когда-то удача устала быть частью солнца и прилипла заплатой к его ладони — это суини знает наверняка. помнит, как порвал ею ноздрю какому-то гному, пытался расплатиться за сигареты в ночном супермаркете, едва не смыл в туалете паба вместе с чужим дерьмом. не помнит, достал ли монету тогда из клада или поднял с её ладони. было ли солнце когда-нибудь частью лоры.

была ли лора когда-нибудь частью солнца или всегда оставалась только свёртком с гнилью, червями и пиздежом. каждый раз, когда суини пытается размотать эту мысль, в голове что-то сухо скребётся, с мозга лоскутами отделяется накипь ржавчины. что под ржавчиной, суини не помнит, вспоминать — страшно, может быть, и хорошо, что она ушла.

так гораздо проще срастить свою злость с мыслью о проёбанном золоте. лора мёртвая, а насрала как живая: суини знает, что потерял больше, чем было у него раньше. хорошо, если терять теперь вошло у него в привычку: это воспоминание он тоже с радостью бы отдал. старик когда-то обменял глаз на знание — суини бы обменял знание на глаз в жопе, чтобы больше никого не подпускать к себе со спины.

суини был готов к тому, что она съебётся, но лора возвращается и делает его беспомощным перед радостью, из-за которой внутренности становятся мягкими, как дерьмо. это начинается где-то в кончиках пальцев — непривычно холодных, будто собачий нос — и расползается по губам. суини теряется между трусливым желанием послать её нахуй вместе с иисусом христом и попробовать передать это чувство случайным касанием. ты пропустила настоящее приключение. я чуть не подорвал себя вместе с катером.

после сделки со средой лора пахнет лучше, с глаз сползает третье веко. это не делает её живее, потому жизни в ней и без того было больше, чем у каждого из них во главе со стариком. если бы в этой войне можно было делать ставки, суини поставил бы на неё.
лора отгрызла смерти хуй в первый раз и отгрызёт во второй.

— а я бы на твоём месте завалил ебало.

в голосе легко пружинит улыбка: хочется присесть, дать лоре забраться к нему на закорки. суини перекатывает на языке что-то ободрительное, достаёт из рукава покровительственный жест (похлопать по спине, приобнять за плечо), но своевременно решает, что вполне может обойтись и без открытого перелома.

— давай, развлекайся. времени у нас дохуя.

бар — будто выброшенная на дорогу шея чёрного петуха. суини не знает, куда лора отправится после ритуала, поэтому не отрывает от неё взгляда даже издалека. проглотить эту мысль сложнее, чем виски — цепляется за горло чертополохом, вынуждая закашляться.

улыбка, которую суини дарит новой знакомой, становится широкой и наглой. за три тысячи лет, наверное, можно было выдавить из себя токсичную маскулинность, но суини всегда был чем-то занят.

— о, кажется, сейчас я услышу правду жизни от дохлой соплячки.

суини смотрит поверх, улыбка вываливается изо рта собачьим клыком.

— чем ты недовольна? скоро отдашь мне монету и сможешь вернуться к своему мужу. если он, конечно, ещё не потерял к тебе интерес. судя по тому, что я видел, ему нравится, что среда ебёт его в рот.

обиду видно невооружённым взглядом.

Отредактировано Mad Sweeney (2020-10-29 04:50:55)

— у меня выбора не было, — суини прикладывается к бутылке, чтобы скрыть смятение. на вкус — как земля и обожжённые петушиные перья, хочется прочистить горло. — а вот шэдоу подставился добровольно.

отсутствие выбора, конечно, всегда отговорка (срабатывает на дурачках вроде шэдоу, а лора на неё, конечно, не поведётся); иногда даже смерть лучше, чем необходимость столкнуться с самим собой, но суини выбирает жизнь и хуй старика за щекой. может, это и есть ваша ебучая американская мечта, но суини здесь гость и стыд за собственное решение заглушает даже чувство вины перед лорой (какой-ебаный-бог?). словно всё произошедшее — следствие одного-единственного компромисса с собой, а не множество маленьких компромиссов. когда монета исчезла, суини удалось нащупать в теле участок, который он среде ещё не заложил — там рождается лорин взгляд. суини пробует смотреть через него на себя — ощущения неприятные, хочется заклеить его жвачкой, но с правдой всегда так. никто не обещал, что снова начать уважать себя будет просто: суини похуй, что написали бы ему норны на ебучей карточке, но лора, конечно, наверняка бы послала его нахуй — одновременно и напутствие, и предсказание.

