ночью - нити

где-то в темноте есть вино. белое. сухое. в заледеневшем бокале.
в этом мире переработанные /выдержанные/ продукты куда лучше настоящих и свежих.
хоть сравнивай, хоть составляй статистику. легкий цветочный аромат (акация), еще белый нектарин, груша и лайм. остается на губах и впитывается под кожу /почему-то зеленым яблоком/. можно медленно пить и не отводить глаз от экрана компьютера. там - ряды сухих цифр, столбцы химических элементов, состав, расшифровка. почти как у вина, только намного сложнее, да и создание заняло не десяток лет, а целые столетия.

        Лис внимательно смотрит на светящийся экран, делает пометки в блокноте.
Чешет левую бровь и недовольно хмурится.
Старшая Кровь не поддается анализу ни в одном из миров - хоть украшай изящным почерком, красивыми цифрами все листочки в самых толстых блокнотах. Все равно найдется отсутствующий  в таблице химический элемент, какая-то переменная нарушающая красоту формул. Или реакция будет не той, что ожидается, создающая пре-це-дент. Впрочем, Старшая Кровь не имеет аналогов /когда-то были да вымерли/, а теперь все по новой. И Аваллак'ху кажется, что он ходит по замкнутому кругу исследований и опытов, как юный ученик, что столкнулся с трудной задачкой и теперь бьется в нее, как о твердую стену, а решить - не получается. Надо бы выдохнуть, скинуть с колен блокнот, захлопнуть ноутбук. Но Лису не спится (ему постоянно не спится). А сдаваться он не умеет. Или просто не может признать, что к поражениям не приучен, не считает их для себя возможными и что любой ответ можно найти и постичь, если задать правильные вопросы, если все изучить досконально.
В этом мире эльфский Знающий заражается новыми словами,  набирает новые знания, сравнивает их с теми, что обладал когда-то. Невольно даже становится жалко, что теперь не сможет их никому передать (например карантиру), и, вполне вероятно, большинство умрет вместе с ним самим. Записывать в объемные трактаты великую мудрость aen saevherne не решается /вдруг попадет не в те руки/, поэтому пьет дорогое сухое вино и все чертит таблицу, сверяется с графиком.

                                                                                            цири спит
                                                                         у нее получается кое-как

Аваллак'х работает в своей комнате /потому что на кухне накурено и он морщится/, но все равно поворачивает голову к темным стенам. За ними - Ласточка, а если прислушаться, то можно даже различить, как она вертится среди одеял (даже во сне неуёмная). Без него она часто спит хуже. Эта мысль доставляет странное удовольствие, будто подтверждение известной истины, но никогда прежде не сказанной вслух. Aen Saevherne приметил это давно /даже не в этом мире/, но здесь, в последние месяцы, подобное становится почти что закономерностью. Словно Цирилла перекладывает на него все свои ночные кошмары, а сама после этого может спокойней дышать. странная степень доверия.
                     иногда лис смотрит на нее, пока старшая кровь спит, свернувшись среди одеял.
                     цири обязательно закидывает на эльфа руку /ногу или хотя бы волосы/,
                     он это даже почти терпеливо сносит.
С Zireael теперь Аваллак'х связан многим крепче, чем прежде /сам виноват/.
И поступок свой он сам считает импульсивным, необдуманным как следует и поспешным.
            У aen elle все иначе (не как у людей).
Пары создаются и по любви, и по расчету, Лис и сам такие сводил не испытывая и капли сомнений. А все же чувств в чужих отношениях, как правило, было немного /все больше плотские/. Потому эльфы так старательно учились познавать друг друга, придумывали множество практик, укрепляли духовную связь, пытались делиться собственным миром /эгоцентрики узнающие друг друга ха-ха/. Даже их с Ларой помолвка носила научный характер, Лис помнит как обсуждалось все это, как выбирались партии, проводились исследования. Он и сам в них участвовал, что тут скрывать, отбирал кандидатов /сам же был в их числе/.
Это потом они вместе скользили по чужим мирам, смеялись и спорили вместе...

                            знающий все-таки откидывает прочь блокнот и закрывает ноутбук.
              воспоминания копошатся внутри черепной коробки могильными червяками.
              пиявками липнут к сосудам, вгрызаются в кости.
              старшая кровь обжигает пальцы, сдирает кожу, волдырями вспыхивает
              на опаленных венах.
              допуская цири чуточку ближе, лис совершенно не думал о ее крови,
              а теперь вот, невольно, пытается осознать: не случилось ли глупого повторения?

       третий час ночи

лис понимает, что хочется потянуться за сигаретами.
он уже предчувствует, как будет недовольно капризничать, оставшись без них.

        И все это, конечно же, очень глупо.
Поступков не отменить и решений (не особенно хочется).
Если признаваться себе самому, то окажется, что Aen Saevherne не так уж холоден, как он сам же и думает. Подчиняется своим импульсам, необдуманно действует, делает шаг вперед, когда стоило бы еще хоть немного помедлить /лет десять, быть может?/ А ведь он так долго учился никогда и ни за что /читай: ни при каких обстоятельствах/ не позволять эмоциям даже самую малость. Ха.

