Между Первой и Второй Магическими прошло слишком мало времени. Люди свыклись жить со страхом — и если не осознанным, то хотя бы таким, который зудит где-то внутри; вставшая в горле рыбная кость, глотать и говорить не мешает, но в мягких тканях застряла и никак не вытащишь. Зуб-гнилушка, отдающий ноющей болью под вечер и если выпить слишком холодной содовой.

Люди привыкли бояться и перестали чувствовать себя в безопасности, поэтому, когда из руин Хогвартс начали отстраивать заново, все оглядывались боязливо — а что, если опять придётся его собирать по частичкам? Перекошенный Хогсмид угрюмо вздыхал закоптившимися дымоходами; жители деревушки выглядывали из замызганных окон, чьи незакрытые ставни скрипели на ветру, сквозь утренний туман на школу — это что, всё? Время шло, страх никуда не отступал и отступать не планировал.

У Ли так точно. Существенная (но далеко не единственная) перемена в его жизни — теперь радиостанция работала легально, а это означало, что налоги придётся платить точно так же, как и всем остальным.

Время шло, "Поттеровский дозор" давно перестал называться "Поттеровским дозором" и превратился в нечто вполне обыденное — без тайных паролей, сказочных кличек и постоянно меняющихся частот, однако Ли до сих пор продолжал проводить эфиры. Предпочитал вечерние и ночные, потому что в это время гораздо проще на радиостанции, а не в собственной квартире. Он забегал в Министерство, в свободные от работы дни коротал часы в магазине Джорджа, варил густое, как патока, пиво и приглашал бывших членов Отряда Дамблдора в гости; пиво не нравилось никому, кроме Ли, поэтому все привыкли брать с собой то, что нравится каждому — Ли не расстраивался, всё равно ему доставалось больше. Фальшивый галлеон так и не выкинул — когда переезжал на новое место, поближе к центру, когда складировал свои вещи в картонные коробки, а половину хлама просто выбрасывал, галлеон отправить в кучу "на вынос" так и не сумел. Долго грел в сжатой ладони. Размышлял тогда — ну и зачем он может понадобиться? Так и не смог объяснить себе, почему оставил. Переплавил в серьгу, засунул в ухо и с тех пор ходил так.

По голосу Ли узнавали всюду. Из-за него же наверняка и решили предложить работу комментатором.

Ли нравилось. По нечётным числам у него эфиры, в промежутке между ними — составление графиков и планов на следующие, рассылка приглашений гостям, поиск тем для разговоров за чашкой чая, подбор музыкантов и распределение бюджета, чтение писем от слушателей, набор работников в их скромный штат, расширение станции от небольшой комнатушки где-то в черте города до целых двух арендуемых этажей в здании, что удобно расположилось около Министерства. Отдел Магических игр и спорта регулярно слал ему приглашения на матчи в качестве комментатора, так что позже пришлось согласиться уже на постоянную ставку — отнекиваться было некогда.

Очень удобно — комментаторская будка, где всегда тепло и сухо, невзирая на погоду, отличная видимость всего поля и выступают игроки класса А, не меньше. Ли, правда, со школьных времён привык мокнуть под дождём и чувствовать, как ветер хлещет прямо в лицо, а оставаться беспристрастным просто не представлялось возможным — как можно придерживаться нейтралитета, если на тебя намотан шарф Гриффиндора, и играют они сейчас против Хаффлпаффа? Или Райвенкло? Или Слизерина? Ли привык к этому всему; к слаженной работе всей команды и безукоризненно выполненным фигурам — нет.

Ещё он привык рассылать приглашения. Джордж часто отказывался, не объясняя причины (Ли и не требовал — Ли вообще думал, что требовать что-то с Джорджа он не сможет больше никогда, поэтому и не шутил на эту тему; поэтому вообще с Джорджем старался не шутить), Рон соглашался, если не был загружен работой, Анджелина предпочитала любое другое занятие квиддичу, Алисия, бывало, не отвечала на его письма вовсе, Перси спорт в принципе не особо жаловал, один только Вуд хлопал его по плечу и благодарно улыбался. Ли вычеркивал и вычеркивал имена и фамилии до тех пор, пока у него не образовался список постоянно приглашенных гостей. Ли и сам не заметил, как в этом списке, наряду со всеми его бывшими однокашниками и старыми приятелями оказалась Астория Гринграсс (в списке эта фамилия поспешно зачёркнута на втором слоге, вместо неё выведено курсивом — Малфой).

