[icon]http://s3.uploads.ru/cfzH7.jpg[/icon][status]evil spawns evil[/status]
[indent] Концентрированные пошлости, состоящие из всевозможных вариаций и отглагольных форм лексемы «to fuck», роились в голове его целым снопом, пока на руле серебристого Volvo C30 с резким треском появлялись десять симметричных вмятин. Если бы Эдвард умел дышать (i.e. если бы в этом был смысл), то вбирал бы сейчас в лёгкие воздух с шумовым аккомпанементом, являя собой картинную иллюстрацию первобытного гнева. Но Эдвард дышать не умел, а потому лишь по-звериному скалился, всё сильнее и сильнее сжимая руль, вдавливая попеременно педали тормоза и газа в пол. Сильно обращать внимание на дорогу сейчас не было смысла: нормальные люди уже издалека заметили сбившегося с трассы гонщика Formula 1 и сделали всё возможное, чтобы не оказаться у него на пути. Весь его разум был занят одним — абсорбировал мысли и чувства двоих ублюдков, преследующих её. 
[indent] Если бы Эдвард был живой, всё естество его уже бы кипело — температура тела бы поднималась скачками, увеличиваясь в геометрической прогрессии, глаза налились кровью, костяшки пальцев побелели, на лбу проступила испарина и проглянулась бы вена, всегда проявляющаяся у него на шее в момент чрезмерного напряжения.
[indent] Но Эдвард неживой. И руководит им не горячий гнев, а холодный звериный инстинкт.
[indent] Он видит картину так, как видят они: её маленькую фигурку, петляющую в лабиринте товарных доков, её редкие взгляды назад и напряжённые волнением плечи. Всё бы ничего, если бы не сопровождение — попытка импровизации на тему криминальных сводок небольшого приморского городка «Изнасилование в подворотне». Гримасничая и ухмыляясь, ублюдки сокращали разрыв, размеренно приближаясь к жертве. Чем ближе были они, тем ярче и чётче в их головах отображалось задуманное, теперь уже в красках и со всей театральностью попыток несчастной убежать или отбиться от их домогательств. Едва ли хотя бы у одного из них был реальный опыт совершения преступления более тяжкого, чем карманная кража, но разгорячённые алкоголем, подгоняемые пустотой окрестных улиц и удобностью сложившейся обстановки, они расхрабрились в достаточной мере, чтобы сделать то, что решено.
[indent] Эдвард не успевает и подумать — куда уж быстрее, — и всё происходит само собой. Он ведь совершенно не хотел следить за Беллой, она же ему никто, просто девушка, делящая с ним парту в кабинете биологии, такая обычная, ничем не примечательная... разве что своим ошеломляющим, всепоглощающим, ослепляющим запахом, следуя за которым он готов вырезать целый город и стать самым жестоким убийцей, только бы не терять его (и её). А потому тело Эдварда больше не слушает разум: руки сами заводят машину, а инстинкты охотника помогают выследить Беллу за пятьдесят миль от дома. Он не простит себе, если с ней что-то случится. Ровно как и не простит им саму мысль о том, чтобы причинить Белле вред. Совсем не из геройских побуждений, конечно. Просто она — его территория.
[indent] Из забытья Эдварда выводит свист шин — машина тормозит в метре от девушки таким образом, что пассажирская дверь так кстати оказывает подле неё.
[indent] — Садись и жди здесь, — открывает дверь и медленно говорит ей; в голосе скрежет металла.
[indent] Последние попытки совладать с собой он прекращает, когда видит её лицо. Конечно, она боится — «следовало бояться раньше» желчным шёпотом в голове. Ему абсолютно плевать, каким образом её сюда, в эту глушь, занесло и как она умудряется с такой потрясающей частотой и столь успешно — удачно — искать неприятности себе на голову; единственное, что имеет сейчас смысл — разобраться с подонками и выпустить всё это напряжение, скопившееся внутри из-за одной единственной девчонки, так совершенно не вовремя и совсем не кстати появившейся в его жизни. Он ничего не может и уже не пытается даже с собой поделать, ведь эта безумная, беспощадная жажда сводит его с ума, и он более не в силах противостоять своему дикому, первозданному желанию убивать. Если уж не её, то следует хотя бы попросту свернуть кому-то голову.
