Сегодня над Виндемом поднимаются черные знамена — скорбит столица, скорбит все королевство. Этой ночью графа Юлиуса нашли в своих покоях мертвым, его сына Адониса — в коридоре замка с колотой от точного удара в сердце раной. Король объявляет общенациональный траур, приказывает найти убийцу — подданные суетятся, шлют гонцов по гарнизонам и провинциям, а солдат — в патруль, отдельную группу при этом выделяя на охрану короля и его дочери.
Отряда Ястреба эта суета не касается — никого, кроме двоих, связанных общей тайной, которая может их погубить.

У Гатса трясутся руки, после беспокойной бессонной ночи раскалывается голова, а еще ком в горле застрял. На вопрос Коркуса в духе «что с этим ебанутым сегодня?» даже отвечать не хочется, и на самом деле не можется — очередной приступ тошноты избавляет от необходимости говорить с Джудо и Каской, и его в почти в бараний рог скручивает, когда он блюет в туалете на заднем дворе таверны. На его бледном лице ужас и паника, на лице Адониса — страх, боль и детские слезы. «Я знаю тебя, ты из отряда Гриффита!» — последние слова его отца, когда Гатс одним холодным росчерком меча пустил ему кровь. Мальчишка же ничего не сказал — не успел, да и не нужно было, потому что убийца сотни — а теперь еще и детоубийца — все понимал и без слов.

Гатсу не привыкать — он с шести лет живет с мечом в руках, и какие-либо предубеждения перед убийством у него напрочь отсутствуют (шутка ли — вырезать сотню бойцов в течение одной ночи?). Руки в крови по локоть, ноги по колено в горе трупов и вонючих потрохов увязли, но все эти годы его совесть спала крепким сном — и он спокойно спал вместе с ней. Но теперь у совести гладкие — детские — очертания и мягкие теплые ладони, которые в следующую секунду обжигают могильным холодом, и Гатс не готов смотреть в ее мертвенно-бесцветные глаза. Он привык бить точно в цель — разрубать троих за раз и идти вперед в поисках новой битвы, даже ни разу не поскользнувшись на чьих-то кишках — но прошлой ночью, сжимая маленькую ладошку в своей грязной и мокрой от пота руке, он бы отдал что угодно за то, чтобы промахнуться.

Ему не хватило смелости прийти на похороны — у все того же Коркуса и пары бойцов из королевской гвардии есть свое мнение на этот счет, и Гатс вовсе не против, потому что легче быть малодушной сволочью чем человеком, которому есть, что скрывать. Проще трусливо отсидеться в засранной харчевне чем снова видеть этого бедного мальчика (на Юлиуса как на изначальную цель, конечно же, плевать) — он и правда так думал, но снова ошибся — легче ни на йоту не стало, ладони от крови ребенка все еще красные и липкие.
Смертью Адониса пропиталась каждая секунда, и Гатсу закономерно интересно, что об этом думает Гриффит. Рикерт рассказывал, что командир был удостоен чести произнести прощальную речь, и Гатс даже не сомневается в том, что это было очень трогательно — господин верховный главнокомандующий всегда умел говорить то, что от него хотели слышать — особенно когда дело касается девочек королевских кровей или идиотов, уверенных в том, что их считают друзьями. Тяжело признавать, что остаешься в дураках, но иногда приходится — «не слишком ли много ошибок за последние сутки, а, Гатс?»

Громкий хлопок эхом прокатывается по коридору замка, сотрясая зажженные к вечеру факелы — переступая порог покоев Гриффита, Гатс не стучится — правила этикета (он ведь теперь рыцарь ордена Белого, мать его, Феникса) оставляет образованным простолюдинам и придворным подхалимам с артистократией, от манерности которых иногда скулы сводит. От холодного спокойствия Ястреба, кстати, тоже — поначалу оно раздражало, потом успокаивало, сейчас раздражает снова. Вот и вернулись к тому, с чего начали.

— Все пошло не по плану! — из груди вырывается рычание озлобленного цепного пса. Только на кого злиться? На себя за неосторожность? На Гриффита за отданный приказ и отрешенный взгляд? А может на чертова Адониса, который так некстати оказался на пути? Гатс сам разобраться не может — в глазах напротив ищет не поддержки — уж она-то ему сейчас точно не нужна. В глазах напротив разыскивается понимание ситуации — может, Гриффит объяснит, что он — Гатс — наделал?

«Что  м ы  наделали?»