[indent] Все словно в полусне, тот короткий момент между бодрствованием и глубокой дремой, из которого еще предстояло вынырнуть, пробудиться и вновь в реальном мире очутиться. По крайне мере, ему так кажется. Мысли не просто скачут – они словно в мутном растворе плавают, в том самом, в котором доктора разной степени чокнутости части тел хранят себе на память. Он помнил – он видел такие, точно уже не вспомнит где, вспомнить может разве что только отвращение, которое испытал в тот момент. Ведь все мертвое в земле быть должно, остальное же – неправильно.

[indent] Ему снится сон, долгий, отвратный. В этом сне что-то странное происходит, сказать толком нельзя, мелькает перед глазами серо-зеленая масса, мешается с карминово-багровыми всполохами, ярким веером распускающимся. А проснуться нельзя, ведь где-то на шее холодные пальцы сжимаются, держат, словно за ошейник и не дают в нужную сторону двигаться, лишь только куда-то меж лопаток активно пихают, подталкивая. Обычно так с собаками делают, неразумными щенками, которых еще следовало обучить команды выполнять, одной рукой держать, дабы никуда не сбежал, пока другой направлять на правильное исполнение команды, ибо щенов бьют за невыполнение лишь только люди жестокие и, на самом деле, не особо так желающие учить, лишь только издеваться. А ему всегда казалось, что жестоким он не был никогда.

[indent] Дышать трудно и точно не понять из-за чего, Маррис делает вдох, пытается, только запаха совсем не ощущает, как будто нос забит. А перед глазами все та же непонятая рябь и никак не сфокусироваться на том, что перед ним расстилается, никак не увидеть общей картины. Словно одна из тех собак, он отрясет головой, пытаясь сбить плотный туман перед глазами, вернуть себе способность хоть что-то видеть. И руки у него трясутся словно в каком-то диком треморе, как после жуткой попойки.

[indent] Он открывает рот, пытаясь выразить, насколько сильно отвратительно себя чувствует, но вместо звуков связных только дикий хрип. И кроме него больше ничего, как бы сильно он не старался. Натанос на миг замирает, марево перед глазами медленно рассеивается, приобретая черты более или менее связные. Перед глазами руки, не его руки ну никак, у них очень странный цвет – болотистый. Трупный. Нет, у него руки всегда плотные были, ладони широкие, а пальцы в мозолях, руки рабочего. А эти руки худые, кожа, словно истлевший пергамент, обтягивает тонкие кости. И вязкая кровь с них капает, а под длинными обломанными ногтями можно рассмотреть розовато-серые волокна.
Что происходит?

[indent] Как он здесь очутился?

[indent] Он пытается вспомнить, но в голове гулкая пустота, словно кто-то кусок его жизни вырезал. И эти тонкие худые пальцы дотрагиваются до лица – до его лица – ощупывают его, пытаясь словно пропавшие мысли обратно в черепную коробку вставить. Вот только все тщетно. Что же он последнее помнит…

[indent] Помнит…

[indent] Он помнит боль. Дикую, неподконтрольную, а еще как глаза кровью заливало, а он пытался чьи-то зубы от себя оторвать – чьи-то человеческие зубы. А потом сила огромная обрушивается прямо на голову и все во тьму погружается. Он приподнимает правую руку, смотрит на то, как чуть ниже локтя вместо кожи лишь только изорванный лоскут болтается, обнажая белую кость и черное, гниющее уже давно мясо. В голове бьется паническая мысль что он помнит, как больно ему было, когда этот кусок от него оторвали. Зубами оторвали, прямо так. А еще он помнит огромное поганище, что его сдавило, сжало так, что ребра треснули, кровь изо рта хлынула. По инерции он до ребер дотрагивается, ощупывает и каждое из них он чувствует просто прекрасно, словно нет там никаких мышц, только голые кости на тонкой коже вот и все.

[indent] И поднимая голову, он видит лицо знакомое, кажется, что вот совсем неизменное, но это было не так и Маррис осознает это слишком поздно. Цвет болезненный и неживой – живые так не выглядят. Сильвана смотрит на него красными глазами, но ведь они всегда были голубыми, сияющими магией, которую до конца так он понять и не смог, да и не особо так хотел, на самом деле. Осознание приходит ударом молнии по темечку.

[indent] — Командир. – Одно слово стоит великих усилий, мужчина только сейчас осознал, что на земле сидит и снизу вверх взирает на незваного гостя своих кошмаров. — А командир. Я что – умер?

[indent] Но если он умер, то почему же здесь, сейчас, все прекрасно осознает? Почему ему вдруг так больно, в груди все сжимает и почему так гадко где-то в душе? И сказать даже нельзя, сколько времени прошло – несоизмеримо много.

