моральные ценности дышат на ладан
в е л ь з е в у л второй князь // л ю ц и ф е р первый князь
|
BITCHFIELD [grossover] |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » BITCHFIELD [grossover] » Прожитое » моральные ценности дышат на ладан
моральные ценности дышат на ладан
в е л ь з е в у л второй князь // л ю ц и ф е р первый князь
|
abel korzeniowski — the field
[indent] кровью измазывая пальцы задумываешься о вопросах, что царапают череп изнутри. люцифер изжил себя уже давным давно; внутри него много что поменялось, и он с удивлением оглядывается назад. вокруг меняется всё меняется ад, меняется рай, меняется чистилище, меняется земля. меняются люди, меняются демоны, меняются ангелы. меняется люцифер. он расправляет плечи и рисует на своём теле узоры шрамов. он вырезает на коже чужим лезвием имена и потом считывает их в ночных кошмарах. из юного высокомерного ангела он превратился в разбитого властителя ада, у которого в синяках под глазами заключается его внутренняя сила. он стал сильнее. он стал крепче сжимать руку на клинке и смотреть вперёд уверенным взглядом. он нашёл свои цели, он нашёл свою жизнь. и может быть он давится смогом адского неба, может быть он в одиночку обходит поля, после битвы, и закрывает глаза тем демонам, что уже никогда более не встанут на ноги, может быть он приходит в свои покои и опускается устало на пол, но он сам это выбрал. он сам решил править безрадостным парадом тех, кто отчаянно лелеет свободу. он сделал самостоятельный взвешенный выбор и больше никогда от него не откажется, как бы тяжело не было. он готов разорвать каждую свою мышцу, выгрызти каждое нервное окончание своего бессмертного тела, но добиться своего. люцифер в идеалистичности своей становится похож на юного ребёнка, который приходит в госпиталь под стоны раненых и гладит окровавленного демона по голове со словами « всё будет хорошо ». дьявол сам обрывает его жизнь, когда выясняется, что ничего хорошо не будет, но слова обратно не забирает. когда-нибудь война остановится. ничто не может длиться вечно. даже бессмертие.
у люцифера пальцы пахнут ладаном, а под ногтями слой грязи. у него чешется где-то под рёбрами, но он сохраняет маску ледяного спокойствия, когда смотрит в лица тем, кто когда-то мучил его в кошмарах о прошлом. он видит перед собой златоглавого михаила и челюсти его невольно сжимаются. он говорить не может, слова во рту не слушаются его и окрашиваются ядовитыми ругательствами, которые лишь приведут к очередной потасовке, ненужной ни ему самому, ни ангелам. они зовут на встречу, прикрывая это « необходимыми переговорами », но по лицу их заметно, что они с удовольствием сами обнажили бы клинки, лишь бы не стоять здесь перед лицами друг друга в гробовом молчании, что неудобством провоняло всё чистилище. люциферу хочется спать и пообедать. а ещё курить. и он закуривает, доставая из своей косухи пачку сигарет смертных. в отличии от ангелов он пришёл на встречу так, словно зашёл в соседний бар на пять минут по пути домой с работы в пятницу. нет никаких доспехов, нет даже оружия с собой, хотя его всегда можно призвать с помощью чар. есть лишь ухмылка, волосы в идеальной причёске и тонна недоверия в кармане. всё это похоже на плохой спектакль, на который бесплатно раздавали билеты. люцифер таким не занимается, и если бы он был кем-нибудь другим, а не дьяволом, сатаной и властителем пандемониума, то нахуй бы послал всё сразу. даже ещё до того, как всё это началось. но он не посылает нахуй, лишь ждёт, когда михаил наконец скажет то самое, что оборвёт все недовольства люцифера под корень. отец исчез. люцифер сначала долго смеётся, чуть ли не покатывается со смеху. отличная шутка, брат, но сегодня не первое апреля. да и шутить ты никогда не любил, что за снег на голову? но у михаила не лицо, а вселенский траур, прибавленный чистой ангельской помпезностью. их любовь к преувеличению глобальных проблем была прекрасно люциферу известна. он оборвал смех. потому что понял: нихуя не смешно.
[indent] [indent] — пиздец, товарищи, — у дьявола голос надрывается как-то неосознанно и понятно сразу любому, что на него свалилось осознание реальной глобальности проблемы. пропал отец. он не сирота, чтобы плакать об исчезнувшем родителе. пропал бог. вашу мать блять бог. и он не ушёл, сказав всем, мол, я в отпуск. он просто пропал. михаил что-то объяснить пытается, а люцифер и без того понимает, что всё плохо. дьявол по логике должен был бы радоваться: пропал его самый главный враг, но к сожалению люцифер знал, как устроен этот мир. буддисты всегда были правы, говоря о необходимом земле балансе. добро и зло, если мыслить категориями, всегда стоят по разные стороны доски и весом своим не дают ей перевернуться. может быть с пропажей бога у ада и будет момент ликования — они одолеют ангелов, захватят чистилище, землю, но затем всё в какой-то момент упадёт в бесконечную пропасть хаоса, над которым даже дьявол не будет властен. люциферу срочно нужен полный рокс бурбона и возможность выпить его залпом, да так, чтобы обжечь горло. он сигарету в руках тушит об свою собственную руку, и позволяет боли разлиться по нервным окончаниям, прожигая кожу насквозь. ему не должно быть больно от такой мелочи, но он позволяет, чарами себя самого окутывая. он не любит признавать, но бесконечная война приучила его думать, когда ему больно. теперь именно боль стимулирует его, и ничего с этим не поделать. солдатские привычки. михаил просит чуть ли не с мольбой в голосе приостановить боевые действия в чистилище и позволить ангелам заняться поисками бога. взамен они обещают отдать череду стратегически важных форпостов. люцифер слова сквозь себя пропускает, пытается задуматься об обмане, но михаил, зараза, никогда не врёт. именно поэтому он здесь, архистаг ангельского войска. только ему люцифер может поверить, и это до ужаса больно. что ж ты, люцифер, такой придурок. он твои крылья оторвал, а ты всё продолжаешь ему верить. это сходит за удар под дых, только проще и больнее. люциферу действительно больно, но это его константа, по которой он шагает с закрытыми глазами. — ищите своего бога, но держите информацию о его пропаже в тайне. мы забираем форпосты и соглашаемся на временное перемирие. не принимай меня за идиота, я знаю, что произойдёт, если я решу воспользоваться ситуацией и открыть все врата ада.
[indent] люцифер уходит, хрустя тяжёлыми армейскими ботинками по земле. он не оборачивается. за ним никто не идёт, потому что на встречу он пришёл один. если бы он сказал кому-то о сообщении, что ему отправил михаил с просьбой о встрече, его бы не пустили. схватили бы за руки, привязали к стулу и стали бы обвинять в глупости, которая непростительна первому князю. все вокруг так отчаянно трясутся за его жизнь, а он всё пытается избавиться от этого ярлыка « ты нам необходим ». необходим абсолютно каждый. каждый погибший сегодня и вчера демон. каждый, кто погибнет ещё. это временное перемирие будет полезно обеим сторонам, и люцифер принимает его с удовольствием, впервые думая о том, что ему не нужно будет завтра надевать доспехи и рваться в бой или проверять отчётность о новых могилах.
когда умирают ангелы, от них остаются только перья. когда умирают демоны, от них остаются тела, остаются их лица, застрявшие в агонии, остаются искривлённые конечности, кровавые раны, оторванные части тела.
люцифер уходит из чистилища и устало перемещается в пандемониум, слушая, как коридоры ловят эхо его шагов. он заходит к белиару, чтобы направить его легион на новообретённые форпосты и сообщить о временном перемирии. на вопрос « как так? » люцифер с трудом отвечает: « ну вот так, белиар. подарок считай ». только нихуя это не подарок. лишь лишняя усталость, пусть и перерыв от битв. люцифер ума не представляет, что он будет сейчас делать — он солдат, он воин, он не привык к миру. он привык в одиночестве стоять на поле битвы, посреди двух армий. он привык рваться в авангард, чтобы кромсать ангелов и грозиться раскромсать себя о чей-нибудь чужой меч. он привык лишаться рассудка на момент сражения и становиться дьяволом, верхом зла и жестокости. он привык к запаху вельзевульских лекарств и зажиму его бинтов.
но не к тишине.
демоны отправляются со своих постов в отпуск, и люцифер невольно улыбается, видя радостные лица, среди которых куда больше тех, у кого синяки под глазами, чем жизни внутри. может быть всё это и к лучшему. может быть и надо наслаждаться, carpe diem, как говорится. люцифер впервые за долгое время не знает, что он будет делать завтра. но пожалуй, он выспится. его кабинет встречает люцифера тишиной и прохладой открытых окон. на столе документы, и он может позволить их себе глянуть в другой раз. здесь пахнет разогретой на солнце корой сандалового дерева. дьявол скидывает кожанку, оставаясь в чёрной хлопковой футболке и проводит рукой по левому бицепсу, поглаживая боль в шрамах. люцифер хорош в успокоении других, хорош в защите других, но с собой как-то всё фальшиво и паршиво получается.
он заходит в свою комнату, что через правую дверь подле стеллажа с книгами в его кабинете и делает вдох полной грудью, упиваясь своим собственным запахом и запахом бергамота, что принадлежит вельзевулу. а второй князь лежит на кровати, словно ребёнок, ожидающий родителей. только вот ребёнком обычно является люцифер. ну или младшим братом. люцифер вытаскивает из куртки пачку помятых марльборо, закуривает, облокачиваясь задницей о тумбочку прикроватную, чтобы рукой свободной от сигареты дотянуться до мягких волос вельзевула. на руке кровь от потушенной сигареты и до сих пор чуток больно. мирно спящие демоны — это то самое, ради чего люцифер и сражается, только вот не каждый это поймёт. не каждый поймёт, что у сатаны сердце сжимается при виде такой картины. что ему солнечное сплетение скручивает, но не от боли, а от радости. такой глупой радости. люциферу так одновременно мало и много надо для счастья.