[indent] Неудачливые хулиганы, впрочем, совершенно не верят в опасность происходящего, не догадываются о ней. И даже когда Эдвард выходит из машины, они продолжают смеяться. Но стоит им взглянуть на выражение его лица, все их инстинкты с готовностью преображают их в жертв — несчастных зверушек, попавшихся в ловушку хищника. Один, стоявший позади, разумно пятится в сторону ближайшего поворота, первый же храбрятся, не обременённые разумом, даже не пытается убежать.
[indent] — Слушай, ты... — первый из них, видимо, самый старший, а потому и самый большой дурак — уж Эдвард может понять это, — говорит, ещё веря в своё преимущество, ведь за спиной ещё секунду назад стоял его друг, а вместе они с такой лёгкостью и с таким удовольствием набьют морду этому недоделанному герою комиксов. Впрочем, вера несчастного длится недолго — когда он чувствует ледяные руки на собственной шее и осознаёт, что при всё желании не сможет выбраться из захвата, в этом-то и нет уже смысла.
[indent] — Ты труп, — тихие, не отягощённые эмоциями слова звучат в звенящей темноте сумерек поразительно громко. Громче на этом фоне звучат лишь хрипы несчастного и хруст его костей.
[indent] И вот тут-то звериная кровожадность уступает место той маленькой толике разума и человечности, которая ещё теплилась в глубине его (не)души. И осознание содеянного накрывает его будто оглушающей волной, настоящей контузией; и всё, что он видит теперь — её большие карие глаза, огнями горящие на обуреваемом страхом лице.

Отредактировано Edward Cullen (2019-10-28 19:34:05)

[icon]http://s8.uploads.ru/khomf.jpg[/icon][status]brutal services of ancient infidels[/status]

[indent] Он бы хотел, чтобы это была глупая (пусть и жестокая) шутка; чтобы, знаете, вдруг где-то включился прожектор, и белый столб света на долю секунды ослепил глаза, осветил сцену, из-за кулис выбежали помощники режиссёра, а оператор стать двигать камеру, прежде чем снять второй дубль. Он бы хотел оказаться на сцене третьесортного театра или стать героем независимого артхаус-кино, которому, как всегда, не хватило денег на стоящие спецэффекты (и то, и другое, ему, кстати, не очень-то нравилось); да где угодно он хотел бы быть в настоящий момент, лишь бы оказалось, что всё вокруг — неправда и бред больного шизофренией: эти посеревшие под пробивающейся сквозь тучи луной железные стены доков, мокрый асфальт, и она — Господи, пожалуйста, если ты есть, только не она!
[indent] Правда медленно, словно нехотя, пробираясь по венам (которых нет), попадает в голову, и становится в очередь информации на обработку. Сейчас Эдвард хотел бы стать человеком (собственно, как и всегда), потому что тогда до него бы дошло не так быстро, что он только что сделал.
[indent] Человеческая жизнь — навес золота во всех смыслах: во-первых, потому что её у Эдварда нет, во-вторых, потому что у Эдварда есть уникальная возможность по щелчку пальцев её прервать, и вот он уже почти что сто лет старается делать это как можно реже. Конкретно эту жизнь он жалеть бы не стал — если бы прочитал в новостных сводках о смерти хулигана в подворотне, подумал бы: «так тебе и надо, паршивый, лучше бы жизнь твоя досталась кому-нибудь другому, он бы распорядился ею мудрее» — но ведь сейчас именно он оказался вершителем судеб. Только по его воле (читай: идиотской бешеной прихоти) жизнь этого несчастного (читай: неудачника) прервалась, и на счету Эдварда теперь ещё одна жертва.

[indent] А совесть, она не спит: сначала тихое, её ворчание перерастает в оглушительный визг; в мыслях всплывают душевные метания того периода, когда умерщвление рода человеческого было частью ежедневной (ладно, недельной) рутины. И вновь, некогда приглушённая вина за собственное (не)существование разгорелась с новой силой — по-хорошему, с переломанной шеей (другие варианты: простреленным сердцем, оторванной головой, вырванной селезёнкой) сейчас лучше бы было оказаться ему, потому что он больше не хочет да и просто не может брать на себя ответственность за (не)жизнь другого.