[indent] Одно он знает точно.

[indent] Он умер.

[indent] И она умерла.

[indent] Так с какого же черта тут творится?

Отредактировано Nathanos Blightcaller (2020-04-19 09:06:21)

[indent] Его колотит, словно в горячке, тонкие сероватые пальцы трясутся и, Тьма со всем, он не хочет думать в чем именно они испачканы. Он смотрит на лицо Сильваны и слово бы не узнает - она другая, абсолютно другая; да, лицо все так же прекрасно, тонкое, очерченное, пусть в тенях этих резкое, отличающееся далеко нездоровым цветом кожи и глаза ее рубиновые, а не голубым сиянием солнечного источника наполненные. Но дело не только в этом - голос, словно из могилы кто-то вещает. Это не тот голос, что звал его раньше, при свете дня или в ночи, это голос сломленный, надломленный и ему невыносимо смотреть на такую на нее намного сильнее, чем на собственные руки.

[indent] — Не надо... — ее рука касается щеки и Натанос в ужасе осознает что ничего не чувствует. Нет той теплоты, что раньше жаром куда-то вниз ухала, нет нежности прикосновений, словно холодное что-то перехватило, сдавило, да так и оставило, он лишь только рот открывает, пытаясь дышать, делая вид, что дышит, сглатывая горький ком.

[indent] — Нежить... — Натаносу кажется, что сглохло все, а может и правда в этом краю больше живности шумной нет, у него словно уши забиты. — Нежить... — Он повторяет словно заведенный, словко попугай какого-нибудь засранца из Пиратской бухты, который решил сунуться дальше на север в поисках нечестной работки. У него в голове это не укладывается, как не утрамбовывай, как не пытайся впихнуть.

[indent] Он был мертв. А сейчас он... нежив.

[indent] — Нет. — Он отстраняется, в ужасе, в сожалении, в стыде. Ему стыдно перед командиром, что таким его нашла, что ради него весь этот путь проделала. Ему стыдно, что он мало того, что свой долг не выполнил, не смог защитить ее, прямую свою работу делая, так еще и после смерти служил... мальчишке. Он служил мальчишке. Да, Натанос был подданным Лордерона, но до короля и его мелкого отпрыска ему не было никакого дела, как и им собственно до какого-то обедневшего следопыта с самой окраины - это казалось честным. И гадким одновременно, что в конечном итоге его призвали к служению своей короны насильным способом. — Нет... — Он опускает взгляд вниз и видит изломанный труп лошади - ноги передние переломаны, кости торчат, на исхудавшей от изнеможения морде дичайший ужас, а стеклянные глаза в пасмурно-грязное небо направлены и отражают в себе густые желтые облака; в животе дыра, из которой внутренности вывалились прямо на землю, вокруг которых мухи дикой черной стаей собрались и следы зубов - человеческих зубов - Натанос в ужасе руки свои поднимает и осознает ЧТО он делал, пока его не окликнули. Во рту вкус гнили, вкус свернувшейся крови. — Нет... — Он оборачивается к Сильване. Зачем... зачем она пришла сюда? Зачем вырвала из этого коматозного состояния? Что это за пытка, что за издевательство. Он делает шаг назад и еще один, а затем еще, разворачиваясь. В голове лишь одно - убежать, забиться в самую темную щель и выть там раненным и издыхающим зверем в надежде, что кто-нибудь его пожалеет и наконец прикончит. Ноги не слушаются и он опирается на руки, тонкие и ломкие, на четвереньках бежать оказывается намного быстрее, худая спина выгибается, позвоночник хрустит и ломается, хотя какая разница.

[indent] Под руками мутное, липкое, Натанос осознает, что к озеру прибежал. То глубокое, темноватое, что в его воспоминаниях по берегу осокой везде поросло, сейчас голым было, вдоль выжженной земли, а на кромке воды разлилось черное и склизкое масло, что поверхность в зеркало преображало. Он аккуратно к нему подходит, словно к дикому зверю, которое следует приручить. Он вообще дикое приручать не особо любил, к чему волю свободного ломать, куда как лучше с младенчества взрастить, выходить, чтобы лицо твое на всю оставшуюся жизнь отпечаталось не жестокими побоями и муштрой, а привязкой, привычкой. Он на колени на берегу опускается, склоняясь вниз.

[indent] На него смотрит нечто, чьи щеки давно ввалились, обтягивая свисающую челюсть, которую уже ничто не держит, обнажая зубы черные, меж которых застряло подгнивающее мясо и черная кровь по рту и наполовину вылезшей бороде сочится. Глаза белесые абсолютно, мутные, как у трупа - да он и есть труп - смотрят прямо в воду. Волосы тоже вылезли, а остатки их серо-седыми стали, это можно было проглядеть там, где грязи на них не прилипло и крови.

