[indent] Наверное, если бы он был жив, он бы ощущал… досаду. Натанос провел тыльной стороной ладони по щеке, стирая копоть и гниль, в которой успел запачкаться, словно какой-то мальчишка-трубочист, от него пахло отвратительной смесью соли, рыбы и крови и, опять же, не будь он уже мертв, отвращение бы захлестнуло чемпиона королевы банши.
[indent] Можно было бы сказать, что состоявшееся плавание являлось истинным провалом операции, фиаско, которое не должны они были потерпеть. Но несмотря на это, отрекшийся улыбался, обнажая желтоватые целые зубы, полностью довольный окончанием данного им слова. Он давно не чувствовал все так, как ощущал до этого, до того, как зубы мертвецов разорвали его, поедая живьем, дабы затем присоединить к своей армии. Его новая нежизнь имела свою цену, а душа, когда-то принадлежавшая исключительно Натаносу Маррису ушла в небытье. Остались лишь только воспоминания, как яркие картинки, иногда вспыхивающие в голове. Он помнил все, в мельчайших деталях, он помнил и ощущения, чувства, которые когда-то испытывал, которые заполоняли душу, даже сознание от которых сейчас осталось столь малое. Он бы мог, как многие другие его братья и сестры, сублимировать это чувство, пытаться вновь уверить себя, что даже после плена в руках Короля Лича, он все еще оставался тем же самым существом, что когда-то дышало, старело, умирало…
[indent] Но он не был Маррисом, о нет, этот рейнджер погиб на подступах к Солнечному колодцу, Натанос не любил обманываться, пусть и виртуозно врал остальным, с собой оставаясь кристально чистым. Он другой, абсолютно. Маррис бы никогда не согласился на то, на что соглашается Гнилостень, с таким упоенным желанием, словно нет ничего более важного, чем воля мертвой госпожи. Маррис бы никогда не выпускал на живых людей чумы, от которой бы они задыхались в бесславной и отвратительно долгой смерти. Он бы никогда не расставлял силки на служителей Света, ведь они же сеют добро, и плевать, что они решили убить именно тебя. Маррис бы никогда не оставил своих людей во владениях чуждой жестокой королевы, заманив их в ловушку. Он бы никогда не позволил тронуть Стефана…
[indent] И все же…
[indent] Гнилостень помнил этого человека, помнил его мотивы, его чувства, когда он смеялся, когда его сердце заходилось в бешеном ритме. Отчетливей всего помнил ярость, потому что Король Лич только ярость в его сердце и оставил, вырезав все остальное подчистую. Иногда с этой яростью было очень сложно, он все еще помнил, как рыкнул на эльфийсскую жрицу; он не хотел пугать девочку, просто так вышло, что в этот момент черная ярость заволокла разум и он зарычал на нее, бедняжка испугалась очень сильно, что даже из глаз брызнули слезы. Грозна над ней посмеялась, мол, маленькая остроухая, думала с ней тут цацкаться будут, но даже орчиха отошла от чемпиона Сильваны на несколько шагов подальше, дабы и самой под его гнев не попасть.
[indent] Натанос стоял перед покоями своей госпожи, и пытался понять, что же делается в собственном разуме. Рационализм предлагал ликовать – он выполнил ее волю, все сделал именно так, как и задумывалось, заманил корабли Альянса в Назжатар, пусть и ценой нескольких ордынских жизней, пусть, каждый из них был рад умереть с честью за своего вождя и это даже не обсуждалось. Но вместо ликования лишь липкое досадливое чувство копошилось во внутренностях склизкими щупальцами. Они потеряли несколько зандаларских кораблей и с десяток хороших бойцов, поставив под угрозу жизнь верховной чародейки и лорда-регента. Впрочем, за Терона можно было не волноваться, Натанос слишком долго его знал, чтобы быть уверенным, что уж кто, а его бывший сослуживец уж точно так просто не сдохнет.
[indent] И все же тревожность заполонила мысли, исказила их и отравила. Он так долго слушал своего вождя, внимал каждому слову и не задавал вопросов, но сегодня… да, он не чувствует многого и делает это не так, как было при жизни, но даже логическое его мышление подсказывает, что что-то здесь не так. К чему такое бесталантливое растрачивание ресурсов?
[indent] Он все же стучит, перед тем как войти, склоняясь в поклоне перед своим вождем, как и положено верному солдату.
[indent] — Моя госпожа, ваш приказ выполнен. – Натанос протягивает вперед карту, порванную и успевшую намокнуть, пока он пытался выжить в глубинах Зин-Азшари. Наверное, когда-то это было поистине красивое место, полное жизни, но уж точно не теперь.
[indent] Натанос смотрит на свою королеву и осознает, что теплится в его сердце, что расцвело в черной пустоте после этого плавания – сомнение.
[indent] - Моя королева, - он сжимает кулаки, так, что плотная кожа перчаток скрипит, всего несколько дней назад он бы лично вспорол горло тому, кто проявлял бы сомнение по поводу действий Сильваны, но теперь… - После Зандалара и Лордерона мы понесли огромные потери, не говоря уже о предателях, что переметнулись к мятежнику Саурфангу. В этот час, разве не должны мы беречь сражающихся за нас? Разве это… в интересах Орды? В наших интересах?
[indent] Он никогда не думал, что действительно до такого дойдет. Его бессменный командир, та, что всегда заботилась о своих бойцах, не важно, кем они были и из какого места, даже если это был обычный человек, не их рода и племени. О последнем сейчас можно было не волноваться – они все одинаковы – потому что они все мертвы, но все же. Не было ни дня, чтобы Ветрокрылая не доказала свою проницательность, свой стратегический ум и свое умение думать наперед. А потому Натаносу становилось обидно до черной воющей скорби где-то в подкорке сознания: Сильвана просто не хочется посвящать своего защитника в свои планы, она не хочет говорить, а может, просто не доверяет… даже после всего считает его слишком чужим и далеким.
[indent] Натанос помнил, что обида чувство плохое, настолько, что скребло даже его давно уже не бьющееся сердце, но ничего не мог с собой поделать. Он никогда не признается Сильване, что эта скрипучая несправедливость по отношению к нему душит ядовитыми силками, но, похоже, и не нужно, Гнилостень смотрит в глаза своей госпожи, а большего, для того, чтобы рассказать о подобном, даже и не нужно.
[indent] — Я не понимаю… - голос его становится тише и Натанос может поклясться Бездне, что ему становится трудней дышать, даже несмотря на то, что больше и не нужно. – Если я… дал повод в себе усомниться, то скажите мне это в лицо. Зачем… зачем все это?
На смену досаде пришла ярость. Неважно чтобы он делал и что говорил – ярость возвращалась всегда.