Стереотипы — ещё более удобная вещь, чем комментаторская будка с исправным микрофоном. В стереотипы легко зарыться носом и не видеть ничего дальше него. Ли всегда думал, что мыслить одними стереотипами — тупо и заурядно, и он-то наверняка не такой. В конце концов, он первым пригласил в эфир оборотня, а ещё поверил Гарри Поттеру, когда большинство предпочитали этого не делать. И кучу разных "а ещё", что, впрочем, к стереотипам не имело никакого отношения, но давало почувствовать Ли, что он шёл против системы.

Это и тот факт, что Малфои достаточно финансировали непосредственно в развитию журналистики как таковой и радио в частности, стало движущей силой, которая заставила его однажды подойти к Астории и Драко и спросить, понравился ли матч. А он был примечателен хотя бы тем, что снитч ловец успел поймать уже на девятнадцатой минуте и избавил от всех от того, чтобы мёрзнуть на трибунах в необычно холодный мартовский день и дальше. На шее Джордана был намотан гриффиндорский шарф, а в левом ухе болтался переплавленный фальшивый галлеон. Поначалу Астория больше слушала Драко, чем говорила сама, изредка вставляя вполне себе вежливые реплики, а затем взяла да и на прощание поблагодарила Ли за возможность присутствовать на матчах. Драко посмотрел на неё таким взглядом, что она тут же смолкла.

Ли тогда ничего не понял.

А в следующий раз он узнал, что Астория пробовала попасть в школьную команду по квиддичу, но у неё так ничего и не вышло — до пятого курса она не очень уверенно чувствовала себя в воздухе, а шестой курс... Ли не был в Хогвартсе во время её шестого курса, зато там была Джинни, и Дин, и Шеймус, и Лаванда... Было много ребят, с которыми общался Ли, и поэтому знал всё, что происходило за школьными стенами в те года. Ну, может, почти всё.
Он узнал это потому, что Драко тогда не пришёл — выступали посредственные "Манчестерские пикси" и совсем уж новенькие "Яростные мавры". Ярости в них было не то, чтобы много, но вели они себя на самом деле как мавры — едва ли могли удержаться на метлах. Матч был за выход в Национальную Лигу, но особого интереса для широкой публики не представлял, команды эти мало кому нравились и не сыскали себе любимчиков даже среди неприхотливой лондонской публики, а Ли согласился заменить другого комментатора, Уэйна Хопкинса.

Потом были другие матчи, приглашения в конверте из бежевого пергамента, написанные курсивом стандартные фразы, комментаторская будка, ботинки с мехом зимой, летом — красные кеды, заготовленные специально фразы и поставленный дикторский голос Джордана; была Астория и разговоры после, если с мистером Малфоем — то непременно короткие, а без него — заканчивающиеся посиделками в кафе и приглашением на сваренное Ли пиво. От сливочного пива Астория всегда отказывалась, и всегда — очень вежливо.

Привыкнув к присутствию Астории, он даже не искал её взглядом на зрительских трибунах — знал, что она там, наблюдая за происходящим очень внимательно. Так, что между бровями залегала складка. Поэтому, как обычно поздравив победителей и разделив этот миг вместе со всеми, он спустился и направился к их стандартному месту встречи — и очень удивился, не найдя там Астории.

Позже он отправил ей письмо, очень вежливое, интересуясь, всё ли в порядке — тревогу не бил, но просто чувствовал себя очень непривычно без её присутствия. Будто боялся, что что-то сделал не так в их последнюю встречу. Потом отдёрнул себя, конечно. Что за глупости? С какой стати он будет цепляться к замужним девушкам?

Письмо всё равно отправил, а ответа не получил.

Ли очень много работал. Казалось, что проводить больше времени вне дома, чем раньше, в принципе невозможно, но у Ли получилось и это (в школе, которую он посещал ещё до Хогвартса, за выполненное сверх нормы задание он получил бы звёздочку и похвалу от учителя, однако Ли уже давно живёт взрослой жизнью, где звёздочек нет и в помине, и вместо этого пропускает очередную пинту пива) — он ночует где угодно, кроме собственной квартиры. Заслуживает отдельного внимания тот факт, что министерство, радиостанция и съемное жилище Ли расположены в одном районе, в такой близости друг от друга, которая позволяет Джордану проснуться в Аврорате на кушетке для посетителей (Лаванда накрывает его клетчатым пледом вечерами, по утрам щелкает по носу для того, чтобы он проснулся и даже делает ему кофе, потому что проснуться окончательно он так и не может), размять затёкшие мышцы, узнать, есть ли новости, перекусить в одной из кафешек, а в обед направиться в свой кабинет — проверять отчётность, общаться с ребятами и проводить вечерние эфиры. Иногда заглядывать домой. Полить фикус, протереть пыль, сменить шмотки на новые, прихватить с собой зубную щётку в цветастый рюкзак, вместе с дополнительной парой носков. Посмотреть на себя в зеркало, не узнать, перестать смотреть в зеркало.

