикие", - всё в том же тоне продолжает Адам, резко вдыхая, когда чужие губы касаются кожи.
Ещё мгновение, и он поднимает свободную руку, чтобы запустить пальцы в волосы Стоуна, сегодня лишь слегка схваченные лаком. Будучи не в силах определиться, чего он хочет больше - сжать кулак и оттянуть те назад, заставляя того отстраниться, или же прижать его лицо, его губы ближе, Адам останавливается на том, что просто массирует его скальп. Это завораживает. Сбивает с мысли.
- Но на самом деле я почти не помню самое начало, - ему самому эти слова каждый раз кажутся всё более и более идиотскими, более и более пустыми, с каждым таким повторением теряющими смысл, нелепыми. Но что он может сделать, если так и есть? - Действительно не помню... И, если честно, с каждым днём всё меньше этого хочу.
Последнее он произносит несколько иначе, с удивлением осознавая, что он на самом деле имеет это в виду. Опуская голову, он заставляет всё же Акапулько немного отстраниться, и не без налёта удивления заглядывает тому в эти необычные глаза. Новое перерождение - как новая жизнь, с новым опытом, новыми людьми, новыми ощущениями. Эфемерная, но возможность пережить по-новой столько всего, что успело набить оскомину и приестся, всё, что он должен был выучить вдоль и поперёк, найти что-то новое, кого-то. Это ли не подарок судьбы? В каком-то смысле.
Не отпуская прижатую к груди руку, второй он касается кончиками пальцев щеки Стоуна, проводит подушечкой среднего по одному из бегущих по лицу шрамов. Он понятия не имеет, как это всё принято в современности, как в последние десятилетия или даже пятилетку всё это делается - у него уж если и есть огрызки опыта, то все из древних времён. Адам-Юлий не помнит, но за время своего осознанного присутствия здесь, он наводил справки о той единственной своей жизни, в которой он уверен, которая на удивление оставила в истории самый яркий след. В части сердечных дел ему приписывалось многое - очень и очень многое, что сложно было принять и осознать сейчас даже ему самому, но среди прочего и в особенности во всём этом мракобесии всегда и во всех источниках выделялось одно имя, имя царя Вифинии.
Оно всегда проходило в его истории мельком, словно падающая звезда на небосводе, и сверкало ярко, бросая позор на весь остальной облик. Этим, наверное, и тянуло к себе, навевая не столько воспоминания и праздные мысли, сколько фантазии.
Каким мог быть тот Никомед? Чем он так выделился на всеобщем фоне, что Цезарь, известный дамский угодник, заботящийся о собственной репутации, позволил подобным слухам поползти? И как они вели себя друг с другом? Какими могли бы быть ухаживания? Адам не помнит даже, каким он был с женщинами, что уж говорить...
Обхватив Стоуна за шею, он тянет его в медленный поцелуй, всё так и не отпуская их руки со шрама.
- Я точно знаю, что пытался.
Поделиться182020-12-21 00:51:02
«Что такое “рациональные вещи”?» – хочется Манфреду спросить с усмешкой, но говорить что-то именно сейчас не очень-то и хочется. Тем более, что, так или иначе, некоторая рациональность не является для него чем-то чуждым – а иначе бы он уже давно оказался где-нибудь на помойке в коробке из-под холодильника, а не в вилле в пригороде Сан-Франциско.
Безумства в бизнесе приемлемы лишь в редких случаях – и только тогда, когда ты стопроцентно уверен в том, что дело точно выгорит. В первые годы многое у Манфреда летело по наклонной именно из-за излишней самоуверенности – хотя, конечно, сейчас ему этого тоже не занимать.
Все тот же шрам на половину лица – красноречивое тому подтверждение.
– Зачем делать что-то вполсилы, когда можно доходить до крайностей, – все же произносит Стоун, скользя губами по шее Адама, пока тот перебирает его волосы.
Как-то слишком резко они перешли в подобную плоскость общения – но это ведь, на самом деле, тоже вопрос тех самых крайностей.
У них с Адамом всегда так – наверное, именно поэтому Манфреду и по душе вся эта история, которая началась в отеле «Артемида» и продолжается до сих пор.
В его голове все это звучит дофига сентиментально – но разве он не может позволить себе подобного?
Крайности, крайности и еще раз – крайности. Казалось, что еще немного – и они будут готовы поубивать друг друга (и для Рима это бы прошло максимально без потерь – пришлось бы только поплескаться в бассейне). А теперь что?
– Еще бы, я и сам бы охренел столько помнить, – фыркает Манфред – а после Адам слегка тянет егоза волосы, заставляя слегка отстраниться от его шеи.
Прикосновение к шраму уже не ощущается настолько остро, как все первые разы до – вся эта фантомная чувствительность поврежденной кожи сошла на нет, и теперь можно просто ощущать эти касания и не дергаться нервно.
Стоун всегда думает о том, что все могло быть гораздо хуже – даже, казалось бы, в такой дерьмовой ситуации. По крайней мере, он не потерял зрение, а само лицо не деформировалось слишком уж сильно – что-что, а та медсестра знает толк в своем деле, хоть она та еще долбанутая дамочка. Боже, храни подпольную медицину.
Поцелуй медленный и неспешный – и Манфред все же тянется к поясу на халате Адама, чтобы ненавязчиво, но вполне себе однозначно его развязать. Не помешало бы, на самом деле, переместиться в какое-нибудь другое, более горизонтальное место, но пока что и так вполне себе ничего.
– И это был нож, – чуть охрипшим голосом произносит Стоун, неторопливо распахивая халат Адама. – Если опираться на базовые знания об истории древнего мира. И он, судя по всему, «отобрал твою душу».
Не то чтобы Манфред действительно в такое верил – как раз наоборот.
Если рассуждать в таком ключе, то свою собственную Стоун растерял уже давно – или же вовсе с ней не рождался изначально. Конечно, на эту тему можно придумать вагон и маленькую тележку всяких сказок – но в какой-то степени Манфред понимает, почему Адам за это так цеплялся.
Потому что, будучи бессмертным, очевидно, что ничего другого попросту не остается.
Поделиться192020-12-21 00:52:09
- Я доходил до и переходил столько крайностей, сколько ты не можешь себе даже вообразить, - без тени хвастовства, скорее ровно, но с определённым весом замечает Адам, глядя в зелёные деформированные глаза. - Поверь мне, с какого-то момента ты перестаёшь чувствовать прежние возбуждение и вкус. Я знаю это даже несмотря на отсутствие воспоминаний.
У которых, кстати, есть своя собственная система своеобразного восстановления.
Она тоже кажется странной, сейчас, наверное, даже ещё больше, чем всё время, которое он с ней жил, которое ей пользовался. Вроде как - к чему это всё? Такие сложности, что он не может сейчас даже толком понять - он потерял все свои воспоминания за пятнадцатилетнее забытие растворением рассудка в молочной пелене изоляции или же в момент смерти от рук Стоуна, в момент сброса и перерождения? Хуже нет состояния, чем когда ты не знаешь, что ты такое и как ты функционируешь. И когда то немногое, что ты, наверняка выучил и успел познать о себе, забылось, кажется, бесповоротно.
А то, что у него с Акапулько, это крайность? Или полумера? Или что-то среднее, или что-то новое, отдельное?
Всё это, включая ремарки про память - тема для отдельного разговора. Наверное.
Стоун тянется к узлу его пояса, и Адам вынужденно отпускает его руку, почти сразу ощущая дискомфортный холодок в месте расположения шрама, тот увеличивается, когда полы халата окончательно распахиваются - за проведённое в доме время он привык носить под тем только лишь бельё.
- Короткий кинжал, мы называли его "пугио", - автоматически и слегка завороженно не поправляет, скорее слегка корректирует Адам. Неожиданное внимание к его персоне, его истории и временному периоду застаёт его врасплох и заставляет немного иначе посмотреть на Стоуна, столь сфокусированного обычно на современности, технологиях, пушках, работе и всём, что максимально далеко от душевных разговоров. Вина самого Адама в этом тоже, разумеется, есть. - Он в основном использовался для бытовых целей, даже не боевое оружие. Полагаю, посыл заговорщиков был достаточно очевидным. Собаке - собачья смерть, - он на мгновение отрывает взгляд от Манфреда и смотрит куда-то мимо, поверх его плеча. - Впрочем, может, роль сыграло и то, что такое орудие прятать в полах было легче. Может, справедливы оба варианта.