[indent] На него смотрело чудовище. На него смотрел он сам.

[indent] Натанос ревет диким воем, так псы в псарне воют, когда одного из своих теряют, долго, протяжно, он руками в воду забирается, и пальцами цепляя, грязной водой с себя пытаясь смыть все то, что на нем налипло, головой прямо в мутную воду опускаясь и растирая до изнеможения. Плевать, что вода грязная, что на ней запах масла горючего, лишь бы отмыться от этого кошмара. Он не выдерживает, бьет руками по воде, по отражению, что в нем все никак не хочет растворяться и верить не хочет. Колотит, словно своего самого злейшего врага, злобное существо, жуткого монстра. Таких монстров он по шкафам Стефана искал поздно вечером, когда мальчик спать боялся в темноте одному оставаться; ему бы рыкнуть что-то из разряда, что рыцари ничего не боятся, да и он не должен, но вместо этого лез в шкаф невидимого врага прогонять и потом как герой вылезать обратно. Он отослал Стефана к дальним родственникам, когда вся эта шумиха со странной паникой после возвращения Артаса началась и ему оставалось лишь надеяться, что брата вывезли раньше, чем...

[indent] Пожалуйста, только не так.

[indent] Он не слышал шагов, но знал, что она здесь, смотрит на него, наблюдает и ждет. Он горбится, худые лопатки словно обломанные крылья на серой гнилой коже, а позвоночник пиками острыми. Какой же он сейчас отвратительный, какой же он сейчас жалкий...

[indent] — Сильвана... убей меня. — Это прозвучало так... логично. Мертвым место в земле, мертвые не должны ходить так, не должны делать то, что делал он. Это природе противно, это отвратно Свету, хотя хрен с ним со Светом, он в него никогда не верил - это отвратно ему и скорее всего отвратно и ей тоже. — Куда меня забирать... разве что в могилу. Такому отродью только место в могиле... Хотя ладно, нахрен могилу, так на земле прогнию. Нельзя тебе на это... на такое смотреть. Убей...

Отредактировано Nathanos Blightcaller (2020-04-24 22:54:49)