[indent] Единственным (Эдвард убеждает себя, что слабым) оправданием произошедшего может служить она, Белла, сидящая сейчас в его машине — если бы он всё-таки не свернул ублюдку шею (можно, на самом-то деле, было обойтись просто сломанным носом — ах да, тогда бы Эдвард бы размозжил ему череп), у девушки, как минимум, была бы психологическая травма («будто теперь, идиот, её у Беллы не будет»), а, как максимум... А как максимум — лучше не думать, потому что гнев суть субстанция самовозгорающаяся, самозаводящаяся, а Эдвард так и не научился держать её под контролем.
[indent] Но в забвении он проводит недолго, логичный вопрос медленно, словно ржавая пила, режет мозг: почему нельзя было просто увезти её отсюда куда-нибудь подальше, раз она, непонятно откуда взявшаяся искательница приключений на собственный зад, так тебе важна? Зачем надо было убивать, пусть и урода, но зачем нужно было это делать? Ответа на данный вопрос у Эдварда не было от слова «совсем».
[indent] Ещё от слова «совсем» у Эдварда не было желания объяснять Белле что-либо в принципе. Кто она такая вообще, чтобы он это делал? («например, единственный свидетель убийства, идиот») Свидетелем единственным она была по той причине, что напарник неудачливого хулигана ушёл (читай: убежал) уже достаточно далеко к моменту Х, чтобы что-либо слышать, и был слишком пьян, чтобы запомнить лицо убийцы или номер его машины.

[indent] — Я сделал это руками, Белла, — такая концентрированная язвительность в голосе, наверное, была излишней, но время вспять не повернуть (а жаль), и что сделано, того не исправить. Эдвард садится в машину (ещё тёплое тело мешком лежит посередине каменного тротуара), и его начинает трясти (у людей это называется «шок»). Осматривает углы окрестных домов в поисках камер слежения — их, благо, там не оказалось — а в голове промелькнула мысль, что теперь убивать незаметно гораздо сложнее, чем тогда, в тридцатых. Конечно, сложнее, если ты, не задумываясь, делаешь это при свидетелях.
[indent] — Ты же понимаешь, что это тоже входит в разряд тех вещей, в которые никто не поверит, и о которых не надо распространяться? — в голове мелькают события двухмесячной давности, когда вместо Беллы случайно пострадал минивен Тайлера: Эдвард искорёжил дверь и, судя по всему, повредил ось, хотя на самом-то деле машина должна была получить лишь царапины (и оказаться измазанной в крови, конечно). А парень-то и не заметил, как навязался в местные (личные) супергерои.
[indent] — Сука, — слово вырывается непроизвольно: мозг слишком занят попытками выдумать, что теперь делать? К кому бежать, куда звонить, в какое место обращаться? Как рассказать обо всём Карлайлу (стоит ли?), как смотреть в глаза Элис, которая уже точно это увидела? Мыслей и неотвеченных вопросов было так много, что начинала болеть голова (у вампиров разве такое бывает?).
[indent] Смотреть на девушку Эдвард боялся — ему хватило этого страха в её глазах, он был много хуже всякого осуждения. Но ему очень, просто чертовски хотелось, чтобы она что-то сказала, и это мёртвое, убивающее молчание, прерываемое только полуистерическим монологом убийцы на полставки, превратилось во что-то большее. В конце концов, Белла Свон виновата во всём этом тотальном дерьме — так хотелось думать Эдварду, но получалось пока плохо.

[indent] Когда Эдвард был маленький (i. e. жил человеческой жизнью), его старшие товарищи то и дело говорили, что с женщинами бывает иногда очень трудно: в решающие моменты они нежданно собираются закатывать истерики, тогда, когда следовало бы промолчать, говорят слишком много, требуют всякого, на что совсем не имеют права. У Эдварда случая проверить расхожие домыслы в полной мере пока что не было (если, конечно, не считать Розали, но ему всё же хотелось верить, что дело не во всей женской половине человечества, а только в ней единственной); и вот теперь-то, в самый неудобный, неуместный час из всех возможных женская истерия проявила себя во всеоружии — с заламыванием рук, глазами, полными слёз, и глупыми, непонятными обвинениями. Если бы Эдвард был человеком, он, наверное, понял бы, насколько всё это было уместно, но он же нечеловек, а память о прошлом ему напрочь отшибло.