Забежать к родителям, одолжить папин "Форд". Не забывать заправлять его. Перекусывать на заправках, слушать маггловское радио (и постоянно, постоянно сравнивать с собственной станцией), выкинуть старый ароматизатор-ёлочку, болтавшийся под зеркалом заднего, забыть заменить на новый. Рисовать на полях блокнота круги и выводить восьмёрки, пока проводишь эфир. По возможности бывать у Джорджа, но сейчас — намного реже, чем раньше. Пить пиво, но не сваренное самостоятельное, а купленное в ближайшем магазине или пабе. Каждую неделю закидывать вещи в стирку, брать новые.

Такой ритм жизни пришёлся бы Ли по душе, если бы не одно "но". "Но" носило имя Астории Грин Малфой, которую Ли не видел несколько недель, и о пропаже которой сообщил мистер Драко Малфой неделей раннее. Тот самый мистер Малфой, которые двумя неделями раннее едко шипел, выплёвывал ему в лицо фразу о том, что то, что его жена поехала в отпуск, не должно касаться Джордана. Как оказалось позже, Астория пропала пятнадцать дней назад и с тех пор не давала о себе знать.

Аврорат бился над тем, чтобы найти её. Ли лично пришёл к начальнику отдела, как будто написанного Малфоем заявления было мало. Как будто самого факта того, что это жена грёбанного мистера Малфоя, было недостаточно. Ли непривычно для себя всполошился. Запускал пятерню в дреды, нервно хрустел суставами пальцев, пил приготовленный Лавандой кофе и пропускал сквозь зубы не профильтрованную кофейную гущу, смотрел сводки в "Пророке" и ежедневно заходил в Аврорат с одним и тем же вопросом — есть ли новости?

Новостей не было.

Был беспокойный сон и неясное сдавливающее чувство в груди — Ли не был романтиком и знал, что это от неудобного положения ночью, когда приходилось скручиваться, поджимая к себе колени и обхватывая их одной рукой.

Только-только сдавший экзамены Гарри, совсем зелёный, но уже успевший схватить дел на работе по самое "не хочу", разводил руками — нет, они пока не знают, Пожиратели это или нет. Нет, пока всё глухо. Гарри осекается на слове "глухо" и прикусывает себе язык, Ли замечает это и уже даже не реагирует. То, что дело дрянь, он и сам понимает. Но надеяться ему пока никто не запрещает. Остальные, правда, смотрят косо и как будто не очень одобрительно. Кто-то с пониманием, кто-то с ухмылкой — Ли не замечает никого из них. Кажется, в этом мире всё потеряло свой смысл, кроме пропажи миссис Малфой.

От комментирования матчей на время пришлось отказаться. Это решение далось Ли не очень тяжело, хоть и грозило разрывом контракта — к чёрту контракты! Если после матча он не будет проводить время за чашкой кофе или чая, болтая о пустяках с Асторией, всё это не будет иметь ровным счётом никакого смысла.

Это просто максимализм. Ли привык к нему очень давно, сросся и ходил, как с неоперабельной опухолью. Он если увлекается чем-то, то ныряет с головой. С Асторией вышло так же, как и с её пропажей. Ужасно и невозможно было признаться самому себе вот в чём — он испытывал какой-то неясный кайф от происходящего. То, что она пропала, ему не нравилось, естественно. Но то, во что превратилась его жизнь сейчас... Это невольно возвращало Ли к событиям войны, когда приходилось из-под полы вести разговоры Люпином, Кингсли, даже Фаджем... Какие только люди не посещали тогда его эфиры — министр магии бывший, министр магии будущий. Тогда Ли чувствовал себя нужным, причастным к одному огромному, очень серьёзному и важному делу.

А ещё тогда он рисковал своей шкурой изо дня в день. Боялся, конечно. Того, что его найдут. Того, что последует после этого.

Ли тогда подсел на адреналиновую иглу, на вечное ощущение опасности. После войны думал, что избавился от пагубной зависимости (не обязательно идти на амбразуру каждый раз, чтобы доказать, что ты чего-то стоишь в этом мире, Джордан, — повторял он себе из раза в раз; надоедливый мотив, засевший в голове, но, как и любая другая аффирмация, которую он произносил и вслух, и про себя, не действовала); как показало время — ни ху я.

Чтобы убежать и от этих мыслей, он сбегал.

В первую очередь в книжный магазин. Измерял шагами замкнутое пространство, изучил ассортимент, раззнакомился со всеми консультантами и стажёрами и успел вымотать их вопросами, которые задавал каждый раз — может быть, вы что-то припомните? Никто ничего не помнил. Единственная камера, которая висела на входе в магазин, тоже не дала ничего — Астория вошла, да так и не вышла.