конечно, она права. суини замирает, как человек, потерявший власть над огнём. можно взять его в ладони, превратив в свет, можно попытаться залить огнём. суини убегает.

может быть, пора вернуться обратно.

— о, поверь, если у них не получится — я тебя лично с того света за глотку вытащу, — суини прикуривает вслед за лорой. — если ты думаешь, что сможешь мирно разлагаться, то у тебя не получится нихуя.

запах погасшей свечи ложится в груди, будто сворачивающаяся в клубок собака — суини сминает в кулаке собственную мягкость:

— по крайней мере, я хочу посмотреть, сможешь ли ты найти способ ещё сильнее испортить жизнь своему долбоёбу.

при этом свете лора становится такой прозрачной, что тревога видна в ней невооружённым взглядом — гремит, будто высушенные тыквенные семечки в амулете, суини мог бы пересчитать их, пока она приподнимается на мысках. хочется взять её за плечи и встряхнуть несколько раз, чтобы этот звон напомнил лоре о собственной смелости (ты не та, какой себе кажешься, перестань).

— разве не ты пошла за средой? когда я тебя останавливал?

даже ему лора доверяет больше, чем шэдоу, и это злит сильнее, чем её злой язык. и среде, и шэдоу, хотя тот и преследует их только в форме навязчивого воспоминания. суини морщится, когда он разваливается на заднем сиденье машины салима, влезает между ними, когда хочется потрепать её по волосам. съеби, наконец, или появись здесь по-настоящему. может, тогда удалось бы расслабить очко.

вера лоры в него бесполезна, и это злит сильнее всего. неужели ты думаешь, что он даёт тебе больше, чем ты можешь взять сама, хочет спросить суини, но не спрашивает никогда.

— ты можешь доёбываться, сколько хочешь, но здесь только я и мои друзья, а шэдоу, кажется, похуй, что с тобой происходит. я бы разозлился на твоём месте, но ты, кажется, слишком занята, пока жалеешь себя.

— вытащу, — повторяет суини, и ему не нравится, как это звучит. приглушённо, будто он держит в руках лампочку, что вот-вот перегорит, да ничего не выходит. пока не выходит. темнота, которую она обещает, ласковая, но суини срал и на темноту, и на ласку, главное — придерживаться нужного жанра. вестерн — значит, вестерн, роуд-стори — значит, единственные кадры без машины должны быть у бензоколонки или в попытке обоссать микроавтобус с хиппи и другими долбоёбами. суини меняет кадр: выходит из машины, чтобы утонуть одной ногой в мягких ирисках, другой — в серой земле. такой, говорят, бывает земля могильная, но суини не помнит, кто ему это говорил.

обещал, что вытащит, значит вытащит — сам не зная зачем. монета делает это уравнение видимым, но не является его частью: можно подумать, до монеты рядом с ним когда-то ходила удача. трудно объяснить себе чувство, о котором забыл на несколько тысячелетий. лора — будто мучающие его глисты. если ты пёс, которого выпускают гулять без поводка, нихуя не выведут всё равно — продолжишь лизать мёртвую руку, глотать лягушек, подбирать брошенную коробку с бургером.

главное — мёртвые руки. лора, конечно, чувствует жанровую специфику лучше и быстро расставляет всё по своим местам.

— а на кой хуй мне шевелиться, милая? — суини ставит бутылку на стойку слишком грубо. сам не знает, зачем. гнев, рождающийся где-то в солнечном сплетении, проще обрушить на кого-то другого, но он всегда задевает тебя. — на битву среды я с удовольствием бы посрал, просто другой не предвидится, смекаешь?

нихуя она не сечёт. обиженная, будто змея, которой он по случайности наступил на хвост. это заразительно — суини сам становится таким. вечная ухмылка — хуёвая защита: рвётся легко, тянется между пальцев, послать бы их всех нахуй.