Отредактировано Nathanos Blightcaller (2020-02-03 13:27:18)

[indent] Он ощущал темное, липкое, забравшееся под самое нутро и там свернувшее этаким котом. Удивительно, но отрекшиеся изо всех сил пытались имитировать свою прошлую жизнь, которую потеряли уже очень давно, мимикрируя под тех, кем когда-то были. Особенно они любили воскрешать своих домашних любимцев, находя эти могилы каким-то мистическим образом и раскапывая. Им казалось, что так можно вернуть хотя бы частичку себя, кто-то даже обманывался настолько, что всерьез в это верил. И эти мертвые, разваливающиеся существа счастливо семенили за своими хозяевами, бряцая костьми и разваливаясь на глазах.
[indent] Натанос не был одним из тех, кто позволял себе настолько сильно заблуждаться. Нет, Тот человек, коим он был, давным-давно погиб, там, на подступах к эльфскому королевству, под своим последним рубежом, той невидимой линии, которую они провели для себя, дабы не пустить противника дальше. В красивых историях такая отвага воспевается и в конце герой всегда одерживает победу против жестокого и бессердечного врага. Но реальность была более прозаичной, он все еще мог ощутить, словно гнилые зубы впиваются в его шею, и горячая кровь заливает глаза, покуда его обгладывают живьем.
[indent] О том, что было после он тоже помнил, хотя это было именно то, что следовало бы позабыть. Голод. И злость. Беспричинная, направленная на весь остальной мир; в ней не было логики, не было мотивов, она просто была. Это была злость и ярость Короля Лича, сукиного сына, который желал иметь все, а в итоге мог довольствоваться только лишь отвратительно гниющими объедками вроде тех, коими стал сам Марр, низко опустив голову, словно какая-то гончая, идущая по следу.
[indent] Он и сейчас был псом, только другого порядка. И это служение забралось ему под самое нутро, въелось несмываемыми пятнами. Это все, что он помнил.
[indent] — Мы не сможем напасть на Штормград, моя королева. – Вкрадчиво произнес Натанос, он знал, потому что ему самому приходилось подсчитывать сухие числа на донесениях. — Большая часть наших кораблей пошла на дно у Зандалара, а те, что остались, подчиняются королеве Таланджи, а она…
[indent] Подозрительна, хотелось бы сказать, но Гнилостень знал, что юная троллиха просто очень и очень осторожна. А еще необычайно тиха и избирательна в словах для юной принцессы, только что потерявшей любимого отца. При других обстоятельствах он бы даже назвал ее мудрой девочкой, но она смотрит на Натаноса не как на союзника, да и на всю Орду тоже, скорее, как на тех, кого она вынуждена терпеть. Он был просто уверен – дай Зандалару время оправиться, и они покажут зубы и начнут кусаться, ведь все, что их объединяет, это лишь ненависть к общему врагу с золотым львом на синем фоне. В них нет преданности и веры. В них нет ничего. Это не те верные солдаты, которые у стен Лордерона бежали биться за Орду, те самые, что ставили свою воинскую честь превыше всего и которые, в итоге, переметнулись к гордецу Саурфангу. Натанос помнил это – гордость. И  у него когда-то она была, непоколебимая, что не позволила в час лишений уйти из чужого леса и с чужой земли, спасая свою шкуру и оставить народ, который его так никогда и не принял на произвол судьбы, гордость, которая заставила его в итоге погибнуть и обратиться в ходячий труп.
[indent] А может это было что-то еще.
[indent] — Мне казалось, что я заслужил знать правду, после всего, что сделал. – Ярость закипала, она всегда была там, просто иногда притихала, скрывшись в каком-нибудь темном углу, но в итоге всегда вылезала. Такова была их первоначальная природа – они издевательство над самим существованием, насмехательство над самым ценным даром – даром жизни. И сейчас гнев это единственное, что они могли толком ощущать, что он видел в абсолютно красных глазах своей королевы – она ненавидела его в данный момент, за то, что смел усомниться в ней и подумать… что он думал – что она предала? Кого? Было бы глупо думать, что забота на первом месте – каждый из них был в первую очередь предан только себе.
[indent] Натанос вскинул голову, спокойно перенося взгляд полный ненависти, он переносил и не такое. Ему больше не больно – больше ему никогда не будет больно, но внутри трупными червями копошится обида и вот ее деть Гнилостень никуда не может.
[indent] — Нет. – Произносит он глухо. Королеву банши боятся, но ярость лучшее лекарство от любого, даже самого иррационального страха. И он спокойно перехватывает чужую руку, сжимая слишком тонкое запястье. Внутри клокотал гнев, ревел,  словно пламя в горнилах гоблинских машин, которыми сейчас заставлен весь Оргриммар, а Галливикс довольный потирает свой золотой монокль, наслаждаясь теми деньгами, которые текут в его необъемный банк.
[indent] — Я был верен вам. Всегда. – Отчеканивает Натанос, выплевывая эти слова через зубы, словно гавкал, а не говорил, то что надо для пса, внезапно решившего зарычать на своего хозяина. — Я убивал, предавал, обманывал – все по вашему приказу. Я был тем, кого хотели видеть, потому что это было нужно вам. Хотели бы больше, я бы дал вам больше, все, что не попросили. А взамен я получаю только молчание. Такова плата за все, что делалось?
[indent] Такова эльфийская надменность. Он помнил – эти взгляды, устремленные на него, смесь презрения и недоумения, как на занятную зверушку, нарочито громковатый шепот, чтобы даже его, такие нечувствительные уши все услышали, чтобы он точно знал свое место. У всех… кроме нее. Он помнил эту поддержку, твердую уверенность, даже он сам в себя так не верил, как верила в него капитан, вскинув голову и он ощущал ту же самую безмятежную спокойность даже перед самыми сложными временами. Неудобную форму, шутки, стоящие на грани издевки, но теплотой голоса успокаивающие. Помнил спокойную речь, помнил теплые прикосновения, помнил собственный затуманенный разум, хоть пил и очень редко. Он помнил, как любил ее, когда-то давно, в другой жизни, любил настолько сильно, что предпочел умереть на чужой земле заживо сожранным, чем оставить одну наедине с непобедимым врагом.
[indent] И с этими воспоминаниями ярость отступила.
[indent] — Делайте что хотите, моя королева, но без ответов я отсюда не уйду. – Кажется что-то от Марра в нем все же осталась – упертость, с которой он пытался лбом прошибить вставшие на пути стены. Не очень красиво и поэтично, зато действенно.