в его рабочем кабинете стерильная чистота и острый запах медикаментов; все хирургические инструменты в идеальном состоянии и порядке разложены на поддоне, отражая блики света и тени окружающего мира в искаженном варианте, словно выворачивая истинную суть предметов и демонстрируя её тому, кто способен заметить и задержать своё внимание. Вельзевул находится в полной тишине, утопает в ней и старается убедить себя в том, что тишина эта приносит ему успокоение как в прошлые времена, когда он был один. Он замирает возле кушетки, не двигается, лишь движением нежным и бережным обводит кончиками пальцев приподнятый край металлического поддона и всматривается в кривое отражение собственного лица, которое разделилось между тринадцатью лезвиями разной длины, толщины и формы – тринадцать скальпелей на поддоне смотрят на демона, смотрит его же кривое лицо в полной тишине, в окружение света и резкого запаха. Кабинет лекаря – есть и остаётся самой светлой комнатой во всём пандемониум; это ли отталкивает жителей ада или же стерильные запахи? но факт остаётся фактом – демоны не стремятся в кабинет второго князя, не имея на то веских причин, от чего в ближайшей округе Вельзевул натыкается на тишину и застывший воздух, в котором лениво передвигаются пылинки в редких лучах света; зрелище которое заменит способно бесконечное лицезрение воды или огня. Вельзевул прикрывает свои глаза, отводит лицо и мысленно прогоняет из головы образы, которые возникают перед внутренним его взором, как разноцветные стекла в калейдоскопе, в которых нет сокрытого смысла или же ценной информации; образы это — воспоминания прошлого и игра воображения к будущему, о котором повелителю мух хочется думать меньше всего, покуда будущее есть самое непредсказуемое явление даже для тех, кто волочит своё существование уже множество веков и знает отгадки почти на все вопросы бытия.
в мрачной тишине он улавливает тревогу, которая врывается в кабинет адского лекаря и ложится на угрюмое лицо; закладывается в морщинах и в тенях между верхними веками глаз и надбровными дугами, ложится меж тонкой линией плотно-сомкнутых губ и забирается в уши скользким червем. Тревога эта сдавливает грудь Вельзевула и дарит неприятные ощущения, заставляет его усомниться во всём: в решениях своего прошлого, в собственные домыслы и в слова о том, что всё будет хорошо.
что? что будет хорошего?
когда это случится? когда никого более не останется? когда оборвут последние крылья, рога вырвут с корнями и пробудят все вулканы мира?
повелитель мух не верит в счастливый финал и не хочет ослеплять себя пустыми обещаниями, прекрасно понимая, что подобная наивность в последствие обернется жгучей болью и нанесёт удар сильнее, чем ангельский клинок; но не говорит об этом Вельзевул, лишь слушает молча и едва кивает в момент молчаливой паузы, не отвлекаясь от своей работы, ведь инструменты лекаря должны быть в идеальном состояние, как и рабочее место. несмотря ни на что, падший ангел продолжает верить в лучшее, его взгляд смотрит в будущее и видит там свободу в моменты дикой усталости после очередной смертной схватки со своими братьями. падший может не говорить об этом, просто молчать в своём терпении, уже привыкший к светлому помещению палаты и к здешним запахам, но даже без слов демон способен уловить настроение своего пациента и проникнуться им, но продолжать делать то, что получается у него мастерски – залатывать чужие раны
но не сегодня…
сегодня в рабочем кабинете адского лекаря было тихо и спокойно, чему стоило бы порадоваться, вот только тревога не отпускала Вельзевула, пока тот находился в безмолвие уже третий час подряд, прислушиваясь и пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук; увы, но в коридоре за дверью стояла такая же тишина
- мне это не нравится.
ноготь указательного пальцы соскальзывает с метала, рождая тонкий звук, словно от задетой струны; с металлической поверхности слизывается кривое отображение демона и исчезает вместе с ним за дверью, уползает в коридор, от куда доносятся удаляющиеся шаги князя; покуда ему наскучило общество тревоги и тишины, ему необходимо услышать чужую речь, даже если это будет лож или терпеливое молчание – оно всяко лучше тех мыслей, что посещали Вельзевула последние пару часов. он дойдет до кабинета падшего и войдет без стука, ни о чём не станет просить, а просто посмотрит в его лицо, надеясь найти необходимую долю успокоения
а может… сегодня настал тот самый день, когда повелитель мух нарушит установленный порядок вещей и заговорит первым? и сегодня очередь Люцифера молча слушать и кивать, утаивая правду внутри себя? демон не строил конкретных планов и не стремился предугадывать события, так что Вельзевул не был удивлён, когда кабинет Люцифера встретил его пустотой и тишиной без следов недавнего присутствия верховного князя ада; лишь забытые и оставленные документы на столе, грязная пара ботинок у входа, которые нуждались в починке; пепельница, забитая бычками и узнаваемый запах падшего, который уже въелся в стены, мебель и наполнял собой воздух кабинета. Вельзевул достал из кармана желтую пачку кэмола и принялся вертеть ту в руке, принюхиваясь к запаху, но так и не решился закурить, а решил пройти в следующую комнату, воспользовавшись тайным ходом, о котором знали лишь приближенные падшего, хотя адский лекарь и без того знал все ходы и тайные комнаты пандемониума, в котором он прожил множество веков, так что знает каждый закуток. здесь его дом, его пристанище, где он волен передвигаться свободно и заходить без стука, но всё же приучился к этой традиции смертных, ведь теперь в его доме поселились те, кто предпочитает из раза в раз запирать двери и уединяться со своими мыслями или же разделяя ложе свое, в надежде уйти от дурного и от одиночества
решив дождаться своего князя в спальне, Вельзевул улёгся на кровать как в гроб, уложив руки на грудную клетку, в которых держал пачку сигарет, коей так и не воспользовался; демон не хотел примешивать к имеющимся запахам сигаретный дым, дабы не перебивать; ему самому хотелось пропитаться, окунуться и погрузиться во что-то тёплое и темное, что выветрит из его одежды и волос стерильный запах медикаментов. после светлой палаты сумрак спальни действовал успокаивающе и ложился на веки липкой дымкой, чему демон сопротивляться был не в силах; он погрузился в дрёму, не заметив этого. тело расслабилось, дыхание выровнялось, а перед внутренним взором медленно проплывали кадры; они ложились друг на друга и утягивали сознание демона в теплый морок, где его поджидали собственные демоны и запутанные лесные тропы.
он уже стоял на пороге, уже приподнимал копыто и собирался сделать первый шаг к пропасти, как лёгкое движение тронуло затылок, прохладный ветер забрался сквозь шерсть, привлекая к себе внимание старого лже-бога и принося с собой металлический привкус; учуяв его, Вельзевул прислушался, лениво отгоняя дрёму; веки медленно приподнимаются, и глаза открываются не с первого раза; но уже более четко ощущается запах запёкшейся крови.
его крови
ветер, который не дал демону провалиться во мрак – есть рука падшего в черных волосах, и движение её успокаивает, внушает доверие и отгоняет все дурные мысли, за что повелитель мух благодарит, едва шевеля губами; ловит прохладную руку своими пальцами и тянет, чтобы накрыть ладонью падшего свои глаза – самый идеальный компресс
- возможно, тебя удивлять мои следующие слова, - заговорил демон своим обыденным тихим голосом. – чувство тревоги пригнало меня в твои покои; что-то… - пальцы выпускают чужое запястье и более не настаивают, не вынуждают Люцифера накрывать свои глаза. - …либо случится, либо уже случилось
Вельзевул хочет пояснить, что мысли эти он не может растолковать даже самому себе, но умолкает, позволяя падшему самостоятельно прети к подобному выводу; он позволяет падшему самостоятельно найти ответ или хотя бы путь к ответу; повелитель мух никогда не устанет испытывать падшего и проверять его из раза в раз, дабы самому убедиться в правильности своего решения множество лет назад
кто ведает, что в этом мире правильно?
[indent] у люцифера каждодневные проблемы со сном. когда он ложится в свою мягкую постель и укрывается одеялом, прячась под ним чуть ли не с головой, он думает о завтрашнем дне. он думает о том, что с утра коснётся босыми стопами холодного гранитного пола и подойдёт к окну, единственному в пандемониуме, которое выходит на восток, чтобы посмотреть рассвет, прорывающийся сквозь густые облака серого дыма. рассветные лучи осязаются так, словно люциферу на плечо легла ласковая рука его прошлого. того самого, что кажется уже просто сказкой, глупой легендой, которую рассказываешь сам себе. это прошлое где-то в далеке размытых тысячелетий. для бессмертных время пролетает за короткий миг, но люциферу кажется, будто его собственное время растянулось на миллиарды лет. он карабкается по стенам своего собственного мозга и закрывает на железный замок то, что хотел бы выбросить. он ловит губами рассвет и пытается сделать вид, что он всё время спал. но на протяжении пяти часов он просто лежал на кровати, уткнувшись носом в сгиб локтя и лишь пытаясь заснуть. накопившаяся в венах усталость не даёт ему закрыть глаза. она тяготит тело и ноет, словно старая рана. она не уходит просто так. она уже давно верная спутница дьявола.
дьявол разучился отдыхать, разучился спать. он научился не носить белое, дорожить каждой прожитой минутой, любоваться рассветом, будто в последний раз, дышать смогом и любить. дьявол по утрам пьёт крепкий чёрный чай и обжигает губы кипятком. он тушит сигареты о собственные руки и лопает мозоли на ладонях. у него проблемы с осознанием собственной личности в пространстве настоящей реальности, но он редко заставляет себя об этом думать. точнее, он заставляет себя об этом не думать. он избегает проблем в своей собственной голове, провоцируя себя думать о чём-то другом.