Одна из главных же вещей, что запомнила история, - его собственный сын был там, держал один из двадцати трёх, направленных на него и достигших цели кинжалов. Возможно, одна из причин, по которым воскресший и совершенно дезориентированный в пространстве и немного времени Цезарь не вернулся с триумфом в Рим. Как вообще можно было после такого вернуться с триумфом?
Адам морщится - от невольной попытки оживить, укоренить воспоминания голова начинает пульсировать тупой болью. Явный знак, что продолжать дальше не стоит, стоит сосредоточиться на том, что перед ним сейчас, кто перед ним сейчас, кто в его руках.
- Отобрал душу, - эхом отзывается он, снова глядя на Стоуна ожившим взглядом, снова склоняя голову чуть в бок. - Что-то вроде. Может быть. Надо понимать, что в те годы у нас была совершенно иная концепция мира, иная вера, не в христианскую душу, но некую твою суть. Ты можешь сколько угодно быть прагматиком, но где-то после сотого возвращения из мёртвых, после сотого, может, трёхсотого проколотого насквозь сердца, узрев, как весь твой мир, как возведённая тобой Империя обращается в руины и песок, ты обречён начать задавать определённые вопросы.
Он совершает неровный вдох, ощущая, как подрагивают не только его пальцы на шее Акапулько и на лацкане его халата, но и руки целиком, и ноги. Не самая подходящая тема для разговора, учитывая их диспозицию и окружающую атмосферу, но, может, в этом всё и дело? Может, он тянул с чем-то таким слишком долго? Может, Манфред всё никак не мог его иначе на такое развести? Боже, он надеется, что в следующий раз - если таковой будет - они обойдутся без кокаина, а вот взаимные угрозы и метание молний вполне можно оставить.
- И это уже не просто интерес - это переходит в одержимость, и ты просто должен знать теперь, как это происходит и почему. Это одно и то же тело каждый раз и, если нет, то куда пропадает старое и откуда появляется новое? Почему исчезают все отметины, полученные после и бледнеют полученные до, оставляя выделяющимся только ту, что тебя убила? Сколько ещё раз раз я могу так не умереть, сколько раз переродиться? Есть ли конечная цифра? Финальный срок? Не умирает ли с каждой новой смертью часть меня, и если да, в какой момент я перестаю быть тем же человеком? И сколько к моменту текущему осталось от меня прежнего, от меня настоящего, от меня ...изначального? И каким вообще он был?
Он закрывает глаза в какой-то момент, с трудом удерживая голос от подрагивания и надломов. Он чувствует себя голым, и совершенно не в том же смысле, в каком он стоит сейчас с распахнутым халатом, и не в том, когда он бегал абсолютно нагим по коридорам "Артемиды". Это - совсем другое, оно содержит совсем другие подтексты и раскрывает не тело, давно переставшее быть для Адама храмом и ставшее лишь инструментом, сосудом, причём практически пустым. Это - открывать кому-то свою ту самую пустую и, вероятно, отсутствующую душу. Кто знает, кто знает...
- Тебе, - ему сложно молчать, молчать сейчас уже кажется неправильным; уж если дамба прорвана, и все покровы сорваны, то надо выдержать этот поток до конца, - скорее всего, это представляется слишком глупым, эфемерным, философским? Экзистенциальные вопросы, в конце концов, совершенно не твой стиль. Меня же это преследует каждую минуту моего существования, - не открывая глаза он снова наклоняется ближе, касается носом чужого виска, чуть ведёт по нему вниз и целует щёку. Ему, наверное, впервые (уж за последние сознательные месяцы существования так точно) почти страшно, и кончики пальцев подрагивают всё сильней. Стоун в своей привычной манере всё ещё может над ним посмеяться - Акуна матата, приятель, найди себе более подходящую подушку для соплей, здесь у нас только угар, секс и рок-н-ролл. Но уж если он привык рисковать и бросать на ветер свои жизни, может, вполне попробовать бросить и это. К тому же сегодня Манфред наконец не дёрнулся и даже не скривился, когда Адам коснулся его собственных шрамов. - Поэтому я могу казаться холодным. Отстранённым. А я знаю, как ты любишь внимание... - Последнее он шепчет тому почти на ухо. Можно, в принципе, идти ва-банк. - Мне нравится, что ты перестал видеть во мне врага. Можно мне теперь называть тебя Мэнни? Когда нас только двое, когда не услышит больше никто?
Поделиться202020-12-21 00:52:29
Да, наверное, самая главная проблема бессмертия в том, что в какой-то момент ты просто пресыщаешься жизнью – а за две тысячи лет так тем более. Манфред и то иногда из кожи вон лезет, чтобы почувствовать что-то еще – и сегодняшняя дорожка кокаина была примерно из этой же серии. Однако только вот сейчас он начинает понимать, что поскандалить с Адамом было бы для этого вполне достаточно (при условии, что все это потом окончится в какой-нибудь горизонтальной – или вертикальной – плоскости).
Так вот – пресыщение. Это станет самым настоящим проклятьем – и не только для такого отъявленного гедониста, как Манфред Стоун.
А тем более, учитывая то, в какую сейчас задницу летит мир со всеми этими экологическими кризисами и все более расцветающей преступностью, неизвестно, будет ли у человечества в распоряжении хотя бы тысяча лет.
Хотя, конечно, немного дико думать в такой долгосрочной перспективе.
Будет ли Манфред чем-то (кем-то) особенным в череде всех этих событий, которые были у Адама до и будут после – примерно еще несколько сотен лет (это при удачном для планеты раскладе)?
Почему он вдруг вообще об этом задумался?
Но Стоун вдруг понимает, что ему действительно это интересно. (И в то же время он старательно пытается не думать о том, что сам он – неотвратимо смертен и убить его может совершенно любая мелочь.
Наверное, отчасти Адам виноват в том, что теперь его начали настолько заботить подобные вопросы.)
– Пугио, – тихо повторяет Манфред, встречаясь с Римом взглядом – а тот как будто бы решил вывалить все то, что до этого крутилось в его голове.
Такой поток мыслей немного странно слышать от того, который по большей части предпочитает отмалчиваться (и самому Стоуну эта фишка очень даже нравится, хоть и в определенные моменты, когда его бесит абсолютно все и вся, это его и раздражает до невозможности). Но в то же время и нет.
Черт знает, что еще таится в этой двухтысячелетней голове – наверное, будь у Манфреда способность читать мысли, его бы уже давным-давно придавило этим потоком.
Хотя, его собственная голова тоже не подарок, если так подумать – одновременно в ней может происходить целая куча всего. В одном углу постоянно звучит какой-нибудь отбитый джаз-фанк, в другом – мини-органайзер постоянно напоминает о том, кому и когда надо позвонить, в третьем – еще какая-нибудь, которая постоянно меняется. А помимо этого еще примерно миллион самых разных мыслей и образов болтается где-то в пространстве.
Но сейчас Манфред слушает и слушает Адама – и, кажется, даже может ощутить ту самую одержимость, о которой тот говорит. Настолько живо Рим все описывает.
И в то же время Стоун задумывается – а смог бы он так жить? Смог бы он не свихнуться по пути от невозможности раз и навсегда покончить с этой бесконечной жизнью?
Наверное, страх смерти – это то, что есть у любого человека на подсознательном уровне. Даже у такого человека, как Манфред – сколько бы он ни выделывался и ни делал вид, что подобное его вообще не парит, «YOLO» и прочая хрень.
А когда ты живешь такое нереальное количество времени, когда за всю свою жизнь ты умирал бессчетное количество раз, то страх смерти, скорее всего, сходит на нет полностью.
Или нет?
Манфред вдруг вспоминает, как однажды застал Адама в душевой с бритвой в руке – кто знает, если бы он заглянул в ванную на секунд пять позже, то… То, на самом деле, ничего бы не случилось – Адам бы потом просто «перезапустился», как делал до этого сотни раз.
Однако Стоун все равно не позволил ему это сделать. Был ли это тот самый подсознательный страх смерти, в данном случае ничем не оправданный и необоснованный – потому что в случае Адама не было бы никаких последствий?
