BITCHFIELD [grossover] |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » BITCHFIELD [grossover] » Прожитое » терпение; время; упорство
orochimaru x sasuke [before | after genocide]
иногда истории имеют куда более давнее начало, чем кажется; не все корни вылезают на поверхность, а некоторые уходят вглубь.
случайность - это тоже бывает лишь мнимым заблуждением, условно называемым реальностью.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/79678.gif[/icon][lz]<center>не идите на сделку с собой — не соглашайтесь быть меньше, чем вы есть на самом деле</center>[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-02-26 02:09:10)
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Учиха. Такие недоступные, такие замкнутые, такие... желанные. До недавнего времени Орочимару даже не подозревал насколько, а потому жалел о том упущенном времени, когда мог бы наблюдать за ними чуть более открыто, находясь ближе и, быть может, не вызывая такого откровенного подозрения. Разумеется, в Учиха самих по себе, в их быту, застарелых обидах и замшелых устоях не было никакого интереса, но их измененный ген, их шаринган (даже про себя имя этого кеккей генкай Орочимару произносил с благоговением) был тем, что саннин так отчаянно желал получить в свою коллекцию.
Ключ к тайнам всех дзюцу в мире.
Орочимару было далеко не просто пробираться в Коноху - это отнимало много сил и времени, но он знаал, что эти затраты окупятся с лихвой, когда шаринган будет в его руках. Орочимару кружит вокруг Учиха, меняя маски, меняя лица и личины, оставаясь не узнанным и незамеченным. Он осторожен, он едва дышит в присутствии старших, даже если барьеры надежно скрывают его от чужих глаз. Но к ним не подобраться, не подойти ближе, не заглянуть за ту ширму, что отделяет их клан - мир внутри мира - ото всех остальных.
А вот дети - слабые, беззащитные, легко поддающиеся влиянию - совсем другое дело. Сначала Орочимару следит за старшим сыном Фугаку, давно замеченным, давно присмотренным и выбранным в качестве желаемого сосуда, и ни капли не сомневается, что он - именно то, что ему так необходимо. Потом он видит и младшего, мелкого змееныша, который перемещается по улицам Конохи едва ли не бегом, словно каждый выход за стены родного дома доставляет ему физических дискомфорт. Орочимару хмыкает - ему совершенно не интересно, он провожает этого... Саске, равнодушным взглядом и отворачивается, впредь уделяя ему внимание лишь в тех редких ситуациях, когда он сопровождает старшего брата. Но тогда Орочимару приходится быть осторожнее и следить издалека - Итачи в это время словно обретает обостренное чутье и вечно смотрит в упор и не мигая, когда нукенин позволяет себе пройти мимо них в образе старика или ребенка. Это потрясает Орочимару настолько, что он едва не дрожит от предвкушения и желания заполучить себе эту силу.
Но потом что-то меняется (вообще-то, меняется все). Итачи оказывается слишком проблемным, слишком сложным для наблюдения объектом и Орочимару приходится отказаться от его преследования на ближайшее время. Сейчас куда важнее собрать информацию о клане в целом, а не о его конкретном - пусть и таком желанном - представителе. И тогда Орочимару переключается на Саске, пытается подобраться ближе, слушает скучные детские разговоры (редкие, надо признаться) в которых только и пользы, что постоянные упоминания Итачи (в основном неприкрытое восхищение, которое очень льстит Орочимару, но оказывается совершенно неинформативным).
Орочимару следит и видит, как в один из дней на лице мальчишки поселяется хмурость и сосредоточенность, ее становится все больше, словно что-то гложет его изнутри и это выражение так знакомо Змеиному саннину, что ему становится по-настоящему интересно посмотреть во что перерастет то упорство почти-отвергнутого-ребенка, что так и плещется за края больших, как озера, темных глаз.
Как же он раньше их не разглядел.
Но ничего не происходит и Орочимару кажется, что он ошибся, понадеявшись на просыпающийся в младшем Учиха потенциал, ровно до того дня, когда мальчишка остается один на причале, так старательно пытаясь повторить показанное отцом дзюцу.
Когда огненный шар расплывается над водной поверхностью, узкие зрачки змеиных глаз Орочимару старательно пытаются расплыться на всю радужку, погребая золото за чернотой.
Это просто великолепно.
И он позволяет себе повторить это вслух тем визгливым детским голоском, что идет в комплекте с его сегодняшней маской. Девчонка получилась тощая, с острыми коленками и локтями, как у самого Орочимару в детстве, разве что без присущей змею или Саске породистой утонченности. Неприметная, в коротком платье и с длинными волосами (искаженный слепок с его детского образа). Пожалуй, потому он и стащил ее личину когда-то давно, случайно встретив ее в одном из своих путешествий много лет назад.
Наверное ее так и не хватились.
Девчонка хлопает в ладоши и уверенно шагает по траве, подбегая поближе к причалу. Восторг в ее взгляде совсем не детский, пробирающий до костей, дикий, словно у зверя, но искренний до тошноты. Орочимару стоит большого труда не улыбнуться узкими губами так широко, чтобы чужая кожа треснула, обнажая его собственное лицо, потому он опускает голову, словно в смущении и настойчиво говорит, едва успев придать себе вопросительную интонацию:
-Повтори еще раз!?
Какая разница на подсохшие корки вокруг рта, что иногда стягивали кожу и были не очень приятными, или на то, что несколько дней Саске едва ли появлялся в квартале Учиха, пропадая у озера в усердных тренировках? Вообще никакой. Мальчишка знал, что разочаровал отца, знал, что желал его порадовать, что стремился к признанию, и знал, что если слишком неумелый и слабый для того, чтобы что-то сделать, то должен учиться; как может, но непременно пытаться. Его мотивация - порадовать отца - стоила всех усилий и буквально вибрировала внутри, заставляя плевать и на усталость, и на подсасывающую чакру, и на оркестры желудка. Саске с головой ушёл в маленькую - вроде бы как - но такую важную для него цель. Он сможет освоить то, что смог освоить Итачи.
Так сложилось, что главный авторитет у детей совпадает не всегда. Скажем, для младшего отец - бог над всеми богами, лидер и тот, кого нужно было слушать беспрекословно; за его внимание можно отдать что угодно; таков их подход, так правильно, иного мальчишка не знал и знать не хотел. Добиться расположения бога среди богов - это естественная и такая значимая цель, что в его возрасте большего едва ли надо [исходя из того, что вообще-то надо нормальным детям, не являющимися ни шиноби, ни Учиха]. Старший же сын, наверное, видел отца фигурой немного... иного порядка, что, впрочем, Саске понимал лишь от части, будучи неспособным вдаваться во все эти детали в силу множества обстоятельств [в последнее время нии-сан не разговаривал с ото-сан, возможно из-за того, что уставал на миссиях, а отец выглядел... немного не так, как обычно, когда Саске удавалось увидеть его]. Не совпадение, как видимо, в авторитетах. Но ничего страшного. Ведь образец, шкала, планка у бога среди богов и его младшего сына совпадали совершенно точно: Итачи. Отец никогда не интересовался "как у других", потому что был Итачи. Ты либо как он, либо тебя нет. То, что старший выше всего самого высокого не имело значения; Фугаку выбрал свою позицию и имел на это право. А Саске, будучи в том самом возрасте, когда начинало формироваться "я", эдакий характер с попыткой устроить себя в мире; в том возрасте, когда детям свойственно брать примеры и играть в подражание, повторяя все за теми, кто был для них важен. Потому мальчишка точно также, как и отец - следуя примеру обоих - игнорировал "у них всех", учитывая лишь фигуру старшего брата. Фактор же того, что Саске и самого можно было ставить за образец в данном случае не играл никакой роли, значения не имел. Он всё равно хуже. Нужно быть лучше. Нужно стремиться. Он и стремился. Как мог, как знал. Один [прежде отец активно занимался с Итачи, в другое же время занят делами клана, взрослые всегда заняты, особенно когда главные в роду]. И не считал, что так неправильно, потому что шиноби, потому что Учиха, потому что не лучший из сыновей. Не сильнейший.
Выпаливать шары уже получать хорошо, но этого все равно мало, чтобы удивить отца. Чтобы он признал младшего по-настоящему, как представителя Учиха. Да, выдуть маленький поток огня у Саске получилось сразу, прямо перед ото-сан, но это не Итачи; они оба знали об этом. Потому день за днём [пошёл шестой?] он кашлял огнем, пил воду, чтобы не царапать рот и горло слишком сильно, отдыхал только для восстановления чакры и так по кругу; шары становились сначала стабильнее, пролетая большую дистанцию и исчезая не сразу, а после стали увеличиваться в размерах. Саске действовал по наитию, потому что кроме - когда везло - онии-сана и матери - мальчишка старался не прибегать к её помощи часто - его никто не учил, не показывал и не наставлял. Делал как знал, а ещё, бывало, слушал разговоры старших, заводил с ними диалоги, наблюдал за тренировками, посещал полицейский участок да просматривал книги, какие способен был понять. Может быть потому и получалось, да и огонь - это ведь их, родовое, потому как можно не понимать родовое, да? Как можно не ощущать и не понимать собственную чакру? Вот и Саске полагал, что никак, что все так могли, и кого не спроси - они лучше смогут, чем он. Потому и делал, собственно. Да и если совсем честно, то прочие занятия едва ли его интересовали или мотивировали. Потому что дети клана хоть и были чаще сильнее других и, как Саске, не обладали шаринганом, отчего-то не были в состоянии способны показать ему ничего; ни составить компанию, ни поддержать то, что умел мальчик. Вероятно, всё умели и не желали перетруждаться, а может ещё чего - это их дело. Саске ведь неизменно видел образец старшего брата, что иногда учил его сам, а другие дети, бывало, обращались уже к нему с той же просьбой, что создавало интересую цепочку; которой, впрочем, мальчишка не замечал, в итоге не слишком охотно взаимодействия даже с детьми клана [старшие ребята ему симпатизировали тоже, в специфической дл яих род аманере], не говоря уже о чужаках. А вот со взрослыми интересно: они как полубоги или боги, а ещё многое умели, Саске хотел так тоже. И...