[indent] У него воспоминаний ком – нахлынули безудержной волной и все на своем пути смыли, под слоем грязи и воды подгребая. У Марриса челюсть дрожит, зубы длинные и желтые друг о друга стуганят далеко не от холода – он уже позабыл о том, что такое холод или зной – но от осознания того, что он делал, что творил.  Он пальцами, этими вот, что тощие, в черной свернувшейся крови измазанные, вцеплялся в глотку к живому, дышащему, прямо в глаза, чтобы ослепить, нажимая со всей силой, слыша его крики ярости и боли, на которые ему было ровным счетом плевать. Он зубами в горячую плоть впивался, куски откусывал, не пережевывал даже, просто выплевывал и дальше рвать продолжал, на их пути было много таких тел, много живых, коих предстояло в единую армию превратить. И перед глазами лица, солдат, женщин и детей, испуганно от него по углам жмущихся, умоляющих его о милосердии, но в чем толк умолять труп и остается только мироздание проклинать за то, что никто ему в тех боях голову не срубил и от страшной участи не избавил.
[indent] Он сгибается еще сильней, к самой кромки воды, пытаясь руками отгородиться, нельзя чтобы командир его таким видела, чтобы запомнила подобным... чудовищем, это странная мысль, она пляшет зайцем, которого собаки гонят, от одного угла к другому, пытаясь себя спасти. Он дрожит, его колотит, хотя внутри уже, кажется, все попросту сгнило, развалилось, сердце не бьется, легкие воздух в себя не вбирают – он кукла, которой кто-то ниточки подрубил и она рухнула на землю да так и замерла. Зрелище жалкое и отвратительное.
[indent] Она говорит и Маррис слушает, внимает, рассматривая собственную ногу, в которую стрелы впились, когда только успели, чувствуя черную и липкую ярость что внутри плескается, захлестывает со всех сторон. Он не понимает, почему ему это рассказывают, почему ведают, впрочем, Сильвана всегда ему говорила много того, что он слышать был не должен, делилась тем, чем априори со своим подчиненным не должна. Впрочем, они делали много того, что командир и солдат не должны, но в те времена Маррис не жаловался.
[indent] — Я помню… я все это помню. – Он головой качает, эти воспоминания здесь, они никуда не делись, все еще тут витают о себе напоминая, о том, кем Натанос стал, что он делал и каким останется на веки вечные, пока его во второй раз не убьют. Ему хотелось Сильвану умолять, на гордость свою наплевав всем так горько известную, молить ее, как жрецы свой Свет не молят, если хотя бы капля того, что между ними было, действительно что-то значило, чтобы она ему эту смерть подарила.
[indent] — Мальчишка… он… жив? — жив еще – его самый страшный кошмар, жуткое предопределение, что его таким сотворило. Натанос сам не осознает, что рычит, скаля желтые зубы, словно дикая исхудавшая собака при виде травли, врага своего самого ненавистного. Он ярость свою чувствует просто прекрасно и злость – это все, что в душе его осталось, если и душа у него все еще есть, кажется, все было куда как проще и ее давно пожрали. А в голове только мысли чтобы разорвать, убить, чтобы ему глаза выдавить, в шею вцепиться, точно так же, как Маррис делал сотни раз по его указке с невинными, с теми, кого клялся защищать.
[indent] Ему бы хотелось спросить: зачем ей такое безвольное и слабое создание, он ведь на ходу разваливается, сгнивает живьем и очень скоро настанет время, когда полностью рассыплется, как и положено всякому трупу. Натанос рукой по лицу проводит – не своему лицу, худому и переломанному, подгнившему, вместе с водой на руке остатки бороды остаются, седой совсем. Он из своей ноги стрелы достает и в голове мысль проскальзывает – найти того, кто эти стрелы пустил и ему в глотку затолкать да поглубже. Колени дрожат, да его всего колотит не переставая, подниматься трудно и берег скользкий смолянистый, лишь только усугубляет, намекая, насколько же он слабый на самом то деле. Он на Сильвану смотрит прямо своими водянистыми глазами мертвеца давнишнего.
[indent] — Тогда, командир, веди. – Если он еще для чего-то и сгодится, так только для мести этой самой. Ему только и остается, что инструментом быть, оружием в чужих руках, что жизни подрубает, разница только в том, что эту руку он сам выбрал – своим разумом и никто его не заставляет, он сам идет. Пес да и только, которого с поводка спускают чтобы атаковал по указке.
[indent] — Только сначала… - он оглядывается и вспоминает этот берег, это озеро, он помнит, какая яркая и зеленая трава тут была, которую ему приходилось косить чтобы сено на зиму заготовить. Он помнит, что выше была деревенька совсем маленькая, на пятерню хат, но теперь там только черные скелеты от тех домов остались. И его собственный дом, ему неимоверно страшно голову поворачивать, хотя, казалось бы, страха он вообще испытывать не должен. Ему не хочется рассматривать дом, в котором он рос, в котором все самое теплое и приятное с ним происходило, он не хочет даже думать, что все это сгорело, обратилось лишь только в подгнивающий скелет, такой же, как и сам он. Натанос идет медленно, подбирая под себя простреленную ногу, но боли не ощущая, лишь только дискомфорт – он точно эти стрелы стрелку в глотку затолкает. Глаза его пробегают по холмам, он пытается найти лес, тут же когда-то лес был, но только желтую гниющую пустоту встречает.
[indent] Что же с его домом стало….