Или нечто куда более глубинное, связанное конкретно с Адамом?
– Но это ведь не значит, что эти вопросы меня вообще не заботят, – хмыкнув, произносит Манфред, рефлекторно выгибая шею и попутно скользя пальцами по коже Рима.
Быть может, он не производит впечатление человека, который реально интересуется чем-то подобным, экзистенциальным и эфемерным – но он все же, несмотря на весь свой выстроенный образ, все еще остается человеком, который, так или иначе, но иногда задумывается о таком.
Шепот на ухо посылает по всему телу мурашки – Стоун невольно вздрагивает и даже не сразу улавливает смысл слов, но потом все же вслушивается.
Мэнни.
Если так подумать, то это не то чтобы очень презентабельная форма сокращения его имени – в какие-то моменты она даже может показаться несколько уничижительной (например, сказанная устами того Ориона Франклина, чтобы ему пусто было).
Но сейчас… Да и все предыдущие моменты, когда Адам произносил вслух это Мэнни – оно не казалось чем-то с заведомо негативным подтекстом.
И пусть Стоун на секунду все же напрягается – чисто инстинктивно – но, тем не менее, никакой неприязни к этой форме своего имени он не чувствует.
Возможно, все дело в Адаме?
– Я уже давно не вижу в тебе врага, – так же негромко отвечает Манфред, слегка поворачивая голову и касаясь кончиком носа щеки Адама. – Да, когда ты угрожал мне тем блядским столовым ножом, это было такое себе, – фыркнув, добавляет он (хотя, кажется, даже тогда он воспринимал Адама как врага – скорее, как какого-то пиздецки двинутого чувака, который может убить и чайной ложкой). – Да и я бы не стал жить в одном доме с врагом – я же не совсем конченый мазохист. А что до Мэнни… – Стоун вдруг замолкает на пару секунд, в это время касаясь ладонью плеча Адама, чтобы затем скользнуть выше и зарыться пальцами в его короткие волосы на затылке: – Знаешь, будь на твоем месте кто-нибудь другой, то я бы ему уже давно откусил голову за это. Но то, как это произносишь ты, мне охренеть, как нравится – так что я только за.
Поделиться212020-12-21 00:53:48
Слишком много.
Он явно говорит сейчас слишком много, вываливая всё за раз, тем более для человека, который большую часть времени предпочитает молчать. Уж из-за природной скрытности (что вряд ли) или как следствие прошедшего паралича в сочетании с... Если так подумать, вряд ли у него бывало море собеседников в "прошлой", чтобы вообще быть привычным к тому, чтобы что-то говорить. Вероятнее всего, это основная причина его молчаливости, коя, вроде как, и Акапулько тоже устраивает вполне.
И вот сейчас - это, совершенно ему не свойственное.
Он по чужому чуть сконфуженному лицу успевает заметить, что это слишком, но уже не имеет возможности, да и желания остановиться. Всё или ничего, здесь и сейчас, раз и навсегда (как громко сказано, правда?).
Результат на удивление выходит совершенно другим, превосходящим в разы все его ожидания в момент, когда Стоун слегка поворачивает голову и касается своим носом его щеки. В этом простом и коротком действии тоже всего много и тоже почти слишком, вот только это - как раз то, что надо, то, чего ему не хватало все эти годы так отчаянно, пусть он и не помнит большую часть этого всего.
Ему стоит невероятных усилий не вздохнуть с облегчением уже сейчас, уже на этом моменте, не дожидаясь больше ничего, и это усилие ожидает отдельная награда. Адам улыбается у самой кожи Акапулько, ощущая внутри что-то настолько забытое, что оно, наверняка, вывалилось из его жизни задолго до визита в "Артемиду", что-то, чему он и названия не может подобрать, только лишь знает, что оно тёплое. И что это разрешение в купе с прикосновением носа для них, для Акапулько, сродни каким-то торжественным клятвам и обещаниям, или даже больше их.
Когда он успел стать таким сентиментальным?
Или, быть может, он и был таким, изначально, в своей естественной жизни, а потом... Вода камень точит, время стирает стекло и камни в песок. Так и его самого перемололи жернова истории, и с этим самым временем от него и ему осталось только это. Пустая оболочка, которой он явно до того был. Может, попробовать вновь её наполнить?
Он никак не мог вообразить себе самый простой быт все эти недели, тем не менее существуя в подобии его рядом с Манфредом - утренний кофе с круассаном (не стоит задумываться о том, откуда что берётся у них в то время, как Лос-Анджелес по краям всё ещё горит, а большая часть США объявлена закрытыми зонами), апельсиновый сок и яйца, иногда - старые добрые блинчики под аккомпанемент звонков и постоянного стрекота Акапулько в трубку с редкими перерывами на гримасы и прочие беззвучные комментарии, что он одними губами шептал ему, Адаму. Чистка и калибровка оружия, новые чертежи и старые чертежи, карты и карточки, счета, безумное количество денег, по-хозяйски расположившаяся на его бедре рука, пока Стоун назначает очередную встречу, проверяет очередную поставку. Вот он, весь здесь давным давно, и он, даже не замечая того, в него втянулся. Может, пора очнуться окончательно?
- Спасибо, - коротко произносит он, немного смещаясь, чтобы поймать чужие губы для поцелуя.
Вновь медленного, как и раньше, но вместе с тем и совершенно другого. Слегка напоминающего тот, во время их почти-свидания на берегу океана под шум волн и в окружении призрачной атмосферы ушедшей, но всё ещё витающей в воздухе истории, тайн, мистики, угрозы. Тогда было похоже, но вместе с тем всё равно иначе - тогда Стоун ещё дёргался и от прикосновений и воротил нос от имени, может, негромко, может не вслух, но несогласие и неприязнь к такому раскладу явно читались на его лице и в его позе, буквально исходили из него волнами. А сейчас - уже нет.
Сейчас кажется, что невидимая стена, всё ещё стоявшая между ними, рухнула, некий распоследний бастион противостояния пал, и теперь всё изменится. Но на самом деле - нет. Только если в деталях, только если в оттенках и взглядах, в намерениях и.. В том, что нельзя потрогать и однозначно определить, в чём-то фундаментальном, возможно.
Возможно, он слишком много себе воображает (сегодня всё - слишком) и придаёт значение таким мелочам, которых и вовсе нет.
Отстранившись, Адам всё же упирается лбом в лоб Манфреда, как и хотел ранее, позволяя себе ещё ровно секунды полторы простой и приятной тишины.
- Мне кажется, я должен предложить перебить всех тех уродов, что расстроили тебя с утра, - неторопливо заговаривает он снова, не меняя положения в пространстве. - Но вряд ли кучка мёртвых клиентов - хорошая реклама для бизнеса. Даже в порядке устрашения?
Это интересный момент, о котором он не задумывался.
По большому счёту, со времени событий в "Артемиде" на мировой криминальной арене явно образовалась своеобразная дыра, размером и формой напоминающая некую особу, которой Адам, особо не задумываясь ни о самих действиях, ни об их последствиях, просто перерезал глотку. Неизвестно, что там теперь творится, на этом конкретном рынке, но Адам, чисто теоретически, мог бы попробовать занять собой эту нишу. Вряд ли бы у него получалось сильно хуже (кто знает). Главный минус этой идеи лишь в том, что это означало бы необходимость покидать своё насиженное тёплое место рядом с Акапулько. А тот вообще-то нанимал его тоже и совсем для других дел.
- Что скажешь, - он наконец открывает глаза и вздёргивает бровь, глядя на Стоуна. - Постель - или любая другая поверхность по выбору и настроению - или ещё один раунд переговоров, пока ты не добьёшься от них сабмиссии?
Поделиться222020-12-21 00:54:10
Думал ли Манфред о том, что одна-единственная дорожка кокаина, так не вовремя реализованная прямо посреди завтрака, обернется в итоге чем-то подобным?
Конечно же, нет. Как вообще можно такое просчитать и предугадать? Но, скорее всего, без этой самой дорожки ничего бы этого не случилось – по крайней мере, сейчас. Возможно, какой-нибудь такой разговор произошел бы в будущем, но обстоятельства были бы совершенно другими. А, быть может, до подобного и не дошло бы вовсе.
Сейчас можно до посинения думать о том, что могло бы быть и чего бы могло не произойти – но стоит все же признать, что кокаин стал неким катализатором.
