Ричи пишет: это иронично. Эдди отвечает: иди нахуй.
Сломать одну руку (он наконец-то всё вспомнил), лишиться другой — в какой-то момент ему показалось, что сейчас он сдохнет, но всё обошлось. Страх припозднился и навещает его по ночам в больнице, снятся, разумеется, клоуны и мама. Или клоуны и Мира. Явления одного порядка.

Мира говорит: ты мог умереть от кровопотери. Эдди ничего не отвечает — мог, но не умер ведь?
Она не отходит от него ни на шаг, на всех (одного, иногда двух) посетителей смотрит озлобленно, будто знает, что произошло и кто виноват. Зазеваешься — откусит и вторую руку, даже в рот не нужно класть, достаточно потерять бдительность. Эдди кажется, что у него открылись глаза, что запасы терпения уменьшились вместе с Пеннивайзом — огромный мыльный пузырь размером с половину Америки рос, пока не наткнулся на клоунскую пасть. Оно того стоило.

Ричи бы сейчас пошутил про мыло, да?
Интересно, что из его последних шуток войдёт в новый спешл.

Набирайся сил, Эдди, отдыхай, я обязательно загляну завтра, послезавтра, через неделю, через месяц, Эдди, мы всегда будем вместе, я тебя защищу, я тебя не оставлю — от Миры хочется съебать, можно даже в Дерри, можно в желудок к Пеннивайзу, к мамаше Ричи, к кому угодно, блять, лишь бы это закончилось. Он смотрит на её отёкшее лицо, и мутноватые глаза хочется выгрызть и сплюнуть на пол, как изюм из сдобной булки — а ведь они вообще не едят хлеб, ни крошки в рот не брали за последние несколько лет, и это «мы» пролазит в каждую мысль, которую теперь приходится шлифовать, пока не выглянет какое-нибудь «я», испуганное, как новорожденный.

Делиться таким с Ричи не хочется — Эдди не так воспитывали; каждый раз, когда кто-то жалуется на партнёра, ему становится противно — сам ведь выбрал? Рассказывать что-то Ричи — давать новый повод для шутки, а мама у Эдди такая большая, что старая шутка никак не закончится.

Хорошего человека должно быть дохуя.

Делится Эдди больничными сплетнями, жалобами на еду и подозрениями на зависимость от опиатов. Смешно: несколько месяцев назад он был в Лос-Анджелесе (от жары, пыли, пробок, солнца хочется блевать), и теперь пытается представить там Ричи (лучше от этого город всё равно не становится, но интересно). Один раз, когда Мира начинает орать на медсестру, у Эдди почти сдают нервы, но он всё равно молчит. Один раз он почти проговаривает «Мира» новым, непривычным для него тоном — таким вместо «мама» говорят «мать» и огребают пизды — и осекается на втором слоге, сворачивая решительность у себя во рту. Мира даже не оборачивается.

Когда Ричи спрашивает «она тебя там ещё не совсем заебала?» (Эдди представляет, как тот закатывает глаза, и тоже закатывает глаза — его не так воспитывали), он ничего не отвечает, будто вопроса вообще не было. Думает об этом весь день — Ричи скидывает любую смешную хуйню, которая попадается на глаза, после того сообщения в диалоге наберётся под сто сообщений, и ответ будет выглядеть как минимум странно.
Эдди молчит.

Если в больнице было тошно, то дома хочется повеситься. Ричи шутит про киборгов и самые бесполезные в мире протезы. Эдди закатывает рукав и фотографирует то, что осталось от руки. «Было сложно, но я подрочил». Эдди не открывает сообщение несколько часов — Мира увидела превью, и он борется с искушением сочинить себе какого-нибудь любовника. Он представляет, какую истерику это вызовет, и сворачивает это желание в трубочку, чтобы запихнуть его себе в жопу поглубже. Когда-нибудь он ей возразит. Наверное.

Ричи говорит, что в Нью-Йорке он по делам, и Эдди верит.
Мира говорит, что сегодня её не будет до глубокой ночи, рассказывает о своих делах следующий час (Эдди ничего не запомнил). В принципе, не нужно выдумывать никакие связи на стороне — облегчение от того, что в её отсутствие он может кого-то увидеть, выглядит ещё более жалким. Смешнее только скроллить фид фейсбука и пытаться левой рукой взять стакан воды — от неё у Эдди осталось сантиметров десять, но мозг успешно обманывается. Будет тебе протез.

— Давай только ты все шутки про инвалидов выложишь сразу, — он нервничает и барабанит по столу пальцами, — сколько тебе нужно времени? Десяти минут хватит?
Смешно, что место пришлось выбирать такое, где они ни разу не были с Мирой. Эдди ненавидит новые места.

От Миры теперь пахнет Дерри. Затхлый, забравший у него больше, чем половину жизни, город. Он и руку забрал, а Мира и рада — теперь она может заменить не только жизнь, но и часть его тела. Вгрызётся в плечо, оторвёт кусок от себя, у неё ведь много этого добра, да, Ричи? Она не жадная, поделится, заполнит собой всё пространство, Эдди никуда не убежал — в больнице глазами жены на него смотрит Дерри.