- ... ? - вытирая рот, малой Учиха обернулся к показавшейся девчушке. Он не помнил, чтобы видел её раньше, хотя, справедливости ради, Саске вообще не стремился запоминать случайных людей. Может только лица, чтобы знать местных: у него клан полицейских, и он сам тоже станет полицейским, потому надо хотя бы местных знать, чтобы быть способным помогать и всё такое. Мозгом мальчишка это кое-как догонял, но пока не мог [хотел ли вообще, если по-честному?] ни физически, ни морально держать фокус на всём сразу, выбрав в приоритет следование примеру брата и саморазвитие. Потому да, девчонку прежде не видел, а скорее всего просто не замечал; как не замечал других, при том, что самого Саске замечали многие. Почему - не его дела вопрос, он ребёнок военного закрытого клана с силой-мерила, ей богу.
- Что, посмеяться хочешь? - пробубнил он, однако заметил, что девчушка не заливалась смехом, не пошучивала. Ей, кажется, немного даже интересно? Показалось? Она была... странноватой. Не потому, что подвижная и решительная - таких Саске много раз встречал, с семьей тоже подобным бывал; особенно когда бабуля или тётя угощали сладостями или брат соглашался уделить время. Просто пальцы ног ощутили какие-то едва уловимые холодные покалывания, но вы потратьте столько чакры на огонь - пф, ещё и не такое будет! Проигнорировал, только и пошевелив пальцами. Саске не клоун и не попугай, чтобы повторять, тем более для кого-то со стороны. Но он же в любом случае тренировался. В любом случае повторил бы это спустя несколько минут, ну или десятков минут. Шар ведь уже правда выходил большим. Кончено же не как у отца - о, сколько ещё Саске надо заниматься, чтобы быть как ото-сан! Итачи конечно же тоже мог больше, но... мальчишка отогнал эту мысль и с некоторой задиристостью хмыкнул, молча отвернулся, не интересуясь ответом на ранее сказанное. Эта девчушка - не отец.
Снова набрал воздуха, взялся собирать и преобразовывать чакру в огонь на выходе; дул так, чтобы та не сжигала изнутри, но становилась пламенем снаружи на выходе, стараясь при этом придавать ей форму. Печать, произношение, концентрация и... пуф-ф-ф-ф-ф, приятнейший из звуков, словно зажигаешь камин, в то время как на десяток секунд стало очень жарко и ярко глазам. Огонь, вступающий во взаимодействие с воздухом, даже создал не сильный ветер, что также пылко ударял в лицо, а поверхность озера пускала пар от испарения да разводы. Нет, Саске не делал это для девчонки. И даже не делал это для себя. Ему просто нужно одобрение отца. Просто немного внимания. Просто знание, что ото-сан не с т ы д н о за своего сына; что он не разочаровал его снова. Тем, что не Итачи.
А эта девчонка, она просто... не была Учиха, наверное так сама не могла, а может даже из мирных, не шиноби - таких в Конохе тоже полно. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/79678.gif[/icon][lz]<center>не идите на сделку с собой — не соглашайтесь быть меньше, чем вы есть на самом деле</center>[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-02-26 02:09:27)
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Орочимару прекрасно видел и прекрасно понимал что происходило, разворачивалось и расцветало перед его глазами личной драмой одного маленького ребенка, пусть и особенного, но в чем-то ровно такого же, как и все. Понимал, само собой, не сердцем, а разумом, раскладывая увиденное на составляющие, анализируя и вписывая полученные данные в известные ему (и повторяющиеся из раза в раз в Конохе, в Стране Огня, в Мире) паттерны поведения. О сочувствии или сопереживании здесь не шло и речи, только о возможности, что открывалась в такой ситуации для Змеиного Саннина.
- Просто хочу посмотреть. - Гортанно выдыхает Орочимару, от жадности едва не давясь словами, но Саске его не слушает и не хочет слушать, а потому и не шарахается в сторону от вида длинного языка, что слишком уж чувственно облизывает детские губы. - Мне кажется, что этот получился больше, - заискивающе пищит Саннин, подкрадываясь ближе и забираясь на причал, чтобы оказаться у Саске за спиной. - Я такого никогда не видела!
И Орочимару не лукавит.
Никто ведь не сказал Саске, что он давным давно пробил потолок. Что его достижения не близки к рядовым, что ему досталось бы по праву то, что слышал в свой адрес Орочимару - гений, вундеркинд, легенда, но звезды распорядились иначе, подарив клану Учиха двоих слишком уж одаренных детей.
В ущерб самооценке младшего или в бонус к его упорству?
Какая разница.
Лишь бы не загубили своим пренебрежением не ограненный алмаз.
Орочимару готов был восхищаться им искренне и с теми чувствами, которые остались ему доступны. Но Саске это не интересно, да и он не слишком интересен сейчас, в каком бы виде не предстал и не явился (разве что только в личине Итачи или Фугаку, но это шло бы в разрез с его собственными планами). Орочимару прекрасно все понимает и потому готов действовать куда тоньше, благо терпения ему не занимать, равно как и мотивации.
Девчушка открывает рот и пялится на Саске во все глаза, словно он - седьмое чудо света, но это лишь маленькая уловка. Восхищение цепляет людей не так сильно, как пренебрежение. Восхищение приедается, надоедает, быстро становится чем-то обыденным и незначительным и легко теряется за сильной отрицательной эмоцией, что сажает нас на свой крючок, делает зависимыми и податливыми по отношению к ее источнику.
Но все меняется, если восхищение идет от того, кого ты уважаешь и ценишь в достаточной мере. Пусть даже ситуативно.
- Хочешь покажу, что я умею? - Все - не просто так, но со скрытым умыслом, не дожидаясь ответа от Саске. Орочимару подходит ближе, становится с мальчишкой плечом к плечу и вытягивает ладонь, дуя на нее совсем легко, будто пытается развеять созревший одуванчик, будто это вовсе не составляет труда, сдуть с ладони дикий огненный поток, что вовсе не шар, сияющий и искрящийся как солнце, но волна, темная, голодная, уничтожающая, ревущая и пожирающая все на своем пути, все, что оказывается перед ней. Темное, отравленное пламя, совсем не такое, как выдыхает Учиха.
Но впечатляющее.
- Правда меня учили, а ты вот сам... - В голосе толика ровно взвешенной и отмеренной зависти, которая не раздражает, но вынуждает ощутить себя особенным на уровне подсознательном больше, чем на сознательном. - Или твой учитель где-то неподалеку? - Уже невинно спрашивает Орочимару, слегка склоняя голову на бок и ковыряя босыми пальцами трещину в деревянном настиле, зная, что бьет в самое нутро, в самое больное, пусть еще и неосознанное разумом.
Отредактировано Orochimaru (2020-02-15 19:24:15)
Вообще-то нет, Саске не интересно. Не то чтобы совсем, но недостаточно, чтобы отойти от определения "нет". У него ведь нынче весьма точная цель, он почти её достиг, было важно не затягивать, а потому и время на всякую чепуху терять не мог. Особенно ужасно оказалось то, что девчушка была контактной и как-то слишком навязчиво пыталась приблизиться к Учиха. По крайней мере, так казалось мальчишке, очень чувствительному к своему личному пространству и имеющему весьма болезненное отношение к нарушению такового, что сформировалось по причинам весьма очевидным и, увы, являлось неизбежным в случае Саске со всеми его атрибутами Учиха. Потому, когда девочка сначала оказалась сзади - сделал полшага вперед, дабы хоть сколько-то увеличить расстояние, а когда рядом - отшагнул в сторону, почти на самый край пристани, чтобы добиться того же и не соприкасаться. К тому же, пальцы отчего-то снова отдавали покалываниями, ими снова пришлось пошевелить.
А заискиваний, как и лести, малой не понимал. Он не привык к такому, потому почти даже о существовании не подозревал: в его семье так не принято, оценку дают либо здравую, либо не дают вообще. Не видел ни смысла, не видел в принципе - всё просто. Потому эмоции девочки, её выражения лица, улыбка, голос - это непонятно и странно; странная она, непонятная. Только Саске и не нужно её понимать, ему это не важно. Она ему не важна, она ему - никто. Она, она...
Взгляд сначала насупленный и недовольный, потому что зону комфорта мальчишки так нагло нарушили и теперь навязывали общение, отнимая у него время, по мере действий незнакомки сменился. Ни то удивлением, ни то наблюдением, ни то оценкой, ни то растерянностью, ни то завистью.
Нет, удивить представителя клана Учиха, даже юного, огнём - это правда трудно, потому что мальчишка видел, на что способен отец, на что способен нии-сан, и другие взрослые тоже. Но он также видел, что эта девочка - она как он, а уже могла создавать нечто... такое непохожее на их техники. Без корок у рта, без и сбитой чакры, и наверное без "воспроизведи вслепую как знаешь", раз её обучали; помогали; поддерживали. И не просто это важно: с какой лёгкостью она сложила печать, с какой легкостью "выдула" чакру... вот так. Саске может и маленький, умел не так много, как мог бы, но оценивать некоторые вещи способен, по крайней мере если речь заходила о холодном оружии и огне. Ей это давалось с лёгкостью. Оттого ли, что научили?...
