[indent] От общей какофонии медленно, но верно мутило, заставляло к горлу подниматься неприятный ком. Запахи ранообразные: дешевого пойла, сгоревшего лука, мокрой псины - все перемешались в один и словно какой-то изощренный парфюм, были поданы на радость публике. "Свинья и свисток" никогда не был фешенебельным заведением, наоборот, расположенный в старом городе, эта таверна, которая помнила, кажется, как выглядел Штормград до того, как его дотла сожгли в самый первый раз, привлекала к себе личностей далеко не самых благочестивых и располагающих к высшему обществу; собравшиеся тут были либо захожими, приезжими, которым нужно было где-то кинуть свои кости перед тем, как продолжить свой путь дальше, а так же полное тех, кто не боялся ночами гулять по старому кварталу и напороться на нож какого-нибудь грабителя.
[indent] Громкие голоса перекрывали даже собственные мысли и андуин считал, что это просто идеально. Тут, в самом углу заведения, пониже опустив капюшон, он был тем, кем очень хотел стать - невидимкой, фактически привидением, до которого никому не будет дело. Закинув ноги на соседний стул он отрезал всякие попытки с ним познакомиться и выведать причины его тут местонахождения; свала Свету местные завсегдатаи уже давно не обращали на него внимание, а тем, кто был здесь не так часто и не до того было. Мимо проплыла официантка, поставив на стол полную кружку, взамен старой, опустевшей, с горьким осадком на самом дне. Она уже давно не пыталась его расспросить ни о чем, смирившись, как с находящими тучами, с незнакомцем, что сидит вдалеке ото всех и не желает общаться, тенью, привидением неупокоенным, витающим тут, но никого не тревожащим.
[indent] Громкий смех прервал собственное самобичевание, какая-то гномка вскочила на стол и бодро заплясала, под общий гомон, откуда-то расстроенная лютня пыталась надрывно задать ритм, стучали кружки о деревянные столы, разбрызгивая липкое пиво, трещала мебель и гул в вой оборачивался дикого угара, настолько явного, что даже каждый день приходящие сюда жаловаться на жен работяги от своего извечного нытья отвлеклись и под брань трактирщика, требующего перестать ему портить мебель, утопли в общей какофонии хаоса.
[indent] Андуину казалось, что весь его мир не то что рушится и трещит по швам, о нет, апокалипсис уже давным давно произошел, эфемерные силы зла победили и выжгли всякую жизнь. Теперь внутри только безжизненные пустоши, по которым гуляет ветер и иногда из земли огонь вырывается, убивая всякую надежду на то, что еще можно что-то поменять, что-то взрастить на мертвой почве. Все то, во что он верил, что считал правильным и праведным, было смято и выкинуто, всякое добро, к которому он так отчаянно стремился, всякая вера, коей положено существовать, изничтожена и похоронена. И он сам, каждое утро просыпаясь, смотрел на отражение в зеркале и не узнавал человека по ту сторону.
[indent] Внутри него забытый бог больше не нашептывал свои самые потаенные желания, но от этого было лишь еще хуже, ведь без уверенности, что все это напускное, не его, становилось тяжелее осознавать одну простую истину - все самые жестокие свои мысли он порождал самостоятельно. Больше не на кого скинуть отвратительное, что в его голове проскальзывает, что белой пеленой ярости застилает глаза и тихо уверяет, что только злостью и напором можно получить желаемое, что не стоит терпеть. Когда-то давно Андуину казалось, что все можно решить добрым словом, но всякие слова разбивались о стену ненависти и непринятия, открытой жестокости и жажде мести, кровавой пеленой застилающей глаза. И так странно, каждый раз, когда водоворот эмоций превращается в штиль, когда очередная кружка в руках кислого пива дарит ему нечто вроде покоя. Попытки сбежать от самого себя, от окружающего, чтобы на утро проснуться с головной бы болью и стыдом за произошедшее, но Свет его любит и лечит похмелье получше всяких отваров, чтобы к первому заседанию утреннему он был свеж и вовсе не было похоже, что часть ночи он провел неизвестно где, самого себя жалея.
[indent] Ведь позволять себя жалеть другим - это унизительно.
