[indent] Как будто нет и не бывало лжи, войны и вовсе не бывало смерти.
И мир большой, и сколько ни отмерь ты, все будет по тебе, держи, держи.
Раздражение вспыхивает по-осеннему скорым костром: словно сухое пожарище, занявшееся у стогов заранее приготовленного сена, и всё равно ему, что приготовлено сено было не для того. Цири сжимает коня бёдрами чтобы позорно не свалиться вниз, и воля, что с упоением впитывалась в землю и в неё саму, почти растворяется, не попрощавшись. Ей, наверное, всё ещё хорошо — но свободы в этом больше не так много. Цири жадно дышит, вбирает летние краски, улавливает запахи ночного жасмина и ещё лунных, кажется, цветов — бело-розовые соцветия когда-то восхищали её своей красотой, а Йеннифэр рвала их в саду Храма Мелитэле и показывала, как при необходимости на скорую руку семена добывать.
Цири помнит, как чародейки срезали цветы, безжалостно препарировали всё, что казалось хоть мало-мальски важным, в том числе и линию её крови: растянули на полотне, отследили, утратили, и позже всё равно снова нашли, но Цири сумела увернуться, исчезнуть раньше, чем они бы окончательно вовлекли её в мир интриг да политики.
Ничего живого в них, перекроенных куклах, даже внешность — обманка, призванная туманить дуракам разум; Цири думает, что не стала бы ни один из своих недостатков править, пусть лучше остаётся живой, а не скрепленной чем-то, обречённым в конце развалиться на части.
Она не знает, такая ли магия у эльфов здесь — или они её как-то иначе применяют. Владеет ли магией, к примеру, Эредин? Какой-то владеет точно — слишком тихо подбирается, перехватывает поводья коня, хлопает его по злобной тёмной морде. Магия, думает Цири, живёт в каждом из представителей их народа просто так — в движениях, манере смотреть, говорить, умении обращаться с пространством вокруг; но ещё Цири помнит, что ген Старшей Крови эльфские чародеи вывели, а не получили в дар, и потому, возможно, здесь точно так же всё, а она просто красотами да атмосферой обманывается.
— Моя Кэльпи ничем не хуже, — горделиво отвечает Цири, вновь переводя на кобылу взгляд. Та кажется успокоившейся, может время уже позднее её расслабляет, или вид того, что никто не ранит (пока что) юную хозяйку. — Она тоже всегда услышит меня, приходит на самый далёкий зов — и она мой друг, мы многое вместе пережили.
Её так и тянет показать Эредину натянутый до самого локтя магический браслет — она прячет его под рубахой и не признаётся, что если верно браслет потереть, то Кэльпи тут же прискачет, и никакие стены её не остановят. Цири думает, что это, возможно, спасёт им обеим жизнь — если украшение не признают раньше.
Щёки тут же заливает жаром — вспоминает, как скользил по руке Эредин, и мог бы нащупать, но выбрал другую, прогадал, благо Цири не села подле него стороной обратной. Она потирает «пострадавшую» в неравной схватке руку, если можно называть схваткой чужие колкие прикосновения, и след поцелуя, змеёй обернувшегося вокруг её пальцев.
Эредин сам как змея — долго таится перед прыжком, пристально вглядывается, но Цири уже ждёт укуса, точно знает, что он впрыснет яд раньше, чем она сумеет сбежать. У него было много времени подготовиться, в одних только зелёных глазах довольно отравы насобирал.
— Может и догадалась, — улыбается она, дотрагиваясь до волшебной руны на плотной коже. Конь не сдвигается с места, но Цири кажется, что это должно было быть больно. Она ласково треплет след от ранения пальцами — ничего, магические шрамы самый заметный след в душе оставляют, но о тебе, конёк, здесь хотя бы хорошо заботятся, да?
Ей кажется, что он чуть заметно кивает (и Цири опять улыбается).
Мы выйдем в день – и мы его вдохнем, он будет ветер с озера и цитрус,
как будто дети маленькие в цирке, как будто праздник, детство будто, дом.
Чужое присутствие в такой близости Цири выносит стоически.
Замирает когда он небрежно перекидывает её волосы (сука, растрепались!) на другое плечо, тянет коня за узду, мягко направляет в нужную сторону. Она мысленно считает до ста, и так несколько раз — успокаивает взбунтовавшееся дыхание. Воля совсем в траве теряется, Эредин ей как будто напоминает — ты не в безопасности, нет, и никогда там не была.
Иногда Цири кажется, что напускное это — всё её лихачество, все дерзкие улыбки, заигрывания со смертью, отбирание у неё титула; она ведь тряслась от страха когда ей угрожал Бонарт, и плакала, когда он бил, и не было в том ничего забавного, боль стекала на пол, проделывала на щеках некрасивые борозды. Эредин за её спиной тоже дышит жаром, куда-то в шею и немного в затылок, и Цири думает, станут ли её здесь тоже бить, если она откажется добровольно сотрудничать, причинят ли физическую боль, какими пытками вынудят лечь в постель с пресловутым королём?
Цири кличут смертью, но почему её тогда так легко надвое переломить — прямо как и всех других; страхом, уродливыми насмешками, угрозами, сгоревшей Цинтрой и сгоревшими надеждами на то, что Геральт заберёт и разыщет. Ведьмак к Цири тогда не пришёл, и ей пришлось справляться самой — теперь Предназначение увлекло в новые земли, усадило в седло к едва знакомому всаднику.
Это не Цири, а отчаяние бросается бравыми словами в зелень глаз Эредина, словно насмешка над тем, что когда-то она ещё умела бояться — на арене гладиаторы её разучили, а последний страх пропал когда отвернулся Геральт, и за ним Йеннифэр, и когда долго после обнимал её император Эмгыр, перемолотую и сотрясающуюся в рыданиях. Даже тогда, в неполные семнадцать, Цири до них добралась, она справилась, она пришла.