[indent] Верные псы на хозяев не рычат, потому что если собака оскалится на владельца, то ей тут же ломают хребет; воспитание не должно поощрять своеволие, вот только проблема была в том, что Натанос всегда своевольным был - при жизни, после смерти, пытаясь сохранить крупицы прошлого себя, словно разбитое зеркало, обратно в погнутую раму вставить перебитые осколки. Но верным, этого не отнять. Впрочем, кто спрашивать будет, так что он и сам сейчас удивляется, как еще здесь стоит, наперекор, так, что еще ждет, на что-то рассчитывает.
[indent] И осознает, что если бы кто-то другой на это месте был - то для него уже все бы было кончено. Но риск оправдывает средства - не так ли? Он это выучил, там, среди лесов, на руинах родного дома, копаясь в грязи, тлене и чужих костях, пытаясь выудить хоть что-то для себя полезное, что-то, чтобы отвадило рыцарей в сияющих доспехах от его родного дома - от его собственности. То было время, когда он действительно чувствовал себя диким зверем, только на лес окружающий и рассчитывающий - ставя силки, маскируя волчьи ямы, в которых потом находил далеко не зверье, но очередного оступившегося остолопа, решившего, что прогнать чудище поместья Марр сможет. Словно брошенный хозяевами пес, он, привязанный не к месту даже, но к воспоминаниям, стремился защитить то, что считал своим.
[indent]  — Я бы никогда не отвернулся.  — Даже мысль о предательстве казалась... странной, какой-то перешитой, прямо как то поганище, которое своей грузной тушей сейчас перегораживало проход в эти покои, мыча что-то нечленораздельное, ведь язык его так найти и не смогли, да и зачем он этому созданию, оно мало что способно произнести путного, если вообще вспомнит, как слова составлять из звуков вылетающих из рта. Такими они все были - перешитые, переделанные, не внешне, так внутренне, впрочем местным некромантам всегда работы хватало, то одного подштопать, то другого заменить - руку, ногу, не так уж и важно, главное чтобы позволяло и дальше работать. Вся их жизнь словно существование вопреки всем законам, борьба, ежедневная, как с собой, так и со всем оставшимся миром, который в них только уродцев видит. И Сильвана, что ведет их, каждый следующий прожитый день доказывая, что существуют они не зря, а ради цели великой. И он верит... до сих пор верит.
[indent] Она говорит о предателях, а Натанос только хмурится. Если ей нужно - если правда подозревает, то он довольно быстро может проверить всех, кто остался по эту сторону стен, а не позорно сбежал за мнимым величием Орды, которая всегда была горда своим умением проливать кровь во имя нужд народа, часто прикрываясь честью и достоинством; Гнилостень точно знает - в том, что он делал для величия Орды никогда чести не было, но он ее никогда и не искал, а потому спокойно переносил презрительные взгляды того же Саурфанга, считающего чемпиона отрекшихся самым ужасным созданием. Он мог примерно предположить, кто оставался верен старику-воеводе, например - Эйтриг, старый орк и так уже лет как двадцать водит дружбу с человеком, даже этого не скрывая, что ему стоит присягнуть если не Альянсу, так мятежникам с ними сдружившимися? Галливикс? Нет, он делец и бизнесмен, а хороший торгаш точно знает, что отношения с врагом своего главного торгового партнера идея крайне плохая и не прибыльная, она лишает золота, которое так обожает гоблин. Но эти мысли он пока оставит при себе, затаит их до поры, до времени, предатели никуда не денутся, пока они внимательно наблюдают за ними, пока считают, что ничего неизвестно - они будут продолжать указывать на всякую певчую пичугу, поющую крамольные песенки, заведшихся в самом центре их государства - их дома.