[indent] Он проводит пальцем по краю собственно кружки, взгляд давно расфокусирован и так даже лучше, мысли скачут лягушками на краю пруда, коих потревожили дети, они пляшут нестройный танец и не дают ни на чем сфокусироваться, серым маревом внутри заполоняя пространство. Андуин не чувствует себя счастливым от алкоголя, никогда такого не было, но от выпитого он хотя бы не чувствует себя виноватым и должным, за то, что так и не стал хорошим королем, так и не смог привести свой народ к величию. Короли прошлого смотрят на него с укором, наверняка, но они уже давно мертвы, так что и все-равно на самом-то деле. Здесь есть только он, один, последний из Риннов, не способный даже унять собственные сомнения, не то что утихомирить сомнения других. Его руки давно огрубели от оружия, хотя он обещал себе, что будет держать только жреческий жезл; его глаза стали портиться не от того, что он читает желаемое, но от того, что обязан читать военные донесения, а на лице проступают морщины, такие у отца были - от забот, от тревог. И черты лица намного острей, чем были ранее, от усталости, от недосыпа, от голода, потому что ничего, кроме дешевого пива из этой таверны в него не лезет и желудок сжимается только от одной мысли, о одного запаха, который тут стоит слишком явственный.
[indent] Андуин болен, но и сам понять не может чем. Это болезнь не физическая, она где-то внутри его головы и препарировать себя разве что только остается.

Отредактировано Anduin Wrynn (2020-08-08 00:58:02)

[indent] Шум в таверне нарастает, словно гроза приближающаяся неумолимо, он какофонией нестройного музыкального хора пробивается в сознание, от мыслей отвлекая, что копошатся внутри трупными червями. Громкие шутки, выкрики какие-то, кто-то из перебравших пытается облапать официантку и получает от нее за такое посягательство тяжелой кружкой по голове, заваливаясь на чужой стол и его опрокидывая. Сигнал, которого все ждали, что ночь бы пора уже заканчивать старой доброй дракой, от которой в разные стороны летят деревянные миски - других тут быть и не может, другие тут только одну ночь проживут, прежде чем об чью-то голову разбиться. Один из посетителей рыкает по волчьи, своего спарринг-партнера за грудки хватая и швыряя через весь зал. Андуин успевает поднять свою кружку, прежде чем в его столик влетает непрошенный гость и заваливает его. В дверях кухни появляется хозяин таверны со своим аргументом в виде ружья, взваленного на плечо и громко объявляет, что заведение закрывается и чтобы все выметались отсюда как можно скорее, пока у него не испортилось настроение и он не начал его поднимать себе стрельбой по движущимся мишеням.
[indent] Народ недовольно ворчит, подволакивая под себя ушибленные конечности, хватаясь за лица, на которых завтра обязательно красками расцветет особенность нынешней попойки. Лишь только маленькая гномка, до этого на столе танцевавшая, все такая же бодрая, вертит в руках свой победный трофей в виде чужой шапки, когда выпрыгивает на холодную улицу. Андуин вздыхает, опрокидывая в себя остатки алкоголя, что в голове тут же белыми пятнами отзывается и ставя кружку на стойку, вместе с несколькими серебрянными, которые должен был за выпивку, хозяин на него смотрит безразлично, этот посетитель никогда не буйствовал на его памяти, неизвестно, за кого он молчаливого завсегдатая принимает, да и не особо так хочется знать. Таких как Андуин на самом деле много, тех, кого поломали как снаружи, так и изнутри.
[indent] У него душа словно треснула, как когда-то кости и не срастить ее заново так же просто, потому что душу постоянно тревожат, не дают отлежаться.  Ну а он не знает, как самому себе помочь. Другим - да, хотя бы физически, раны исцелить, убрать их, но с душами точно так же он не в состоянии совладать и помочь в итоге тоже. В юности он хотел всем помогать, каждому руку помощи протянуть, сейчас он даже сам себе помочь не может, не то что остальным. Настолько беспомощным себя ощущал, что только и остается, что в алкоголе топить все то, что он не смог реализовать. Жалость низка, самобичевание бесполезно, но что делать еще он толком не знает, не самому же с места срываться и пытаться исправить то, что было разрушено, склеить разбитое.