И всё по новой. Аврорат, Лаванда, клетчатый плед, затёртые кожаные сидения старого автомобиля, квартира, счета, эфиры... Не забыть поесть, не забыть зайти в Аврорат, не забыть согласовать выступление исполнителей на радио. Заходить в книжный магазин он не забывал. Будто думал, дурак, что Астория решит оставить ему так записку. Или оставила, а он так и не заметил, и постоянно приходил удостовериться, не пропустил ли чего.

Стоп. Камеры. Грёбанные камеры. Тупой осёл ты, Ли Джордан! Как долго тебе понадобилось времени, чтобы понять, что в магазин зашёл и её похититель?

Всё по кругу. Записи видеокамер. На этот раз — не только книжного магазина, но и улицы, на которой он был расположен. А ещё улиц, которые были расположены возле этой улицы. И всё для того, чтобы найти всех вызывающих хоть малейшее подозрение людей.

Ли пришёл с этим добром в министерство — вывалив кучу информации на них. Это же элементарно. Вставить кассету, просмотреть, проверить. И так ещё несколько раз.

От его идеи отказались.

Это ничего, — не уставал повторять себе Ли. Ничего. Всё хуйня. Он сам просмотрит записи. Сколько бы времени это не заняло. Остальные могут покрутить пальцем у виска, Драко может засунуть своё мнение в свою задницу, Аврорат может официально пойти нахуй, круги под глазами Джордана могут превратиться в границы реальности.

Всё хуйня.

Единственная работающая в этом мире аффирмация.

— Сука! — сжатая в кулак ладонь врезается в стену. Как раз в том месте, где висит стенд со срочными объявлениями (покрытыми пылью), служебными записками и важными заметками. Тут же висят и заметки о деле Астории — кусочки пергамента, на которых написано разными чернилами, разными почерками от разных людей адреса бывших Пожирателей, ориентировочные локализации их штабов, кроме Малфой-мэнора. Кое-какие из них перечеркнуты. Значит, проверены и проверены безуспешно. От удара Ли канцелярские кнопки с жалобным дребезгом стукаются о пол мелодичным перезвоном. Лаванда прижимает к себе кипу документом и замирает буквально на секунду — потом тут же собирается, видимо, уже привыкшая к ору в своём отделе. Ли даже не хочется надрывать глотку со словами: "Ну я же говорил!".

Он хочет тыкнуть каждого рожей в записку от похитителей и спросить, какого дьявола они его не послушали изначально? Тогда, когда он принёс им записи. Умолял пересмотреть их. Отойти от версии с Пожирателями. В конце концов, на них свет клином не сошёлся — концентрат всего зла не только в кучке обиженных мужчин и женщин, изрядно уставших и заёбанных не только от собственного проигрыша, но и от того, что было после него. И даже не в их детях, отвечающих за грехи своих родителей. Уникальная избирательность Аврората в этом вопросе набила Ли неприятную оскомину.

Он хочет сплюнуть вязкую слюну, накопившуюся во рту. Злость, разочарование, эмоциональный подъём (значит, она жива, значит, всё не так плохо — дело, как и говорил Гарри раньше, дрянь, но эту дрянь ещё можно распутать) — Ли никогда не чувствовал себя настолько живым. К окончаниям его нервов подвели раскалённый провод, и Ли с помощью этой подпитки и живёт. Вертится, как заведённый. На всё реагирует слишком остро.

— Мистер Уильямсон! — Ли разворачивается на каблуках туфель, смотрит на Уильямсона с натянутой на лице улыбкой, по которой заметно сразу, что она неискренняя, масочная. Ли уверен, что обращаться так к сотруднику Министерства, а уж тем более к заму Аврората, весьма и весьма чревато. Вместо того, чтобы сбавить обороты, он цедит сквозь зубы, едва-едва шевеля губами: — Что вы собираетесь предпринимать дальше, мистер Уильямсон? Может быть, проверите ещё раз Паркинсон, Ноттов, Монтегю? Устроите облаву на Забини? Нанесёте визит в загородный дом Гринграсс? Или вы хоть раз посмотрите дальше своего носа?

Стоящая за спиной аврора Лаванда делает невербальные, вполне себе понятные жесты — заткнись, Джордан, заткнись, иначе тебе крышка. Большим пальцем она проводит поперёк шеи, затем одновременно закрывает глаза и высовывает язык, очень натурально изображая мертвеца.

Он хочет перейти на крик.

И под конец своей речи не замечает, как делает это.