[indent] Это был его дом, места ему родные, так хорошо знакомые и, одновременно, такие неизвестные. Он шел рвано, медленно, подбирая под себя простреленную ногу. Вот тут была поляна зеленая, на которую всегда выпускали скот, неважно какой, год от года он разнился, когда еще он сам ребенком был и родители его живы были, стадо было просто огромным и дикое блеяние смешивалось с лаем псов пастушьих; когда вся эта земля ему досталась, то от такого отказаться пришлось, не было у него времени, чтобы ухаживать за другими живыми существами, себя бы как-то выходить. Сейчас это был пустырь с желтой пожухшей травой, наполовину выгоревшей и на другую сгнившей, с впадинами-проплешинами там, где земля вниз провалилась, словно от язв. Он дальше идет, рукой опираясь на забор, что под пальцами в труху рассыпается, как и осознание того, что он сам его сколачивал, сам его делал, а теперь оно сгнило - он и сам сгнил. Что-то внутри него колотится - не сердце уж точно, оно давно остановилось - он взгляд поднимает выше, сталкиваясь с домом собственным, родным, что был ему дворцов всяких дороже. Луносветские дома были прекрасны, белые, с алыми вставками, позолотой украшенные, с аккуратно подстриженными деревцами, такого же желто-оранжевого цвета, как и солнце закатное, но как бы прекрасны не были чужие края, только здесь ему было по-настоящему хорошо, тепло.
[indent] У него перед глазами прошлое, оно словно и не его вовсе, а кого-то другого, счастливого в том, что имеет. Натанос ведь действительно, никогда не желал большего, чем то, что у него и так в руках было. Эти земли были забыты их королем, конфликтов с эльфами долгое время не было, да и не предвещало с тех пор, как Альянс сам по себе стал существовать, сборище королей и королев, что нашли себе врага общего и против него принялись в войнушку играть. А раз так, то и окраины эти - глушь полнейшая, в которую разве что только тролль с топографическим кретинизмом забредет, да мурлок до жадности храбрый сунется. Натанос был забыт своим королем, как и каждый Маррис, которые, вроде как, в каком-то реестре кем-то там все еще числились чем-то большим, чем просто "крестьянин", да разве это все вспомнишь. Он на короля не обижался, он бы тоже про такое незначительное никогда бы не вспоминал и не задумывался в жизни долгой.
[indent] Жизни...
[indent] Тихий рык вырывается с горла, вибрирует, словно у пса какого-то, которого детишки палкой дразнят. Он думал, что смотря на свой дом, обугленный, пустой и разграбленный, он будет ощущать боль, досаду или горечь. Но все, что он ощущал, была злость. Ярость неподконтрольная, что из груди рвалась куда-то вперед, толкалась от желудка все дальше, вырываясь злобным рыком, как трелью соловьиным. Ему не было больно или досадно, хотя, ведь именно это должен ощущать тот, кто все потерял, не так ли? Но было... пусто. Лишь только неподконтрольная и дикая ярость - вот и все, что ему оставили.
[indent] Он ощущает Сильвану рядом, она не тревожит, позволяет Натаносу словно призраку шататься по местам, которые отныне никогда ему вновь не будут принадлежать, сожженные и вытоптанные, пустые и лишенные жизни. Он бы мог сейчас умильно смахнуть слезу и придаться воспоминаниям о том, что вот тут росла яблоня, по которой он лазил и с которой уже взрослый снимал Стефана, крича, что тот себе что-нибудь обязательно сломает. Но какой в этом был толк? Когда собака понимает, что скулить бесполезно, она начинает огрызаться...
[indent] — Какие-то определенные планы, командир? — он оборачивается, смотря на тень черную поодаль и пытаясь не рыкнуть что-нибудь жуткое, но такое логичное. Например, к чему ей именно он? Разве мальчишка-предатель не забрал к себе кого-нибудь намного лучше, чем просто наполовину развалившийся следопыт, который сейчас даже челюсть свою на месте удержать не может, ощущая, как она ему оскал дарит дикий. Разве он будет хоть чем-то полезен именно таким, наполовину одичавшим, хотя, отчего наполовину? Не так давно он в прямом смысле слова в ближайшем овраге лошадь гнилую доедал и не факт, что когда он ее нашел, она была все еще свежей, просто то, чем он стал, во что превратился... оно было отвратительно.