[indent] Он выходит на улицу одним из самых последних, за спиной слышно недовольное ворчание и попытки собрать разбросанную по разным углам посуду с мебелью. Темная ночь в самом разгаре и только звезды ярко сияют на небе, покуда ночное светило спряталось за тучи, решив тоже от своих обязанностей отойти и спрятаться. Андуин вдыхает запах сырой улицы, мха, камня и гнили, мимо ног пробегает черная крыса, подняв на него острую морду и недовольно запищав, что на ее пути встретился.
[indent] — Не нужно тебе здесь быть. — Пусть перед глазами и все плывет - эту фигуру он узнает в любой ночной тьме. От нее веяло Светом, верой, той самой, которой он сам, кажется уже был лишен очень давно. От нее веяло прошлым, давно потерянным, воспоминаниями о том мальчике, который верил в Свет, в то, что он может всех спасти, стоит лишь только приложить чуть больше усилий и постараться. Теперь он знает, что сколько не бейся об эти стены - они не дрогнут, цельные как скала, никогда не прогнутся под его ударами.
[indent] Андуин проводит пальцами по растрепанным волосам, прежде чем накинуть капюшон, на нос посильнее его натянув. Остатки тех, кого из таверны выгнали, медленно разбредались, откуда-то с каналов послышался всплеск и ругань, кто-то не рассчитал траектории и упал в воду. Судя по смеху помощь с той стороны не требовалась, а судя по крикам еще и стражники на помощь спешили. Увы, каналы были достаточно глубоки, чтобы в них и правда можно было утонуть и несущие свою смену дозорные всегда были готовы доставать и откачивать очередного любителя поздних водных процедур.
[indent] Штормград словно вопреки всему жил, всем испытаниям, всякой беде, что на них падала, вновь и вновь из пепла восставая, продолжая функционировать большой системой с огромным количеством людей за его стенами, которые сейчас дополнились беженцами. Большинство из них уже успели расселить, где только можно, но оставались и те, кто все еще не нашел себе приюта и в разных уголках города можно был встретить палатки, в которых ютились разбитые и изможденные эльфы и гилнеасцы. Они тоже надеялись на него, ждали от него помощи, а Андуин не мог им ничего предложить кроме слов утешения. Но утешениями сыт не будешь и он точно это знает, где же брать что-то другое он и сам не ведает.
[indent] — Все хорошо, со мной ничего не случится в моем же родном городе. Не надо следовать за мной, просто потому что так надо. — Просто потому что хоть кто-то должен за ним присматривать, словно за маленьким дитя, не знающим, когда нужно остановиться. Он устал, что его все таковым считают, еще в детстве уставал, когда длань отца над ним простиралась и не позволяла выходить на улицы города, что, тем не менее, его не останавливало. Он слишком хорошо знал этот город, его улочки, его планировку, как он живет и как существует. Но это вовсе не помогает.
[indent] Вместо того, чтобы идти к крепости, он сворачивает на торговый ряд, в это время все лавки и мастерские закрыты и лишь только у постоялого двора, что возле аукционного дома, все еще горит свет в окнах. Андуин знает, что за ним следуют, неважно как далеко он уйдет, за ним будут продолжать идти. Король Штормграда останавливается у одного из каналов, смотря вниз на темную воду, в которой отражаются звезды.
[indent] — Помнишь, как мы познакомились? — вопрос казался странным, воспоминания какими-то эфемерными, Андуин слабо улыбается, пока порыв резкого ночного ветра с него срывает капюшон. — Я даже не могу вспомнить о чем думал в те времена, словно то и не я вовсе был, а кто-то другой... Мне даже бесконечно жалко того ребенка, жалко его за то, что так отчаянно желал всем помочь и все исправить. И одновременно бесконечно завидно. Он еще во что-то верил.
[indent] Во что верит король Штормграда даже он сам сказать не мог. Уж точно не в себя. Возможно в Свет? Но что от него толку, если он позволяет случаться таким трагедиям, где его бесконечная милость, когда она действительно в час нужны нужна?