Одни и те же слова могут сквозь разную призму и градус восприниматься по-разному. Саске видел то, что способен был понять; на вложенный в него волей-неволей манер. Считать так, как привык и к чему у него имелся повод. Как иронично бы оказалось узнать, что к а ж д о е_до_последнего услышанное им слово он понял и воспринял н е п р а в и л ь н о.
Отец ведь, ну, верно считал Саске посредственностью, посмотрите. Даже не-Учиха может обращаться с огнём вот так. Даже если других техник девчонка не знала - это всё равно демонстрация того, что как Саске мог бы кто угодно, кому не чуждо желание стать шиноби. Он занимался слишком мало, и даже какая-то проходимка не просто могла больше, не просто хвасталась перед них тем, что её научили [как бы Учиха тоже так хотелось, как бы он желал хотя бы немного больше внимания брата, даже не мечтая об отце], так ещё и...
- ... Посмеяться, значит, пф! - фыркнул мальчишка, насупившись и чуть отпустив подбородок, словно ни то задет, ни то разозлился, ни то раздражен. После, чуть вздернув нос, отошёл от этой странной, раздражавшей - как быстро - незнакомки, обойдя её.
- Это тебе нужны учителя, чтобы уметь... вот такое. Хорошие учителя, - и непонятно ведь, то ли Саске так собой гордится, что в самом деле научился шару сам, когда эту девчонку научили, или же завидует тому, что... ей уделили время, а ему нет; потому что для него внимание в итоге ценнее того, на что он способен. Перекос, искривление и восприятие трактовок - всё-таки - детским мозгом, который так охотно желал и искал услышанного, но совершенно, абсолютно от других людей.
- А я - Учиха. Я и сам могу научиться, - он отвернулся, деловито прикрыв глаза. И ведь в самом деле: Учиха - это так гордо звучало, что сейчас точно треснет! Но... почему-то Саске было не только гордо, но ещё и как-то... как-то... не как следовало при бытии гордым и радостным от того, что ты можешь научить себя сам. Потому, наверное, что ты гордая часть чего-то, вам полагается держаться вместе, а не...
- Не мешай мне больше, - не поворачиваясь; милейшее из детских лиц с милейших из возможных голосков - им даже сейчас можно умилиться, если только не обращать внимание на силу - какой бы то ни было эмоции - что делала из голоса гвоздь. Ни то выставленный для атаки, ни то для защиты. Чтобы не лезли.
Если эта девчушка будет с ним в академии, то Саске станет лучше неё. Самая низкая [первая] [из личного, подсознательного] планка - она станет такой. Он покажет, что может. Потому что Учиха. А они тех, кто не может, не признают. И всегда должны становиться первыми. Даже если... только для, чтобы... из заметили другие Учиха. Важные.[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/79678.gif[/icon][lz]<center>не идите на сделку с собой — не соглашайтесь быть меньше, чем вы есть на самом деле</center>[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-02-26 02:09:43)
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Если вокруг выстраивается стена, пробить ее становится очень и очень непросто, а стены детские, одновременно, и самые неприступные и самые хрупкие: найдешь трещину, ударишь удачно и осыплется под ноги осколками битых кирпичей и тогда запускай руки в самое нутро, хочешь – ломай, хочешь – отстраивай как нужно и как нравится, а в ином случае можно ходить кругами хоть до скончания века, внутрь и за стены тебя не пустят.
К Саске подобраться очень тяжело, почти невыносимо, потому что Орочимару для него никто и ничто. В нынешнем виде уж точно, а показывать истинное лицо у Саннина пока нет резона, да и выгоды с этого никакой не будет, покуда есть другие идеалы и нет мотивации. То, что мелкий обратил на него внимание, уже вполне достаточно для начала. И пусть смотрит волком, пусть зависть во взгляде сильнее всего прочего, главное — зацепить, продраться через ледяную корку безразличия, чтобы Саске его хотя бы послушал.
Зачем? Потому что не хотелось, чтобы младший Учиха пропал, не сделав в своей жизни ничего толкового, сгинул в тени своего брата, просто потому, что не повезло. Потому что любопытство глодало как голодный пес старую кость, потому что чувствовал, что может приложить руку у чему-то действительно особенному. Потому что хотелось посмотреть, не ошибся ли в (возможном, потенциальном, пока лишь смутно оформленном) выборе.
— Научиться этому самом – гораздо тяжелее, — Теперь Орочимару говорил без заискиваний, без детского лепета и от того тонкий голос звучал неожиданно веско и плотно, так что за ним вполне проглядывало достаточное право говорить так, давать такую оценку и утверждать, что увиденное и воспроизведенное Саске действительно впечатляло. Орочимару видел в жизни многое, а еще большее — пробовал. И учился тоже сам, и до академии и Сарутоби-сенсея, и после. Потому что учить его было некому. — Ты, вообще-то, гений, Саске-кун.
Будь Орочимару и в самом деле той, кого сейчас так старательно изображал, быть может и отступился бы, заслышав в ответ столь надменный тон, а может быть полез бы в драку, чувствуя смертельную детскую обиду за отвергнутую дружбу. Но Саннин ребенком не был, а потому ощутил острое, почти болезненное восхищение открывшимся потенциалом и восхитительными перспективами, которые всегда сопутствуют тем малейшим отпечаткам и сколам, что детство оставляет на всяком характере. У Саске таких много и потому Орочимару смотрит и делает выводы, меняет тактику, прощупывает почву, чтобы понять, как же подобраться поближе и забраться поглубже. Может быть и не сейчас, может быть позже, когда младший из Учиха будет нуждаться в нем так же, как нуждаются все брошенные дети из его собственной деревни.
Он протягивает руку и ловит Саске за рукав, с недетской силой, неожиданно цепко и крепко, так что и не сбежишь при всем желании. Улыбка у Орочимару неприятная, пугающая и отвратительно-искренняя, когда он смотрит мальчишке прямо в глаза.
— Ты ведь знаешь, Саске-кун, что управлять огнем особенно трудно, чакра не поддается так легко, требует контроля, требует вдохновения и воли, что рождается где-то здесь — маленькая ледяная ладонь ложится на солнечное сплетение, — Если бы у тебя этого не было, огонь бы тебе не подчинился. Но ты, наверное, и сам это понял, — Не мог не понять, думает Орочимару, если смог выдохнуть и оформить, если сумел подчинить, пусть даже интуитивно, путем проб и ошибок, а потому гораздо медленнее, чем мог бы. — Ты сказал верно, ты — Учиха и не просто один из, но особенный. Не позволяй себе думать иначе, Саске-кун. Пусть тебя ведет не гордость за клан, но гордость за себя самого.
Отредактировано Orochimaru (2020-02-21 13:52:38)
- Что? - в недоумении он немного вздернул плечи и полуобернулся, насупив брови от обратной реакции - удивления. Что говорила эта девчонка? О чём она? Почему привязалась? Саске же сказал, что не заинтересован в общении с ней, и чтобы она оставила его в покое, и что не до неё вообще!
Да, конечно, тяжелее - это очевидно. Но... какой гений? Кто такая эта девчонка? Она что, впечатлительная? И её голос... Саске не был выразительным эмпатом, да вообще едва ли стремился чувствовать людей, коли даже общение с ним не вызывало тяги, особенно если они не относились к его авторитетам, однако голос этой незнакомки даже просто по звучанию изменился. И имя. Он ведь сказал, что Учиха, но не назвал своего имени. Она и не спрашивала, а сам мальчишка не горел желанием с кем бы то ни было знакомиться, имея нынче лишь один интерес и задачу - получить хоть какое признание отца за конкретный результат, что стало бы дороже любого подарка или обещания.
И эта смена интонаций, взгляда, подачи - мальчишка всего не понимал, но кожей чувствовал. Ни то страх, ни то замешательство, ни то раздражение, ни то любопытство, ни то что-то ещё. Глаза, однако, большие и чернющие на смазливом, почти девчачьем булочном лице, предательски застыли открытыми шире обычного, брови немного приподнялись, и лишь небольшая морщинка от насупленности так и застыла на лбу.
- Откуда ты... - в смеси удивления и возмущения, совершенно понятного и естественно, начал было Саске, повернувшись ещё сильнее, однако его личным пространством - и посылом уйти - пренебрегли совсем, что заставило в момент заткнуться, выпав на такую странную реакцию. От цепкой - и какой-то совсем не детской, не девчачьей - хватки пришлось с концами обернуться, шире раскрыв глаза и уставившись на... эту. Ноги оцепенели от холодка и покалываний, уже не на секунду или другую: непонятно почему, но как же, чёрт подери, не вовремя!
Какая разница, что она девочка? В мире шиноби всё равно: полицейскими становились и мужчины, и женщины, как и ниндзя, били друг друга, тренировались вместе и всё такое - войны, как и миссии, не знали преград, никем не брезгуя. Такова служба и некое равноправие, если уж ступил на этот путь. Потому Саске вполне допускал, что если его не оставят в покое, придется дать отпор и, но, однако...
Вдох.
Полной грудью, как раздраженное, застуканное врасплох животное.
Выдох.
Булочка сдулась. Потому что...