у люцифера есть одно тайное занятие: он любит подниматься в мир живых и с утра в воскресенье слушать церковные песнопения. они его пронизывают до мурашек, и он не думает о том, что направлены они в сторону его отца. он думает о том насколько чисты человеческие просьбы, насколько отчаянно и рьяно они стремятся донести свою мысль. он не думает о том, что их никогда не услышат. после таких моментов люцифер говорить нормально не может, потому что грудную клетку сдавило так, что не продохнешь. воздух со свистом вырывается из груди, и он каждый раз впечатывает в стену кулак. всю свою боль, всю свою бессильную злость туда впечатывает так, что кости трещат.
когда люцифер смотрит на спящих демонов, внутри него расцветает палитра эмоций, звуков и светлых воспоминаний, что порой так трудно из себя выудить в нужный момент. он ведь не один такой, кто ночами заснуть не может, потому что внутри всё помято и грубо сложено. он не один такой, у кого что-то в какой-то момент разрушилось и теперь не собирается вновь. он уже давно перестал делать себя уникальным. он давно уже понял, что таких, как он достаточно. это заставляет его чувствовать себя чуть менее одиноким. видя мирно спящих демонов, люцифер впервые за долгое время может ответить, где его место. он может ответить кто он на самом деле. он может ответить на ту тысячу важных вопросов, на которые раньше так судорожно искал ответы. люцифер настолько простой, что мелочи заставляют его жить.
когда вельзевул просыпается — разбуженный сном, рукой в его волосах или запахом сигарет, — люциферу немного досадно. второй князь гиенны имел полное право отоспаться ещё. люцифер был бы рад. он сам не редко приходит в больницу, чтобы занять пустую койку, загородиться ширмой и уснуть под звуки чужой жизни. люцифер никогда не умел никого лечить. он никогда не умел зашивать раны, правильно подбирать лекарства. он умел лечить раны душевные, но последнее время это выходило коряво, потому что из своих собственных уже какой-то короткий период сочится чёрная гниль. он умел одной недолгой речью заставить другого поверить в себя. он умел приложить свою холодную ладонь к сердечному шраму так, чтобы он перестал болеть ноющей болью. люцифер умел хранить чужие сны и смывать чужую боль в быстрых потоках воды. в люцифере с детства есть бесконечная чуткость к другим и не понятно — отец создал его таким или он сам нашёл в себе эту силу. люцифер чувствует чужую боль, ловит её в тенях, застилающих глаза, в резких движениях, в впивающихся в ладонь ногтях. он ловит и понимает, что внутри человек разъедает себя своими же сомнениями. что шрамы не затягиваются. когда он был юн, этот дар был для него особенным. его любили за это. но когда он вырос, когда пал, когда скрючился на холодном полу, чувствуя, как из спины вытекает кровь, он понял, что чуткость его бесполезна. это так здорово называть себя спасителем, когда сам себя спасти уже давно не можешь.
люцифер прикрывает глаза, когда вельзевул берёт ладонь и кладёт её на своё лицо. у люцифера взгляд всё к окну невольно хочет перейти — так несуразно, падаешь в бездну, а на небо продолжаешь смотреть.
люцифер внимательно выслушивает вельзевула, чувствуя, как сердце вздрагивает от каждого сказанного слова, и чуток нервно убирает руку, мимолётно поправив чёрные волосы, выбившиеся на лоб второго князя.
люцифер сжимается, плечи опускает. он отворачивается от вельзевула, на мгновение закрывается. как ему рассказать, что люцифер видел только что того, кто с хрустом клинком обломал его крылья? как рассказать, что первый князь ада так по-детски отправился на встречу с врагами, сверкая лживой бравадой перед самим собой? как рассказать, что пропал бог? чёрт его бы побрал этого вельзевула с его чутьём невероятным, с его осязанием этого мира. только никто не поберёт его, потому что чёрты — они же сами и есть и у них достаточно других забот. люцифер подходит к шкафу с одеждой, чтобы снять свою футболку и обнажить перед вельзевулом свою голую спину, которую пересекают два уродливых параллельных шрама, которые за все эти тысячи лет выглядят так, будто люцифер получил их в прошлом месяце. кровавая корка, которая порой опадает, открывая поток крови, к счастью последнее время держится на месте. люцифер бросает футболку на пол, лишь в последний момент понимая, что забыл перемотать спину бинтами, как этого всегда требует вельзевул.
[indent] — случилось, вельзевул, случилось, — вздыхает дьявол. — отец.. бог исчез, и ангелы попросили меня о временном перемирии, чтобы у них были все силы брошены на его поиски. михаил так же... михаил так же отдал нам череду форпостов в седьмом, четвертом и девятом районах. в ближайшее время они будут освобождены от ангелов, и я уже попросил белиара направить туда его легион.
вельзевул не солдат. он врач. но люцифер и его видел с мечом. и это то, чего он бы предпочёл не видеть. люцифер вообще не любит оружие. он бы отправил его в котлы и расплавил, а потом сам окунулся в горячем металле. он бы вонзил в себя все клинки на свете, лишь бы их после никто не вытащил.
стены из гранита никогда не горят, и это по-своему удобно. нервы не стальные, а потому не плавятся в адских кострах и не ржавеют в водах стикса. нервы не стальные, и потому люцифер находит вы себе силы кое-как улыбаться:
[indent] — мы на вполне официальных каникулах, брат мой, поэтому можешь тут лежать, как мертвец, сколько хочешь, — только улыбка его покорёженная и кривая. но тут уже как получается.
люцифер пытается заварить чай, но у него предательски дрожат руки. может и не стоило рассказывать вельзевулу ничего. умолчать, сказать, что его чутьё ошиблось. преисподней нет дела до проблем ангельских. жили бы себе, как живут — по-своему спокойно, примирившись со всей хернёй, что обычно происходит. у них ведь действительно всё просто: если асмодей не затащил какую-нибудь девочку в постель, то это плохой день; если иуда на этой неделе не попытался повеситься или разрезать себе вены — это плохая неделя. здесь каждый живёт в своей бездне и справляется со своими проблемами по-своему, но всё это уже стало каким-то домашним.
за окном разгорается пыльный ад, и дьявол как-то резко голову вскидывает к солнцу в окне.
фарфоровая чашка падает в ноги, предательски разбиваясь.
эх, сука.
люцифер скрипит зубами и молчит. в аду давно сложился негласный обычай: знать, как это больно, но делать вид, что все хорошо. воздух в трахее застревает ломаными сухими кольями, и дьявол снова вспоминает, что и дышать ему, собственно, не за чем.
[indent] — думаешь, перемирие поможет нам? — поможет разобраться со всем внутри и выйти снова на поле боя чистым листом? поможет, когда ничего другое пока ещё не помогло. — и стоит ли нам тоже бога искать?
у люцифера свинцовый взгляд и ему стыдно, что он отягощает воздух своей усталостью личной. не за этим вельзевул сюда пришёл. у него своя тревога. но это покои люцифера, и они всегда такими ощущались. они могут казаться большими, но для люцифера — каморка. ему для жизни большего и не надо, но тем, кто не привык здесь тяжко. и виноват в этом он сам. люцифер безнадёжный кадр, балансирующий на тонкой грани: один шаг не туда — разобьётся окончательно; один шаг туда — вырастет, станет сильнее. он итак сильный, но недостаточно для всего, что ему нужно вынести.
а ад продолжает гореть.
без огня гореть.
эх, сука.
меняется запах, меняется сам воздух в комнате, когда люцифер опускает свои плечи, а шея его напрягается – он зачем-то сдерживает себя, на него что-то давит; вельзевул точно знает, что люцифер сам на себя давит и сжимает в тисках, но продолжает делать вид, будто всё как обычно. ему так важно, чтобы окружающие собратья как можно реже заботились о нём, переживали и ломали свои головы над извечным вопросом: чем же помочь их князю? но это не более чем шуршащая разноцветная бумажка от конфеты, срок годности которой истек много веков назад, но её хранят ради сентиментальной памяти, чтобы из раза в раз открывать ящик стола и заглядывать внутрь, подолгу рассматривая нетронутый подарок, вид которого пробуждает не только искаженные видения памяти, но и эмоции; словно откупориваешь заколдованную лампу, выпуская древний прах и спёртый воздух.
этим отличались падшие ангелы с исковерканной душой от легиона звероподобных демонов
первым суждено страдать даже в минуты ликования; падшие ангелы несут по жизни в себе тяжкий груз поражения, который давит на их плечи и не выходит из головы не одну сотню лет; падшие ангелы стараются улыбаться в то время, когда их взгляд пронизывает собеседника острым холодом и пробирает до костного мозга, от чего демонам в аду кажется холодно; в их памяти сокрыты все молитвы ветхого, а души их покрыты липкой паутиной, которая как одеяло; им словно не дано испытывать радость, или же даже в радости эти небесные создания способны углядеть тоску и горечь
вторым же нет интереса тонуть в бездне мук и страданий, покуда они и так сполна наглотались этого дерьма в своё время, чтобы тратить оставшееся на мученичество и смакование старых детских обид; демоны скалятся и хохочут утробно с последним вздохом даже тогда, когда меч крылатого ангела пронзает сердце насквозь и впитывает в себя их грешные души; они исчезают из этого мира так, словно в их лапы попал лотерейный билет, и они точно знают, на что потратят его – на бессрочный отпуск и покой, о котором мечтает каждый обитатель пандемониума
поначалу вельзевул считал, что должно пройти время, которое поможет вытянуть яд из душ падших, но демон ошибся… время не принесло облегчение, не стало им спасением, в светлых глазах был всё тот же холод и тлен, с чем пришлось смириться и поверить правилу исключений о том, что бывают раны, которые не затягиваются веками. или же всё дело в самой природе падших? в том, что отец создал их такими, обрекая на душевные муки как на небесах, так на земле, так и в гиене огненной.