Мира поцеловала и не прошло?
Вау, удар ниже пояса. Эдди вспоминает её слюнявые губы — сам он никогда не вытягивает их для поцелуя, просто прикладывается к её щеке, а Мира всегда ждёт звука, недовольно закатывает глаза, Эдди улыбается, глядя в сторону, ну, не смущай меня.

— Я думаю развестись.

Думаю — преувеличение. Мысль, может, и не свежая, но закончил он её только сейчас.

— Мира пока не знает, но мы же не для её обсуждения собрались? Как твои дела?

Эдди непринуждённо смотрит куда-то в сторону, непринуждённо барабанит пальцами по столу — прогулка ритма простая, от указательного пальца к среднему — непринуждённо заглядывает в меню, не попадает глазами в строчки, они гладкие, взгляд стекает вниз. Чудесного превращения не вышло. Мало ли, что они добавляют в еду.

Я думаю развестись.
Теперь точно придётся, или Ричи будет припоминать ему это, пока не словит деменцию. Хотя и на деменцию надеяться наивно (и слова Эдди забрать назад не может). Осознание приходит неспешно, ночью он, наверное, будет жалеть о том, что вообще открыл рот.

Рука зудит в том месте, в котором её нет; иногда он ловит взгляды прохожих, но чаще всего им плевать — нужно присмотреться, а это задача не для равнодушных. В ресторане — другое дело: когда Эдди снимает ставший слишком большим пиджак, парочку глаз он всё таки замечает. Приятное злорадство, не более.

Жестом — не таким уж тяжёлым, кажется, он постепенно к этому привыкает — подзывает официанта. Меню всё так же раздражает пестротой. Не смотри ему в глаза.

Гленморанджи, 14 лет выдержки.

Намного больше лет выдержки.

Интересно, можно ли перевести всё в шутку. Момент упущен, но Ричи и сам так делает: серьёзное, практически постное лицо, интонации, по которым невозможно определить, серьёзен он или просто прикалывается, вот это прикол, Ричи, меньше минуты с тобой, а я уже хочу разводиться, ха-ха, ну как, поверил? Лох.

— Хочешь её потрогать?

Эдди наклоняется поближе, шёпот — заговорщический, брови — приподняты, мимика — неопределённая.

Для чего был оркестр? Чтоб ты уехал навсегда
Интересно, станет ли их небольшое приключение в плохо зарытое прошлое материалом для нового спешла Ричи. Обычно стендаперам достаточно меньших потрясений — развод, неосторожная фраза, смерть собаки — не зря у их врага клоунский нос, в конце концов; чем больше времени Эдди проводит вне Миры и её присутствия, тем больше она становится похожей на нелепо нарисованного на стекле экскурсионного автобуса Кинг-Конга. Если вести эту аналогию дальше, то получается, Эдди — главная достопримечательность Нью-Йорка. Мира, наверное, так это и ощущает.

— Мне бы пришлось жениться на ней, помни я Дерри, — он закатывает глаза, — клин клином, блять.

Всё время в больнице он варился в бульоне мыслей, щедро посыпаемый солью, когда вернулся домой — Мира щедро ебанула ещё одну пригоршню, дома было тоскливо и невозможно. Овощи тоскливо лежат на тарелке, чужое огромное тело тоскливо скрипит на диване, Эдди, кажется, этот уже всё, давай выберем новый.

— Шампанское мне мама не разрешает, если ты не знал.

Лучше всех — это и про остальных тоже? Эдди решает не спрашивать. Кажется, что после такого дела у них могут пойти только в гору, Эдди бы сказал, что даже заебись.

Мира сейчас не кажется точкой невозврата, и непреодолимым препятствием тоже не кажется — они с Ричи болтают всего-то пару минут, а прошлое внезапно стало казаться прошлым. Что-то такое он ощутил на второе утро в больнице ещё до того, как вспомнил своё имя, Дерри тоже казался фальшивым, вернее, настоящим лишь понарошку, как и всё уже пройденное. Вместе с Мирой можно запереть их в шкафу, дом, кстати, тоже могут забрать себе.

Мысли непривычно смелые, наверное, ему легче, потому что он осиротел на девять целых и две десятые фунта. Ричи нашёл в интернете формулу, по которой можно рассчитать вес руки.

— Почему ты в Нью-Йорке, кстати?

Процентные соотношения, говорят, получали путём распила замороженных трупов и взвешивания людей в разных позах. Он представляет Ричи, вставшего ласточкой в исключительно научных целях, окружающих его профессоров с усердными лицами, кляксы на бланках, каплю пота, стекающего по лбу человека, задравшего ногу в десятый раз за полчаса. Ричи бы, наверное, сразу начал отшучиваться. Эдди комкает нервный смешок, откладывая меню.

Рука снова чешется.

— Боишься трогать, значит, — взглядом он находит официанта, чтобы послать сигнал бедствия, — зассал, получается.