- Кто ты такая? - вроде бы как и бубняще, и со всей этой и мимикой да ко спросил Учиха, однако вопрос прозвучал как-то... глухо, низко и совсем не по-детски. Тоже. Так получилось. У неё очень поставленный голос, поставленная речь; так звучали взрослые, а взрослые всегда вызывали соответствующую реакцию. Заставляли действовать иначе. Как бы не выглядели - как здесь глазам верить или не верить, а-а? Мелкий Учиха не понимал, не трактовал и не осознавал, что уловил и что раскусил - он просто спросил то, что должно было спросить. То, что склеило бы картинку: эта странная девочка не единая, она как... сбор кусков. И в чём-то походила на нии-сана, только являлась совершенно другой. Словами не объяснить.
- Отпусти руку, - грозно и вовсе не просьбой, почти повелительно, требовательно, предупреждающе. Знал: Итачи бы не понравилась эта куноичи. Она и Саске не понравилась, потому что... говорила очень складно. Красивые, приятные вещи. Вот только Саске не мог её словам верить, потому что его авторитеты не говорили подобного. Отец - никогда. Итачи же скорее показывал действиями и брал позицию наставника, а не переносил это на слова. Значит, ей от него что-то надо, или она глупая, или, или...
Внутренне сжившись подобно ежу, его глаза между испугом, тревогой и замкнутостью потемнели, напрягся от этой непрошеной и непонятной близости. Имел бы шипы - непременно выпустил. Очень захотелось вернуться в родной квартал. Только при себе ни сюрикена, ни куная, ничего: лишь местами обожженные пальцы и корки вокруг губ из-за долгих и изнурительных тренировок. Потому, уже своими силами перехватив девчонку за её очень цепкое, пускай даже внешне миниатюрное запястье, попытался оттянуть-оттолкнуть её от себя, отдирая руку к чёртовой матери. Ему неприятно. Он не любил прикосновения. И других людей, если они не Учиха в целом и не нии-сан в частности. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/79678.gif[/icon][lz]<center>не идите на сделку с собой — не соглашайтесь быть меньше, чем вы есть на самом деле</center>[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-02-26 02:09:58)
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Как... занятно.
Орочимару смотрит в детское лицо, в детские глаза и видит там тоже детское и непроницаемое, то, что мешает перешагнуть (даже помыслить о том) границы, выстроенные для себя и самостоятельно, но под влиянием неуклонным и неизбывным. Зашоренный взгляд, что видит только одну цель и только одну к ней дорогу (игнорируя то множество тропинок, что ответвлениями разбегаются в стороны, тех, что всегда манили самого Орочимару больше и сильнее, чем прямой и широкий путь).
Это не хорошо и не плохо, это так, как есть, и Саннин регистрирует увиденное как очевидный факт, на котором в дальнейшем можно будет выстраивать и целостную картину. Если потребуется, если понадобится, если увиденные задатки дорастут и оформятся до необходимого.
А сейчас любопытство почти удовлетворено и напоминает игру в кошки с мышью.
А Орочимару очень опасно заигрываться с Учиха.
Но так хочется.
Маленькая ладонь вцепляется в его запястье, сжимает, тянет дальше и прочь — мальчик жаждет освободиться от его хватки и потому Саннин впивается пальцами сильнее, тянет на себя, перехватывает предплечья обеими ладонями и не дает вырваться, развернуться, уйти подальше и игнорировать его снова. Живые эмоции мальчишки радуют, потому что вот они - настоящие, его собственные, направленные прямо на Орочимару, даже если и мимолетно.
И потому, как живы и как полны его эмоции, нукенин видит, что они еще не дозрели.
Шиноби взрослеют рано, взрослеют жестоко и без всякого снисхождения, иногда взрослеют даже не понимая того сами, вернее, еще не понимая ничего о мире вокруг них, но уже лишенные чего-то, что позволило бы им вырасти нормальными, счастливыми и здоровыми детьми, без россыпи болезненных сколов в сознании, без кошмаров посреди ночи и без демонов, что мечутся в грудной клетке с отвратительным воем, от которого иногда невозможно дышать.
У Саске во взгляде другое. Вовсе не то, что было у Орочимару в его возрасте и даже не то, что у Джирайи и Цунадэ. У него своя трагедия, еще не кровавая, еще не та, что растекается по рукам внутренностями друзей ли, врагов, и гасит во взгляде все детское, срезает под корень и бросает под ноги, чтобы рассмотрел хорошенько то, что разорвали и растоптали прямо при тебе, еще живом и дышащем. Наоборот, его боль и его любовь детские настолько, что Орочимару даже немного смешно и потому хочется проткнуть кожу пальцами до крови, испугать и вырвать из замкнутого мирка, который для Саске уже целый мир.
Мелочно.
Но Змею далеко за.... годы, войны, смерти, лишения, чтобы мимолетные порывы были для него ценнее далеко идущих планов, и потому он не делает ничего из того, что хотел бы, что мог бы сделать.
— Зови меня Хэби, — Довольно щурясь, шипит Орочимару и склоняется совсем низко, пронзая взглядом золотых глаз в чужие, сейчас еще только карие, но после, когда-нибудь, непременно... От предвкушения почти встряхивает и язык проходится по узким губам, а затем тянется и пробует на вкус ссохшуюся кожу в уголках чужого рта и соленый пот на по-детски округлых скулах. — Надеюсь, мы еще встретимся. Постарайся не умереть раньше, Саске-кун.
Потому что Орочимару будет сильно разочарован.
Он отпускает мальчика, почти отталкивает его от себя и отворачивается, легко взбегая вверх по холму и уже оттуда широко машет ему, ровно так, как могла бы сделать беззаботная девчонка его возраста. Пусть думает, что ему почудилось. Может быть от усталости, а может быть от истощения. Ничего этого не было, только странная девочка, что шла мимо.
— Удачи, Саске-кун, надеюсь Фугаку-сан сумеет оценить то, что ты ему покажешь!
Такое поведение выбило мальчика. На несколько мгновений - тотально, абсолютно, совершенно. Он не понимал, он не привык, не знал, как себя вести. Удивлённый, шокированный, испуганный, запутавшийся. Модель поведения сломлена, Саске такого прежде не встречал. Никто не вёл себя с ним так, даже не намекая, что подобное бывало. Мир - один, клан Учиха - другой, мальчишка - по своду правил реагировал на каждый из, ничего лишнего и... такого близкого.
Счастье, что Саске ещё совсем мальчишка; ребёнок, не прошедший сквозь некоторые из кругов Ада; юный, замкнутый от чужих и повёрнутый на своём мире, где даже в бытие безымянной тенью умудрился найти себя счастливым. Блаженный, не понимал, что только что произошло. Знал только: что-то странное, так прежде не бывало. И правда страшно. И ноги правда не желали слушать, словно бы чувствуя что-то, чего не ощущал разум. И что язык у этой странной девчонки длинный и влажный.
Тело само попыталось как-то изогнуться или хотя бы отшатнуться назад, но не получилось. Столько ненормальной силы, а в нём столько ступора. Глаза шокировано выпучены, даже забывая моргать. Всё очень быстро, не более пятнадцати секунд, но для Саске продлилась как вечность, пропустившая несколько ударов сердца.
- ?!
Из-за шока ни среагировать, ни сказать. Он слабый, даже не шиноби пока, сколько бы Учиха не являлся или с братом не напрашивался на миссии. Это ударило по голове, но только во вторую очередь - когда шок от неожиданности отошёл на задний план, рассеявшись и дав место всему остальному. Когда же ступор прошел, глаза не спешили закрываться, всё такими же большими оживленными блюдцами уставившись на холм, когда Учиха резко обернулся, дабы проследить взглядом за... Хэби. В ней... что-то имелось от змеи - это правда, точно, только так мальчишка бы и характеризовал, если бы его спросили; пронеслась именно такая мысль.
Слов, адресованных ему, впрочем, уже не разобрал - не понял, всё ещё пребывая в некоем ступоре. Что... произошло? Что это было? И... всё также глядя на опустевший холм, непроизвольно вытер лицо и рот, насупившись крайне недовольно, раздосадованно.
Надо довести начатое дело. Он только что показал слабость; если же отец его признает, то может быть займётся и им тоже, поможет это исправить. Или как-ток. Или не важно. Лицо запылало красным от какой-то ни то безнадежности, ни то злости на самого себя. Он всем покажет! И отцу. И нии-сану. И клану. И себе. И этой... змее. У него ещё есть время на то, чтобы стать шиноби, чтобы вырасти, чтобы стать сильным. У него ещё есть время. Есть.
Правда, куда меньше, чем казалось.
***
Прошло уже полтора месяца с... той ночи. Саске выделили комнату ближе к Академии, как оставшемуся сиротой, однако он продолжал приходить туда, где прежде была вся го жизнь. Где остались его душа, сердце, мечты, счастье. Закрытые, испепелённые, истоптанные, выброшенные, мертвые и вынесенные; прямо как тела всех тех, кто являлся миром мальчишки, его вселенной. Квартал Учиха на окраине Конохи, что никогда не вызывало вопросов или подозрений Саске, воспринимаясь как изначальная неоспоримая установка, опустел. Запечатан, перекрыт. Прежде туда заглядывали гости, теперь же люди обходили ещё недавно оживленный квартал стороной. Мальчишка слышал, что его вовсе планируются снести - кажется, потому что люди боялись и пускали слухи про приведений - и... и ничего; конкретного внутри. Всё равно продолжал приходить - доколе имелось куда - подобно живому призраку: каждый день сам себе говорил "я вернулся", каждый день проходил по знакомому пути, каждый день готовил по памяти, когда у него вообще обнаруживался хоть какой-то аппетит, пробуждённый в основном болезненными позывами желудка. Каждый день оставался один; совсем. Совершенно.