думая об этом, наблюдая на лице люцифера, среди идеальных его очертаний, глубокие тени скорби и усталости, когда на очередном осмотре проводит рукой по вздувшимся венам у голени – последствие непрекращающейся битвы в течении прошедших трёх дней – но слышит из уст первого князя, что тот лично собирается проверить укрепление флангов на западе… руки вельзевула сжимаются в кулаки с хрустом, вгоняя ногти в кожу ладоней так сильно, что он сам не замечает, как по пальцам начинает сочиться кровь; но вельзевул молчит и не говорит сатане о своей ненависти к такой несправедливости, он не произносит вслух его имени, но помнит каждого, кто был отвержен им, кого скинули в грязь и вымазали в собственной крови и желчи, вбивая в душу отвращение к своему собственному существованию. не это ли самая жуткая кара? когда, ещё живого засыпают камнями и песком, да так, чтобы необходимый воздух тёк в их лёгкие, не позволяя погрузиться в бесконечный сон забвения? руки, ноги скованы, тяжелый камень придавливает таз к земле и голова в таком положение, что не повернуть: ещё живое существо, угодившее в плен из которого не выбраться, и нет шанса пойти на поступок отчаяния в порыве своего безумия, переступая последнюю черту, совершая самый страшный грех
не с п а с т и с ь не у м е р е т ь
эгоизмом дышат твои деяния: ты создаёшь уродов с чистой душой; ты наделяешь благородством слепцов, а судьям с властью даруешь отравленный язык; ты светишь беспощадно и наказываешь голодом тех, кто возгордился, не замечая бедных сирот, которые кормятся с тех же полей… ты высекаешь аппетитные формы девушкам и добавляешь щепотку животных инстинктов своим сыновьям, но запрещаешь любить, ведь любовь истинная лишь в твою честь должна воспеваться; эгоизм твой – порождает жадность, тебя не коробят муки тварей, тебя жадность задушит, если та уползет из мира твоего в эфир бескрайнего потока, где твоя власть над душами не имеет силы.
ты свет, а я ненавижу свет, в нем я вижу лож
повелитель мух не говорит о своей ненависти, ведь это его дело. личное... зачем ещё на кого-то взваливать столь не лёгкую долю? но и не заставляет себя терпеть: он покидает зал почти сразу, стоит присутствующим развить тему про господа; закатывает глаза, при упоминании его имени всуе; и теряет интерес к собеседнику, как только тот начинает выдавать пафосные и возвышенные речи. может, он и не говорит о своей ненависти, но для многих это не секрет…
новость от люцифера застала демона в тот момент, когда тот приподнялся и убрал ноги с кровати, занимая сидячее положение. он замирает на мгновение, ещё раз для себя проговаривая сказанные слова, вникая в их смысл.
- пропал?
история, рассказанная сатаной, звучит как плохая шутка, над которой посмеются разве что из жалости воспитанные души, и сейчас… упоминание бога не покоробило слух вельзевула, для которого его имя пустой звон, куда занимательнее всё остальное и сам факт случившегося; вникая всё глубже в масштаб трагедии, демон видел и ощущал панику поднебесной, от чего демон вскинул голову и выдал сухую усмешку; глаза его черные блеснули опасно, а губы растянулись в той самой ухмылке, которая во веки веков ассоциируется у людей с дьявольской. демон не стал скрывать своего веселья, хотя и оно было мимолётным, как радость ребёнка, при виде разноцветного мыльного пузыря.
прерванный смех беззвучно щекочет горло, пока губы, искривленные ухмылкой, зажимают сигарету, которую всё же вельзевул достал из пачки, а теперь тихонько гремел коробком спичек, чиркая одной из них о черкаш: второй князь ада всегда пользуется исключительно спичками, подкуривая сигарету или же раскуривая трубку, после чего бросает спичку под ноги, а та падает на холодный пол и догорает уже там; по обугленным спичкам под ногами всегда можно догадаться, что ещё недавно здесь проходил повелитель мух. вот и сейчас, раскурив сигарету, пальцы разжимаются, и горящая спичка летит вниз ярко и стремительно. её падение - краткий миг, никем не замеченный
вельзевуль не любит дневной свет, он избегает его, но видит очаровательную прелесть в живом огне, в неоновых лучах ночных клубов, ему нравится наблюдать закат и любоваться полной луной, находя в её облике схожее отражение с самим собой; словно луна – это такое же лже-солнце, как и он лже-бог, и им во веки веков не суждено явить себя при свете дня, лишь блёклой тенью, как какое-то ничтожество. люцифер же предпочитает ловить предрассветные лучи
ещё один фактор, который рознит их…
искуситель находит себе развлечение на ночь, выбираясь в мир смертных, нацепив на себя их обличий, чтобы испытать их веру в бога, испытать их любовь к жизни, разделить с ними свой отдых от дел пандемониума, где день за днём адского лекаря ждут кровоточащие раны, раскрытые гнойники, выбитые зубы, поломанные кости… вельзевул забывается в животной страсти смертных, которые, под воздействием его покровительства, отпускают себя и трахаются так, как в последний раз, отдавая себя всецело, влюбляясь в эту жизнь и в себя самих в порыве своего животного начала; но на утро просыпаются и стыдливо прячут глаза, подбирают свои грязные, потом пропахшие, шмотки и спешат в свои дома, попутно вспоминая молитвенные стихи; но демон никогда не дожидается этого – он уходит ещё до рассвета, и неоднократно сталкивался на пороге с люцифером, который проходит каждый раз мимо, словно их параллельные пути отгорожены хитрым стеклом: падший ангел видит лишь своё отражение и не замечает, не приглядывается, что с другой стороны мимо него проходил вельзевул, от которого разит похотью и свободой. порой, это даже не казалось абстрактным понятием, а являлось ужасающей правдой и побуждало демона поистине верить в преломление световых бликов, каждая грань которых проходит лучом отдельного мира, никак не пересекающегося с миром параллельного луча
когда мы проходим мимо друг друга на рассвете, наши взгляды наблюдают перед собой два кардинально разных пейзажа
когда мы стоим плечом к плечу, то дышим одним воздухом, способны разделить тепло друг друга, я даже понимаю твою боль… но улавливаешь ли ты смысл моей проповеди о свободе?
когда ты замираешь передо мной, то я не знаю, куда обращен твой взгляд и думы твои, но я никогда не отвожу взгляд и вижу шрамы на твоей спине; сколько прошло времени? они всё так же кровоточат и покрываются свежей желтоватой коркой, распространяя гнойный запах; в такие часы мне кажется, то это крылья – твои обрубленные крылья – которые всё рвутся наружу, словно они живут своей отдельной жизнью и мечтают вновь раскрыться во всём своём великолепии, чтобы одним взмахом поднять это израненное тело, твою уставшую душу, в высь
честно говоря… я боюсь, что когда-нибудь это произойдёт; ты выиграешь или наплюёшь на всю эту войну и просто отпустишь
я опасаюсь, кто однажды раны на твоих лопатках раскроются, безумный крик боли разбудит меня средь белого дня и, прибежав в твои покои, я найду лишь пол, усыпленный перьями
мне снился сон, в котором ты выходил в окно и взлетал вверх
мне не нравится окно в этой комнате, и гляжу я на него как на врага своего
но что мне остаётся? только надеяться, что на этот раз моё блядское чутьё – всего лишь, перенятая от человека, паранойя старой мухи, не более; жалею только об одном… о том, что я не эгоист как твой отец, и, если ты захочешь уйти, я не стану тебя удерживать; я не оборву крылья, не закидаю камнями и даже взглядом укоризненным не посмотрю тебе в след, ведь тварь каждая, будь то убогая или же первозданно-чистая, желает отыскать свою свободу
это я и считаю смыслом жизни каждого
- они называют это «перемирием»? – брезгливые ноты проносятся в голосе – а мне вот слышится крик отчаяния пернатых, как детки, которых внезапно оставили одних, не заготовив тёплого молочка с печеньками
вельзевул фыркает и резко мотнул головой – ему самому порой непривычно слышать из своих уст подобные слова, которые цепляются и проникают в мозг похлеще микробов и клещей. демон встаёт за сим, чтобы в пару шагов пересечь комнату, но в этот момент люцифер уходит к столу, а вельзевулу остаётся взглядом сверлить дверцы платяного шкафа; вельзевулу остаётся слушать, как разбивается чашка, и тихий голос падшего ангела, которому хватило ума произносить подобные слова в присутствие лекаря. слова эти заставляют демона сжимать пальцы в кулаки, сминая в правой ладони сигарету, уголёк который задыхается в мёртвой хватке и опаляет кожу
запахло жареным
- поправь меня, если я ошибаюсь, но... - демон поворачивается медленно, сначала голову, затем плечи, а потом уже и всем корпусом, но не переводит взгляд, который впивается в затылок люцифера, требуя того повернуться и явить своё лицо - мне слышится в твоём голосе иные слова, словно ты хотел бы сказать не «с т о и т л и», а «я х о ч у». И сядь уже наконец-то.
когда вельзевул говорит так грубо, с ним сложно поспорить. каждое слово - указ, вельзевул не привык уговаривать, он не умеет умолять, {хотя в этом есть свои личные минусы, которые лекарь держит под сто-десятью замками} и не воспринимает чужих протестов, за-то! даёт высказаться, но после делает всё то, что требовал и хотел с самого начала. так же и груба рука его, как голос в этот миг, которой он надавил на плечо люцифера, усаживая того в кресло из цельного дерева с ровной спинкой и острыми подлокотниками.
- в прочем, поступай как знаешь, - смягчается демон, хоть и видно, что для этого ему приходится делать над собой усилие, - могу сказать лишь одно: если ваш бог в самом деле пропал, то найдёте вы его лишь тогда, когда он сам этого захочет. не будь самодуром, люцифер, хоть раз оцени ситуацию здраво, мы не в сериале с тобой снимаемся. а поиски могут затянуться на годы.