[indent] — И все же, отчего именно я? — Натанос смотрит прямо в красные глаза, полные гнева, это не те синие и глубокие, которые он из своих воспоминаний выуживал, полные магии солнечного колодца, которым все эльфы питались, они полны чужого, другого. И она сама вся другая, не гниет, не осыпается, словно красивая фарфоровая куколка на постаменте, даже сейчас слишком прекрасная и на ее фоне он сам смотрится просто смехотворно. Внутренний голос подсказывает, что всегда таким смотрелся. Он слушает внимательно, прищурив глаза, что болезненно откликаются даже на этот редкий свет, пробивающий из-за серо-желтых тяжелых туч, полных язвы и отравы - тут все этим пропиталось. Край его любимый стал местом смерти и отчаяния.
[indent] — А твои... родные. Есть вести? — интересно, ей было так же все-равно, как и ему самому, когда он на дом свой смотрел, на место, где рос, где приятные воспоминания клубились, а в итоге ощущал лишь только дыру в груди и ярость, вперемешку с ненавистью, с желанием только убивать. Где-то там оставалась мысль паническая, жуткая, что если он увидит Стефана точно таким же, то это его полностью уничтожит, все то, что от прошлого его осталось, оставив только зверя клокочущего. Но познавшему смерть не хочется об этом думать и он словно пес трясет башкой, смахивая наваждение. Сильвана касается его пальцами и он шумно выдыхает - он ничего не чувствует - даже самое невесомое касание в Натаносе раньше дрожь вызывало, тем более ее, а сейчас лишь только глухая пустота, там где сердце когда-то в груди в дикой пляске заходилось и это было так... досадно. Неужто он все еще способен ощущать досаду?
[indent] — Нет... да? Я не... мне нужно получше это обдумать, все слишком странно. — Натанос ногу под себя подгибает, стрелу он уже вытащил давно, но, кажется сухожилие подбито было и кто теперь знает, что с ним делать, в бантик что ли связать, чтоб не расходилась. Быстрым взглядом осматривая следопытов, ему хочется хлопнуть в ладоши и гадко захохотать, словно вечер встреч выпускников, право слово, правда немного другой - вот его волна мертвяком смела, ему вот голову снесли, а ее труповозка задавила, а теперь все они тут. Следопыты. Бывшие сослуживцы. — Кто стрелу пустил? — Натанос оскаливается, когда один из следопытов бровь поднимает, насмешливо, как в старые добрые времена, когда они его псом и недостойным считали, да и сейчас, наверняка, тоже. Злость в горле кипит, словно кровь, яростью как разрядами электрическими пробегает по телу мертвому и он со всей силы бьет по лицу, казалось бы, как много раз до этого, но хруст своих костей ни с чем не спутаешь, сустав из паза выходит, а щека следопыта в прямом смысле слова отваливается, обнажая челюсть, он дергается, чтобы ответить, но Натанос издает рык настолько животный, что чужая рука, уже скользнувшая к клинку, за спину уходит.
[indent] — Знаете, командир. — Он руку свою на место пытается поставить, она под неестественным углом выгнулась и в голове мысль, что надо бы осторожней, а то так развалиться можно и не собрать обратно. Следопыты позади, как трупы, истинные, безучастно за этим наблюдают. — Натанос Маррис, он ведь мертв, погиб, там, на подступах к Луносвету, сожран мертвяками. — Он скалится, указывая на собственную шею, там, где он помнит, чужие зубы гнилые от него кусок неплохой такой выдрали, он это помнил, потому что такую боль не так-то просто позабыть. — И никогда он больше не вернется. А вот кто-то другой, кто-то жуткий и ужасный, не знавший ни любви, ни сострадания, женщин и детей убивавший, он тут... да. Кто-то гнилой внутри и снаружи настолько, что даже сам это ощущает... да. Гнилостень.