Слёзы закончились быстро. Кажется, Итачи, его бог, безжалостно и умело сжёг почти их все, оставив лишь жалкие крупицы, что мальчишка, впрочем, выплакал за последующие дни. Вместе с ними ушло что-то ещё, потому что он опустел совершенно, уйдя в себя. У Саске - формально - ещё пока остался квартал, куда прежде стремился вернуться, чтобы спрятаться от ненужного мира и почувствовать себя счастливым. Вот только сейчас ничего, кроме сокрытия от многочисленных немых взглядов, он позорно выжившему не давал. Лишь болезненные воспоминания - словно из прошлой жизни - о том, как покупал булочки, как носился по улочкам, как выслеживал взглядом отца, как нии-сан нёс его, стоило подвернуть ногу, как возвращались с миссий, довольные и счастливые... а затем всё это треснуло и обвалилось, запечатлевшись окровавленными безжизненными телами всё на тех же знакомых местах. Никогда не стереть из памяти, даже если стереть сами улочки с лица земли.
Продолжать тренироваться - это ново-старый поведенческий паттерн. Он делал это до той ночи, делал это и после, теперь. Почти всегда - один и как умел; иногда на пару с братом. И сейчас ничего не изменилось: Итачи по-прежнему оставался с ним. В его голове, в его душе, в той дыре, что почти поглотила сердце. Голос, полный презрения и слов, страшнее самых страшных, представляемых мальчишкой. Итачи неизменно давал ему уроки; жестокие, реальные; один и тот же. Словами. Действием. Тем... всем тем, что сделал и сказал, всем тем, на что плюнул и от чего отказался; от клана, от семьи, от Саске. И забрав это у него. Весь мир, целую вселенную, всё счастье. Заместил смыслом, простым и понятным. Продолжал тренироваться, но теперь вместо редких подачек от обожаемого нии-сана Саске сопровождал новый компаньон - ненависть.
Прежде Учиха не знал этого чувства. Они не были знакомы, существуя в разных плоскостях. Безусловная любовь закрывала на неё глаза, поглощая всё сердце и натуру глубокого - до проклятия, до ненормальности - рождённого Учиха. Теперь же, преобразовавшись, кажется, в один момент эта странная, сильная, но позволившая не умирать изо дня в день эмоция быстро и глубоко вросла в нутро ребёнка, поглощая и затягивая его в себя всё больше. Сопровождала почти всегда, будучи такой же сильной, как и любовь прежде, только... другой. Тоже мотивирующей, тоже пробуждающей фантазию, тоже многое чего другого. Только без намека на счастье. Только без возможности взглянуть в глаза ото-сан или фыркнуть в ответ на заботу ока-сан. Без возможности...
Саске лишь сильнее сжал сюрикены, кинув их в ряд в один из деревянных столбов, что держал традиционный жилой дом на окраине квартала, в котором мальчишка проводил много времени прежде. Весь район теперь - пустыня, кладбище, пустота; здесь Саске боролся каждую секунду. С воспоминаниями, с остатками себя, с тёмными фигурами и тенями, что рисовало его воображение; у всех них непременно классные глаза, они все выглядели как он, и все говорили: "Ты слаб. Саске, ты слаб настолько, что даже не заслуживаешь смерти. Беги, становись сильнее, чтобы заслужить её. Никчемное ничтожество", - во всех вариациях, переставляя слова, но неизменно оставляя смысл. Мишень для него - вся улица. Лишенная живых людей, но переполненная остатками памяти, тенями и бликами. Почти живые условия, в которых Саске тренировался тоже. Ему плевать где. Он больше никак не способен забить свою боль, как и совпадать с той ненавистью, огромной и объемной, что поселилась в его маленьком тельце, только начавшем свой путь; как шиноби, как мститель, как тот, в момент повзрослевший, лишившись права умереть. Голос падшего бога лишил его этого повода тоже: Саске выживет только ради того, чтобы отомстить богу, брату, его всему; за любовь, за предательство, за обиды, за... за так многое. Эта мысль, странная и пока не сформированная в практическом пути, прочно осела в сознании Учиха. И теперь он - в прошлом и настоящем лучший ученик Академии - стремился идти дальше. Как мог. Весь мир для него с той ночи - это тренировочное поле, соперники и планки, являвшиеся небольшими шагами к достижению конечной - и единственной - цели; как и прежде, как и всегда - к Итачи.
Вернувшись с занятий он тренировался уже несколько часов, порядком подустав, однако не давая себе спуску. Иначе снова будут ужасные мысли и кошмары, иначе уснуть не получится совсем, иначе этот вой одиночества снова накроет, иначе, иначе, иначе. Несколько сюрикенов прицельно полетели под крышу, вбившись в деревянные сваи вряд, в то время как ещё два полетели по направлению в колону позади него. Вышло не совершено, один сюрикен зашёл недостаточно глубоко и, скосившись с курса до самого низа и края панели, упал на землю.
"Саске-кун точно самым первым сдаст экзамен на генина, он уже так силён", - вспоминались не раз услышанные от неважных людей оценки. Да, силён. Но ведь это ложь: силён был Итачи, за год окончивший Академию, а младший даже в бытие лучшим не дотягивал до... снова неприятно кольнуло внутри, снова горечью на глаза и сердце. Кинуть ещё раз, целясь в противоположную колонну так, чтобы отлетев от неё, врезался в другой брошенный сюрикен на лету, сменив тем самым траекторию обоих. Со сколькими сразу мог справиться Итачи в возрасте Саске: с десятью, пятьюдесятью, сотней, тысячей? Хоть с миллионом. Учиха знал наверняка. Итачи способен на всё. Потому злился, выл от безысходности со всеми остатками того детского, что было неискоренимо даже в пережитом Адом, а потому продолжал. Сила воли - это его сила. Ненависть тоже? Итачи сказал, что так. Итачи всегда знал, о чём говорил.
Неизменно пустой квартал, за ночь ставший призраком былой силы и вековой истории. И Саске среди этого всего: живой оболочкой, но умерший вместе со своей вселенной внутри. Игнорирующий усталость. Больше. Больше. БОЛЬШЕ.
Характерного звука впивающихся сюрикенов не раздалось. Мальчишке пришлось обернуться, деактивировав шаринган. Он не любил светить им ни перед кем, по-прежнему считая чем-то... очень личным, своим. В Академии никто вовсе не знал. Саске и без того показывал лучшие результаты. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/52703.gif[/icon][lz]если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-02-26 02:12:15)
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Орочимару злится, скалит острые зубы и даже не пытается сложить губы в подобие улыбки, когда оказывается на кладбище, на пепелище, что осталось от былого величия. Саннину болезненно неуютно в местах, подобных этому, где еще ощущается недавняя жизнь. Все это ему отвратительно, смешано с туманом прошлого в самой глубине сознания, куда давно не хочется погружаться. Все это лишний раз напоминает о том, как хрупки люди и как мимолетно их существование.
А он еще человек.
Орочимару не забыл про Учиха. Собственно, никогда не забывал и не мог бы забыть, но никак не ждал, что они сами напомнят себе. Напомнят запахом впитавшейся в землю крови, осядут на языке отвратительным привкусом железа и посмотрят на него мертвыми провалами окон, словно бы насмехаясь, в своей извечной надменности, над его сокровенными и взлелеянными желаниями. Орочимару ненавидит все это, ненавидит пустые дома, по углам которых бродят призраки чужой жизни, ненавидит то смутное воспоминание, что паразитом прогрызается сквозь его мозг, чтобы напомнить о себе идентичными образами из далёкой (и, хочется верить, что не его) жизни.
Все Учиха мертвы.
Какая нерациональная трата ресурсов, какое бездумное и эгоистичное желание уничтожить то, что должно продолжать быть хотя бы для того, чтобы могли существовать такие как Итачи и Саске.
Орочимару было плевать на причины, итоги и закономерности, что привели к такому финалу (не вообще, но в данный конкретный момент, когда это меркло перед одним важным фактом: Все. Учиха. Мертвы). А вместе с ними мертв и их Кеккей Генкай.
Осталось двое.
Возможно он был в ярости; возможно разнес одну из своих драгоценных лабораторий — какая разница. Это было совершенно не важно до тех пор, пока Кабуто не сказал, что один — выжил. И теперь он стоит здесь с болезненной потребностью увидеть Саске своими глазами и самому убедиться, что это не ошибка. Саске — единственный, кто помимо Итачи имеет значение среди всех прочих безымянных трупов Учиха, среди этого смрада запустения.
Орочимару неотрывно следит за его перемещениями, за тем, как он двигается: будто кукла на шарнирах со сломанным позвоночником, будто сам в себя вогнал стальной прут и привязал к детским рукам прочную леску, не чтобы походить на что-то (кого-то) живого, но лишь ради того, чтобы двигаться, чтобы идти к чему-то недоступному, что единственное и не позволяет бросить крестовину на пол и осесть на землю бесформенным кулем.
Он был готов броситься на него как голодный зверь, на этого мальчика, призраком бродящего по вымершему кварталу. Он стоит посреди мертвого города, вязнет в пучине воспоминаний, пробирается сквозь то, что не увидеть иными глазами кроме тех, что у него. И речь вовсе не о шарингане, а о тех единственных глазах, что видели в этом месте жизнь и помнят ее. Смерть цепляется за худые мальчишеские запястья, обнимает крепко, словно возлюбленного и пьет из него душу, ломая то, что еще может быть живо. И нукенину хочется так же. Он не любит делиться тем, что считает своим, а особенно теперь, когда желаемое стало еще более ценным.
Уникальным.