мысль опережает его слова и заставляет демона снова усмехнуться, но на сей раз более... добрее, что-ли. и эта ухмылка, подаренная забавными воспоминаниями, не сходит с мужского лица, пока второй князь тьмы занят завариванием чая, добавляя новую ароматную заварку и отходя к умывальнику за свежей водой. лишь когда чайник ставится на открытый огонь плиты, демон вновь обращает своё внимание на падшего; находит удобное положение, облокотившись копчиком о край стола и вновь подкуривая сигарету спичками
он ничего не говорит, не сверлит взглядом, а просто выдыхает дым в потолок и слушает, как при полной тишине закипает вода в чайнике. так... по-домашнему
первый адский князь странный. и он неоднократно спрашивает других о причинах своей странности. тихим голосом в тишине звенящих бокалов, под звуки щелчков из горящего камина. он спрашивает с лёгкой доброй улыбкой. ему любопытно. потому что у него свой собственный список и ему нравится слушать других.
он закрывает глаза и касается губами холодного рокса. слушает внимательно. слушает внимательно четыре странности князя.
[indent] люцифер странный, потому что не любит белый цвет. не переносит его на инстинктивном уровне, морщится в отвращении. он сжигает все белые рубашки, ненавидит белую бумагу, не переносит белые одеяния ангелов. и это нормально. рай весь в белоснежный мрамор закован, да так, что смотреть больно. этот белый цвет норовит выжечь глаза. к нему либо привыкаешь, либо жмуришься старательно, чтобы не лишиться зрения. наверное, это правильно, что он не любит белый. этот противный цвет чистоты, невинности и справедливости. этот цвет врага. это цвет лжи. но не из-за своей ненависти к нему люцифер странный. он странный, потому что встанет вдруг утром подле окна и тихо-тихо спросит: « ну разве он не прекрасен этот цвет смерти и пустоты? » и бросит взгляд на единственную белую рубашку в гардеробе, которую никогда не наденет. на свои похороны разве что.
[indent] люцифер странный, потому что единственный, кто на шабашах прилично себя ведёт. чёртов девственник. сидит, словно король, но не окунается в головой в то, во что грех не окунуться — он смотрит на голые тела с усмешкой, слушает стоны, дышит жарким дыханием чужих людей. глаза прикрывает, почти наслаждается тем, что к этому не причастен. его силуэт смешивается с тенями от высокого костра, что лижет небо в желание его сжечь дотла. люцифер любит костры. но конечно же девственником он быть не может, потому что хотя бы на том самом шабаше доказывает обратное, хватая кого-нибудь за руку и оставляя грубый мазок собственных губ на чужой скуле. он скрывает себя в темноте, наслаждаясь чужим телом в стороне от чужих глаз. он заставляет партнёра кричать, стонать своё имя, заставляет его себе молиться. люцифер знает, что такое утехи. но не может отдаться в них со всей страстью, нырнуть в них. кощунство, наверное, не предаваться горячему безумию таких ночей. и вообще грустный он какой-то на подобных мероприятиях.
[indent] люцифер странный, потому что когда книгу читает или договор какой, хвостом всё время пол подметает и губу закусывает. так по-детски это со стороны смотрится. забавно до бессовестности. и вроде как-то дьяволу такое по статусу не положено. дышать от этой мысли становится трудно и где-то внутри что-то обрывается. и вообще у люцифера много привычек, которые совсем не сочетаются с тем, кто он есть: ногти покусывать, нос почёсывать, чихать от резких запахов. смотришь на него и думаешь, что мальчишка совсем. тот самый с кудрями беспорядочными, что носился по раю с улыбкой безалаберной и не слушался никого из старших, а если слушался, то всё равно делал всё по-своему. люцифер странный в этих отголосках своего прошлого себя, которые сам даже не замечает.
[indent] люцифер странный, потому что говорит, что редко пьёт кофе, но иногда выпивает его литрами. чашку за чашкой заваривает, потом морщится, что вся комната им пропахла, хотя до этого тут итак воняло сигаретами. кофе это самое дешёвое — растворимое, от чего халпас, любитель этого напитка, всегда впадает в истерику, ураганом проносится рядом с люцифером, а тот старательно игнорирует. он сыпет четыре полные ложки и пьёт без сахара, даже ту отвратительную не растворившуюся жижу на дне. когда-то он пил кофе, чтобы не засыпать, но работать это перестало уже давным-давно. теперь он пьёт, чтобы почувствовать горечь на языке, чтобы смыть ощущение, будто он наглотался чужой крови.
[indent] есть ещё много странных недосказанных вещей, которые не должны быть сказаны вслух. ни о том, что он слишком много отдаёт себя, ни о том, что он слишком многое принимает всерьёз. ни о том, что пора бы раскрыть глаза и перестать впиваться ногтями до крови в ладони. что пора сказать уже себе « хватит разрушаться. возьми себя в руки ».
ллюцифер кричит о своей ненависти к небесам всё реже, потому что абсолютно каждый знает о том, какой отравой заполняются его глаза, когда он видит перед собой ангелов, одурманенных и безумных в своём стремлении следовать за господом. как же сильно он их не понимает. как же сильно ему хочется их понять. когда-то он в этом непонимании чувствовал свою разбитость — не такой, как все, чужой, глупый, совсем не такой идеальный, коим его сотворили. когда-то он чувствовал себя неправильным, пытался найти своё место в системе. теперь нашёл и понял, что на самом деле это он цельный. убедил себя в этом. и пытается найти ошибку внутри тех, кто не откажется никак от чужой руководящей руки.
ему всегда нравились демоны. просто раньше этого он не понимал. нравится не столько их свободное безобразие, сколько их неумение позволять собой командовать. люциферу удалось жаркими речами и силой добиться их расположения, их веры. ведь не мог же он с каждым поговорить. зато мог показать пейзаж того будущего, о котором мечтает — абсолютная власть над самим собой, абсолютная свобода. свобода от категорий добра и зла, свобода от постоянного заключения в аду. ему действительно повезло, что в него поверили. ведь именно поэтому он заново поверил в себя сам.
он ведь помнит, как вельзевул в первый раз лечил его раны. как громко стонал и метался в агонии. как ненавидел себя за то, что ему требуется помощь другого. повелитель мух, первый сатана и дьявол видел его именно таким, каким люцифер себе позволить быть больше не может — раздробленным на кусочки, слабым и действительно жалким. открытым. и не сказал ведь ничего. лишь холодной тряпкой провёл по лбу и пообещал: « выкарабкаешься ». люцифер выкарабкался и крепко сжал руку повелителя мух. крепко-крепко и пообещал, что никогда не отпустит. и это не было лживым обещанием. это была истина, сорвавшаяся с губ люцифера и закрепившаяся в реальности навсегда. люцифер никого, кто поверил в него, когда никто не мог, не отпустит. ни за что.
я всегда знал, что нуждаюсь в вас куда больше, чем вы во мне. я нуждаюсь быть дьяволом, я нуждаюсь быть сатаной. я нуждаюсь в отвратительном запахе сгорающих вновь и вновь трупов. я нуждаюсь сжимать ваши грубые ладони, которые даже не знают какой же он на ощупь мрамор в раю. потому что я хочу показать вам, что всё может быть иначе. я ведь покажу. правда. когда-нибудь, но покажу. и вы поймёте, что слова мои — не глупая ложь, не парад скомканных обещаний. а правда. правда, которую стоило ждать.
люцифер следует приказу вельзевула сесть. молча следует, потому что люциферу нравится, когда им руководят другие. редко, на нравится, потому что он устаёт постоянно держать контроль в своих руках. у него уже от этого мозоли на ладонях. или может это то ангельское, что в нём осталось — привычка действовать по приказам других. он морщится едва от правды, сказанной вельзевулом и не хочет этого признавать.
[indent] — да, я хочу им помочь, — глаза прикрывает ладонью, хвостом недовольно дёргая. — лишь потому что чувствую, как всё неправильно. ты сам прекрасно знаешь, что стоит балансу нарушиться, как мир наш рухнет и неизвестно будем ли мы сами живы к тому моменту. я всё ещё помню, что смерть говорил мне о нашем бессмертии: « не такие вы уж и бессмертные ». что если отец ушёл не потому что сам хотел?
в люцифера в голове тот самый вопрос, который он когда-то задавал себе, будучи мальчишкой в раю — может ли всемогущий создать камень, который он не сможет поднять? именно этот парадокс и позволил ему тогда набраться храбрости в решительный момент и свои возмущения по поводу отца превратить в заострённый клинок, что развязал войну. люциферу нравилось убеждать других, что он и есть тот камень.
но вдруг есть что-то другое, неподвластное богу, что и заставило его исчезнуть? вдруг весь этот гротескный мир и вовсе не принадлежит отцу? от этих мыслей дьяволу становилось страшно, и он пытался загнать их подальше. он никогда не верил во всемогущество господа, но сейчас, осознавать частью сознания, что это действительно так, ему было неприятно. он чувствует, как по спине бегут мурашки, он двигает лопатками так, будто стряхивает с невидимых крыльев неприятную тревогу. очень неприятную. всё это было так паршиво, что проще забить. да так, чтобы совсем не обращать на происходящее. жить, как жилось, не думать.
но разве люцифер такой?
самое грустное, что совсем не такой.
и это тоже очень херово.
[indent] — можно мне с тремя ложками сахара? — люцифер старается придать голосу будничную интонацию. он ведь тоже замечает, как всё выглядит по-домашнему. если бы не тема разговора, то он бы растворился в теплоте редкого момента. ему лишь не хватало успокаивающих пальцев демона в своих волосах, и всё было бы настолько идеально, что он даже позволил бы себе заснуть. но люциферу хочется разобраться с проблемой. хочется хоть что-то решить. — я михаила видел, понимаешь? — говорит так, будто это всё объясняет. видел того, кто крылья оборвал. видел того, кто в детстве всему-всему научил. того, кто теперь отчаянно просил. и не понятно — помощи или обещания ни во что не вмешиваться. того, кого по логике убить первым надо и торжественно пройти парадом с головой отрубленной на пике. но у люцифера рука никогда не поднимается. и это все тоже понимают.