Так или иначе, но Стоун даже рад, что этот разговор, наконец, случился – хоть еще пару часов назад он даже и не задумывался о том, чтобы его поднимать.
Сейчас кажется, что вся прежняя недоговоренность и недосказанность, которая все время присутствовала где-то на фоне, теперь исчезла практически полностью.
Это странное ощущение. Да и вообще в принципе для Манфреда это непривычное состояние – он раньше не то чтобы очень сильно стремился заводить с кем-то потенциально долгоиграющие отношения, а не просто какие-то там интрижки на пару дней максимум.
А сейчас он как-то незаметно влез во все это – да еще и не с кем-то там, а с бессмертным чуваком, с, мать его, Цезарем, который за все это безумное количество лет уже совершенно растерял ту свою прежнюю идентичностью.
Растерял, но все же не до конца.
Это все очень странно – и будет ощущаться таковым еще некоторое время, но конкретно сейчас проваливаться в рефлексию не хочется от слова совсем
Не хочется думать о том, что его собственная жизнь в любом случае будет куда более короткой, и совершенно непонятно, когда и как все это придет к своему логическому завершению – потому что, черт возьми, от этих мыслей захочется в конечном итоге не то, что в кокаиновый угар уйти – банально скатиться в запой. С его-то гиперфиксацией на подобных штуках даже не знаешь, что хуже.
Манфред никогда не строил планы на несколько лет вперед – потому что это немного глупо и, в общем-то, не имеет никакого смысла, учитывая его род деятельности и текущую ситуацию в мире. Конечно, так или иначе, но какой-то примерный бизнес-план у него все же имеется, но в то же время Стоун прекрасно понимает, что тот может в одну секунду пойти по пизде.
Так и тут.
Они всегда могут свалить куда-нибудь в Европу, куда пока не добрался весь этот пиздец – Манфред найдет клиентов везде и всегда, а европейские партнеры в некоторых моментах могут быть на порядок сговорчивее американских.
Но пока что и тут нормально.
Поцелуй ощущается как будто иначе – или же Манфреду так кажется на фоне всей этой атмосферы. Он все равно не может удержаться от того, чтобы в последнюю секунду не укусить Адама за нижнюю губу – не сильно, но вполне себе ощутимо, затем скользнув языком по укушенному месту.
– Детка, – фыркает Стоун, когда Адам упирается лбом в его лоб, заставляя прикрыть глаза, – боюсь, если я начну вспоминать всех, кто меня когда-либо расстроил, то тебе придется перебить половину земного шара. А для устрашения их необязательно убивать, если ты понимаешь, о чем я.
Как бы ему этого ни хотелось, но сейчас любой бизнес-партнер на вес золота. И, к сожалению, эти придурки это просекли – потому и заламывает такие идиотские условия, рассчитывая на то, что Манфреду Стоуну в любом случае некуда будет деваться.
Ага, как же. Не на того напали – Стоун не привык выходить из подобного проигравшим.
– В жопу эти переговоры – тем более, что эти придурки позвонили мне именно в тот день, когда я решил, что у меня будет, блять, выходной, – так же вздернув бровь, отвечает Манфред. – Никуда они не денутся – я им еще устрою, – цыкнув языком, добавляет Стоун, а после, задумавшись на секунду, глядит на Адама с заговорщическим блеском в глазах: – Ну, или можно будет поугорать над ними как следует – ты можешь им звякнуть напрямую и что-нибудь угрожающе сказать своим жутким голосом.
Ну а что – пускай думают, что по их душу уже выехал какой-нибудь отбитый ассассин (в принципе, так и есть). В таком деле совершенно любые средства хороши.
Скользнув языком по губам, Манфред кидает взгляд в сторону стола, мысленно прикидывая, сойдет ли конкретно эта горизонтальная поверхность или?..
Нет. Он, конечно, любитель нестандартных мест для сексуальных активностей, но сейчас хочется чего-то вполне себе «стандартного».
Хотя, если так подумать, то с Адамом ничего не бывает стандартно. И это ахуенно.
– Постель. Сейчас, – хрипловато произносит Манфред, тем не менее прижимаясь к Риму ближе и протискивая колено между его ног. – А переговоры после.
Поделиться232020-12-21 00:54:22
- Поэтому я уточнил - "с утра", - Адам улыбается и качает головой, чувствуя удивительную, совершенно непривычную лёгкость. Она даже слегка пугает своей новизной: не очень понятно, что с ней делать и чего от неё можно ждать, что он означает сама по себе и конкретно для Адама и его ситуации. Но, видимо ,у него не остаётся других вариантов, кроме как разобраться с ней позже. Пока что есть и другие вопросы. - Ах, вот оно, значит как - голос у меня жуткий?
Он вздёргивает на этот раз обе брови в наигранной обиде и вопросительно смотрит на Стоуна. Это вообще плохо или хорошо? И, собственно, каким свой голос считал он сам? В отсутствии особой практики как-то не задумываешься - и снова это возвращает его к тому, как мало он обычно разговаривает, предпочитая тягостное молчание не менее тягостным попыткам вести светские беседы, от которых он начисто отвык.
Дальше, впрочем, обсуждение вряд ли куда-то зайдёт, если учитывать выбор Манфреда - постель - и недвусмысленно прижатое к паху Адама чужое бедро, соблазнительно давящее аккурат в нужном месте. Прерывисто выдохнув, он чуть двигает в ответ своими, создавая совсем каплю желаемого трения - ровно столько, чтобы подразнить их обоих ещё больше. У Акапулько всё же оказалась фантастическая способность его заводить - и в принципе, и едва ли не с пол оборота. ОН запускает пальцы в чужие кудрявые волосы и чуть тянет назад.
- Такими темпами мы никуда не дойдём, - негромко и медленно, но с нажимом произносит он, намереваясь впиться кубами в чужую шею, но успевает заметить что-то боковым зрением.
И поэтому удар прикладом получает не в висок, а прямо по лицу. А в следующий миг мир буквально переворачивается, мигает и скрывается в темноте.
Очнувшись, он обнаруживает себя со связанными руками брошенным на пол аки какой-нибудь мешок картошки слегка в стороне. В центре комнаты - одной из гостиных дома Акапулько, выходит, они ещё в доме - на стуле сидит Мэнни, его руки тоже связаны за спиной, порванный халат свисает лохмотьями, а ещё у него разбиты нос и губа. Кровь с них тонкими струйками стекла уже почти на грудь. Взломщики - их трое, по крайне мере здесь - не обращают на него внимания, полностью занятые основной целью и каким-то то ли допросом, то ли внушением - вслушаться и понять тонкости происходящего у Адама пока не выходит из-за шума в голове. Единственное, чему он не мешает, это осознанию того, что ему надо действовать, но едва ли не впервые (наверное) действовать осторожно и осмотрительно, несмотря на собственное бессмертие, поскольку и Стоун может пострадать, и он сам, схватив, скажем, пулю, скорее всего окажется в бухте, а оттуда до виллы Манфреда хоть и близко, но всё равно недостаточно, чтобы так рисковать - кто знает, что с ним могут сделать за те минимум полчаса, что понадобятся Адаму, чтобы до них добраться. Стоун, конечно, постоянно шутил про то, что тот вынырнет в бассейне, вот только сам Адам не слишком уверен, что им так повезёт.
А ещё он знает, что эти парни одним устрашением не обойдутся.
Поделиться242020-12-21 00:54:37
От всей этой напряженно-возбужденной, но все же такой тягучей атмосферы мозг улетает куда-то в стратосферу, а весь мир сужается до прикосновений Адама и его столько близкого присутствия – почти кожа к коже, если бы не эта дурацкая одежда…
…И, наверное, именно поэтому никто из них двоих не замечает опасного присутствия в комнате посторонних личностей. Каким образом эти ублюдки вообще пробрались в дом, который практически под завязку напичкан охранными устройствами? Но об этом Манфред будь думать чуть позже – потому что в этот момент Адам получает смачный удар по лицу, который тут же вырубает его. Стоун обращает в его сторону ошалелый взгляд – и следом реальность окрашивается ярко-кровавыми красками, когда и ему самому прописывают по носу. Удар не такой сильный, чтобы вырубить полностью, но его хватает для того, чтобы его смогли скрутить и утащить куда-то в сторону.