Отредактировано Nathanos Blightcaller (2020-06-03 00:46:01)

[indent] У него в горле стоит ком из давно свернувшейся крови, мяса и гнили, внутри него словно отрава, горький яд, вперемешку с горечью. Но последняя отстраненная, словно дымка, где-то за завесой тумана, столь размытая и столь непонятная. Он словно бы разучился нормально ощущать горечь, как и все остальное. Притупленные чувства более не говорят того же, что и раньше, он слышит, как под ногами хрустит выгоревшая и подгнившая от скверны трава, но не до конца может осознать, насколько сильные следы после себя оставляет, сколько времени оно так варилось внутри него, обрубленные собственные ощущения делают его полуслепым и Натанос от этого еще сильней горбится, к земле пригибаясь, на его руках остатки черной крови капают на точно такую же землю, что домом когда-то была цветущим, а сейчас лишь одна большая могила в которой он ворочается.
[indent] Натанос смотрит на тварей внимательно, в его сознание мутные воспоминания о тварях, что служили при армии Плети, полудикие и вечно голодные, они верещат и дерутся за еду. Он должен испытывать отвращение в чудовищу, неприязнь, но вместо этого тонкие грязные пальцы тянет к исцарапанной морде и тварь, почуяв чужую ласку, своим вздернутым рылом тычется прямо в ладонь и начинает жалобно прискуливать, рассказывая о произошедшем. Натанос ее за ухом чешет и ощущает, как под пальцами редкая жесткая шерсть проходит. Интересно, все его псы мертвы, все ли упокоились точно так же как и он или же какой-то псине удалось все же спасти свою шкуру, в отличие от хозяина? Он спустил их, перед тем, как кинуться в бой, надеясь, что все же кому-то удастся сбежать. Животных ему всегда было более жалко, чем людей.
[indent] — Вам так не терпится показать мне город, командир? — он скалит желтые зубы и думает о том, что, наверное, более уже не "командир" как было ранее. Он абсолютно не знает иерархии, абсолютно ее не понимает, кто теперь она, кто теперь он - не просто мертвые, восставшие не по своей воле. Даже после смерти их разделяет эта незримая грань, всегда стоявшая нерушимой стеной, ее можно физически ощутить, стоит только руку протянуть. Натанос садится на нетопыря и животное взлетает в небо, огромные кожистые крылья хлопают оглушительно, теряясь среди низких облаков. Натанос вниз смотрит, на вымершие края, на черную полосу, которой конца и края нет. Когда-то его мир, сейчас лишь только погибшее место, на котором можно разглядеть какие-то остатки жизни, скелеты домов. Он видит остатки своей деревни, выгоревшие, где-то еще движение заметно, но себя не обманывает - он точно знает, что в этом месте ничего живого не осталось. Черная копоть, пепел и гниль - на сотни миль вокруг и нет этому конца. И все это сделал не жуткий враг из-за границ, не тролли, на которых он при жизни охотился, не противники, а тот, кто должен был их защищать, кто был не просто частью этого народа, но их принцем. Натанос никогда не отличался особым обожанием Менетилов, спасибо, что в очередную войну их не втянули и то было хорошо. Но ведь многие же обожали их, как и положено, монархи ведь, светоч их королевства, чтобы пусто было. В итоге один оказался слишком слабым, а второй слишком отпетой мразью.
[indent] Лордерон серым камнем и остатками чего-то зеленого и склизкого встречал снаружи, покуда черный камень не сомкнулся и тоннель не вывел в подземные залы. Он слез с приземлившегося нетопыря, который морду свою старательно тер, осматриваясь. В столице он бывал всего пару раз и не сказать, что его так уж сильно впечатлило, до этого он видел Луносвет и по сравнению с его магическими зданиями обычные серые постройки человеческие казались куда как более простыми и приземистые. А сейчас, обернутые в чуму и разложение, они приобрели удивительно странный оттенок. Словно чья-то рука умертвила этот город, а потом точно так же подняла вновь - настолько этот мир отличался от его воспоминаний.
[indent] Мимо проходит огромное создание, сшитое из разнообразных кусков человеческой плоти и ярость подкатывает к горлу, вспыхивает красными всполохами. Его последние воспоминания: хватка, от которой трещат кости, зловоние и разложение, от которого глаза слезятся, боль, бесконечная и бьющая в голову, а после нее лишь только тьма, перед вечностью страданий. Натанос скалится и ему огромных усилий стоит сейчас не броситься вперед, в атаку, чтобы отомстить, чтобы просто разрушить, разорвать. Сделать хоть что-нибудь. Но не сейчас и уж точно не с этим созданием, которое, судя по всему, не его убийца. О нет, своего убийцу он запомнил, он еще его найдет, он еще всласть насладится своей местью.
[indent] Сильвана рассказывает о своем новом городе, словно гордая мать о своем дитя, которое взрастила, о том, как будет выстраивает новый мир, для таких как они. Натанос внимательно оглядывает стены города, проходящих мимо, точно таких же бедняков, как и он сам, некоторые из них полуразложившиеся, некоторые заместо потерянных конечностей себе протезы понавставляли - деревянные, металлические, все что угодно, лишь бы потерянное заменить. Зеленая жижа, вроде чумы, плещется в каналах и отдает ядовитым свечением, что-то подсказывало, что прыгать туда не стоит.
[indent] — Давай поговорим... — Натанос кидает взгляд на других следопытов, что внимательно смотрят на него. — Наедине.
[indent] Они не особо любили его при жизни, не думалось, что после смерти что-то изменится. Была парочка из них, кто к нему относились равнодушно, как одна вещь относится к другой, в некотором роде заставляя себя уважать подобным безразличным отношением, но большая же часть с удовольствием бы оставила его во все том же овраге. Он идет, подтягивая подстреленную ногу, пытаясь принюхаться, но приглушенное обоняние ощущает вокруг себя только лишь плесень и серу - демоны?
[indent] — Сильвана, я здесь бесполезен. — Он говорит прямо и спокойно. — Этот город не подходит для тренировок следопытов. Слишком мало места, слишком мало ресурсов, да и у нас нет времени... нянчиться с каждым зеленым новичком и объяснять ему все по методичкам и на куклах. — Натанос рукой пытается вытереть все, что осталось на челюсти, рвет свою полуседую бороду еще сильнее. — Им нужны не тренировки, а настоящие испытания, в полевых условиях и с настоящим противником... — Он смотрит внимательно на Ветрокрылую, она словно и не поменялась, такая же, какой была в его воспоминаниях, но он так же прекрасно и свое отражение в воде помнит, как раз абсолютно другой, нежели был когда-то, жалкий и бесполезный. — Я хочу отправиться обратно, в свое поместье. Там есть все, чтобы организовать для зеленых новичков что-то более полезное, чем просто попытки проткнуть манекен деревянным мечом. Мы сможем создать новых следопытов и защитить наш новый мир... но только так.
[indent] Чтобы быть полезным, по настоящему полезным, ему нужно уйти, Натанос это понимал, но он не знал, поймет ли Сильвана...