говорят, что пока мы живы, борьба идёт: ни добро не поможет, ни ложь не возьмёт своё. лишь одной быть на троне, второй же — лежать в земле. благородства в том, что люцифер всё ещё жалеет своих бывших братьев нет никакого. лишь грустный смех и собственная сантиментальная глупость, что действительно, удел тех, кто живёт специально так, будто в сериале. неужели люцифер действительно такой идиот.
он вздыхает.
собирается. берёт в руки ту часть, что жалеет ангелов. берёт ту, что жалеет демоном. берёт ту, что уже давно смирилась с новой жизнью. берёт ту, что всё ещё скучает по старой. берёт свою собственную глупость, выковыривает свою мудрость, наработанную тысячелетиями. берёт и собирает всё вместе. старается. хотя бы перед вельзевулом. в одиночестве можно будет снова распасться.
ему надо стать сильнее. он знает об этом. но лишь пытается.
[indent] — я мог бы потребовать у ангелов крылья, в обмен на согласие о перемирии, — говорит вельзевулу в спину. — но это будет выгодно лишь части из нас. чего бы ты хотел от ангелов?
это достаточно жестокий вопрос. люциферу на него легко ответить, потому что у ангелов есть то, что они у него когда-то забрали. а вельзевул? есть ведь большая разница между потерей и не имением ничего.
в душе выгорело. и уже больше почти не саднит. потому что когда люцифер думает о чужих историях, о чужих жизнях, всё своё каким-то менее важным кажется. и так действительно легче.
в пространственном постоянстве всё, что меня изменит, ворвавшись под рёбра тонким мерцающим остриём, сделает моё слово громче, переплетётся в венах, чтобы не было больно. всё, что, с губы слетая, ляжет на летний ветер, приобретая силу, звучание и объём, будет бороться с тьмою, встанет напротив смерти, чтобы не было страшно.
сейчас люцифер, среди копошения ангелов по поводу пропажи бога, чувствует себя даже забытым. сейчас он выпьет чаю с вельзевулом, скурит пачку; рассвет прольётся сквозь окно и может быть повелителю мух это не нравится, но таков мир люцифера, некогда денницы зари. ho aspettato questo da tutta la vita. может быть цепь в дьяволе разомкнута, но это не беда. может быть из него торчат оголённые провода, но это тоже не беда. в нём всё ещё есть искры, он ещё не вышел из строя. ему надо прекращать сидеть в пустоте и свою боль лелеять. и пусть воздух в аду горчит полынью, пусть каждый встречный себя прячет в вакууме недоступном, когда мир взорвётся и на миг застынет, то все сразу вспомнят вот это — утро, которое всё может поставить на свои места и определить будущее.
может быть первый адский князь и странный. но вот такой вот он.
такой.
Отредактировано Satan (2018-12-07 20:16:12)
[indent] для вельзевула пандемониум не просто столица ада и место, куда стекаются все демоны и бесы, для него это место в первую очередь дом; богом оно было создано или нет, но оно приняло зверя, который искал себе убежище от его взора и яркого света. выстроенное руками зверя и обустроено для жизни таких же как он, от кого отвернулся свет и проклял на века. и если раньше пандемониум был примитивным без особых удобств и уюта, то со временем его облагородили жители его, выстраивая уголок за уголком. теперь же это просторное место со своим непостижимым хаосом, который всегда подает то, что требуется, стоит лишь подумать об оном, как та же самая кухонька, возникшая в покоях люцифера. и, будучи в своем доме, вельзевул привык ходить в свободном домашнем халате или в штанах на резинке вместе с футболкой (как сейчас) черного цвета и в домашних тапочках; заваривать себе черный кофе на песке, устраиваться в удобном кресле чтобы почитать книгу или же включать громко музыку, когда на то было настроение у второго князя ада. пандемониум — дом, то самое уютное место гостеприимного лжеца, которого когда-то чтили и восхваляли смертные, величая своим богом, на зло и дразня небеса; они сами не ведали, что творят, лишь обрекают себя на муки бесконечные и боли в спине от того, что их тоненькие шеи напрягаться будут и все стремиться в высь, жадными глазами пожирая хмурые тучи, а рты их зашиты будут на век; но... не услышат они ответа, не дождутся прощения, их слепые глаза не заметят бога, когда тот пройдёт мимо них, покуда ожидание и действительность, они...
кухня исчезнет, когда вскипит чайник, жаль, что с ней не могут исчезнуть парочка проблем
[indent] когда люцифер говорит, то говорит он от себя, от сердца, выворачивая на изнанку так искренне, что порой это заставляет вельзевула отвернуться, как отворачивался бы приличный человек от случайно обнаженной дамы, дабы не компрометировать; когда за многие сотни и тысячи лет привык слышать ложь и притворство, привык играть в эти игры с подводными камнями и крыть красного джокера ещё одним красным джокером... то отвыкаешь, забываешь о том, что на свете есть идеально-чистый горный родник, пробивший себе путь своим напором и рвением, оглаживая камни год за годом своим старанием, даруя путнику себя без хитрости и корысти, позволяя напиться. и вельзевул ведёт головой, отворачивается от люцифера, когда тот призывает второго князя и говорит правдивые слова. хорошо, что чайник как раз закипел и дает повод прервать разговор, вернуться к обыденным вещам и заняться чаем. положить три ложки сахара в чашку, пока заварка напитывается и раскрывается в кипятке, а сигаретный дым сливается с паром и тянутся они вместе к окну серым облаком. и что в таком случае лучше? — делать вид, будто ничего не происходит, наблюдая за облаком... или зажмурить глаза и прислушаться к себе.
ведь не от тоски или скуки повелитель мух добрел до восточного крыла и занял чужую постель, его сюда пригнало чутье, а теперь он от него станет отмахиваться? увы, старина, так не получится у тебя, мы оба это знаем... рассуждения падшего лишь подтверждают его опасения и чутье, дают понять, что не всё уж так хорошо, и на деле тут есть над чем подумать; он не смеет отворачиваться и закрывать глаза, обманывать себя и лгать. ложь жалит язык, особенно когда лжешь себе или ближнему своему.
[indent] в чайник к заварке зелёного чая вельзевул добавляет листья крапивы, помяв те немного в руке – старая привычка, которая прицепилась к нему ещё в двадцатые годы восемнадцатого века; демон полюбил горьковатый привкус и чувство лёгкого покалывания на кончике языка, когда свежая и горячая крапива начинала жалить. вельзевул любит крепкий чай и чёрный кофе, тяжёлые сигареты и играть на скрипке; он любит свой дом в те часы, когда в нём царит тишина, когда начинаешь прислушиваться к ней и позже улавливаешь отдалённые звуки чьих-то шагов или одиноких разговоров; когда кто-то из демонов находит укромное место в библиотеке и увлекается чтением книг; когда лилит решает устроить уборку и перебирает каждую статуэтку, бережно стирая с них пыль; звук треска, когда древесина горит в камине и влечет к себе ароматом и теплом, вот только разжигают камин в пандемониум крайне редко
- три ложки, только я не размешивал и подуй немного, а то обожжешься.
[indent] пока чай стынет, лекарь решил заняться спиной падшего: нашёл подходящее полотенце и смочил его под краном. демон не собирался отчитывать люцифера за халатное отношение к себе – бесполезно, но и игнорировать он не мог, ведь видел кровавые следы на майке, видел свежие кровавые корочки. для падшего это уже стало нормой, хроническая болезнь, к которой просто надо привыкнуть, а вот для повелителя мух свежие раны были как красная тряпка для быка – они дразнили его и злили, напоминали о крыльях, напоминали об ангелах… и о том, как они поступили, что он сделал
любящий отец, да?
[indent] порой, эта злость скрепит на зубах и сводит по ночам сводит челюсть; сколько раз вельзевул просыпался с привкусом крови во рту? он сам, того не замечая, грызёт ногти и мясо на пальцах своих, а потом ещё на себя сердится за эту дурную привычку, от которой люди отучают своих отпрысков с малых лет; но так проще – зверю удобнее молчать и сгрызать самого себя, чем надрывать глотку и пытаться достучаться до стены, за которой глухо и никого нет; его не услышат, ведь слова ничего не значат
п а р а д о к с
[indent] отставив две чашки и чайник на стол, за который сел дьявол, вельзевул вернулся к раковине, чтобы отжать полотенце, пока люцифер продолжил; он видно решил рассказать второму князю всё, что было на той встречи с ангелами, и даже про михаэля, про устный договор и согласие о перемирии.
- чего бы я хотел? хм…
руки с силой сжимают мокрое полотенце, затягивая его в плотный жгут, а взору вельзевулу в этот момент предстаёт совсем иная картина… он видит, как собственными руками голыми хватает тонкую шею и крепко держит, пока чистенький ангелок барахтается и пытается вырваться; не прекращает бить крыльями и в итоге – сам же ломает их о камни и поднимает пыль в воздух; его нежные пальчики пытаются совладать с когтистыми лапами зверя, но тщетно. повелитель мух сжимает крепче, медленно душит и наслаждается каждой секундой этой борьбы до тех пор, пока руки пернатого не опадают платьями вниз, а кучерявая головка откидывается назад. измученное тело и душа, которую отняли насильно, уже не сопротивлялись
- я хочу ангельского мяса себе на ужин
вельзевул помнил каково оно на вкус и знал самый вкусный рецепт его приготовления; самым главным было то, чтобы пернатый перед смертью страдал как можно дольше, чтобы душа его переполнилась отчаянием и мольбой о спасении – тогда мяса получится нежным и питательным, а вкус неописуемым
« хм… интересно, какое же на вкус твоё мясо? мне даже любопытно »
- потерпи – тихим голосом просит лекарь, когда люцифер рефлекторно дернул плечом, стоило приложить мокрое полотенце к раскрывшемуся шраму
[indent] нет, этого он не попросит не у падшего, не у кого-либо ещё, но был задан конкретный вопрос, на который вельзевул не знал ответа; был один, но не подходящий, а о чём ещё зверь может просить пернатых поднебесных пташек? ему не нужен свет, огонь он добудет и без них, а мир ради мира просить смысла нет… гордость не позволит заикнуться о прощение, о котором грезят многие жители пандемониума; сам вельзевул не считает себя проклятым или изгнанным, он просто… иной. со своим видением, со своей философией и целями, хотя целей у демона не так-то много и все они – в сравнение с многими другими – низменные и первобытные.