[indent]  — Так значит королева? — старая сказка, кошмар из далеких времен, забытая всеми проклятая королева, вновь вылезшая на сушу чтобы о себе напомнить. Интересно, как она вообще умудрилась связаться с вождем в обход всем остальным? Как смогла укрыться от глаз бога бездны? Натанос крепко сжал губы - ему могли бы сказать это и раньше, тогда этому сомнению в его душе и места бы не было, но оно все же появилось, вместе с другими вопросами. Какие еще важные детали от него утаили? Что еще от него скрывают где-то очень глубоко, на примерно тех же глубинах, на которых покоятся забытые боги? Натанос скалится - его берет злость, раздражение, ненависть. Опять.
[indent]  — Это будет сложно... моя госпожа. — Не после того, что он сделал, ради нее, по ее приказу; там на темных берегах он в этом прекрасно убедился, схватившись с остатками ночных эльфов и стоило признать... он начал понимать, почему этого вечно спящего старика Малфуриона называли Яростью Бури, словно разбуженный от зимней спячки медведь, что уж говорить о его бешеной женушке, которая явно записала Натаноса в свои личные враги и враги всего ее народа. Нет - эти не простят. Добавить к этому сборищу всех гилнеасцев с их старым дворнягой Генном во главе и картина выписывается не очень хорошая. — Да и если... мальчишка-король захочет слушать, не факт, что послушают его.
[indent] Был бы на его месте Вариан - возможно, да, у призрачного волка, в отличие от юного льва, было нечто, что отличало его - ярость, злость, с которой считались и из-за которой внимали. Но этот король свое отжил, теперь только холодный камень в чуждой столице напоминает о том, что такой когда-то был. Какая удивительно недальновидная трата ресурсов, а ведь такой как Вариан мог послужить и после смерти...
[indent]  — Что вы хотите чтобы я сделал... госпожа? — он ощущает чужое касание, еле различимое, невесомое. Сильване всегда казалось, что она делает это незаметно, а он позволял обманываться в этом, делая вид, словно не замечает. Словно так мог хоть ненадолго вернуть ту утраченную жизнь, которую когда-то они потеряли, те возможности, которые у них отобрали; его слова, его верность, его беспричинную злость, когда очередной умник решал, что будет умно поддеть командира, пока той не было рядом, его ощущение волнения, когда Сильвана оказывалась непозволительно близко, далеко не по уставу. Ощущение теплоты в тогда еще бьющемся сердце и привязанности, сильнее, чем многие путы. Вся та жизнь, казавшаяся сейчас приторно-сладким сном, настолько, что мог бы он блевать стошнило бы, но о которой он иногда скучает, иногда сожалеет, иногда беспричинно желает вернуть хоть малую крупицу, страдая от этих воспоминаний, как от пыток. Даже если когда-то Сильвана и принадлежала ему, пусть даже совсем ненадолго - сейчас она принадлежит исключительно Орде. Ну а он... — Я ваш. Приказывайте.
[indent] У верного пса нет большего желания, чем ластиться к ноге своего хозяина - по крайне мере до того момента, покуда хозяин ему хребет не перебьет.

