[status]нет, я не шучу[/status][icon]https://i.imgur.com/evqRiir.jpg[/icon][lz]ты заходишь в разные дома <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=723">одним и тем же</a> телом.[/lz]
| у лун здесь странные имена деймос и фобос ужас и страх на рассвете когда они допивают ночь и только на самом дне остаётся глоток тёмной-синей тягучей влаги | |
Песок не только сквозь пальцы, но и сквозь всё тело просыпается — в Оксенфурте всё начиналось и заканчивалось снегом, а здесь, видимо, закончится песком; Зерриканию можно на песчинки разобрать, спрятать в карман и они все там смешаются — потом, конечно, не разберёшь, прямо как собственные мысли.
Цири и не разбирает.
Свобода думать сменяется свободой работать, вдалеке от родных, друзей, от необходимости взять телефон и невозможности пропустить неделю, побыть в одиночестве; социальные связи рушатся так быстро и ты, конечно, обязана их поддерживать. Ерошить волосы Мистле пальцами, переругиваться с Искрой, спрашивать у Стива какдела — и отводить взгляд, чтобы больше ничего не спросить.
А тут песок, и он многое прощает — взгляды в особенности.
Месяца два назад Цири была там, где песка не было вообще — только абсолютно сухая, грязная земля; чёрный обычно ассоциируется с грязью, правда ведь? А там она была серая, и немного жёлтая даже, а ещё противно пальцы царапала. Вода стоила дороже бензина — Цири застёгивала рюкзак, наполненный бутылками, и уходила куда-то. Обычно туда, где у людей глаза прямо как земля — сухие, все в рытвинах, и тоже царапаются.
То, что мир оказался несправедлив, не показалось удивительным; Цири постоянно думала — что сказал бы сейчас Рейнар? Как бы он ответил ей, сумел бы заглядывать в чужие впадины, особенно голодные, особенно детские? И понимала, сумел бы — потому тоже смотрела,
смотрела,
смотрела
(несколько раз чуть не утонула, но зацепилась за Рейнара, за папу, за мысль)
И выбраться удалось.
Телефон, чтобы не отвлекал, она принципиально не брала в поездки — отец слишком уж волновался, мать тоже, только выдавала это куда как меньше; даже Эмгыр звонил несколько раз, говорил о всеобщем благе, о том как всё это важно, и Цири сбросила. Думать было проще вдали, даже пока ещё не было солнца и песка, пока были голод и грязь, а где-то просто гнетущее одиночество, или может болезнь, или просто животные нарушали экосистему и она начинала убивать их — в отместку (Цири было немного смешно, что когда-то она охотилась, и была злая, а теперь стала ещё злее, но почему-то стала спасать).
Боль звери чувствовали так же как она, может даже сильнее — у Цири в груди не было стальной пули; что-то ныло и ёрзало, но пальцами не нащупать, вот и не выходило извлечь.
Пришлось как-то жить с огнестрелом.
А потом случилась Зеррикания, солнце обогрело что-то продрогшее, может улыбаться стало полегче — будто выпила анальгетик и он уже начал действовать; ты знаешь, что симптомы остались с тобой, но боль несколько отступила, стало легче говорить, спать, дышать. Вышло даже спросить у Стива не просто какдела, а кактамделаурейнара. Всё хорошо, работает (оказывается, не так и далеко); Цири всё равно туда бы нужно, может стоит заехать, посмотреть, ещё сильнее пригреться.
Любить, это, конечно, не про владеть — токсично, как бы того не хотелось; но если любить это хотя бы про чувствовать или там про думать или про вглядываться то всё должно выйти спокойно. Уехать она всегда успеет, работа найдётся и в его лагере — лишние руки, голос, силы нужны везде, а Цири готова (наверное).
| тех снов что не успели присниться чернеют горизонты за которые сны сочились из нас всю ночь там продолжаясь и их уже не досмотреть никогда; сны текут | |
— Волей случая.
Цири разглядывает Рейнара пристально, запоминает каждую морщинку, вынужденный поворот головы, растрёпанные волосы — ей кажется, что он то ли изменился как-то, то ли может всегда таким был; она не помнит, помнит только снежинки за пазухой, едва не пролитое вино, чрезмерный ворох слов, который она на него вывалила.
И повторила бы сейчас — но, конечно, не станет.
Здорово, что он занят любимым делом, что с ним, наверное, всё хорошо — Стив не соврал.
(зачем бы)
У костра пахнет каким-то мясом, дымом, другими людьми; последнее самое неприятное, чужое общество всё ещё досаждает. Но здесь с ним проще — эти люди даже мыслят иначе, говорят о другом, представляют себе мир совсем не так как друзья в Оксенфурте; Цири иногда интересно послушать, а иногда она просто кивает и занимается своим делом — капает йод в воду, или ворошит галечные осыпи, помня, что пару дней назад всё-таки прошёл дождь.
Или сдирает с кого шкуру, по старой памяти.
Но она, конечно, идёт за Рейнаром, чтобы не привлекать внимания отказом — может, его внимание в первую очередь. Цири не собирается делать вид что всё отболело, но и акцентировать незачем, сказано было достаточно. Прожито, наверное, тоже?
— Нечего рассказывать, — пожимает плечами она, усаживаясь рядом с Алвином — и кивает нескольким знакомым лицам, кажется они виделись в соседнем посёлке. — Я здесь работаю. Что-то вроде миротворца, помогаю с мелочами по возможности. Пустыня же отличное место, столько дел всегда — обязательно какая-то жопа грянет.
И скалится в сторону Рейнара.
— А вы на раскопках?
Ответ, разумеется, очевиден — Цири известно, что Алвин работает, что работает он много почти всегда и Зеррикания это прекрасный выбор, с богатой историей, исследовать возраст чужих костей очень важно (особенно когда недалеко, от нехватки пищи, могут обнаружиться свежие).
Там даже не надо ничего определять — Рейнару бы понравилось?
(нет)
Цири чувствует, как что-то в груди снова становится горьким, и сейчас будто бы можно нащупать это, пусть даже пальцами — оно дрожью забирается в каждую клетку, томлением сворачивается в области спины и живота.
Она просто рада его видеть.
Ночь, знает Цири, может оказаться довольно прохладной — танцовщицы не замёрзнут, барабаны не смолкнут, а костёр всё равно пригодится. Если бы Цири могла, она бы показала это место Мистле, и ей бы точно понравилось; но Цири, к сожалению, предпочитает честность — и честно это Рейнар опять горечь в груди,
самое честное, наверное.