Ребенок, сломленный болезненным наплывом эмоций, к которым он не был готов, вырванный и выброшенный из своего мира безжалостно, бесцеремонно и жестоко. Как того и хотел Орочимару.
Какой бы мелочной и неважной (как и все человеческие порывы) не была мотивация Итачи, Орочимару не мог не признать, что он создал (почти) идеал. Будущее совершенство.
Заложил для него фундамент и основу. Осталось лишь подождать и понаблюдать, что из этого вырастет.
Маленькая девочка в два коротких прыжка спускается с крыши и оказывается у Саске за спиной. На сей раз на ней нет платья, и она уже не походит на ребенка, разве что только внешне.
— Здравствуй, Саске-кун, — сладко тянет Орочимару, ожидая реакции на свое присутствие. Мальчишка оборачивается и в его глазах мелькает последний отблеск алого, по краю почти черной теперь радужки. Нукенин невольно делает шаг вперед, сокращает расстояние и хватает ребенка за подбородок, вынуждая смотреть в свои глаза. След шарингана, он уверен в том, что это не было обманом зрения, но было обещанием, что так жаждал Орочимару. — Вижу, трагедия принесла тебе не только боль, но и что-то поинтереснее.
Губы Змеи растягиваются в улыбке, и он отходит прочь, подкидывая в ладони чужой сюррекен, перехваченный прямо в полете.
— Тренируешься? – Орочимару мягко кружит вокруг и в его глазах ни капли сопереживания или утешения, только расчетливость, направленная на уникальный, желанный, но только лишь (пока, на данный момент времени) образец, в котором его живая и разорванная душа только лишь один (даже если существенный) аспект, которым нельзя пренебречь лишь только потому, что тогда модель потеряет целостность. — Теперь ты и правда особенный, Саске-кун. Наверное, это приятно.
Отредактировано Orochimaru (2020-02-28 09:29:28)
Опасность Саске чувствовал достаточно остро, но что делать, когда она преследует тебя? Когда опасностью стал весь мир, вся деревня, родной дом, когда ты сам для себя - опасность, балансирующая между мыслями о суициде, само-истязающими тренировками и мотивации выжить под давлением ещё свежих, не заживших душевных переживаний? Учиха теперь всегда неспокоен, ему всегда боязно, призраки прошлого - чужого и своего - как и остаточный голос бога следили за ним, не позволяя понять, что реально, а что ему лишь казалось.
Это первый человек в вымершем квартале, которого застал Саске. Может быть кто-то и бывал здесь, пока мальчишка пропадал в Академии, у озера и на тренировках, но сам этого не видел, пускай и не удивился бы: ведь прежде и трупы убрали, и за порядком как-то следили, и зону огородили, совсем не поощрительно уведомляя, что проходить сюда не стоило. Только Саске оно было не важно, он ведь знал: весь его клан мёртв, никто не выжил; н-и-к-т-о. Ни один Учиха не ступит сюда ногой, разбавив одиночество Саске и став упущением нии-са... Итачи. Потому не важно, сунется ли сюда кто-то; тот же факт, что за ним время от времени поглядывали АНБУ, имея особое поручение как от некоего Данзо, так и от Хирузена, мальчишка не знал. Значит, этого не существовало для него вовсе.
Потому в момент напрягся, заняв оборонительную боевую позицию. Мальчишка никого не ждал, никого не хотел видеть [все его желания мертвы и преданы, а значит невозможны], не настроен ни на кого, кроме себя самого и той боли, что выплескивал изнурительными тренировками, дабы не возвращаться в реальность.
А эта девочка... Учиха пока не вспомнил, где и при каких именно обстоятельствах видел её, ведь при последней встрече был полностью поглощен другим делом, думал о признании отца и откровенно говоря вымотался. Однако то, что видел её прежде - это понял точно, напрягшись в момент. И холодок в ногах, и эти золотые глаза, в которые мимолётно заглянул супротив воли... чёрт возьми, быстрая!
Ничего удивительного, однако: разум мальчишки пережил слишком большой стресс, чтобы запоминать и держаться за то, что уступало в глобальности произошедшему. Это нормально - подчищать детали, окрашивая всё в один цвет для выстраивания единой картины, когда все нюансы изымаются, дабы не нарушать гармонию и единство и без того трудно принимаемой и переживаемой картинки реальности.
Безумно не нравилось прикосновение: не только потому, что оно опасное, подозрительное и непрошеное, но и потому, что Саске не любил чужие прикосновения, сторонние, неприятные; особенно такие, наглые, резкие, чуждые; не искал и избегает таковых, тем более когда так. Даже нии-сан, даже ока-сан не трогали его столь резко и лично, что прошлось буквально импульсом по коже, заставляя чуть поморщиться и сжать губы.
- Ты... - буркнул он, делая шаг назад и теперь неотрывно следя за перемещениями знакомой незнакомки, дабы более не подпускать к себе. Как змея. А сам он как попавший в логово кого-то более опасного тигрёнок, что пока ещё лишь котёнок, умеющий разве что грозно [умильно] выпускать свои когти, рычать и напрягаться, когда кругом опасно - и это "ничего страшного" для логова тех, к кому попал. Саске подкожно ощущал, что ничего не сможет сделать, сто опасноопасноо-пас-но. И всё же не из трусливых, и всё же он у себя на кладби... дома, и всё же ему всё равно некуда бежать. - Что ты здесь делаешь, что тебе от меня нужно и... я тебя... видел? - глухо, грозно и максимально не приветливо, глядя всей своей вставшей на дыбы натурой на незваного гостя. Тёмными большими глазами, что располагались на таком красивом, детском, притягательном лице, выражая при том не то, что должно выражать детям; даже в мире шиноби, изначально понижающем планку нормальности, стандартов и определения самого "детства". Чем бы сейчас от Саске не сквозило. Сколько бы немого - слишком много даже для взрослых - воя от него не исходило.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/52703.gif[/icon][lz]если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву[/lz]
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Здесь. Нет. Детей.
Ни Орочимару (по определению) ни Саске (по духу) детьми не являлись, даже если мальчишке совсем мало лет. Суть внутренняя меняет и форму внешнюю, подстраивает оболочку под содержание, заостряет и вытягивает некогда круглые детские щеки, утяжеляет веки и таится в плечах вечным напряжением. И даже если мальчишку до сих пор хочется надкусить, то вовсе не от прежнего умиления. Тщета в оболочке невинности; выглядывает через глаза, смотрит с обреченностью и еще не в полной мере осознанным, но уже проклюнувшимся пониманием того, как все устроено в этом мире. И это понимание отравит его, будет расти как паразит в теле, то позволяя забыть о себе, то напоминая приступами острой боли и токсичной отравой в мозгу. Оно смешается с кровеносной системой, проникнет и в кости и кожу, пока окончательно не станет частью этого не-ребенка. Быть может через годы, а может быть через дни, но этот прекрасный (страшный, ужасающий, дикий, потрясающий) момент определенно настанет. И пусть Орочимару не любит войны, но ради того, чтобы эти глаза стали такими, как сейчас, войну стоило бы придумать. Цель оправдает всякие средства, а его цель превосходит любую, существовавшую когда-либо прежде. И он с готовностью принесет на ее алтарь душу всякого, Учиха или нет, а этого мальчишки - с особенным удовольствием.
— Поомнишшь, — удовлетворенно шелестит Орочимару, потирая пальца и тем будто пробуя остаточное ощущение от чужого тепла. Змею нравится, что его помнят, пусть это вовсе не важно, пусть даже помнят смутно и искаженно, это не играет никакой роли, ведь это нукэнин пришел посмотреть на Саске, но никак не наоборот. Юному Учиха, в самом деле, нет никакой нужды помнить его, Орочимару ведь просто явился разузнать, посмотреть, подготовить почву, пусть и задержался дольше, чем сам на это рассчитывал. Тогда.
Да и сейчас говорить с мальчишкой опасно и вовсе не легко. Не теперь, когда АНБУ и прочие кружат как стервятники, не в силах определиться с тем, кто перед ними: ценнейшее сокровище, прокаженный или бомба, чей тикающий механизм настроен на неопределенное время. Любить, сторониться или уничтожить? О, глупые и противоречивые людские чувства, они ведь и сами не знают, что выбрать. Все будет зависеть даже не от самого Саске, а от случая, от тех непредсказуемых обстоятельств, что сложат вокруг Учиха цельную картинку: будет ли в его окружении кто-то сильнее, а может быт кто-то, кого станут презирать и ненавидеть куда больше, чем его самого? Условности. Люди будут путаться и лгать самим себе, любить его или ненавидеть, но неизменным никогда и ни за что будет одно — его не поймут. Никто не будет смотреть на него самого, не оглядываясь на историю клана, на собственные домыслы и фантазию, переступая через идеализацию или наклеенные ярлыки и стандарты. Потому что им не постичь всей глубины драмы, что разворачивается перед ними, не понять и не оценить множества слоев и граней, не им, привыкшим к благополучию и спокойствию, зашоренным принципами, предрассудками и идолами.
Да и Орочимару (пока) не склонен этого понимать, лишь констатировать факт, что кажется ему очевидным на фоне прожитых лет.