[indent] Тяжко на грудь давит ответственностью, нестерпимым грузом, тупой болью пробираясь куда-то в подкорку сознания. Тяжелые веки так и грозят закрыться - он так давно не спал, так давно в подушку не утыкался, ему собственная кровать по запаху кажется чем-то затхлым, словно разложением, словно он сам изнутри гниет перезрелым плодом. Бог безумия давно повержен, но ощущение такое, что все еще здесь, поселился внутри, трогает за нити сознания, сплетая из них клубок, который более не распутать. У него мыслей ворох - они кружатся вокруг, скачут блохами и не уцепиться ни за одну из них, Андуину все чаще кажется, что он тонет, в черной пучине, все ниже и ниже погружаясь, сколько не барахтайся, а наверх уже не всплыть. Со всех сторон только тьма бесконечная, она в него космической бездной заглядывает, рассматривает, словно занятное насекомое, иногда пальцем тыкает, наблюдая за тем, как он трепыхается. Алкоголь мутит сознание, в желудке комом встает, заставляет пространство ходуном ходить, звуки расфокусироваться, эхом отдаваясь где-то очень глубоко.
[indent] Он смертельно устал и где выход из этого понять не может.
[indent] Растерянно вниз смотрит, туда, где черная вода каналы омывает, серый камень в более черные тона окрашивая, пока где-то на две илистые крабы медленно перебираются своими лапками в хитин облаченными. Слухи ходят, что тут где-то монстр и чудовище плавает огромное, жуткое и страшное, и что ежели его поймать, то можно к себе удачи приманить. Множественные рыбаки с самого края удочки в темные воды забрасывают, но максимум только пескарей выловить могут, да мусор разнообразный, который порой сами же туда и кидают. Шум окружающий города, все еще живого, дышащего не смотря ни на что, окружает со всех сторон. Сонный, но существующий, где-то громкий говор пьяницы слышен, где-то ругань, извечные звуки молотков из дворфского квартала, чьи кузни никогда не потухают, гудение под землей - это монорельс туда-сюда до самых гор проходит прямо под ногами, бой часов огромных на соборе и шум яблоневых ветвей совсем близко - Штормград обожает яблоки, к осени они всегда увешаны зелено-красными плодами, что ветки к земле клонят.
[indent]  — Тогда зачем ты здесь? — он смотрит внимательно, ему больше не нужно задирать голову, чтобы рассмотреть это лицо, столь похожее, но нестерпимо другое, абсолютно, кажется, не изменившееся с той самой первой встречи, разве что только яркий знак сияет озаренной руной, те остатки прошлого, которое еще не смогли из него вымарать окружающие события. Крупицы того времени, когда он еще во что-то верил, на что-то надеялся. Он тихо вздыхает, поправляя один из тех отростков, что всегда так привлекали внимание, пальцами под собой ощущая кожу обычную, такую же теплую, словно дотронулся до пальца или до уха, часть самой ее, такая же неотъемлемая, как и все остальное. Раньше это казалось чем-то личным, до неприличия интимным и потому нельзя было даже дотрагиваться.
[indent] У него так много воспоминаний и все они идут с пометкой "что же он сделал не так", когда сказал что-то не то, сделал, а может и наоборот, не пытался ничего совершить. Ему не снятся кошмары больше, ему снится его прошлое, где огромные черные крылья закрывают него, где острые зубы клацают у самого лица, где крики и мольбы других, коим он не может помочь просто физически. Ему всегда казалось, что стоит только вырасти и он сможет это решить, стоит стать сильнее и он сможет защитить тех, кого не мог раньше. Он помнит огромный камень, из под которого растекалась ярко-карминовая кровь, пачкала его обувь и штаны, по которой он скользил, руками опираясь в огромный валун, разбивая об него кулаки. Прошли годы, но он казался себе уже достаточно сильным, но, как оказалось, он все тот же слабый мальчишка.
Андуин слабо смеется, он тоже помнит, эти воспоминания там же, среди всех его ошибок. Он помнит, насколько был слаб, что даже ноги его не держали, что его несли на руках, что стыд заливал его краской и ощущением слабости. Но он помнил и еще кое-что, свою решимость, дикое упорство, в груди ярким пламенем полыхающим. Ему постоянно повторяли, что внешность свою он от матери унаследовал, все до единой черты лица, но вот упрямство свое исключительно от отца доставшееся, мало кто упоминал, лишь только единицы, что к небу глаза закатывали, сравнивая их короля и его неугомонного отпрыска, вновь пропавшего из поля зрения, лбом в очередной раз во что-то упершимся.