Сколько времени ушло впустую! Сколько всего можно было бы успеть сделать, если бы они послушали его с самого начала, и Ли не пришлось бы проворачивать всё в одиночку. Видеопроигрыватель в его квартире накрылся крышкой после первой бессонной ночи, проведённой за просмотром записей с камер. Слабак. У Ли не было ни времени, ни сил для того, чтобы менять галлеоны на хрустящие банкноты (пусть в кармане всегда водилась какая-то двадцатка на всякий пожарный — сложно не иметь при себе маггловских денег, когда ты родился в семье, глава которой лишь понаслышке знает о Хогвартсе и прочих магических атрибутах), поэтому он просто вернулся домой — и теперь под пристальным материнским присмотром лип к экрану родительского проигрывателя.

В его старой комнате осталось много чего такого, что в других ситуациях его раздражало — слишком много того, что свидетельствовало о его подростковом максимализме (которой Ли, на самом деле, перенёс сквозь года) и забавных подростковых же привязанностях. О чём-то вспоминать без стыда было трудно. Но только не сейчас.
Сейчас существовал экран, видеокассеты, записи с камер, термос с кофе и остывшие сэндвичи.

Существовала злость. Преимущественно, отдельно от Ли.

А теперь в его жизни появилась записка, содержание которой он успел запомнить наизусть.

"Мистеру Малфою, мистеру и миссис Гринграсс, от тех, кто держит вас за хвост,
Рады сообщить, что ваша драгоценная жена и дочь находится в целости и сохранности. Гарантом её безопасности служите вы и только вы — от вас будет зависеть, в каких условиях она будет содержаться в дальнейшем, как будут обращаться с ней и с её жизнью. В подтверждении своих слов и исключительно добрых намерений высылаем обручальное кольцо миссис Малфой — с ним она рассталась куда охотнее, чем со своей палочкой, и колдографию, датируемую сегодняшним числом — по дате на выпуске "Дейли Мэйл" сможете это понять. Палочку, к слову, вы получите в следующем письме, которое сообщит вам о месте, в котором следует спрятать деньги. И, конечно же, о сумме.
Не забудьте о курсе галлеонов к британскому фунту и о комиссии!

Преданные, готовые вам преклоняться, недостойные того, чтобы обучаться в ваших школах и колдовать волшебными палочками, всё еще те, кто держит вас за хвост".

Они все, конечно, герои. Вылизанные с головы до пят в прессе — чего стоят хвалебные оды в честь каждого из них. Ли тоже достался свой абзац. Только жаль, что спустя несколько лет растерянные навыки не собрать снова. Приходится долго тупить, прежде чем додуматься до чего угодно.

Он, конечно, тоже молодец. Аврорат не лучше, но и Ли умом не блещет. Энтузиазм — да, есть такое, хоть горстями жри, слепая ярость туда же, необоснованное, сидящее в печёнках желание найти Асторию в том же месте. А вот смекалки как не хватало раньше, так и не хватает.

Ли бежит к метро. Стоя на тянущейся вниз ленте эскалатора, с запозданием вспоминает про то, что умеет аппарировать. Несколько дней, проведённых дома, когда он по возможности не пользовался магией, возвращают старые привычки — такие, которые были доведены до автоматизма на летних каникулах; стоило Ли снова пройти сквозь платформу девять и три четверти, как он тут же забывал про волшебную палочку и магические фокусы.

Боль в глазах отца он видел так же чётко, как и окружающие предметы. Неосязаемая, незаметная для всех, кроме Ли и матери, она стояла комом в горле. Да, он понимал отца. Да, он знал, что их разделяло много большее, чем просто проблемы двух поколений, извечный вопрос об отцах и детях. Поэтому Ли делал всё возможное, чтобы минимизировать эту их непохожесть — потому что слишком любил отца и не хотел причинять ему боль.

Наверное, именно поэтому и радио. Радио, а не что-то другое. Такое приближенное к маггловскому миру, такое простое и понятное с детства. И почти без волшебства.

Когда опасность исходит от маггловского мира, вся твоя жизнь переворачивается с ног на голову. Тогда же приходит желание запить по-чёрному. Отбросить подобные мысли сложно, управлять своими желаниями ещё сложнее, и для того, чтобы перестать думать о дне бутылки, он прокручивает события сегодняшнего дня. Перебирает слова письма, словно чётки в руках.

Она жива — хорошо.

На этом хорошие новости заканчиваются. Далеко не факт, что деньги смогут помочь здесь. В их послании кроется что-то ещё. Что-то, кроме обычного вымогательства. Угроза.

Ли начинает задыхаться. Так чувствуют себя астматики при очередном приступе когда не находят привычного ингалятора с лекарством. Ли не может вздохнуть и не может выдохнуть — воздух застрял в лёгких, разрывая их изнутри. Знакомая с детства чужая боль рикошетит прямо со строчек письма.

Он до сих пор не может найти ёбанный ингалятор.