На высокой колонне уже побуревший след чужой крови — смазанный отпечаток ладони, который Саннин задумчиво и почти ласкающе обводит пальцами. Он мог бы сказать, где и в какой позе лежало каждое тело, он мог бы сказать, сколько литров крови впиталось в эту землю и как буйно на этой крови разрастется трава. И это имеет значение, это не праздное любопытство, не прихоть (хоть и сдобренная огромной долей почти фанатичного восхищения), а способ напомнить себе о силе тех глаз, что сотворили подобное. Способ узнать о них на толику больше. Каков же тот, кому подвластна эта сила? Что есть мальчик, что смог стереть с лица земли целый клан? Орочимару едва ли коснулся этого потенциала за годы своих долгих и кропотливых исследований. Ему следует сказать Итачи спасибо хотя бы за то, сколь впечатляющей оказалась демонстрация, сколько вожделения и желания она породила в нем к Шарингану. К его последним живым носителям. Они нужны ему оба в равной степени. Прежде один, а затем и другой. Он знает, что тело Итачи рано или поздно износится — все они изнашиваются, не выдерживая его губительного пребывания. И тогда, к тому моменту, когда Саске будет готов, тогда он будет знать, научится, сумеет сохранить этот второй, юный и (тогда уже) совершенный сосуд надолго.
— Пришел посмотреть и поговорить о твоем брате, Саске-кун. — Ничуть не лукавит Орочимару. Не пытается играть девчонку и скрываться, в этот раз незачем. — Впечатляющая сила, неправда ли? Целый клан, сильный и гордый... Вы ведь были полицейскими? Значит вовсе, вовсе не слабаки, а он уничтожил его один. Совсем один, Саске-кун, разве это не восхитительно? — Змей не прячет сияющих глаз и почти сквозящего в голосе обожания. Теперь им с Саске-куном, наконец, есть что обсудить, есть, о чем побеседовать, и мальчишка вряд ли станет игнорировать его так, как в прошлый раз.
— Но тебя брат оставил в живых. Тебе не интересно, почему? — Орочимару вкрадчиво и осторожно перебирает чужую душу пальцами, поднимает и рассматривает на свет еще кровоточащие кусочки, оценивает, как Саске прижег свои раны, с педантичностью ученого. Он бы возложил его на лабораторный стол, препарировал, измерил и разъял на составляющие, вытягивая каждую косточку, каждый нерв, каждую мысль, каталогизировал бы всю боль и страдания, что так исказили его милое личико, но вот вряд ли собрал бы обратно. А, значит, придется обойтись без крови и скальпеля, одними лишь словами. Но так даже лучше — Орочимару умеет это прекрасно.
Что происходило? Саске не очень понимал. Он с некоторым подозрением, прищуром и напыщенностью подобно ежу уставился на эту девочку, которая вообще не ощущалась как девочка, и откровенно налился на неё своими темными, тяжелыми, грустными - опустевшими словно бы - большими глазами. Она ведь и не девочка вовсе, не так ли? Больше похож на змею; звучал как змея. Ощущался как... что-то вязкое, холодное, слизкое, гибкое. Всё-таки испытывал это прежде, как-то мимолётно, не зацепившись и едва ли запомнив. И вот теперь снова - ни от кого больше подобного не исходило. При этом сам ребенок - ну, всё-таки ребенок? - не ощущался грузным, присутствие может немного и давило, но не в том смысле, как бывало со взрослыми и опытными шиноби. Тут... что-то другое. Совсем-совсем.
Гендзюцу, может? Саске с ними пока почти не сталкивался и мало что способен поделать, потому увы. Он в целом хоть и вполне мог потянуть на генина [в связи с чем его потеря трёх в Академии будет некоей иронией и признаком всеобщего безразличия, так бывает], а умел не так много, этот статус не значил бы ничего. Да и... не в этом дело. Потому что около-змея-но-человек-ведь [привкус на языке] упомянул нии-са... Итачи, его старшего брата. Его...
- Не говори о нём! - выдал мальчишка, закрывшись, разгоревшись и напрягшись лишь сильнее, что аж кулаки сжал, в то время как в глазах заискрилось и забулькало. Рана ещё свежа: Саске понял и принял, что произошло, иллюзий не строил и начал адаптироваться да привыкать к тому, чем стала его жизнь [слабака, не заслужившего даже смерть], однако это не значило, что случившееся не задевало его. Ведь помимо воспоминаний и пережитого у мальчишки ничего не осталось, совсем ничего; и никого - кроме брата, любовь к которому теперь обернулась в яростную, абсолютную и поглотившую юное сердце ненависть; боль, обиду, разочарование. Столь же сильную, как прежде была любовь по отношению к нему. Но... зачем эта змея говорил об Итачи? Зачем задевал? Для чего?
- Что тебе от меня нужно? Ты... не смеешь говорить о нии-са... Итачи. И о моём клане. Кто ты? - яростно, будучи выбитым из зоны комфорта, не чувствуя никакой уверенности в себе. Ноль.
И ведь трудно отрицать: всё это впечатляло, правда. Если смотреть как шиноби, как бойцу, как мастеру. Ведь вырезать сильнейший клан Учиха - это прежде даже Сенджу не удавалось, а здесь один-единственный его член [упускаем то, что самый бесценный для Саске], подросток, сумел сделать это сам. Один. Какова должна быть его сила? А навыки, а упорство, а воля, а презрение по отношению к ним всем, по отношению к Саске...
Мальчишка до крови сжал кулаки, не замечая боли; физической. Дыра, что осталась на месте любящего сердца, болела, а в голове тот_самый_голос; прошлое контрастом с натащим. Живые улицы контрастом с районом призраков. Саске мог бы восхититься, как всегда [неустанно] восхищался и завидовал Итачи прежде, вот только больше не смел применять это слово к нему. Теперь. "Восторг" отнял у Саске всё. Он.. Он... Он...
Откуда этот человек знал о старшем брате? Как и все - слышал новости? Зачем пришёл сюда? Для чего говорил с Саске? Для чего задавал вопросы, расшатывая? Мальчишка запутался, однако не давал себе треснуть; по крайней мере внешне, по крайней мере для этого чужака. Он Учиха и не должен быть слабаком, каким его запомнил брат. Не может. И, но, а, ведь... [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/52703.gif[/icon][lz]если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву[/lz]
[icon]https://d.radikal.ru/d10/2002/eb/b62f88a9864c.jpg[/icon]
Удовлетворение, кое испытывает от происходящего Орочимару почти выливается в кривую и жестокую улыбку, конвульсивно дергает уголки детских губ и застывает прямо так, оттеняя хищное предвкушение в карих детских глазах, что заплывают золотом, как ядовитым газом. Недетское выражение на детском лице — диссонанс почти невыносимый, отвращающий всякого, кто может хоть сколько-нибудь заглянуть за оболочку, увидеть чуть дальше собственного носа.
Нукэнин видит, как мысли о брате расцвечивают глаза Саске новыми эмоциями, разжигают черную радужку болью и страданиями, пробуждают его словно бы ото сна, почти погребенного под грузом случившегося. Замечает, как воспоминание об Итачи грызет, тянет и цепляет истерзанное в юной душе и давит на это сильнее, лезет пальцами в открытую рану, проворачивает, крутит без всякого стеснения и жалости, потому что ему это нужно и ему это интересно. Потому что за эту нить можно и нужно тянуть, чтоб получить желаемый для Орочимару результат — сейчас или в будущем. Потому что это именно та зацепка, что позволит ему сделать Саске —своим.
— Не говорить? Но о нем говорят все, Саске-кун. Его сила стала легендарной после той ночи, только глухой и слепой не слышал об Учиха Итачи, что вырезал весь свой клан, — Змей особенно отмечает то, что при этом Саске словно бы и не существует. Словно его жизнь меркнет на фоне десятков других смертей, на фоне не трагедии, но чужой силы — Учиха Итачи затмевает все и вся, словно божество.
Пойми, как силен твой брат. Оцени весь масштаб и великолепие, а после испугайся, задумайся, взрасти свои потребности и страхи как сорняки, дай им цвести буйным цветом. Возжелай силу больше, чем что-либо другое и начни искать ее, начни искать меня.
— Но они забывают о тебе, Саске-кун. Разве это справедливо? — Холодные пальцы вновь тянутся коснуться чужого лица, но останавливаются, обводят его контуры в воздухе и замирают напротив широко раскрытых темных (сейчас) глаз. — Как глупо с их стороны забыть о том, что и ты тоже — Учиха. Упустить из вида весь твой потенциал. И все в твоей деревне — такие же. Они тебя погубят, Саске-кун. — Девчачье тело послушно склоняет на бок голову, рассматривая мальчика напротив исподлобья. Змеиные глаза заглядывают прямо в душу, заползают в глубины за зрачками, вкрадчиво делятся своим пониманием, своим знанием. — Они даже не представляют всей твоей силы.
И вновь в голосе сквозит та уверенность, что была прежде. Непоколебимая убежденность в том, что Саске — не огранённый алмаз, что он — особенный, значимый, ценный, желанный. Даже если сам не хочет этого замечать. Орочимару шагает вперед и оплетает мальчика руками, словно цепями, заглядывает ему в бездонные провалы глаз почти вровень и вкрадчиво шепчет, почти мурлычет своим сухим и дробным голосом:
— У тебя не осталось никого и ничего, — звучит глухо и обреченно, особенно в этом пустынном и мертвом городе, куда не заходят даже бродячие псы. - Идем со мной, Саске-кун. Может быть я тот, кто даст тебе желаемое. Даст тебе силу.
Отредактировано Orochimaru (2020-03-05 20:23:54)
Этот человек - ни то девочка, ни то мальчик, воде как ребёнок, но вообще-то не совсем - Саске не нравился. От него веяло чем-то нехорошим, неприятным, опасным, подозрительным. Саске шкурой, не разумом, ощущал, что таких надо держаться стороной; что шиноби так не чувствовались, что нии-сан сказал бы держаться подаль...
Итачи. До той ночи и после неё - всегда был один лишь Итачи. Для всех.