                                                                                   не смешная шутка
Цири - там. В другой комнате.
И беспокойно возится на постели, с каждой минутой все лучше слышно.

Аваллак'х поднимается со своего кресла и все-таки идет к девушке. Хмурится, разглядывает ее несколько долгих секунд, прежде чем сесть на постель и положить пальцы на горячий лоб.
    Он закрывает глаза, шепчет заклинания.
Стоило бы увидеть что мучает Ласточку, что за кошмары ей снятся.
Но там только кровь (кровь, кровь, кровь) и ледяная стужа, еще черные тени и океаны воды. Ничего не удается поймать и уловить, от чужого кошмара голова становится тяжелой и больной, потому Aen Saevherne отдергивает руку ото лба.

            - цири

Возвращать Ласточку из кошмаров, все равно что ловить птицу руками.
Аваллак'х перетягивает ее ближе к себе, зовет по имени /не эльфском - родном/, касается пальцами виска и с губ срывается заклинание, чем-то неуловимо похожее на старинную песнь.

            - уже все закончилось. ты здесь.

Ему не нравится то, что заботиться о Zireael почти что естественно, обыденно. Словно по-другому и быть не могло и не может. Если она просыпается от кошмаров, то Лис неизменно где-то поблизости. От него пахнет дорогим коллекционным вином, от нее - ночными чудовищами /все с больными глазами и кровавыми языками, лижут и кусают белые пятки/. Когда приходит Знающий - все чудовища прячутся. Но под кровать. Чтобы быть рядом и недалеко, подстерегать до следующей ночи, до новых густых теней.

            - ты снова их видишь?

                          их всех?

Он вздыхает, садится удобнее /просто откидывается на подушки/, удивляется тому, что стало почти привычно перетягивать Ласточку ближе к себе, гладить по волосам, чувствовать тяжесть чужого тела.
Однажды все демоны и чудовища обрастут белой плотью, покроются металлом и масками, измажут губы в густой и горячей крови.
В этом мире Лис редко думает об оставленном, о клыкастом прошлом и привычных мирах, ну вот они и подкрались.

несколько открыток, книг,
и кипа извилистых линий.

Ночь - густое покрывало.
Душное, тяжелое, под ним все звуки слишком отчетливо слышно.
Например чужое сбитое дыхание, стук юного сердца, неосторожные движения. Ночью говорят шепотом, чтобы никто не услышал. И прикасаться ночью тоже становится легче /яркий свет не подглядывает любопытно, не пытается влезть третьим лишним и сунуться в каждую щель, чтобы лучше уловить все перемены/.
    Ночью - плотная пелена кошмаров, муторных снов и дрожащих вздохов.
Их нанизывают на свои кривые крючки прядильщики-пауки. Лапками перебирают по воздуху, смотрят из самых темных углов и влажно  блестят черные глазки /насмехаются/. В этом мире живыми остались только они. Еще птицы, но те далеко, в окна совсем не заглядывают, на ветвях опустевших деревьев совсем не сидят. Цири - тоже легкая птичка (ей не спится и ей не сидится на месте), потеряла свой дом в переплетении чуждых миров и родня не вьет свои гнезда для дальней пришелицы.
Все что есть - квартира из камня и электричества. Такая скромная и незначительная, что когда Аваллак'х впервые в ней оказался, то задумчиво мерил шагами все расстояния, площади. Незнакомый холодный мир сжался до нескольких комнат, удивительно даже, что со временем в этом стало как-то уютно.

        он касается светлых волос, перебирает мягкие пряди и фыркает в чужую макушку.
        волосы щекочут лицо, дыхание - шею. если прятать свою же улыбку, так лучше
        под ночным покрывалом, чтобы никто не увидел, даже безмолвный свет.
« когда ж начертил он на небе рисунок дней года,
закрепил он стоянку неберу, дабы центр указать всем звездам. »

            - не разбудила.

Он отвечает тихо, на отсутствие извинений только улыбается. На такое проявление заботы от Zireael ему даже немного весело. Цири как-то внезапно становится мягче, теплее, спокойнее. И вечерами почти не болит голова, никто не носит за собой шлейф дневных недовольств. Знающий чаще стал оставаться дома по вечерам и, кажется, оба они привыкают (уже окончательно) так называть эти несколько жалких десятков метров.
          и все-таки лис старательно не замечает это вырванное из разговора "нам".
  от него и смеяться хочется в удивлении, и раздраженно хмуриться.
  что из этого может выйти хорошего полезного?  ответа aen saevherne не находит,
  но почему-то все-таки гладит волосы цири, почти что целует светлые пряди.
                                        пахнет белыми персиками и немного - дымом

            - придумали, - легко соглашается эльфский ведун. - есть такое заклятие, после которого погружаешься в мертвый сон и ничто не снится, ничего не происходит, только темнота кругом. но и выйти из него самому нельзя.