– Сука… – выдавливает из себя Манфред, невольно зажмуриваясь и вяло пытаясь вырываться, только вот держат его крепко – настолько, что ткань халата трещит под этой хваткой; а после его практически швыряют на стул, связывая руки за спиной.
Все это происходит очень быстро – буквально за несколько секунд. Дезориентированный внезапным ударом мозг Стоуна поначалу работает с запозданием – но уже через несколько мгновений в голове что-то щелкает, и Манфред начинает вырываться с новой утроенной силой.
– Блять, вы охуели, что ли?! Кто вы такие, мать вашу? – поднимая взгляд, произносит Стоун, сверкая глазами из-под растрепанных волос, но эти придурки (в количестве трех человек) одеты в маски, так что идентифицировать их нет никакой возможности.
Он все еще ничерта, блять, не понимает, какого хрена происходит – адреналин взрывается в крови, а следом за ним ярость и злость захлестывают с головой.
– Заткни свою пасть, – коротко произносит один из них, ударяя Манфреда по лицу – в этот раз болью взрывается губа, и Стоун моментально чувствует на языке привкус собственной крови.
– Уж прости, что мы помешали тебе обжиматься со своим дружком, но до тебя так просто не дозвониться. Пришлось заявиться в гости лично, – это говорит уже другой, чуть более спокойным и даже слегка насмешливым голосом. Стоун куда-то потерял из виду третьего чувака, но тот, судя по всему, торчит где-то позади, где остался валяться на полу Адам.
Охуительный расклад. Лучше и не придумаешь.
– Мы пришли поговорить, – продолжает все тот же второй – Стоун вслушивается в этот голос (то есть, пытается сквозь шум в ушах, который все еще не улегся после удара) и пытается определить, кому тот мог бы принадлежать. Хотя, скорее всего, эти придурки просто наемники, подосланные кем-то.
– Какого хрена вам надо? – сплюнув на пол кровь, хрипло произносит Манфред, всматриваясь в скрытое маской лицо, будто бы пытаясь прожечь ткань взглядом. – Если вы пришли за схемами оружия, то это уже не ко мне – все давным-давно продано, ищите концы в другом месте…
– Да нет, Стоун, мы не за этим пришли, – нарочито спокойно произносит мужик, пододвигая второй стул чуть ближе, чтобы усесться напротив Манфреда. – Ты думал, та твоя выходка в «Артемиде» сойдет тебе с рук? Знаешь, было совсем не сложно, как ты говоришь, «найти концы» в данном случае…
– Вы что, из-за той девки? – вздернув брови, спрашивает Стоун, и мужик чуть присвистывает:
– О, да ты проницательный. Но не совсем. Из-за того, на кого она работала, – произносит он, а затем подается чуть ближе, добавляя деланно-доверительным голосом: – Стоун, ты же должен был понимать, что так просто это тебе не сойдет, мм?
Манфред неотрывно глядит в это лицо за маской, а мозг в этот момент крутится на повышенных скоростях, едва ли не высекая искры.
Чертова Ницца. Стоило, конечно, нарыть на нее информацию – так, на всякий случай, но после побега из «Артемиды» вообще было не до этого. На кого эта сучка работала?
– И что дальше? Что от меня-то нужно? – спрашивает Манфред, чуть вздергивая подбородок, от чего лицо окатывает волна тупой боли.
– Да как-то пока и ничего. Считай это все, – обведя рукой обстановку вокруг, произносит мужик, – небольшим таким предупреждением. Чтобы ты был начеку, если что. И следил впредь за своими резкими телодвижениями…
– Предупреждением от кого? – резко обрывает его Стоун.
– Ну, тебе пока знать не обязательно, – спокойно звучит в ответ. – Ну, или можешь порыть сам на досуге – кто ж тебе запретит. Но я тебе предупредил насчет резких телодвижений.
Поделиться252020-12-21 00:55:02
Первая эмоция, которую он чувствует, придя полностью в себя, это, конечно, страх.
Что-то, чего он почти наверняка не испытывал с такой силой и ясностью - острый холодный укол практически ужаса. Ведь пока он валялся в отключке, Стоуна вполне могли пришить, и тогда тем более какой толк с Адама как с телохранителя. Не говоря уже о других, куда боле личных и более катастрофических последствиях... И уже только это заставляет его руки буквально чесаться от желания отыграться на этих мудаках.
Следующая? Понимание того, что они должны ответить ему за испорченный день, испорченную атмосферу, за то, что причинили Стоуну вред. И именно вот это, последнее, вызывает в нём почти моментально такую волну гнева, что окружающая его комната едва не покрывается красными пятнами. О, да, эти ребята поплатятся. А потом - поплатятся те, кто пустили их в дом, потому что если бы сигнализация была попросту вырублена, механизм отказозащиты всё равно бы сработал и дал об этом знать. Но сначала надо разобраться с его собственным положением.
Сохраняя неподвижность, будто он всё ещё не очухался, Адам осматривает комнату и прикидывает свои варианты. Незаметно подёргать руками для проверки пут, конечно, не получится, но и стоящий почти над ним взломщик не интересуется пока его персоной, наблюдая за остальным и их основной целью. Что, впрочем, кажется не вполне адекватным, если учесть, что пришли они сюда из-за Ниццы, к несвоевременной кончине которой руку приложил вовсе не Манфред Стоун, а он сам. Получается, что последствия прилетели вообще не по адресу, и он только подставил Мэнни теми своими действиями.
Но есть и другой вопрос - почему вообще Стоуну достаётся сейчас, когда целью всей этой бодяги был явно Король Волков. Потому что Стоун оказался там, где не должен был, и потому что он вмешался, путая загадочным заказчикам все планы? Адам же воспринимается ими простым исполнителем, потому что потом они выходили в свет с именно такой официальной версией? Адам, кем бы он ни был, работает на Стоуна. Стоун вхож во внутренний круг Короля и, судя по всему, последний всё ещё должен ему.
В этом, видимо, вся ценность его фигуры, а этот визит - это послание. "Ты получил представление о наших способностях, мы знаем, где ты живёшь. Жди дальнейших указаний и не дёргайся." Типично и вполне конкретно, но эти люди плохо изучили свой текущий объект интереса, очень плохо. Манфред не любит, когда ему давят на эти кнопочки, очень не любит.
Разве что делу вся эта его нелюбовь пока явно не поможет, и потому Адам оглядывается снова. Из его положения сделать можно крайне мало - даже до разбросанных тут и там по дому тайников с оружием надо добраться. И желательно ещё как-то освободить руки, которые, судя по всему, стянуты пластиковыми хомутами. Странный выбор для нападения такого рода, но - опять же - если они пришли всего лишь "донести сообщение", то и серьёзных средств сдерживания им не требуется. Возможно, так же, что они не считают Адама в достаточной степени опасным и самостоятельным юнитом, чтобы действительно стараться полностью его обездвижить.
Комплекция и худоба позволяют ему без чрезмерных усилий (а значит, наименее заметно) и с минимальными повреждениями рук перебросить их вперёд, проведя под ногами, а дальше... Дальше атмосфера в комнате слегка меняется - закончив, видимо, со Стоуном, парни теряют к нему столь пристальный интерес, и один из них обращает внимание на Адама.
- Это ведь он зарезал девицу? - чисто для проформы уточняет ближайший к нему мужик, подходя ближе с сложенными на висящей на груди пушке руками и чуть наклоняется вниз, будто бы чтобы лучше его рассмотреть. - Давайте его шлёпнем? Чтобы остальным неповадно было. Слыхал, Стоун - тот ещё фрукт, плохо понимает, кто в комнате главный, а так у него вряд ли останутся сомнения.
- Про ликвидацию никто ничего не говорил, - без выражения и даже не глядя в его сторону отзывается лидер группы. А затем, через пару секунд многозначительно добавляет. - Но калечить запрета тоже не было.
Стоящий над Адамом взломщик явно улыбается - под маской не видно, но зато хорошо понятно по глазам - и со всей силы пинает Адама в живот. Тот пропускает удар, неловко и вполне натурально скрючиваясь от вполне натуральной боли. Следующий пинок прилетает ему в лицо и вызывает короткий смешок от молчаливого до того третьего присутствующего, лидер только качает головой и не сводит взгляда с Акапулько. Следующий - снова в живот, только в этот раз Адам перехватывает чужую ногу и вцепляется в неё мёртвой хваткой.