[indent] Столица выглядела далеко не так плачевно, как могло показаться на первый взгляд. Когда первые новости о том, что сделал всеми обожаемый златовласый принц Артас распространились, казалось, что камня на камне от города и не осталось, что произошло что-то поистине катастрофическое. Словно история со Штормградом повторяется, когда бешеные орды разровняли все, что видели, благополучно еще и солью засыпав, чтобы ничего больше не взошло, оставив всех, кто успел убежать, без возможности вернуться обратно. Увы, но принцу не нужны были руины города, ему куда как важнее были трупы, из которых можно поднять свою армию, а трупам не интересны пожитки чужие - им вообще ничего не интересно, кроме насильно засунутой чужой воли. И только благодаря этой воли они и шли вперед, запертые в собственных телах, словно в клетках, рвясь оттуда, но натыкаясь на прутья.
[indent] Он помнил. Прекрасно на себе ощутил этот животный ужас и абсолютное бессилие перед чем-то куда как более могущественней, чем собственная воля. То, что ломало изнутри, било сильнее хлыста, нити, которыми его дергали, как неживую марионетку. Собственное бессилие было позорно, горечью и яростью разрастаясь где-то внутри.
[indent] Под ногами шуршал древний камень, потемневший от времени и от грибка, который в таких темных и сырых катакомбах плодился очень стремительно. Ядовито сияла кислота, разлившаяся по импровизированным каналам, медленно перетекая из одной точки в другую - чумная жижа, плотная, словно раскисшая грязь. А мимо проходили мертвецы, суетливо, такие же тощие, сгорбленные, сшитые из разных частей, иногда стежки были аккуратными и ровными, иногда размашистыми и торопливыми, некоторые вообще предпочли вместо плоти пришить себе что-то металлическое или деревянное - заменить потерянное и не найденное. Суета их была столь обыденной, столь простой, словно и не представляли они из себя нечто перекроенное и неправильное - таскали бочки, материалы для строительства, залатывали прорехи, кто-то тянул кожу, кто-то примерял портняжные выкройки, сушил на треногах какие-то травы, которые удивительно еще как все еще росли в округе, а у огромного котла трясло своей тушей поганище, кидая в общую жижу что-то крайне несъедобное.
[indent] — Были какие-то определенные проблемы? — на мгновение Натанос даже почувствовал обиду за то, что не пригодился в этом деле, не смог помочь, потому что представлял из себя… что-то недееспособное.
[indent] Он покорно идет следом, осматриваясь, оглядываясь, словно дворняга, забежавшая на оживленную базарную улицу, поджимая худые острые плечи и постоянно озираясь по сторонам, готовясь к тому, что кто-то попытается ударить, либо убежать, либо укусить. Командир же, наоборот, чувствует себя уверенно - это ее новое королевство, ее новая жизнь и, казалось, что она уже полностью с ней смирилась. Окружающие смотрят благоговейно, с обожанием, опускают головы в знак уважения - она их новая правительница, та, кто привела к новой жизни. Их новая надежда...
[indent] Его встречают виды остатков тел, все той же зеленой чумной жижи и нескольких аптекарей, представляющих из себя такое же плачевное состояние, как и все остальные. Его встречает обреченность вместе с надеждой на новую жизнь. Натанос что-то рычит, садясь на стул - он не привык, чтобы о нем заботились, он не привык, чтобы к нему проявляли учтивость, чтобы с ним носились, словно с маленьким капризным ребенком. Он не привык к унизительной жалости, даже если она исходила от нее.
[indent] — Если уж на то пошло,то таким красавцем я и тут буду не очень полезен. — Он скалится по дикому, как всегда умел, внимательно следя за чужими движениями. Это была забота… которой он не ожидал, оттого потянулся к ней, позволяя сшивать свои разорванные части, как будто тряпичную куклу заново сшивали, знатно перед этим потрепанную. — Нас не примут - ты ведь это знаешь? — Он внимательно смотрит на командира, обводя тощей рукой помещение. — Не примут все это. Не захотят слушать и уж тем более слышать. Для них мы станем чудовищами, которые ели их родных и близких, убивали всех, кто встретится на пути, они попытаются отыграться на нас за все, что сделал этот белобрысый надменный ублюдок. Эти стены не смогут спрятать нас или защитить. Мы должны научиться защищаться самим или умрем быстрее, чем развалимся.
[indent] Их голос ничего не значит, он просто уверен, что в скором времени появятся те, кто решит оспорить эти земли, лишившиеся своих правителей. Очень скоро сюда придут любители наживы, если уже этого не сделали, кто-то, чтобы скрыться от прошлого, кто-то, чтобы вложиться в свое будущее. Обычно первыми бегут решившие рискнуть ради лишней золотой монеты наемники и особо фанатичные мерзавцы, вбившие себе в голову какой-то постулат, за ними следует лишившиеся всего и те, кому нечего терять, ну а замыкают полнейшие идиоты, верящие в то, что все еще можно исправить. Натанос видел остатки своего дома - такое исправить нельзя...
[indent] — Это моя нога, я ее люблю, даже если мне ее подстрелили. — Он с опаской посмотрел на части тел, чужие части тел, не его, ему не принадлежащие, от одной мысли, что нечто родное у него отнимут и вместо этого отдадут чужое, никогда ему не принадлежавшее... это казалось странным, неправильным, довольно отвратительным. — Это обязательно? Я не хочу другого... даже если это тело больше не настолько привлекательно, как было раньше.