Кулаки сжались сильнее.
Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. Итачи. ИТАЧИ. ИТАЧИ. ИТАЧИ. И Т А Ч И. И Т А Ч И ! Все говорили. Сильный. Убил всех. Сильный. Ты ничто. Все говорили. Убил всех. Сильный. Смог. Все говорили. Сильнейший. Ты ничто. Они мертвый. Сильный. Ты жив. Все говорили. Сильный. Ничтожество. "Ты не стоишь того, чтобы тебя убивать".
Сердце забилось чаще, тяжелее и громче, разогнав кровь с большей скоростью. Хотелось закричать, и чтобы этот неприятный человек ушёл, и чтобы нии-са... старший брат в голове заткнулся, и чтобы, и чтобы, и чтобы! Однако вместо этого Учиха лишь смотрел исподлобья, высвобождая, буквально сочась ненавистью, обидой, болью и безысходностью.
Это правда: все знали, что Учиха Итачи - сильнейший; сильный настолько и достаточно, чтобы вырезать самый сильный клан Конохи. В одиночку. Всех, кроме него, Учиха Саске - бесполезного ребёнка с пухлыми щёчками, что был любим, балован и глуп; слаб и не достоин даже смерти. Слышал, как каждый говорил об этом, как это читалось в чужих взглядах, как... Саске был единственным, кто при том знал, что Итачи сказал ему. Что сделал. Насколько он большее чудовище, чем мог подумать кто угодно. Что он сотворил. Насколько жесток. Как...
- Я - Учиха, - не мигая, не дружелюбно, не по-доброму, не приветливо, без симпатии, без энтузиазма, закипая; но не в это ставшее раздражать лицо, а в слова. В правду. В свои воспоминания. В знание. В фантомную боль. В свою собственную слабость и никчемность. - Я сам о себе позабочусь. Я сам отомщу за свой клан. Всё сделаю сам. Они все - не Учиха. Им не понять. Они только и могут говорить, говорить... - голос утихал, забиваясь вовнутрь и переходя на рычание маленького львенка. Побеспокоенного, кинутого, недовольного, всё ещё милого до невозможности, а всё-таки не котёнка от природы. - Они... они... - нутром напрягся и, кажется, захлопнулся совсем. На какие-то несколько мгновений забыл про эту девочку-не-девочку, совершенно уйдя в себя, в слова - её и брата - прежде чем выпасть обратно.
Напряженно вздрогнул, вновь широко открыв глаза и уставились на... эти чертовы прикосновения! Как она посмела? Зачем? Для чего? Что ей надо? Саске неприятно, его личное пространство буквально тяготело, булькало, закипало, тревожилось и скрипело.
Раньше Учиха охраняли деревню на протяжении поколений; теперь их не стало.
Никого, кроме Саске.
В Скрытом Листе, что он игнорировал всегда, не имея интереса, и в котором теперь остался.
Его клан принадлежал к этому месту, посвящал себя ему, даже основал - Саске ввели в самые базовые истины и историю рода, пускай пока, исходя из семейной традиции, не уходили в детали до тех пор, пока мальчишка не достигнет... да уже и не важно, в общем-то. Учиха погибли здесь же, в истории; остался только Саске. А раз остался, то, как размышлял ребёнок, непременно воспользуется шансом, чтобы убить брата, очистить имя и честь Учиха, а после возродить клан. Здесь же, в Конохе. Не мечта, но что-то вроде цели; кроме неё, в самом деле, да самой жизни, у Саске не осталось ничего.
- Я следую только за своим кланом, - почти прошипел он, а рука, очень сильно ограниченная в движении, кое-как скользнула к кунаю из сумочки, что у ноги; взгляда от странных золотых глаз не отводил, дыша смешано, в неудовольствии, некотором шоке и задетости. Ему дискомфортно. Никто не смел его трогать; никто не смел делать это с таким словами; никто не смел говорить подобные вещи на месте прошлого, ставшего кладбищем и пустырём в настоящем. Даже здесь, даже сейчас - Саске здесь [единственный] хозиян и по-прежнему жив, таких гостей не звал.
Этот человек не слаб - Саске теперь, услышав этот тон, эти прикосновения, да и глаза тоже вспомнив - и потому не нужно было оставаться мягким. Он помнил, что увидел - всплыло сейчас. Если понадобится, будет биться и шуметь: не даст делать с собой всё, что вздумается... чтобы не столь же бесполезно, как в случае Итачи - тот просто взял и распорядился судьбой Саске; дважды, если не трижды, за одну ночь. А он ничего не смог сделать.
- Он жил здесь. А ты плохой человек. Оставь меня, слышишь? - кунай, как когда-то рассказывал и показывал нии-са... Итачи, воткнут в чужую ногу. Не глядя: старший брат говорил, что взгляд выдавал многое, а если долго целиться и искать точку, то утеряется драгоценный момент. "Враг не будет ждать, Саске" - пояснял он. - "Целиться и видеть - не главное, когда ты в опасности. Важно не терять момента и знания о том, что чего ты хочешь добиться своим действием". Саске знал, чего желал добиться: чтобы его оставили в покое, чтобы это девочка-не девочка убралась отсюда. А ещё ему - от этой странной ауры, от этого ощущения, от нарушенного пространства, от задетости за живое, от-от-от - страшно. Инстинкты не притупились, потому что имелась задача, цель, смысл и причина. Сформированные хлипко, от пережитого не отошедшие, а всё же. Он шиноби. Он Учиха. Он один. В деревне, о которой ничего не знал, знать не хотел, но к который принадлежал и на благо которой работал его клан. Потому кунай пришлось прокрутить прямо так, да ещё и двинув ногой, чтобы хоть как от себя оттолкнуть. - Оставь меня! Уйди, слышишь. Ты ничего не знаешь. У-хо-ди. Мне от тебя ничего не нужно. [icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/e7/78/1070/52703.gif[/icon][lz]если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву[/lz]
Отредактировано Uchiha Sasuke (2020-03-06 03:21:59)
Ах, детские суждения, пусть и не ребенок высказывает их вовсе. Впрочем, Саске не так уж далек от истины, отвергая его и боясь, жаль только, что мир у него еще черно-белый, совсем простой. Из этого следует, что мальчик еще не готов, этот плод еще не созрел и рвать его с ветви таким, зеленым, значит не получить желаемого удовольствия от поедания.
Ничего, Орочимару подождет, ибо знает эту деревню лучше Саске, знает этих людей и их мотивы, их стремления и их страхи, знает, что это отчаянное желание цепляться за остатки прошлого рано или поздно приведет к ненависти. Упорство мальчишки — это хорошо, это прекрасно; оно станет для него движущей силой, приведет его к разочарованию и без всякого вмешательства Саннина, ему только и надо будет, что прийти и получить результат. А сейчас он уже получил кое что иное, даже самое ценное — знания, испробовал болевые точки, посмотрел на потенциал, оценил его в полной мере и остался удовлетворен.
— Им не понять, — миролюбиво соглашается Змей и продолжает подначивать, цеплять и капать ядом в открытую рану, — Но разве ты сам понимаешь, с чем собираешься сражаться?
Орочимару вздрагивает от мимолетного укуса стали, не препятствует тигренку выпускать когти и защищаться, но взгляда от чужих глаз не отводит, только зрачки расширяются едва ли заметно: восхитительно. Знал, что Учиха откажется, да и не планировал пока забирать с собой. Некуда еще, ничего не готово, да и есть иные планы, что должны быть воплощены. К таким вещам ведь нужно подходить тщательно, планировать их кропотливо, это вовсе не так, как с прочими детьми-сосудами-образцами, которые он подбирал. В этом ценности больше, да и уникальности тоже. Боль неприятна, но удовольствие от процесса и зрелища затмевает все. Пускай Саске отказывается, пускай выстраивает себе смысл жизни, Орочимару это не интересно, не на данном этапе. Главное чтобы мальчишка не сломался к тому моменту, когда понадобится. А пока пусть живет так, как ему хочется и набивает шишки сам.
— Чем наивнее твои мечты, Саске-кун, чем сильнее ты цепляешься за прошлое, тем оглушительнее будет твое падение, когда ты увидишь ложь, и все это обернется пылью и прахом. Ты сам придешь ко мне, потому что только я знаю, чего ты стоишь. — У девочки тонкие ручки и совсем кукольное лицо, но ребра мальчика хрустят в ее хватке как сухие ветки. Орочимару сдавливает сильнее с каждым своим словом, медленно, неотвратимо, грозя вот-вот разломать чужое тело в щепки, — Я подожду.
А после резко отпускает, отступает на шаг и с ленивой небрежностью выдергивает из ноги окровавленный кунай, бросая его под ноги мальчишке. Не демонстративно, но воспитательно, чтобы старался сильнее, чтобы продолжал также.
— До скорой встречи, Саске-кун. Постарайся побыстрее понять, что ты ищешь силу вовсе не там.
Орочимару отворачивается от Саске без сожаления — он увидел достаточно и у него есть еще дела, у него есть еще один Учиха, что требует внимания, а этого можно оставить до поры до времени, вернуться позже, через несколько недолгих лет, когда отчаяния в нем прибавится, когда осознает, что даже на шаг не приблизился к своей цели. Орочимару уверен, что именно так и будет, потому что мальчишка знает, чего хочет, потому что будет жаден до силы и знаний, которых ему не дадут. Даже не понимая, даже не осознавая этого шиноби скрытого листа не позволят ему стать сильным, стать таким, как его брат.
Глупые, глупые людишки.
Вы здесь » BITCHFIELD [grossover] » Прожитое » терпение; время; упорство