[indent] — Белла, не беси меня, Бога ради, — говорит, сцепив зубы и резко выворачивая руль на очередную пустующую улицу Порт-Анджелеса. Эдвард уже и запутался, что его, к слову, бесит больше: он сам со своими ублюдскими выходками или Белла, которая не может хотя бы пару минут не задавать тех вопросов, на которые ответа у Эдварда нет, — дай мне успокоиться, и — я обещаю — я всё объясню, — последняя оставшаяся в живых клетка его мозга (остальные сгорели в тщетных попытках утихомирить теперь уже его собственную бешеную, но немую истерику) всё-таки настойчиво указывает на необходимость хотя бы как-то обозначить Белле цели, мотивы и ход только что минувших событий.
[indent] Эдвард бы очень хотел сейчас знать, о чём думает девушка; так было бы гораздо проще придумать хотя бы хоть сколько-нибудь удобоваримое объяснение любой той мелочи из всего каскада событий, о которой она осмелится поинтересоваться. Так, будь у него, на худой конец, минимальных доступ к её размышлениям, Эдвард узнал бы, во что — чисто теоретически — Белла могла бы поверить. Но вместо привычных отрывков душевных метаний и внутренних споров, которые, согласно практике, отхватывают разум всех обычных людей в экстренных и чрезвычайных ситуациях, Эдвард слышит ужасающую, будто мёртвую, тишину — будто кто-то на другом конце линии, не желая разговора, бросил трубку и добавил тебя в чёрный список. Белла, вестимо, человек необычный, но заниматься поиском на то причин у Эдварда не было сейчас ни сил не желания.
[indent] В конце концов, когда Белла требует выпустить её из машины, Эдвард уступает просьбе: останавливает Volvo на обочине шоссе у въезда в город; как накрути и чего не делай, должно быть, любое другое его действие только испугает её ещё больше. Он задерживается внутри салона, смотря сквозь стекло на попытки её зажечь сигарету, но слышит её так же прекрасно, как если бы стоял снаружи.
[indent] — Слушай, Белла, давай мы поедем домой, твой отец, должно быть, волнуется, — в попытке потянуть время, Эдвард озвучивает не самый лучший аргумент, ведь говорит он с дочерью местного шерифа: ей же даже в участок идти не придётся, чтобы доложить о случившемся, а заодно сдать его самого с потрохами, ну и всё семейство Калленов в придачу. Эдвард ухмыляется мысли о том, какой водоворот сплетен могло бы запустить хотя бы одно неуместное её слово: из образцово-показательной семьи, репутацию которой всеми силами поддерживают Карлайл и Эсме, они бы единомоментно превратились в виновников всех несчастий и трагедий округа.
[indent] Когда на него обрушивается очередной шквал обвинений, они — неожиданно — действуют больнее и более метко, нежели обычно — задевают Эдварда за живое: — Я тоже не знаю, кто я такой, — шепчет едва слышно, всё ещё сидя в машине, уверенный, что она его не услышит. Но проблема же не решится, если они попросту разойдутся по углам, верно?
[indent] — Что ты хочешь узнать? Говори по порядку. Давай сделаем так: ты поделишься своими предположениями, а я постараюсь сказать, которое из них ближе всего к правде, — говорит, выйдя из машины и встав у девушки за спиной. Подобная тактика кажется наиболее безопасной — так будет время подумать и проверить, готова ли психика девушки к настоящей правде и есть ли необходимость делиться ею с Беллой в принципе, — Хорошо, мы никуда не поедем, только давай постараемся без истерик, — Эдвард не уверен, к кому слова эти относятся больше: к девушке, непреднамеренно ставшей свидетельницей убийства, или ему самому.

[indent] ты рассказывал столько сказок, [indent] [indent] Парадокс сложившейся ситуации в том, что оба героя этой дешёвой драмы случайно ли, специально, но смирились с необходимостью разговора: знаете, нормального, человеческого разговора (когда говорят ртом, а не читают мысли / бьют морду / скалятся / плачут / бьются в конвульсиях), когда слова складываются в предложения (не оскорбительные), а испепеляющий взгляд не служит ответом на очередной вопрос. Эдварду это не нравится: ещё никогда в своей жизни (иронично) никто не заставлял его (даже обстоятельства) объяснять какое-либо своё движение/действие. А тут стоит она, ч е л о в е ч и ш к а, бесконечно бесящая непонятно откуда взявшейся храбростью (наверное, всё же, та идёт от незнания).