[indent]  — Спасибо. — Он тихо вздыхает, светло-серые огни, стремящиеся из башни магов, что обязаны в темноте освещать улицы маленькими светлячками, пляшут у самой кромки черной воды. Чужие руки отдают теплотой, ярким жаром, опаляющим подушечки пальцев, отзываясь где-то внутри жаром сильнее, чем тот, что в желудке от алкоголя плескается. — За то что всегда была рядом, несмотря ни на что. — Даже в самые темные времена, когда черные тучи грозились обрушить всю ярость, даже когда ему самому казалось, что надежды нет, когда даже сам Свет отворачивался от него и переставал отвечать, когда даже самые великие силы сдавались и бросали его. Он тянется вперед, чужих горячих губ касаясь, в пьяном порыве нежности и признательности, он не знает, как еще выразить свою благодарность, а разум не подсказывает других идей. У него есть оправдание - он в отчаянии, он пьян, он совсем один и не знает, что будет дальше. Впереди неизвестность и ему нужно давить в себе то, что раньше сострадательным делало, в эти времена им не нужен добрый и мягкий король, им нужен правитель твердый и способный принимать решения порой жестокие. И хотя бы на мгновение назад хочется вернуться, вспомнить то, во что же он верил до того, как хрупкий стеклянный мир треснул и осколками вниз полетел.
[indent] — Ты и так помогаешь. — Король выдыхает, сжимая чужие пальцы, он осматривает улицу, но она пуста, если не считать ряби где-то вдалеке в мутных каналах, где рыба плескается. — Фестиваль звучит очень заманчиво, я не бывал в Стальнгорне с тех пор... — как Магни обратился в алмаз, а Мойра пыталась сделать из него живую мишень, схватив в плен. Долгие годы прошли единым мигом, вымаралось из воспоминаний, серыми разводами отчаяния осталось. Он тогда отцу под меч кинулся так быстро, что сам не осознал, что творит. Думал только, что это правильно. — Очень давно. Думаю, можно разок съездить вновь, должно быть там все так же душно. И дворфы черной горы, говорят, достроили множество новых блоков, интересное зрелище, наверное.

[indent] Он смаргивает усталость, пеленой затуманивающей разум. После столь долгих бессонных ночей, после кошмаров, что закрадывались в его голову, стоило только отвлечься от чего-то важного, после чужого шепота в своей голове, вещающего об ужасном, было очень странно не слышать абсолютно ничего. Даже Свет, тот самый, который раньше говорил, что никогда не покинет, безмолвствовал все больше и больше. И, если раньше его это пугало, то сейчас заставляло ощутить себя куда как свободней. Слышать только свои мысли казалось столь... странным сейчас, до ужаса одиноким, до невозможного приятным, когда голова свободна от чужого восприятия и оставляет только твои собственные ощущения. Вся его жизнь чужие попытки направить по правильному пути - все его жизнь попытки подобное оспорить. Война со всем миром за то, кем он является, а не кем должен стать. Хорошим сыном, правильным учеником, наследником Света, как часто говорил Велен, потому что видел_это. Чужие слова и чужие ожидания, казалось, что из Андуина за эти годы пытались вылепить много чего, постоянно сравнивая и сопоставляя.
[indent] Нет, совсем не отец, - холодным осознанием били, что он никогда не станет таким же сильным, таким же твердым в принятии решений. у Андуина в руках меч Вариана, но это все, что в итоге могло у него оказаться от прошлого короля Штормграда.
[indent] Ты так похож на Артаса, - бьет еще больней, чужими ошибками, чужой жестокостью и эгоцентричностью, оборачивая все это в ожидание, что вот сейчас он сделает нечто точно такое же.
[indent] Ты должен следовать пути Света, избранник, - заливают особо рьяно верующие, ожидающие, что он принесет мир и процветание, излечит ото всех болезней и покажет им путь, где будет счастливая жизнь, без проблем, без распрей. Смотрят на него, как наивные дети на уличного фокусника, его ловкость рук принимая за истинную магию и чудеса. А он сам ощущает, как что-то внутри умирает от того, что он не может дать им столь нужного, того, что они в нем ищут.