Улыбка слетает с лица взломщика моментально, он дёргает ногой раз и два, но та не поддаётся.
- Какие-то проблемы? - интересуется лидер, не меняя позы и не сводя со Стоуна взгляд.
- Никаких, - цедит сквозь зубы нападающий на Адама, - просто кто-то немного охренел.
Он вынимает зачем-то нож из пристёгнутых к бедру ножен и наклоняется ближе к Адаму с явным намерением употребить лезвие по назначению, если тот вовремя не одумается. Вот только тому, видимо, только этого и надо было.
Отпустив ногу, он хватает чужую кисть и резким движением разворачивает её под мерзкий хруст кости, затем одним ударом по вывернутому суставу отправляет лезвие прямиком в чужое горло. И пока этот урод хрипит и заваливается прямо на него, а остальные пытаются приспособиться к внезапно изменившейся диспозиции, Адам вытаскивает этот же нож, обливаясь чужой кровью, и, резко садясь на полу, практически вслепую швыряет его в сторону лидера. Лезвие по рукоятку входит тому в выставленную вперёд ладонь, но даёт Адаму время нащупать у уже поверженного врага пистолет. И лидер, и третий взломщик мешкают, отвлечённые болью, криком, кровью и неожиданностью, мешкают всего чуть-чуть, удачно выставленная вперёд ладонь, да и явно сбитый прицел Адама дали им неплохой шанс на то, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу, вот только шансом ещё надо успеть воспользоваться.
Первым выстрелом Адам попадает лидеру в лоб, вторым в щёку, третьим в руку - тело меняет положение с каждым попаданием и следующая пуля вообще проходит мимо, застревая в стене. Манфред ему потом голову открутит, но это даже предпочтительно - потому что это значит, что Манфред будет живой и в безопасности. Но ещё остаётся третий нападающий, который оказался дальше и, соответственно нерасторопнее всех. И всё же когда Адам разворачивается к нему, тот уже тоже держит его на мушке, причём у него в руках, к сожалению ,вовсе не пистолет. А за каким-то хреном самая настоящая осадная винтовка. Разница между ними только в том, что даже если выстрелят оба, Адам выиграет.
Именно поэтому после тягостных секунд тишины, в которых у нападающего явно натягивались нервы, а у Адама всего лишь улучшался прицел, он без слов просто улыбается и нажимает на спусковой крючок.
На этот раз единожды. Пуля попадает в глаз, и третий безымянный нападающий умирает мгновенно, не успевая даже сообразить, что произошло, не то что выстрелить в ответ. Последний стоявший на ногах мужик в маске с грохотом падает на пол, и только после этого Адам роняет чёртов пистолет и отпихивает с себя труп первого подонка.
- Ты в порядке? - громко и резко даже для собственных ушей спрашивает он Акапулько. Вопрос кажется глупым в такой формулировке, но в такие моменты не до того, чтобы корректно выстраивать фразы.
Молчавший всё это время Манфред таращится на него со своего места на стуле: просто удивительно, как его ничем не зацепило в процессе, как никто не догадался использовать его в качестве щита или хотя бы рычага воздействия. Не все знают об особенностях Адама, и это им весьма на руку. Вот и ещё одна причина, по которой как можно меньше людей должны знать. Хомут всё ещё стягивает ему руки, но теперь уже ничто почти не мешает ему разломить тот об коленку. Получается, правда, не с первого раза: из-за чужой крови всё крайне мерзко скользит, и руки соскальзывают, пластик впивается в кожу сильнее, сдирая несколько верхних слоёв.
Освободившись, он вытирает руки о халат - тот всё равно уже испорчен, а времени и желания бегать за полотенцем нет - и, раздобыв у павшего лидера группы аналогичный нож, разрезает путы Стоуна.
- В порядке, - говорит он будто бы самому себе и, тут же уронив оружие, он принимается растирать его запястья, избегая пока взгляда в глаза. Всё-таки он капитально облажался.
Поделиться262020-12-21 00:55:28
Было понятно сразу – эти парни не пришли сюда за тем, чтобы убить их. В противном случае, они бы сделали это прямо с порога или же вообще с безопасного расстояния, не утруждая себя личным контактом – и уж точно бы не разменивались на этот треп. Все в традициях тарантиновских фильмов, не иначе. Хотя, скорее, жалкой пародии на них.
Но парни пришли сюда как раз за этим – потрепаться, припугнуть, разукрасить лица и свалить с чувством выполненного долга, оставляя после себя хаос.
Манфред лишь поверхностно слушает всю ту херню, что с таким энтузиазмом заливает ему этот перец (наверняка, дома перед зеркалом все это репетировал).
Какая сука сдала его местоположение? Что это за хренотень с охранной системой, которая может вот так запросто отключаться – или же кто-то пошерудил и в ней? На кого работала эта херова Ницца (хотя, какая там Ницца, блять – у девки было настоящее имя, которое и нужно откопать) и какого хрена ему нужно от Манфреда?
А еще Стоун думает о том, что оставаться теперь здесь точно нельзя – придется в срочном порядке перебираться куда-нибудь. Скорее всего, в другой город. Или же вообще в другую страну? Хотя, конечно, последний вариант маловероятен – по крайней мере, точно не в ближайшее время. Надо хотя бы разобраться тут с основными делами, что-то перекинуть на Хоббса, отчего-то отказаться вовсе за ненадобностью…
Из этих путаных размышлений его вырывает голос чувака, который все это время стоял возле Адама – тот, походу, все еще в отключке.
Шлепнуть?
– Шлепнуть?! – неожиданно для всех переспрашивает Манфред – голос его в этот момент звучит как-то резко и громко, а следом он и вовсе почти истерически прыскает со смеху: – Ну я бы посмотрел, дорогуша, как это у тебя получится.
– Закрой свою пасть, – произносит до этого практически все время молчавший чувак, отвешивая Стоуну еще один удар. – А то щас сам напросишься.
Адам бы, наверняка, сказал, что, мол, не очень-то безопасно кидать такие намеки – мало ли что. Но едва ли этим дуболомам вообще известно о существовании такого феномена бессмертности.
На самом деле, Манфред бы посмотрел на выражениях их лиц (хотя, черт, те же скрыты масками!), когда они увидели бы, что прибитый насмерть Адам буквально растворяется в воздухе.
Но эти парни, возможно, и рассчитывают их прикончить, но только в самом-самом крайнем случае.
И если до этого Стоун действительно чувствовал себя героем херового фильма а-ля Тарантино, то сейчас, судя по всему, пришло время для бодренького экшена.
Кто бы ни занимался режиссированием этого фильма – сцены боев у него прописаны первоклассно. В отличие от всего остального.
Все происходит слишком быстро – Манфред даже не успевает задуматься о том, что его во всей этой каше вполне может задеть какой-нибудь шальной пулей как нехер делать.
Он смотрит только на Адама – на то, как тот сначала всаживает нож в горло одному придурку, потом расправляется со вторым, а напоследок пристреливает последнего. Все происходит суматошно, непонятно, обрывочно – как если бы камера во время съемок нарочито снимала все с «трясущимся» эффектом, чтобы воссоздать всю эту атмосферу.
Но тут ничего и воссоздавать не нужно, потому что это самая что ни на есть гребаная реальность.
После того, как звучит последний выстрел, на несколько мгновений повисает звенящая тишина, а после Адам швыряет пистолет и задает самый дурацкий вопрос в мире.
Ты в порядке?
Ну, это как посмотреть. Относительно этих мертвых парней – вообще шикарно. Но в целом, наверное, где-то на 3/10.
– Ну как сказать, – произносит Манфред, медленно выдыхая и поводя головой из стороны в сторону, уже практически не чувствуя свои занемевшие руки к тому моменту, как Адам начинает его освобождать. – Мне очень интересно, какого хера сейчас произошло – почему, блять, это произошло?! Как они так запросто сюда вломились, и вся эта охранная хуйня спокойно себе молчала? Кто это сделал? На кого эта сука работала? Я, конечно, полный идиот, надо было раньше это все узнать, прежде чем эти ублюдки сюда заявились.