[indent] Зато Эдварду нравится стоять к Белле так близко: от неё просто замечательно пахнет, а со спины открывается бесподобный вид. Стоит только протянуть руку — и ощутишь, как течёт кровь по сонной артерии, почувствуешь, как бьётся сердечко, так отчаянно быстро, несмотря на всю браваду, в которую себя облачила Свон. Исключительно животный инстинкт, превалирующий в желании Эдварда быть рядом с Беллой и защищать её от опасностей, на некоторое время слепит разум, а вместе с ним уходят на второй план страх и гнев, попеременно выигрывающие первенство в своём импровизированном турнире по руководству над эмоциональными порывами.
[indent] даже лучше шахеризады, [indent] [indent] Ветер едва заметно теребит непослушные пряди её волос, порывы, доходящие до лица Эдварда, полны её аромата; Эдвард закрывает глаза и вдыхает полной грудью — её запах меняет вектор размышлений, что, в ближайшей перспективе, снизит градус накала страстей, а в дальнейшей — поставит ещё одну жизнь этим вечером под угрозу.
[indent] — Жаль, что ты не расцениваешь как вариант собственное безумие, поверь, так всем было бы проще, — неудачно шутит в очередной попытке отдалить резкий, неприятный финал; недолгое молчание, — то есть, о положительном контексте в отношении меня ты даже не думаешь, правильно я понимаю? — на лице ухмылка; это, вообще-то, задевает гордыню начинающего спасителя глупых девчонок, с детства отрешённых от даров Фортуны, — вот это «хотя по тебе не скажешь», кстати, даже обидно, — впрочем, подобный расклад сам собой ликвидирует первостепенную проблему — Белле не нужно нормальное, логическое, обусловленное законами природы (знакомой ей, конечно же) объяснение, поэтому, должно быть, есть смысл сказать всю правду или хотя бы её часть.
[indent] прекращались на время спазмы, [indent] [indent] А резона скрывать что-то ведь не было абсолютно: она же всё видела, и не раз — тогда, на школьной стоянке, и сейчас, на одной из одинаковых улиц Порт-Анджелеса, она видела его непомерную силу, скорость; как-то раз она нечаянно прикоснулась к его руке — и в ту же секунду отпрянула, поражённая холодом пальцев. Эдвард не знал, насколько отсутствие каких-либо человеческих черт в его рационе бросалось в глаза окружающим, он так же не знал, способна ли Белла сопоставить простые факты и догадаться сама, в чём подвох. Это, конечно, зависит от её осведомлённости и вообще готовности к новому — наличии здравой доли научного интереса в отношении к жизни; впрочем, Эдвард слышал, что шериф Свон плотно общается с одним из вождей Квиллетов, кажется, Билли Блэком: должно быть, хотя бы какие-то легенды ей известны, а потому хотя бы некоторые слова покажутся ей знакомыми.
[indent] словно выпустили из ада, [indent] [indent] — Ты правда хочешь, чтобы я сказал правду? Учти, она тебе совсем не понравится, — ещё секунду назад готовый выпалить речитативом срывающиеся с языка слова, сейчас он медлит: незваная волна страха накрывает его с головой. Что она сделает, когда услышит? Побежит? Закричит? Расплачется? Засмеётся? Хуже всего было бы, если бы она промолчала: подобное неприятие фактов ранило бы Эдварда серьёзно — он же открыл перед ней все карты, стоит, будто обезоружен, и Белла будет вольна распоряжаться теперь как этим знанием, так и им самим, по собственной воле. Более того, ещё одно слово со стороны Эдварда — и жизни этой безумно невезучей девчонки будет угрожать потрясающая опасность, которая прежде ей и не снилась; ещё одно слово — и на ней тоже будет лежать ответственность за каждое сказанное слово, за каждый совершённый поступок всей его семьи, а Эдвард так легко, будто бы и не думая вовсе, распоряжается спокойствием, безопасностью самых близких ему людей.
[indent] — Мистическая хрень?.. Так ты сказала? Как метко ты всё же подметила, — неуместный смешок, — в общем, к... обычным людям я действительно имею мало отношения.