Отредактировано Lee Jordan (2020-12-17 03:05:56)

I was made for loving you, baby,
You was made for loving me.

Наверное, самым сложным было тогда ожидание непонятно чего.  Скрытая угроза, сквозившая между строчек письма, не давала Ли покоя. Он засыпал и просыпался с ощущением страха, с щемящим в груди чувством; перед сном долго вглядывался в завешенное белой кружевной тюлью окно, что выходило на оживлённый проспект — проезжающие мимо автомобили, сигнальные клаксоны служб экстренной помощи и полиции, разноцветные шашки-мигалке на их крышах не давали Ли заснуть сразу. Он рисовал указательным пальцем на запотевшем стекле узоры, каким-то образом узоры умудрялись складываться в буквы и слова.

Замерший, припавший телом к земле зверь, загнанная в угол добыча. Ли перебирал гитарные струны и напевал знакомые с детства мелодии; кончики пальцев на левой руке вновь начали покрываться толстым слоем мозолей, прямо как раньше, до того момента, пока ли не забросил занятия музыкой. Всё, чтобы почувствовать, будто ничего не случилось. Избавиться от навязчивых мыслей не помогал ни гитарный перебор, ни звук собственного голоса, казавшийся в сонной тишине родительской чем-то ненормальным, противозаконным.

Отложенная в верхний ящик прикроватной тумбочки волшебная палочка покрывалась пылью, пока Ли ночевал у родителей.

Записи безо всякого порядка, написанные хаотично, красовались на скомканных листах, валялись в мусорном ведре в углу комнаты, были пришпилены куском бумаги к стене над кроватью. Первое и самое главное — как минимум один человек, который участвовал в похищении Астории, умел аппарировать. И этот факт снова и снова направлял поток его мыслей в сторону Пожирателей, но Ли упорно от него отнекивался. А потом лихорадочно размышлял — а что, если в Министерстве всё-таки правы? Но письмо... Письмо не давало ему покоя.
*

— Опусти эту штуку, парень, — вкрадчиво произнёс человек в маске, и голос этот показался Ли смутно знакомым — а может, ему просто причудилось? Взгляд забегал за тем, что было позади человека, точнее то, что осталось от брошенной Ли наугад Бомбарды.  В затылок уперлось дуло пистолета, а ухо обожгло горячее дыхание — что ж, это обычно и называется западнёй?

У Ли не было времени на то, чтобы анализировать свои проебы и совершать работу над ошибками. Он видел Асторию, стоящую позади, связанную по рукам, беспомощную. Без палочки. Это он заметил сразу — знал, что днём раннее похитители, как и обещали, выслали ее в плотно запечатанном конверте на адрес Министерства. Уже после того, как получили свои деньги, собранные совместными усилиями семейством Малфоев и Гринграсс. После этого Асторию так и не отпустили, а Ли продолжил поиски в одиночку.

— Эй, приятель, — привычка всегда держать голос под контролем, что бы ни происходило, сейчас пришлась как нельзя кстати. Его могли бы выдать дрожащие мелко руки, но он как можно крепче сжал правой палочку, а левую завёл за спину рефлекторно, — Неужели ты думаешь, что чёрного парня можно просто испугать пушкой? — он бы благодарил собственную выдержку, если бы это оказалось правдой. Но Ли боялся, это было глупо отрицать самому себе — холодная испарина покрывала его лоб, побелевшие пальцы практически полностью утратили способность чувствовать (главное, что они могли удержать гребанную палочку), во рту вмиг стало сухо и очень захотелось пить. Сейчас для него существовала только эта квартира на окраине Брайтона в районе промзоны, животный, отравляющий душу страх (в этот раз — не только за себя, но и за другого человека), расширенные зрачки в прорези маски человека напротив и напряжённое ожидание следующего шага.

Чего он ожидал?

Тот, в маске, похожий на чумного доктора, следил за каждым его движением. Повторил ещё раз всё тем же знакомым голосом:

— Мистер Джордан, советую вам отпустить вашу палочку, — человек, стоявший позади него, продолжал сохранять молчание и направлял на него пистолет. Раздался щелчок затвора. Одновременно вместе с этим звуком Ли всё же разжал палочку и теперь оказался  безоружен. Неплохо было бы подумать про пути отступления заранее, конечно, но не каждый план выведен до идеала.

Маска изменяла голос «доктора», но Ли осенило догадкой тут же, словно щелкнуло по носу, и он, не сдерживая себя, выкрикнул:

— Криви?

Это, мать его, гребанный Колин Криви.

Мир перевернулся с ног на голову. За эту неделю — уже во второй раз.