[indent] Он точно знал, что поступает неправильно. Никогда не задумывался над моральным обликом своих действий, которые совершал после смерти. В конечном итоге, это Маррис мог размышлять о плохом, о хорошем, о том, что Свет его покарает и в загробной жизни предоставит ему муки нечеловеческие, если он будет плохо себя вести и делать зло. И он старался быть хорошим, старался делать вещи достойные, а в итоге его сожрали живьем и гнилые зубы впивались в его кожу, последним, что проводило его в загробную жизнь была нестерпимая боль и собственный крик. Но даже после этого мучения не закончились – он стал чудовищем, монстром, не способным даже мыслить самостоятельно, лишь только тихий и отвратный шепот где-то на самом краю сознания был ему путеводителем, заставляя делать вещи, которые бы никогда не сделал живой и мыслящий человек, но которые спокойно делало существо, в коего он обратился в итоге.

[indent] Мертвый. Неживой. Они забрали не только его тело – они забрали душу. Залезли в нее своими когтями и вырвали все, что делало когда-то Натаноса человеком, обратили в пепел все, что могло существовать в нем хорошего. Мертвым не познать любви, не познать радости. Они могут только день за днем силиться вспомнить ту жизнь, которая была у них когда-то, которую они потеряли не по своей воле, но, как и полагается, ответственный за это заслуженной кары не понес. Даже больше – его жалели. Все охали и ахали, что маленький принц Артас не виноват в том, что выкосил столь много народа, лишил их жизни и обратил в нежить, Натанос может только злобно сплевывать на землю, удивляясь глупости и тупой наивности, которую пытаются втемяшить себе в голову некоторые. Долбанное всепрощение, о котором говорили служители Света, но которое он так ненавидел, ведь ненависть - это все, что оставил ему Король Лич в итоге.