о другой битве мы здесь не вспоминаем — мы вообще здесь предпочитаем не вспоминать. да и нет в мире больше других битв. только заварушка с маленькими игрушечными солдатиками. фигурками из упаковок с шоколадным завтраком. такими их видит старый долбоёб — такими они видят себя.

— нихуя ты не знаешь.

суини в этой коллекции — енот, пригоревший к автостраде. среда ездит по нему туда и обратно.

— а кому? если ты, — голос дребезжит, лампочка, вместо того, чтоб погаснуть, лопается в руках. — нихуя не видишь. нихуя не знаешь. таскаешься за ним... думаешь, я завидую?

руки хотят дотронуться до неё — грубо, зло, обхватить запястье, развернуть на себя. заставить поймать его взгляд своим. суини направляет злобу в другую сторону — стучит по столешнице, спугивая парочку миловидных девиц.

— ты бегаешь за человеком, которому на тебя насрать, потому что придумала... что-то... аргус тебе всё-таки помог, правда? — суини задыхается. — ты дура, если ищешь жизнь в ком-то другом. она в тебе. только шэдоу это не нравится.

говорить — будто вырывать самому себе ногти. будет неловко найти их в следующей упаковке с хлопьями, смотреть на них — ещё гаже. как будто ему не похуй.

— шэдоу больше любил тебя мёртвую, можешь поверить мне. но не все такие, как он.

— ну, въеби, — теперь суини тоже переходит на крик. злость — как протухший суп: пахнет кисло, но можно попробовать доесть её, если перед этим как следует прокипятить. конечно, когда-то он надеялся на другую битву, но сейчас, если честно, уже любая сгодится. — сбрось напряжение. выбей из меня всё дерьмо.

не в его положение быть брезгливым.

суини знает, каково лоре — кулаки чешутся, хочется отпиздить мир. запихиваешь в себя пиво и чипсы, запихиваешь в себя болты и гвозди, огребаешь от пары бугаёв в какой-нибудь подворотне. на утро пытаешься очистить желудок от всего дерьма, что запихнул внутрь, лишь бы не стало тихо.

тихо становится, когда опускаешь голову и раскрываешься. позволяешь ударить себя в живот. минута, и ты лежишь на дороге, а мир пиздит тебя — неважно, с монетой или без монеты в жопе.

суини бы убил, если бы в те моменты кто-то пытался бы его успокоить.

— ну так мы, кажется, только для этого сюда и приехали, блять.

он не пытается сбросить её руки, послушно изгибаясь горбатым вопросительным знаком. так естественнее, так спокойнее. рука — бестолковая и огромная — растирает складку между бровей. он её злости живот становится мягким, что-то внутри покрывается позолотой.

суини ничего не знает о лоре, суини ничего не знает о шэдоу, это не его история, не его война, он съебётся, как только лора отдаст монету. от этой мысли внутри хворо и беспокойно. как будто пытался отыскать приз в хлопьях, а вытащил оторванный от ящерки хвост. и так столько, сколько он себя помнил.

— поэтому спасают тебя ни мои слова, ни моя монета, ни твой шэдоу, а только ты сама.

суини знает, каково лоре — суини не знает, за что она ненавидит себя.

знает, за что ей стоит ненавидеть его, шэдоу, среду, любого мужчину в радиусе ближайших нескольких километров. даже её ненависть дорогого стоит — суини хочется замереть, подставив ладони, как замирал перед кузнечиком в открытом поле. запрыгнет или нет?

дотронуться или оставить его в покое?

он почти силой заставляет себя не говорить спокойно. суини бы это оскорбило — оскорбит и лору.

— ты справишься с этим, мёртвая жена, только прекрати бояться. хочешь врезать мне — бей побыстрее, а то скоро на это времени у тебя не останется.

что-то останется, даже когда её не будет. перейдет ему в руки вместе с монет, станет важнее любой удачи. вернёт силу, давно потерянную, вернёт и воспоминания. суини нужна монета, чтобы копьё било в цель, а кого выбрать целью, он и сам наконец понимает.