свободной рукой вельзевул обхватывает плечо люцифера и удерживает за тем, чтобы тот держал спину ровнее, пока адски лекарь прочищает раны – к влажному полотенцу приливает гнилая корка, а чай уже наверняка поостыл
- я хочу пригласить их на ужин, - таким же спокойным голосом отвечает демон, отпуская чужое плечо
отсутствие ухмылки свидетельствует о том, что повелитель мух не шутит; но и сам вопрос входил в разряд «а что, если бы»
- не облокачивайся
откинув использованное полотенце куда-то на пол, демон вернулся к шкафу и стянул с вешалки белую рубашку – единственную, что была в гардеробе у князя – которую накинул на плечи люцифера; это было единственным решением на данный момент, ведь бинтов под рукой всё равно нет
- я хочу, чтобы они спустились сюда и отобедали с нами за одним столом, вот что бы я попросил.
мысль звучала завершённой и осознанной, словно вельзевул в самом деле решился подняться на грешную землю и раструбить о том, что зовёт ангелов на ужин в свой дом, как старых знакомых, с которыми давно не виделся и не общался.
[indent] люцифер задумывается, что кроме крыльев попросил бы у рая — мысль буравит черепную коробку, тревожит. ему нечего просить, потому что ничего особо-то и не нужно. говорят, что потерянное им когда-то сожгли в погребальном костре, вкушая запах горелой плоти — крылья для ангела плоть куда большая, чем даже голова, — михаил бросает эту новость сквозь шум битвы, считывая с лица падшего ангела эмоции. люциферу скрывать нечего, потому что слишком глупо : люцифер открытый и искренний, каким был ещё ребёнком — он рычит, он теряет внимание, он злится, окутываясь по-настоящему дьявольской силой. злость лишает его права на ангельский нимб и следующий удар в сторону михаила становится в тысячу раз сильнее — ад пускает по своему организму, позволяя тому меняться. ангелы слабы в своей структуре, демоны могущественны в умении меняться. улыбка с лица архангела пропадает, и он понимает, что играть с дьяволом в игры я тебя задену за живое бессмысленно. у дьявола за спиной целый ад и нет ничего более живого для него — он научился любить свой новый дом отчаянно и остро. когда михаил пытается сделать падшему больно, объявив о похоронах его крыльев, у дьявола потерялся последний билет обратно, и это как карт-бланш на вабанк. что-то внутри него всё ещё хотело вернуться — вернуться, как победитель, сквозь войну и боль : вернуться и доказать, что он новый ангел, что он новое существо, высшее, истинно правильное — свободное от отцовской покорёженной воли. осознав, что свои крылья теперь никогда не вернуть, люцифер даже почти смирился — теперь он и правда часть ада. и воевать он будет не ради того, чтобы что-то доказать — нечего больше доказывать. воевать он будет, потому что у других ещё есть возможность освободиться.
гавриил говорит, что сохранил крылья, и люциферу даже не хочется в это верить.
эта война не была в полной мере завоевательной. люцифер хотел бы так её называть, но проблема была в том, что им приходилось бороться за своё выживание. люциферу не нравилось об этом думать. ангелы с пленными расправляются жестоко — убивают без задних мыслей, а потом головы выкидывают перед боем. держите, посмотрите, насладитесь. демоны пытаются им соответствовать, но с приходом люцифера к власти многие начинают задумываться, прежде, чем занести клинок — люциферу жалко, потому что он посадил внутрь чужих голов сомнения и умение задавать вопросы. каждый раз, когда люциферу нужно казнить кого-то, он спрашивает — готов ли ты расстаться с жизнью ради своей правды? готов ли ты попробовать взглянуть на мир иначе? он дает шанс и верит, что всё делает правильно.
это война на выживание, потому что у одной из сторон не принято задавать вопросы.
люцифер окунается в запах чая, распространяющегося по комнате, и медленно прикрывает глаза. ему на душе тускло, но всё таки спокойно — все фантомы уже давно отправлены в долгий ящик, потому что привычка. люцифер не позволяет своему сердцу превратиться в камень, а выбирает путь осознания, понимания, памяти. ему иногда хочется всё разом забыть, но потом он понимает, что выбора у него нет — его память делает его сильнее. он черпает свои силы из осознания всего пережитого и не позволяет себе опустить клинок именно из-за этого. он черпает свои силы из этого спокойствия, которое приходит каждый раз, когда он напоминает себе — не один. не покинутый. всё ещё способный быть здесь. всё ещё живой.
он принимает от вельзевула чашку, чувствуя, как тепло кипятка распространяется от пальцев по телу. люциферу тепло по-настоящему, а не как обычно бывает, когда пытаешься согреться просто потому что другого выхода нет. люцифер аккуратно мешает сахар, аккуратно поглядывает на вельзевула. он второго князя очень любит просто потому что тот существует такой, какой он есть. люцифер не знал бы, что без него делал, и ему стоит об этом говорить чаще, но в аду многие вещи не нуждаются в словах. люцифер ласково улыбается, вдыхая аромат чая. это почти похоже на нормальную жизнь.
люцифер позволяет вельзевулу к спине своей прикоснуться, хотя для других это — табу настолько сильное, что страшно. люцифер спину открывать кому-либо боится, потому что это его слабое место. оно болит нещадно и требовательно. у вельзевула руки умеют исцелять, и дьявол знает, что вот-вот станет лучше. иногда люциферу страшно — надеюсь, ты не забираешь всю чужую боль себе, а потом молчишь об этом, иначе, вельзевул, я буду зол. люциферу нравится, что когда тот занимается его ранами — он не может видеть лицо второго князя, и это хорошо. не хочет — ему не нужна чужая жалость и злость на тех, кто это совершил. люцифер и сам с этим прекрасно справляется. ему хочется голову на плечо вельзевула положить, но он сдерживается. брат попросил не двигаться, а значит люцифер будет послушен.
люцифер жмурится, потому что мокрое полотенце оставляет склизкое ощущение на коже, которая тут же покрывается мурашками. у люцифера приятное ощущение заботы в груди расцветает, подобно гвоздикам, и он теряет где-то на кончике языка благодарность — из гвоздики делают пряности и похоронные букеты. просто люцифер говорил уже так часто это спасибо, что боится — вдруг слово смысл свой потеряет. он сжимает в руках чашку, забирая её тепло — да, вельзевул, чай остыл, но не потому что я его не выпил.
когда закончится война, я не сяду на трон отца. зачем мне это всё. многие думают, что лишь ради этого всё и началось — глупости. если бы я хотел посидеть на его месте, мне не нужно было падать. когда закончится война, я расплавлю свои доспехи и свой клинок. не знаю, что сделаю с расплавленным металлом — плевать тысячу и ещё миллиард раз. я достану самый крепкий самогон, который найду, и зальюсь им так, чтобы избавиться от крови в венах. я разожгу во всём мире костры и буду проходить сквозь них — мне больше ни о чём думать не нужно будет. я оставлю свой титул, я забуду даже своё имя — я освобожусь от всего. стану абсолютным никем, абсолютной свободой. это будет моя собственная победа во всех войнах, что я вёл. |
люцифер вопросительно и непонимающе дёргается, когда получает ответ — неожиданно и странно, но вполне в духе второго князя. повелитель мух совсем иной, и люцифер редко об этом вспоминает, потому что это константа. он не чувствует себя равным, но зато близким. у них совершенно разные истории, но вот они здесь — на грани доверия и необходимости. вельзевул перешагивает те люциферовские границы, о существовании которых некоторые и не догадываются.
люцифер морщится, когда вельзевул прикасается к белоснежной рубашке.
белоснежный — ещё одно табу. и люцифер хочет сказать об этом, но сдерживается. он даёт слишком много смысла некоторым вещам и от этого внутри всё трепещет.
[indent] — почему ты хочешь отобедать с ними? — люцифер мог бы рассмеяться и пошутить, мол, отравить и убить? но ему эта шутка кажется слишком плоской и неуместной. у вельзевула свои причины, а у люцифера любовь к вопросам. у вельзевула совершенно другие интересы, а у дьявола есть постоянное желание взглянуть на всё с разных сторон. он чуть голову наклоняет в сторону, задумываясь. люциферу это кажется немного сюррелистичным — он протягивает михаилу тарелку с хлебом и спрашивает, что тот хочет выпить. гротескная картина. почти что оксюморон. принятие пищи — момент, когда инстинкты чувствуют себя в безопасности. если люцифер будет сидеть с михаилом за одним столом — его наизнанку вывернет вместе с едой и кровью.
люциферу бы разозлиться на предложение вельзевула, потому что абсурд, но он лишь лицо ладонями закрывает, отставив чашку с чаем в сторону. пусть остывает. плевать. люцифер слушается и не облокачивается — локти на колени ставит устало. люцифер может быть и злится. но внутри себя.
[indent] — знаешь, мы сами все редко друг с другом обедаем, а тут ангелы, — вырывается случайно, потому что люцифер чувствует, как ему неприятно. он говорит себе, что уважает желания вельзевула, но ему нужно, чтобы второй князь объяснил. иначе станет совсем тошно и не смешно. люцифер поднимается, бросая белую рубашку на кровать, а потом виновато оглядывается. — прости. я должен сначала выслушать твои причины, прежде чем делать выводы.