К концу Манфред уже практически срывается на крик – потому что, блять, он имеет на это право.
Сплюнув кровь, Стоун взъерошивает свои и так уже вконец растрепанные волосы, и вскакивает на ноги, оглядывая весь окружающий пиздец.
– Сваливаем отсюда. Пока что куда-нибудь в отель, а потом решим, – продолжает он, опираясь руками на стол. – Тут уже проще все нахер сжечь, чем пытаться убирать.
Да и в принципе оставаться здесь – это просто гребанное самоубийство. И если для Адама подобное будет чревато примерно ничем, то Манфред в ближайшее время точно не рассчитывал помирать в своем же собственном доме.
– Блять, – добавляет он вдруг со смехом, оборачиваясь и подходя к Риму, попутно оглядывая его на предмет каких-либо повреждений. – Я бы посмотрел, конечно, как бы они забегали, если бы ты исчез у них прямо из-под носа. Но вышло все охуенно, конечно.
Правда, это значит, что теперь их будут искать еще более усиленно, но уже было понятно, что нихрена не будет легко.
Поделиться272020-12-21 00:55:40
- Эти ублюдки не твоя проблема, - Адам остаётся сидеть на полу не меняя позы, когда Акапулько вскакивает и начинает расхаживать по комнате, едва не запинаясь о тела. Он смотрит перед собой и старается говорить спокойно, рассуждать здраво. По крайне мере с тем минимальным набором данных, что у него есть. Допрокрастинировался. - Как и девка, которую они поминали, не была твоей проблемой, это проблема Короля Волков, и именно он должен был всё разузнать и решить этот вопрос сразу. Ницца приходила за ним, а эти, - он кивает в сторону трупов, продолжая невидяще смотреть вперёд, - пришли, чтобы поставить тебе условия. Это вербовка. С угрозами. Потому что просто так купить смерть Франклина у них не получилось.
Замолкнув он снова пытается оттереть руки, лицо и прочие забрызганные кровью части тела, используя всё тот же халат - в тех местах, где тот ещё оставался относительно чистым. Некоторые вещи, к сожалению, действительно проще сжечь, чем отмывать или чистить, но говоря о самом доме... Адаму и нравится, и не нравится идея с побегом. Сбежать сейчас значит показать слабость, а не только дальновидность и желание избежать дальнейшего конфликта. Им совершенно точно надо сделать аналогичное заявление: дать понять, что нельзя просто так заявиться в дом к Манфреду Стоуну и сломать ему нос. Кстати, о носе.
Адам встаёт и, отбросив халат в сторону, ловит лицо Акапулько в ладони, чтобы внимательно осмотреть.
Его собственная скула рассечена и явно опухла, а вся область вокруг носа отдаёт в голову тупой пульсирующей болью (плюс он пропустил два или три первых пинка, чтобы усыпить чужую бдительность), но чужие побои ему пока представляются более существенными. Он осторожно поворачивает лицо Манфреда из стороны в сторону, моментально вспоминая аналогичный этому момент из самого начала их знакомства. Тогда он тоже осматривал лицо Стоуна после заварушки, только тогда следы были его рук (если не говорить о шрамах на виске и глазе) и не такие заметные.
- Мэнни, я... - он начинает, но ту же хмурится и обрывает себя самого, всё ещё избегая чужих глаз и сосредотачиваясь на кровавых пятнах. Нос, впрочем, не выглядит именно сломанным, скорее просто разбитым, как и губа. К этому всему надо как можно скорее приложить лёд, а то синяк будет огромным. - Мне жаль, что это произошло, что они добрались до тебя. Это моя недоработка.
И это очень, очень мягко сказано, потому что по сути за всё прошедшее время Адам не сделал ничего в этом направлении. Даже не изучил толком устройство установленной в доме сигнализации. Его апатия и их общее пренебрежение безопасностью чуть было не стоило им очень дорого. Да, воистину Адаму пора было выходить из анабиоза и более активно включаться в ту жизнь, что стала ему так дорога.
- Тебе надо приложить сюда лёд, - негромко произносит он, наконец глядя в глаза Акапулько и бездумно несколько раз проводя большим пальцем по его коже. - Сюда в ближайшее время они вряд ли вернутся, время у нас есть. Надо принять душ и привести себя в порядок, а я осмотрю этих ублюдков и вызову чистильщиков. Твой Хоббс оставлял нам как-то номер.
Поделиться282020-12-21 00:55:54
– О, это теперь станет и его проблемой тоже, можешь даже не сомневаться, – вздернув брови, отвечает Манфред, взрываясь с новой силой. – Потому что за него огребать я точно не намерен – пусть со своим дерьмом разбирается сам. И все счета за уборку всей этой херни, – на мгновение Стоун зло косится в сторону валяющихся трупов, – можешь направлять на его сраную почту, этот козел не обеднеет.
В очередной раз Манфред убедился в том, что с Орионом блять Франклином не стоит иметь совершенно никаких дел – целее в итоге будешь. В прошлый раз случилась примерно похожая херня, хоть и масштабы были не такими неприятными и разрушительными – поэтому Стоун немного поистерил, но в итоге забил.
Тогда, в чертовой «Артемиде», выбора у них особо-то и не было – пришлось хвататься за этот шанс в виде Ориона Франклина, чтобы выбраться из той дыры с минимальными потерями.
Зато теперь это все аукнулось в десятикратном размере – и грозит приобрести куда большие масштбы.
Просто охуенно.
– Надо было его тогда пристрелить и не париться, – чуть тише добавляет Стоун, вновь окидывая взглядом все это раскинувшееся перед ними безобразие.
Хотя, конечно, не факт, что было бы легче – за Манфредом могли бы прийти и в этом случае, чтобы отомстить за Франклина. На самом деле, никогда не знаешь, когда именно за тобой захотят прийти – так что быть готовым к подобному раскладу нужно всегда.
А он где-то жестко просчитался.
Проебался, если уж говорить прямо.
От этих мыслей Стоуна отвлекает прикосновение Адама к его лицу – Манфред чуть морщится, потому что там все еще все болит и ноет, но такое, по крайней мере, намного приятнее, чем все эти удары. Так что он заставляет себя немного расслабиться (хоть это и пиздец, как трудно) и поднимает взгляд на Адама, которому тоже нехило так досталось.
– Твоя недоработка? – хмыкнув, произносит Стоун уже чуть более спокойно, чем до этого. – Скорее, это я где-то пиздец как проебался с этой охранной системой – и уже давно, на самом деле. Потому что, блять, я был уверен, что в дом никто в здравом уме не подумает врываться!
Манфред набирает было воздуха в легкие, чтобы сказать еще что-нибудь, но вместо этого медленно выдыхает, прикрывая глаза на пару секунд.
Они живут в период такого кромешного пиздеца, что нужно всегда все просчитывать на несколько шагов вперед. В конце концов, Адама тут и вовсе могло бы не быть – и что тогда?
Рим что-то еще говорит, уводя разговор в другую степь – Стоун чуть хмурится, мотая головой, и перехватывает его запястье, сжимая его не слишком сильно, но уверенно.
– Если бы не ты, то они вполне могли бы меня прикончить на раз-два просто, так что… – пожав плечами, произносит Манфред, скользнув большим пальцем по коже. – Мне кажется, ты более чем справился. Тем более, что эти придурки могли бы напасть на меня где-нибудь в другом месте, когда тебя не было бы рядом.
Да, в ближайшее время никто к ним не ворвется – по крайней мере, на это хочется надеяться. Так что, может, и не стоит срываться отсюда сию же секунду.
– Знаешь, хоть ты и бессмертный, но я все равно нехило так пересрал, когда этот ублюдок на тебя пушку наставил. Ну, типа по инерции, – добавляет Манфред после недолгой паузы. – Но, с другой стороны, конечно, было бы пиздец как забавно увидеть его лицо, если бы ты взял и растворился в воздухе.
Поделиться292020-12-21 00:56:33
Адам хочет было возразить, что если бы не он, всей этой истории вообще могло не быть - в том числе потому что у Акапулько были все шансы не выбраться в тот знаменательный день из "Артемиды", но его взгляд, его интонации и - в особенности - его прикосновения заставляют его закрыть рот и посмотреть на ситуацию несколько иначе. Отбросить это извечное сослагательное наклонение - сколько можно жить с оглядкой на "если"? Всё случилось и случилось именно так, и каждый из них совершил то, что совершил, и теперь они здесь, в этом доме, вдвоём, вместе. И все последствия надо принимать, исходя из этого, и все дальнейшие действия предпринимать - тоже.