Так-то оно так, перед ним стоял Криви, да только не тот, про которого изначально подумал Джордан — Колин погиб ещё тогда, в Битве. Ли называл его среди прочих, тех, кто больше никогда не увидит солнечного света и не вдохнет воздуха грудью — перед минутой молчания второго мая каждого года после девяносто восьмого, зачитывая список убитых. Чем более знакомым было для Ли имя, тем сложнее было его произносить. Каждый раз на имени Фреде он спотыкался.

Мальчишек Криви он помнил мельком. Два неясных пятна — и всё, провал в памяти.

Он ожидал увидеть в этой квартире кого угодно, но только не Денниса (так ведь его зовут, верно?). Ли напряженно всматривается в глаза, что вглядываются в него в ответ сквозь прорези маски. Звенящую тишину, давящую на барабанные перепонки, нарушает Астория — как всегда непосредственно, как всегда легко. Почти весело.

— Ли!!!...

Его руки, до сих пор обращённые ладонями к Криви, оставались подняты, но уже не дрожали. Ему хотелось кивнуть ей, подать какой-то условный сигнал, дать понять, что он всё держит под контролем — но зыбкая храбрость, что носил он с собой, была сейчас где-то на уровне пола рядом с отброшенной волшебной палочкой.

Ну не смешно ли? Двое взрослых волшебников ничего не смогут противопоставить магглам, что стояли сейчас неплотным кольцом вокруг них.

— Ситуация напряжённая, не правда ли? — он сглатывает так невовремя образовавшуюся слюну.

А всё казалось таким простым изначально! Отыскать человека, что трансгрессировал вместе с Асторией в неизвестном направлении, а затем снова — в книжный магазин, но уже в одиночестве; отследить его маршрут от и до, по камерам, развешенным на улицах многолюдного Лондона следить за одним-единственным человеком и узнать, где тот бывает чаще всего. Метро, съемные квартиры, вокзал, автобусная остановка — сутки напролёт вглядываться в пиксельное чёрно-белое изображение; перерыть кучу литературы для того, чтобы установить возможное направление трансгрессии.

Любые чары оставляют след. Магия не может взяться из ниоткуда. Этому их учили в школе, это любила повторять Грейнджер во время внеурочных занятий в Выручай-комнате; Грейнджер — прекрасный теоретик, и именно к ней обратился Ли в первую очередь. Позже — к МакГонагалл, которая давно позволила называть себя Миневрой. Очень деловая женщина. И очень умная — именно она подсказала ему, каким образом трансгрессия и работает, откуда берёт начало движение при ней и как рассчитать маршрут. Волшебство это не взмахи палочкой. Это уже любил говорить Снейп.

— К чёртовой матери, не двигайся!! — Криви орёт на него, на Асторию, на тех, кто стоит позади Ли — он не знает. Ли готов поклясться, что лицо под маской побагровело, а на обратной её стороне можно найти мелкие капли слюны и испарину, конденсат, — Ещё одно слово! Одно! Слово! — каждое своё движение Криви сопровождает энергичным потрясыванием пистолета, и Ли с замиранием сердца всё ждёт, когда тот выстрелит, — И я убью тебя. Кто ты?

План нарушился у всех. У похитителей Астории, когда Ли ворвался в их логово — неприметная квартира в доме, где обычно квартиры снимают, а не живут в них; у Ли — когда на него направили пистолет; у Астории — когда она так и не сумела купить книжку в том чёртовом магазине.

— Отвечай! Откуда ты знаешь меня?

Его не узнали?

По-хорошему — осмотреться бы да узнать, что тут ещё за народ собрался, но Ли пока только стоит с поднятыми руками, как сдавшийся оловянный солдатик.

— Отвечай!! Приятель, — голос Криви (а Ли был абсолютно уверен, что это Криви — и как он только не понял, кто на видео с камер наблюдения?) переходит на визг. Истеричный. Так звучит голос человека, который вмиг потерял контроль над всем. Ли его прекрасно понимал; только вот работая на радио, он мог со своей речью совладать и напустить на себя вид человека беспечного.

Не поворачивая головы, он боковым зрением оглядывает квартиру — стены и окна (открыты ли ставни? есть ли возможность выбраться?) и контингент. Собравшиеся люди, видимо, любители маскарадов, иначе как объяснить то, что все они напялили на себя балдахины и нацепили на лица маски-клювы? Ну, или совсем уж поехавшие конспирологи.

— Так ты же мне сам запретил говори...

Закончить фразу Ли не успевает — в квартире снова раздаётся взрыв.

*

— Твою мать, Джордан, кто просил тебя лезть? — это уже произносит голос (знакомый, но уже не Криви) где-то сверху, из темноты. Но Ли не видит говорившего и даже, напрягшись, не может понять, кто же это такой и что ему нужно.