Отредактировано Edward Cullen (2019-10-15 23:47:41)

я искал,[indent] Эдвард всегда был скептиком, но но сам никогда не становился предметом подобного отношения: как-то так повелось, что все самые близкие ему (не)люди совершенно случайно оказались вампирами, а потому доказывать им что-либо относительно своего естества, своей природы ему и не приходилось. Более того, уровень доверия в семействе Калленов был максимальный, а больше ни с кем связей до последнего времени Эдвард не имел, а потому ровно никакого опыта в откровенности с людьми малознакомыми у него не было. Белла же - спасибо её потрясающему невезению, абсолютному безразличию со стороны удачи и волшебной способности ввязываться в передряги без особой на то необходимости - внезапно стала претендовать не просто на внимание со стороны Эдварда, но на честность и искренность. С этой мыслью он, как видно, смирился достаточно быстро: а что ещё, собственно, делать, когда вместо способности ко внушению или управлению чужим разумом тебе вдруг досталось что-то совершенно нефункционирующее, неприменимое к данной ситуации и попросту бесполезное - чтение мыслей. Эпизодов, в которых Эдвард повёл себя абсолютно неправильно - Розали уж дала ему это понять и, должно быть, сейчас вновь находится в состоянии слепого и безжалостного гнева, - было слишком много, чтобы пытаться девушку одурачить, а она, к своему несчастью, оказалась достаточно умной и жадной до правды, чтобы оставить секреты собственных волшебных спасений без какого-либо объяснения.
не нашёл,[indent] Эдвард был готов ко всему со стороны Беллы: к молчанию, злости, страху, удивлению, куче вопросов, в конце концов, к попытке побега (ведь с полным списком функций и опций идеальной машины для убийств девушка ознакомлена ещё не была, а потому не знала, что такая попытка непременно закончилась бы стремительной неудачей). Но он никак не ожидал, что она не поверит, хотя это была первая и единственно правильная реакция здорового человека (не обременённого шизофренией или верой в приведений, например) на подобные опусы.
[indent] - Показать тебе, как я охладил кожу? - говорит едко, сузив глаза, наклонив голову; спустя пять минут недолгой передышки злоба вновь заполняет его без остатка - он же открылся ей, а если точнее, доверил, самый важный секрет в своей жизни (иронично), поставил жизнь свою и своей семьи под удар, а она, видите ли, не верит! Впрочем, если девица решила строить из себя умницу, долго это продолжаться не будет.
ни тебя, ни себя,[indent] Эдвард оглядывается по сторонам, проверяет, нет ли неподалёку случайного свидетеля (второе убийство за одни сутки - слово до сих пор не укладывается у него в голове - не переживёт ни его собственная совесть, ни нервы Эсме) и резко бросается вперёд, хватает девушку за руку и с лёгкостью, что логично, тянет её за собой, без особых усилий, но под крики сопротивления, запихивает её в машину и давит по газам. Теперь он не следит за резкостью движений и жестов - она же не верит, так пусть поверит и хотя бы раз в своей жизни испугается, - не следит за тем, чтобы выглядеть по-человечески.
[indent] Volvo быстро движется по шоссе, обгоняя фуры и редкие легковые автомобили; исполняя не совсем законные манёвры на дороге, Эдвард, кажется, не уделяет особого внимания тому, что творится за лобовым стеклом, а то и дело поглядывает на девушку, ожидая хотя бы какой-нибудь реакции с её стороны. И всё-таки в машине они проводят недолго: Эдвард берёт первый попавшийся поворот, ведущий куда-то в лес (мысли подсказывают, что там всё равно никого нет - он ничего не слышит), ведь именно в таком окружённом безмолвием месте можно устроить наглядную демонстрацию собственных способностей.
[indent] Не выключая фар, чтобы Белле было хорошо видно, он в одну секунду оказывается снаружи, останавливается перед машиной и ослепительно улыбается, а потом моментально исчезает - так должно показаться Белле, глаза которой не приспособлены к его бездушной скорости. Вновь в поле её зрения он появляется спустя мгновение, но в одной руке он держит... целое дерево, которое без особых усилий разламывает напополам.
[indent] Завершив показательные манёвры, он с той же неуловимой быстротой отказывается в машине и выплёвывает Белле в лицо:
[indent] - Ну что, нравится?
не нашёл ничего, если честно.

Отредактировано Edward Cullen (2019-10-28 19:33:52)