[indent] Он нашел себя в другом. В служении. Не в вынужденном, насильном, через переломанную душу и со стянутым у горла поводком, но избранную самостоятельно, смиренную. У него был выбор – умереть или продолжить подчиняться своему командиру и Натанос свой выбор сделал. И правда как верная псина, которая вырвалась из под привязи и нашла себе нового хозяина, у которого ластится под ногой. И только скалится на других, готовый покусать и искусать. Натанос не был предан Орде, Орда состояла из тех, кто с удовольствием проломит ему череп и заставит умереть еще раз, смертью не самой приятной, конечно же. Но он был верен Сильване, а ей отчего-то были дороги все эти существа, с недоверием так на них косящиеся. А значит, он продолжит служить, верой и правдой, как было и всегда.

[indent] — Хотите, я проделаю все тихо, госпожа? Никто ничего не узнает, а если решит капнуть, то и его можно отговорить от такой затеи. – Он приподнял одну бровь, внимательно наблюдая за Сильваной. Если она прикажет, то он опять станет тенью, незаметной и еле различимой, вроде тех, которые периодически рыскают по Оргриммару, словно он не замечает, что юный король с золотым львом на гербе послал своих агентов выискивать в самых темных углах самые темные их секреты.

[indent] Он внимательно слушает своего вождя, даже не моргая, впитывая слова, сказанные этим загробным голосом. На секунду он подумал, что это очень странно, до смерти у нее был очень нежный голос, сейчас же в нем сквозят голоса чужие, загробные, словно из-под завесы пробивающиеся.

[indent] — А этот мир он – настоящий? – Натанос звучит на удивление скептически. Сейчас искать перемирия, пусть и перед лицом древнего бога, это кажется таким… странным. История, рассказанная уже не раз, стоило очередной дряни порвать завесу мироздания, и храбрые герои вновь забывали, что всего мгновение назад готовы были друг другу в глотки вцепиться и рвать, словно звери дикие. Этот выборочный склероз его уже даже и не веселил… — Наши разведчики сообщают, что старый пёс отчалил на корабле вслед за жрицей Элуны на Темные берега, вместе с несколькими отрядами. Если разрешите, то я могу… задержать их там. Сгорит еще немного леса, но этим краям к такому не привыкать.

[indent] Гнилостень оскалился. Король Гилнеаса слишком сильно ненавидел отрекшихся, а жрица была просто в ярости и нормально мыслить была не в состоянии. Их эмоции станут их же главной проблемой. Как же хорошо, что большей их части Натанос лишился после смерти и вспоминать о них не желал, а даже если бы и мог, то эти отголоски приносили бы только боль. Таким садомазохизмом он занимался крайне редко, хотя многие из мертвых и любили удариться в меланхолию о невозможности любить и быть любимыми.

[indent] — Я сделаю все, что приказала моя госпожа. – Он поклонился, опустив голову и ощущая на себе пристальный взгляд красных глаз, что сверлили его, словно в ожидании чего-то еще. От Натаноса все еще пахло морем, кровью и дымом, удивительно, как умудрились загореться корабли посреди моря, но это все же произошло. Он вновь расправляет плечи, рассматривая женщину, за которой пошел и после смерти. Он ощущал что-то... неудобное.

[indent] — У нас проблема, моя королева. – Тихо проговорил Гнилостень, качая головой. Плохие новости нужно сообщать порционно. – Пока меня не было кое кто освободил из темниц Дерека Праудмура. Вполне возможно, что он уже в руках у лорда-адмирала и они слезливо празднуют воссоединение. Мы не можем игнорировать подобное, но все же… что… прикажете делать с предателем, нарушившим ваш приказ?

[indent] Маленький таурен, упертый в своем желании творить исключительное добро, такой же глупый, как и его отец, сгинувший в надежде, что схватка будет честной. Сам бы он ничего такого не совершил, а значит ему помогли и Натанос знает лишь одного одноглазого хитреца, способного прикрыться честью в угоду своему собственному благо. Орда трещала по швам и для этого даже ничего особо не нужно было делать. Удивительно, как они вообще могли еще что-то делать на передовой с такими-то распрями в самом сердце и невозможностью даже толком договориться.