[indent] Ему не хотелось обижать ее, не хотелось, чтобы и для нее он стал тем самым разочарованием, что не может выполнить долг, данный с рождения. Последние теплые воспоминания, укутанные в дымку забытья, что иногда всплывали в памяти, напоминая о том, как все было до того, как мир собственный рассыпался на множество мелких осколков. Ему бы сейчас с ужасом осознать, что он последнее, что у него осталось, рушит, сжигает в диком пламени и не оставляет ничего, что бы о прошлом напоминало, хоронит на своем личном кладбище, на котором уже множество надгробий. Но внутри нет сожаления, только бесконечная грусть и горечь, что на языке осадками хмеля ощущается и легким головокружением, медленно на нет сходящим.
  [indent] — С тобой куда угодно. — Он прикрывает глаза на мгновение, ощущая чужое прикосновение. Вспоминая, что к нему очень давно никто не дотрагивался, даже Джайна, до этого столь привычно поправлявшая ему растрепанные волосы, перестала так делать, словно боясь обжечься от прикосновения, ведь такое можно было делать с принцем, с наследником, с племянником, что ищет спокойное место между всей этой какофонией, но никак не с королем. Король всегда обязан быть выше, недосягаемым, нельзя касаться без разрешения, нельзя думать, без его разрешения. Воля монарха обращает его из живого человека в шестерню государственного строя, что перемалывает в себе личность, которую он сам так отчаянно хотел сохранить.
[indent]  — Я не устал. — Андуин горько усмехается, не так давно он врал об этом, чтобы не идти спать, чтобы не проваливаться в терзающие кошмары, что полосовали его душу изнутри, оставляя рубленные шрамы не только на теле, но и где-то более глубоко. Сейчас же прилив сил казался чем-то странным, хотелось нечто большего, чем просто сидеть в таверне до ее закрытия и после лежать, смотря в потолок без единой мысли в голове. — Были ночи и намного хуже этой, поверь.
[indent] Чужие объятия кажутся чем-то чуждым, так что на миг замираешь. Он пытается осознать, сделал ли что-то не так, а может сделал ли что-то нужное, аккуратно проводя ладонью по спине, чувствуя чужой запах, свежесть мыла и резкий запах железа, остатки трав и дорожной пыли. Он слышит чужое биение сердца, быстрый ритм, что шумом в ушах отбивается, бежит по венам. Носом утыкаясь в мягкие волосы, пытаясь толком переварить, что происходит, ночная мгла и скрип цикад, сидящих на ближайших кустах сбивают с ритма, не дают с первого раза осознать озвученные слова. Андуин замирает, пытаясь сказанное переварить, уместить все это в кружащейся от хмеля голове. Она в мире короля была слишком давно, слишком незыблемо, то самое пятно, которое уже не вывести. Была рядом с ним в самые важные моменты, в самые болезненные, лечила так, как никогда не мог Свет, зашивая внутренние раны аккуратными стежками, так что и не ощущаешь абсолютно. Все это казалось таким обыденным и сейчас, в данный момент, в голове появляется мысль, что всего этого могло и не быть. Его жизнь была бы другой, более тяжелой, более рваной. Его бесконечная благодарность, смешанная с нежностью, в душе поселилась очень давно, свернулась клубком и прижилась, как нечто обыденное, пустила корни слишком глубоко. Андуин отстраняется, чужая кожа под пальцами горячая, чуть ли не пылающая как при лихорадке, а может это просто его руки слишком холодные.
[indent] — Спасибо. — он выдыхает это слово вновь, касаясь чужих губ, смешивая с кислым привкусом на языке, повторяясь раз за разом. — Спасибо, что рядом. Спасибо, что не ушла. За все... — Он не знает что еще сказать, как еще доказать, что эти слова ему безумно важны, продолжая целовать, не желая отпускать. Хмель давно выветрился, на его место пришел другой туман, он заставляет мысли плыть, аккурат так, чтобы сократить весь мир до нескольких метров этого канала, звука цикад и разносящихся хмельных песен где-то за квартал отсюда. Впервые за эти несколько лет, желание жить сильно как никогда.