люцифер снова берёт чашку в руки и залпом выпивает.
плевать, что остывает.
плевать, что ад на самом деле место холодное.
плевать.
пережить можно всё.
просто не нужно делать поспешных выводов.
[indent] терпкий чай с крапивой жжет язык и пробуждает рецепторы от чего нижняя часть лица чуть немеет, а скулы сводят, как эффект заморозки - это то самое, что что демон полюбил подобный чай
[indent] вельзевул привык чувствовать горечь на языке, это было то самое первое, что распробовал зверь, и вкус этот врезался в память на века сопровождая его на протяжение всего существования и приучая демона есть лишь подобную пищу; когда острые специи обжигают небо, когда переломанные кости застревают в горле и царапают его в кровь, когда едкая кислота добирается до самых гланд и заставляет глаза слезиться - к такому привык вельзевул, с этим он смирился уже давно и согласился жить именно так, глотая всякую гадость и хрипло смеяться всяк раз как очередная кость распарывает его глотку внутри
[indent] вельзевул не любит приторную сладость; он пробовал пить чай с сахаром так же, как пьёт его люцифер - с тремя ложками сахара - слишком п р и т о р н о; демон угощался сладостями восточных наций и от шоколада не отказывался, но морщился всей мордой так, как обычно морщатся люди, откусывая мякоть самого кислого лайма; ему тот вкус казался самым мерзким из всех и было противно потом языком нащупывать во рту послевкусие сахара, от чего просыпалась дикая жажда и презрение к тем, кто продукты подобные создаёт, кто приучает народ любить сладкое до одури и рваться к прилавкам, толкаясь локтями, выбивая себе жалкий кусочек белой отравы.
[indent] демон же не станет заставлять себя любить то, что уже пробовал и что ему не понравилось; он так же не будет молча стоять в стороне, наблюдая за тем как всё то, что есть вокруг него, что есть его обитель и родина - распадается на части и уносится холодными вольными ветрами по всей вселенной
[indent] да, зверь принял с свой дом падшего и без спора, без войны и насилия отдал тому свой титул и всё то, что за ним следует - на то у вельзевула были свои причины, свои мотивы, он с лилит обмолвился тогда - того было достаточно. но вот теперь... находясь в одной комнате с люцифером и вновь его спиной многострадальной занимаясь, вельзевул зависает в пространстве и взгляд его мертвой хваткой как клещ впивается в затылок того; изгиб шеи где-то боковым зрением улавливается, но упорно игнорируется как и обрывок плеча обнаженного с выпирающей костью. у вельзевула пальцы нервным тиком дергаются, но не сжимаются - нет напряжения в них того, от которого кости ломаются и зубы ломаются, это иное совсем - то есть колючее сомнение, думать о котором демону хочется меньше всего. сомнение холодом сковывает мысли и пробирается к нутру, охватывая тело словно тяжелыми цепями и затягиваясь на горле, лишая зверя возможности голос подать, звуком привлечь чужого внимание к себе
[indent] а оно вообще надо? это чужое внимание, чужие глаза, когда самому в себя смотреть боязно? не ради этого решение принято было
‹ н а д о и д т и д о к о н ц а ›
[indent] а что мешало в тот час - в момент его слабости - своей рукой схватить за горло и сжать без колебаний? подарить покой душе, что потемнела и обратилась в камень, острыми углами царапая ребра изнутри в том месте, где некогда было сердце; почему не воспользовался чужим доверием, обманчивой рукой смывая кровь с лица, а второй вонзая свой меч насквозь измученного тела? это же было так просто, так близко - идеальное убийство | [indent] - потому что нет привычки завершать чужую работу и тем быть, кто руки свои в крови портит, лишь бы иные оставались в чистом... в белом |
[indent] - мне до сих пор не понятно одно: к чему все эти сложности? зачем выдумывать мысль и тут же запрет на неё? внушать созданиям своим любовь, но карать за неё, обрекая на муки; чем это всё заслужили они - ведь жили себе и жили, ни о чем великом не просили и вполне довольны всем были. каков есть твой замысел?
[indent] - ты говоришь так, таким тоном меня спрашиваешь, будто в самом деле собираешься подняться до самых врат рая и озвучить им эту мысль
[indent] голос вельзевула не скрывает от сатаны ироничный настрой, буквы словно забор: одна выше или ниже другой, если б те были написаны, то почерком корявым и насмешливым, каким ещё часто пользуются душевнобольные смертные, не видя перед собой на листе расчерченных линий. не хватало в конце только усмешки демона, от которой тот воздержался. вельзевул себя мысленно дёргает за рога и заставляет взгляд от голой спины отвести; руки без указания прямого, а действуя спонтанно, находят в шкафу что-то черное и большое - широкоплечий камзол XVIII века с золотой вышивкой - чем накрывает спину сатаны, скрывая больные раны от всех и наивные плечи от своего взора. да, так гораздо легче
[indent] они оба молчат, каждый о своем думает, хоть и думают они об одном и том же, просто с разных сторон: может небо над головой одно и то же, но каждому сопутствует ветер разный - он и нагоняет тучи над головами одних и разгоняет спасительную влагу над другими, не спрашивая на то разрешение. а молчание всё тянется как скользкая верёвка, в керосине вымоченная; один её конец подлезает под себя и образует коварный узел, что медленно-медленно сужается, вот вот затянет свою глухую петлю, на чем не остановится... будет сжиматься дальше, улыбаясь про себя коварно и сладострастно, наслаждаясь звуками ломанных костей.
[indent] вельзевул пока терпит, отходит в сторону, люцифера обходит, но взгляд на того не обращает: знает, что не сможет сейчас князю ада в глаза посмотреть - знать не хочет, что сейчас в тех глазах происходит, какими эмоциями и мыслями дышит падший, тишина и так нагнетает. она на плечи демона давит своими тоннами и голову сжимает крепче любого капкана - это почти невыносимо, вот только может статься ещё хуже - вельзевул это чуял. он спасение, хоть и кратковременное, находит в сигаретном дыму, закуривая вновь, кончиками пальцев до своего лица дотрагивается, как бы отгораживаясь от собеседника, своих глаз не показывая; вельзевулу есть что сказать, но это именно те слова которых произносить не хочется, вот только других нет и не было. это прискорбно
[indent] - дело даже не в самом ужине, не в трапезе, - отзывается вельзевул, замирая на одном месте и развернувшись, продолжал мерить комнату шагами в обратную сторону; с его губ сорвался вздох. ещё пара шагов. замер. отнял руку от лица и устремился взором к потолку, стоя боком к люциферу - ты многое мне рассказывал о рае, люцифер... описывал те сады и даже пытался мне устно описать тот воздух, которым дышал когда-то сам. вспоминал краски солнечных лучей при восходе и на закате, коих ты мог наблюдать с высоты небес. - спокойный тихий голос демона по частям разбивал сжатую тишину, освобождая пространство этой комнаты от тяжелых цепей; на лице морщины разгладились, теперь не казалось оно мордой звериной - во взгляде своя мудрость была //
с в о я к а р т и н а м и р а
[indent] - а до тебя. до того, как поселился ты здесь, заняв мое место с добровольного согласия, я многое слышал о рае от лилит и от тех, кому - в их время - был указан путь вниз. мне же рассказать нечего, нечем поделиться, мог лишь слушать брошенных детей, - сигаретный дым окутывает лицо вельзевула, и сигарета кончается, а мысль монолога продолжается: - не по словам я сужу, а по поступкам. и, вот что я вижу?.. я вижу сплошь разочарование и скупость мыслей, слепую наивность и навязанный праведный гнев тех, кто воротится от нашего племени, от рая, словно здесь одни прокаженные да ублюдки, вовсе не задумываясь о том, кто этих самых ублюдков создал!
[indent] голос нарастает как волна цунами, приближающаяся к берегу: не уловимо по-началу, но внезапно и сокрушительно, не замечая пред собой преград и молящих глаз.
[indent] ...
[indent] сигаретный дым развеивается, но злоба, внезапно проснувшаяся в адском лекаре, никуда не делась; она залегла и шипела, её ощутить можно было на расстоянии, да и сам вельзевул отказался бороться самим с собой, скрываясь в тени - н а д о е л о ! зверь поворачивается и без хитростей к люциферу подходит. склоняется, руками одной в стол упираясь, а второй деревянный шпиль на спинке кресла обхватывает
[indent] - я хочу, чтобы небесные ангелы сами решения приняли, без подсказки или одобрения, чтобы сами того пожелали явиться в наш дом без оружия. не пленниками, не изгнанными, не в поисках пристанища или с целью здесь всё уничтожить. - вкрадчиво говорит, вкладывая больше не слова, а смысла в чужое сознание, сам наблюдая за сим, сколь верен идея его сатаной воспринята: - я хочу, чтобы белокрылые ангелы своими глазами увидели твой новый дом, и на себе прочувствовали здешний воздух
[indent] грубость и жестокость с языка срываются и грозят серьёзно ранить, а повелитель мух себя чувствует прекрасно с каждым озвученным словом так, как давно того не испытывал - это есть его свобода, когда даешь волю мыслей и забываешь наконец о чужих ранах, про осколки брошенных душ коих подметал когда-то и всё в дом...
[indent] ...всё в дом
[indent] - что ж, вот тебе мои причины, люцифер, а дальше поступай как знаешь
[indent] чай уже давно остыл, а интерес к нему и то раньше - из памяти стёрто. из души гниль иглой была пущена - теперь дышать хоть стало легче. вельзевул без ухмылки и без хмурого лица покидает покои первого князя, дверь за собой прикрывая, лишь горелую спичку у порога оставляя и виток сизого дыма; а самому себе обещая одно...
‹ табу на терпение ›
Отредактировано Beelzebub (2018-12-21 17:07:31)
Вы здесь » BITCHFIELD [grossover] » Прожитое » моральные ценности дышат на ладан