Всё, что запомнил Ли перед отключкой — большие-большие глаза Астории, взгляд которых был направлен только на него.

— Колдомедики говорят, что это продлится столько, сколько нужно мозгу. Может, не все воспоминания вернутся, и если и будут возвращаться, то не в хронологическом порядке, — Ли улыбается краешками губ. Он двигается немного неловко, не совсем уверенно — привычные движения даются ему сложнее, нужно напрячься, чтобы понять, как завязывать шнурки, как размотать длинные провода от наушников, как расчесать волосы и не сломать острые зубцы расчёски при этом. Вилку держит правой, нож — левой, раздражается, что не получается нормально, отбрасывает столовые приборы и ест руками; письмо даётся ему тяжело, приходится покупать самопишущее перо, а позже исправлять после него ошибки. Времени это занимает в два раза больше, чем обычно. Ли вообще кажется, что время теперь бежит неумолимо быстро, а сам он двигается медленнее — пока займёт стойку, другие уже снимутся с линии старта и пробегут половину дистанции. Плюс в копилку причин раздражаться каждый день.

С того дня, как вскрылось "дело Криви" — так его нарекли в газетах, прошла целая неделя. Для Ли — чуть меньше, потому что два дня он провалялся в отключке в больнице святого Мунго, иногда разлепляя глаза для того, чтобы снова провалиться в сон. Сьюзен Боунс, работающая на пятом этаже, заглядывала время от времени — она же бережно разложила все принесенные друзьями подарки. Это он узнал после того, как окончательно очнулся. Голова гудела, словно осиный улей, и не помогали даже зелья от морской болезни (которые применялись в крайнем случае), и пол под ногами шатался; Ли приходилось сначала держаться за стены для того, чтобы пробраться в уборную. Пробраться — именно то слово, потому что Джордан не хотел, чтобы его кто-нибудь застал в этом беспомощном состоянии.

От комментариев радиостанция Ли отказалась. Они вообще никак не осветили это дело, хотя большинство работников штаба говорили, что это пойдёт только на пользу — такой громкий повод оставлять без внимания нельзя, это прецедент в мире МагБритании, как они могут обойти его стороной? Но пока Ли валялся в больнице, на станции не выводили в эфир ничего, кроме того, что Ли спланировал до этого.

Они — не желтушная пресса и на скандалах не наживаются. Так сказал Ли, когда обращался к сотрудникам. Это был первый раз, когда его мнение не совпало с мнением большинства — до этого все конфликты, если и возникали, то решались совместно. Тут же Джордан настоял на своём. И дело было не только в том, что он оказался в эпицентре дела. Пусть "Пророк" и ему подобные перемывали ему косточки и обсасывали возможные причины, почему же радио сохраняло молчание — ему до этого дела не было.

Все события в жизни движутся по спирали. Вот — очередной её виток.

Они сидели в кафе, достаточно тихом для Лондона, но всё ещё многолюдным от пригорода. Недалеко от его работы.

— Спасибо, что согласилась прийти, кстати, — он берёт бумажный пакетик с сахаром и обламывает его надвое; половина содержимого высыпается не в чашку, а за её пределы. Покраснев, Ли пытается собрать сахарные кристаллы на подставленную им же салфетку, — Страдает мелкая моторика, — как бы оправдываясь, произносит он.

Эфиры пока не ведёт. Не комментирует. На станции проводит всё больше времени, занимаясь руководством и организацией. На другое времени не хватает.

Зато успевает отчитаться перед Авроратом за свою "абсолютно бестолковую самоубийственную попытку" (так не пишут в отчётах, но именно эти слова произносят ему один на один). Благодаря старым знакомым (привет, Гарри) дело удалось замять, и к ответственности его не притянули.

— Прости, я всё о себе да о себе! — перемешивать кофе он так и не решается. Но кофе пьёт много — в Мунго сказали, он способен стимулировать реакции в мозгу, — Ты столько всего пережила, а я беспокоюсь о том, что рассыпал дурацкий пакетик с сахаром.

Ему страшно смотреть в глаза Астории. Что он может там увидеть? Жалость? Сожаление, что пришла сюда и видит его теперь в таком состоянии? Раздражение, что он во всё это ввязался и подверг всех опасности? Вместо этого он смотрит на её руке; гораздо ловчее, чем его собственные. Около двери в кофейню стоит волшебник — Ли с ним не знаком, но подвергся досмотру с его стороны. Астория сказала, что Драко называет это "вынужденными мерами". Впервые в жизни Джордан согласился с ним — в данном случае подобное действительно необходимо. Ли точно так же бы поступил на месте Малфоя, да только толку размышлять — если бы да кабы?

— Если честно, я даже не знаю, как начать разговор.