Улыбнувшись, как всегда, лишь одним уголком рта, Адам делает ещё шаг ближе, одновременно скользя ладонями вниз и обнимая Акапулько в совершенно нехарактерном ему приступе проявления привязанности. Он хочет поцеловать Стоуна, но понимает, что сейчас это не самая лучшая идея, а потому придётся ограничиться этим.
- Хорошо же тебя зацепило, - говорит он чуть выше чужого уха, прижимаясь потом к нему носом, - что ты аж повторяешься. Как бы тебе ни хотелось похвастаться моими умениями, и как бы было это против меня не эффективно, убей они меня, это бы сильно помешало твоему спасению. - Он вздыхает, перебирая слегка спутанные волосы Акапулько на затылке. - Иногда так странно ощущается, что об этом знаешь ты... И Франклин, кстати. Который молчит и никак этим не пользуется. Пока. Это знание может быть очень опасным, Мэнни... Идём.
Адам отступает назад, вновь скользя пальцами по чужой коже, пока не берёт Стоуна за руку, и тянет его в сторону кухни. Там усаживает за стол, всё ещё хранящий следы той дурацкой дорожки кокаина, лицом к себе и тянется за полотенцем.
- Я ведь вспомнил кое что, - негромко и медленнее обычного произносит он, подставляя то под струю воды, чтобы полностью намочить, и потом так же неторопливо отжимая. - Когда очнулся. Не вспышками и образами, не картинками, как при возрождении. Скорее... - замолкнув, он отключает воду и почти досуха отжимает ткань. - Как ощущения. Факты, которые ты и так знал. Черты, которые и так были тебе свойственны, просто до поры до времени были где-то в тени.
Адам не торопится обернуться, несмотря ни на что - ни на ждущего и продолжения речи и понимания, что вообще тут происходит, Манфреда, чей взгляд он почти физически чувствует голой сейчас спиной; ни на трупы в гостиной и всю чехарду, вызванную их появлением, - просто молчит несколько секунд проводя мокрым пальцем по по краю раковины, а затем вдоль длины всего крана. Его собственные руки вновь едва ли не по локоть в крови. Из-за положения первого нападающего в момент гибели, он едва ли не был залит ей с ног до головы.
- Он был прав, знаешь... - Адам наконец оборачивается и, вновь не глядя Стоуну в глаза, опускается перед ним на колени, принимаясь аккуратными плавными движениями стирать кровь с его лица, шеи и груди. - Генри. Я действительно презираю смертных. Вернее.. Я вижу их, как что-то... Несущественное. Не придаю значения тому, есть они или нет, и могу любого пустить в расход по необходимости. Потому что фактически для меня они все уже мертвы. - Он поднимает глаза. - Но не ты.
И почти сразу резко встаёт, не глядя отбрасывая использованное полотенце в сторону - то с влажным чавканьем приземляется прямо в раковину, а сам Адам берёт другое, чистое. В него, уже молча, сосредоточенно, заворачивает пакет с наколотым льдом, что обычно используется для добавления в многочисленные алкогольные напитки, наводняющие дом. Затем оборачивается и снова делает шаг к Акапулько, свободной рукой едва ощутимо касаясь его щеки.
- Не ты, - второй он не менее медленно и осторожно прикладывает к его носу обёрнутый в полотенце лёд. Он звучит как-то совершенно пошло даже для собственных ушей, или, быть может, особенно для собственных ушей, но стоит ли играть и кем-то притворяться, если так оно и есть? - Не знаю, как и почему, но ты очаровываешь меня.
Поделиться302020-12-21 00:56:58
Кажется, его все еще немного потряхивает – и Манфред уже не может сказать точно, от чего именно. Адреналин, наверное, уже улегся внутри, а вот злость и раздражение все еще немного будут бушевать – иначе бы Манфред Стоун не был бы Манфредом Стоуном.
Объятие Адама – такое внезапное, на самом деле, но как будто бы в то же время и закономерное (?) – заставляет замереть на месте. Стоуна даже перестает потряхивать, и тот спустя пару секунд ступора обнимает Адама в ответ – потому что, какого хрена, почему бы и нет?
Все эти недели они жили в атмосфере относительного спокойствия – а, точнее, его иллюзии.
Потому что гребанный мир вокруг именно такой, как эти парни, которых несколько минут назад прикончил Адам; мир, который сваливается на голову ударами, грозит пушками и готов прирезать в любую секунду.
Но в следующий раз такое уже не получится провернуть – потому что в следующий раз они будут первыми, кто сделает этот решающий удар по затылку.
– Оу, заткнись, – деланно-недовольно произносит Манфред, цыкая языком и чуть поводя плечами. Естественно, его нефигово так приложило – еще бы немного, и нос точно пришлось бы вправлять. А Стоуну и так хватает перекошенного шрамами лица – пусть хоть нос будет относительно целым и невредимым.
Упоминание Франклина заставляет Стоуна чуть напрячься – старик не так прост, как кажется на первый взгляд (хотя, удивительно, кому образ Короля Волков может показаться простым – но, видимо, каким-нибудь шибко одаренным личностям). С ним тоже предстоит разобраться – но, ясное дело, не сейчас.
Сейчас Адам усаживает его за стол и начинает с каким-то слишком уж тщательными усердием мочить полотенце в раковине.
Рим молчит долго – настолько, что, кажется, еще немного, и тишина эта станет болезненно звенящей. Но Стоуну даже не хочется нарушать это молчание – он просто неотрывно сверлит сосредоточенным взглядом спину Рима и ждет. А когда тот начинает говорить, голос его звучит как будто бы несколько иначе – словно он доверяет Манфреду какую-то свою тайну.
Наверное, отчасти так и есть?
Упоминание Генри заставляет Стоуна нахмуриться, но Адам, кажется, не особо это и замечает, слишком увлеченный тем, чтобы вытереть лицо Манфреда. Хотя, на самом деле, никакого смысла в этих манипуляциях нет – проще пойти в душ и смыть это все с себя за минуту.
Но самому Стоуну не хочется разрывать этот контакт.
Это не просто тайна. Это – признание.
Своеобразное – но разве у них что-то может быть обычным? Даже сегодняшнее утро началось со злосчастной дорожки кокаина, а закончилось тремя трупами – как такой поворот сюжета, а?
Иначе у них и быть не может, другой расклад просто априори невозможен.
Манфред чуть морщится, когда холоднющий лед касается его ноющей переносицы. Контраст ощущений – жгучий лед и аккуратное прикосновение к лицу. Трупы, раскиданные по комнате, и все эти слова Адама. Если бы они были в кино, то на фоне играла бы какая-нибудь мелодичная музыка – что-нибудь типа минорного блюза.
Но вместо этого – капающая вода из неплотно закрытого крана.
Очаровываешь меня.
Пиздец, кто бы мог подумать, что он услышит однажды что-то подобное.
– Мы в этом похожи, – подняв глаза на Адама, произносит Стоун спустя две капли воды, ударившиеся о дно раковины. Голос его звучит чуть тише и как будто бы немного хрипло. – Я не люблю людей, большинство из них меня пиздец как бесит. За некоторым редким исключением. В этом деле иначе и нельзя – по сути ведь, что я? Я продаю оружие людям, чтобы те в итоге убивали друг друга. Сострадание – это последняя вещь, о которой тут станешь заботиться. А в нынешних выебнутых реалиях оно и вовсе неуместно чуть более, чем полностью. Жалко будет, конечно, если они все окончательно друг друга перебьют – мой бизнес тогда пойдет по пизде.
Манфред делает паузу, чуть ерзая на стуле, а затем снова морщится, отстраняясь от пакета со льдом.
– Блять, убери, у меня щас голова расколется, – ворчливо произносит Стоун, а затем вновь обхватывает запястье Адама, внимательно глядя на него. – Ты – совсем другое дело. Ты вынес мне мозг еще там, в этой дурацкой «Артемиде». Вынес похлеще самой крутой пушки. Так, что до сих пор все собрать в кучу не могу. Да и не думаю, что хочу.