Её не дождались.
Она вскидывается в седле, распрямляет спину, приподнимает голову — и мысли утекают прочь, Цири им позволяет; нет смысла скучать по страху, нет смысла грустить по утерянному, тому, что она оставила за спиной, что никогда больше к ней не вернётся. Луна такая красивая, думает Цири, заглядывая в небо — и звёзды, вот же они, наконец рассыпаются ярким кружевным полотном, словно нанизанные на крохотные серебряные гвозди.
От красоты дух захватывает. Эредин правит коня, молчит, и за это пространство Цири тоже ему благодарна — за возможность подумать, уехать ото всех подальше, остаться почти что одной. Пусть и в такой странной компании, пусть она всё ещё не понимает, какой проверкой это обернётся, не придётся ли потом отвечать.
Несправедливо, что небо ни перед кем не держит ответа за свою пленительную красоту. Что кружащие вокруг них бабочки с васильковыми и малиновыми крыльями абсолютно свободны. Что природа расцветает вокруг, удивительно живая, вечная, она была здесь задолго до рождения Цири — и останется здесь и после её смерти; дикий вьюнок будет всё так же захватывать окрестности, лазурная ипомея доберётся до самых верхушек деревьев и соскользнёт с них прочь, упоительно великолепная, пронзительно синяя, будто сама ночь во плоти.
[indent] Так мы вдохнем прощение.
Цири ступает на землю, не глядя — и смотрит туда, куда указывает Эредин, различает знакомые очертания башни, и что-то рвётся внутри; вот он, выход, он сам тебе показал. Она не знает, сможет ли войти туда ещё раз, но может стоило бы попробовать — правда Цири без оружия, но если вскочить на Кэльпи достаточно быстро, вдруг и успеет добежать, вдруг снова распахнутся бесчисленные двери.
Мир вокруг будто мягко цепляет её пальцами, останавливает — не уходи, постой. Цири знает, что это обман, мираж, и всё равно мнётся. Усталость валится ей на плечи — тяжко быть постоянно в бегах, не иметь собственного угла; но какой угол отведут ей здесь, по статусу даже ниже чем полукровке, призванной несколько раз отдаться королю и после воспроизвести наследника? Да и сможет ли она жить там, смотреть в глаза человеческих рабов, о которых пока только мельком слышала, и чувствовать себя хорошо?
Там, думает Цири, следуя за Ястребом — нет. Но может смогла бы здесь, под сенью деревьев, между раскрошенными временем колоннами, и может тут ей было бы хорошо.
От пустоты под ногами захватывает дух — новый виток опасности спиралью ввинчивается под рёбра, Цири улыбается и воздевает на столицу глаза; вынужденно признаёт, что она прекрасна. Похожа на картинку в какой-то книге — у них в Цинтре были такие, лежали в читальном зале под толстым стеклом, и их ни в коем случае нельзя было без перчаток и специальных приборов трогать, даже княжне. Цири разглядывала эти картинки и словно горячее золото по страницам разливалось — вот и тут так же: янтарь и мёд, капли охры и золотой осины на небосводе, но не достать рукой, как ни тянись. Красота всегда недосягаема. Что звёзды — там, на небе, что эльфская столица, тонущая в золотом мареве. Диковинная, поразительная красота — красота, не предполагающая ни воли, ни свободы.
— Она прекрасна, — тихо говорит Цири, возвращая Эредину взгляд. Он смотрит на неё, не на красоты Тир на Лиа, и она тоже с удовольствием вглядывается в уже знакомую зелень. Глаза у него живые. Живее столицы, будь она хоть сотню раз великолепной и незабываемой. — Но здесь красивей.
Цири ведёт рукой вдоль обрыва — где-то там, вдалеке, у подножия города, в пустоту ночи врезается водопад, а за ним другой; шум немного слышен даже сюда. Цири смотрит на Эредина и потом — на звёзды на небе и на траву под ногами, оглядывается на расколотый мрамор, увитый диким плющом. Здесь тоже цветут розы, значит и здесь проливалась эльфская кровь — а ещё много других цветов, и снова этот нестерпимый запах лета: свободный, сладкий, как офирский дурман.
— Ваши архитекторы сотворили чудо, но мне больше по душе ландшафты, что так и не удалось окончательно покорить. Когда красота не уложена в идеальную форму, а вольна сама принимать решения: вот, плющ даже колонны увил, и трава сквозь плиты прорывается, и клевер, и спустя несколько десятков лет здесь будет ещё больше жизни, и она тоже будет хороша.
Цири неловко улыбается.
— Может я и звучу как праздный менестрель, только нет ничего лучше природных красот, и вам повезло — уж их-то здесь в изобилии.
Она думает, что ночь её пьянит. Что вся эта прогулка, весь сегодняшний вечер — словно короткая передышка после всего, что было, и после того, что ещё будет; и никаких перемещений, никаких грубых пьяных крестьян, внутреннего голода и желания свернуть кому-нибудь шею.
Запахи ночных цветов. Рассыпавшиеся звёзды — кто-то оторвал их тогда от её платья и принёс сюда, не замарав, не испачкав. Глаза, глядящие внимательно, слушающие её и что-то важное возвращающие.
Ци-ри, вертит она на языке и улыбается.
Словно она тогда сказала — эй, видишь, я здесь,
я есть.
И он действительно заметил.[status]играем в[/status][icon]https://i.imgur.com/Km56b08.png[/icon][char]цирилла, 18[/char][lz]<center>all the good girls go to <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=1088">hell</a></center>[/lz]