                                            когда-то в tir na lia так наказывали за преступления,
                                            не достаточно тяжкие, чтобы казнить, не достаточно мелкие, чтобы забыть.

            - есть специальный порошок, чем-то сходный по составу с фисшетохом, прими его - и будут сниться чудесные сны...

                                           такой когда-то пробовал лис, но лучше совсем не стоит

            - однако в этом мире нет нужных трав, я уже проверял.

Он замолкает, погружается в свои мысли, опускает голову на ее макушку и отдает свою руку Цирилле. Девушка с ней балуется, как с игрушкой, все осматривает длинные пальцы /аваллак'х поворачивает ладонь то вверх, то вниз, словно кто-то снимает мерки и запоминает все линии/.

            - любую слабость можно превратить в свою силу, если знать как. - Он пожимает плечами. Ночь - не время для долгих бесед в одинокой постели, тем более для таких бесед. Только сна уже нет у обоих, а ставить кофе еще рановато. Креван пальцами ловит чужие и тут же их отпускает /играется/. - есть как минимум шесть предположений, почему тебя мучают кошмары, разреши я сразу перейду к выводам. будь ты обычным человеком... или эльфом, хоть краснолюдом, - Лис изгибает в улыбке губы, добавляет последние слова быстро, до того, как непокорная Ласточка начнет возмущаться на собственное же происхождение, - я бы сказал, что ты пережила сильную душевную травму, что тебе необходимо время, а еще принять это и смириться. но смирение практически отсутствует в твоем характере.

В голосе мягкая насмешка. Старшая Кровь терпимостью не славится, разгорается по поводу и без. Аваллак'х прикладывает пальцы к ее губам, не давая прервать и разгореться снопом ярких болезненных искр /уж повод для этого цири легко отыщет/.

            - а твоя кровь... твоя кровь совсем в этом не помогает. ты же знаешь, цири, твоя магия работает совершенно не так, как моя или ваших смертных чародеев. помимо тех заклинаний и ритуалов, которые ты можешь освоить, часть твоих сил зависит напрямую от твоих же желаний. я полагаю, - знающий вздыхает и ведет пальцем по тонкому шраму, - что забывать ты не хочешь. злишься, держишь, быть может все еще жаждешь вновь отомстить и расквитаться со всеми и каждым, кто был виноват. та часть тебя, что понимает всю иррациональность таковых желаний - сопротивляется, другая - им потворствует. старшая кровь требует действий, быть может откликается на некие тонкие вибрации из мира aen seidhe... потому так важно обучать тебя.

Если собрать все их прикосновения, то окажется, что разницы и нет, ведь, почти.
Среди механических летающих птиц, бетонных перегородок, ароматизированного воздуха и искусственных свеч, ночь остается совершенно такой же, как в любом из миров. Разговоры - тоже. Лис все так же касается лба Цири, а она - задает вопросы. Тогда почему, кто же скажет, Аваллак'х находится с ней в темноте и на одних одеялах?

            - в долгосрочной перспективе это постепенно пройдет, вместе с тем, как ты будешь все лучше понимать свои силы. боль утихнет, со временем. а сейчас...

Он все-таки поворачивает ее лицо к себе и смотрит в глаза. Мутный туман уже не плещется из зеленых глаз, там теперь - яблоки, зелень и черные гроты. И еще блестит в зеркальная глади чистая ледяная вода.
Он хмурится на мгновение, отводит глаза, но все же произносит другое:

            - я могу сварить кофе.

тепла тебе. давай, заполню пустошь.

      — слабости, странности, случайности, прикосновения и совпадения.
утром лис видел, как из трубы работающей сплит-системы (конечно на обогрев), пьют по очереди мелкие воробьи. подлетали поближе, садились один за другим и резко дергали миниатюрными головами. влажно блестели крохотные клювики, влажно блестели черные бусинки глаз. одна из птиц долго смотрела на лиса сквозь мутную гладь светоотражающего стекла.
                                           и цири тоже смотрит пристально (вот ровно так же)
кажется, что еще немного, начнет злиться и требовать ответов, а на деле - звучит почти что обиженно, робко. словно сама не поймет: то ли стоит пожаловаться, то ли уже отпустило и нет больше ярких отметин от свежих шрамов, проступивших пятен густой пузырящейся крови. и не болит, а все равно чувствуется. если долго чесать, смотреть, изучать, то рана откроется, будет пульсировать и мучительно-глухо ныть. знающий скажет, что боль может усилиться, если долго смотреть на нее, но отводить глаза хрупкой ласточке некуда - (разве что на эльфского знающего) - но почему-то ученому кажется, что и он временами болит где-то под ребрами цири.

Аваллак'х пальцами касается лица: гладит, изучает, запоминает. Не улыбается, но щурит глаза, будто что-то кажется ему достойным этой невысказанной недоделанной полуулыбки. У него тоже есть /теперь/ слабость (или может ей стать) - само по себе уже дело опасное. Впрочем, Старшая Кровь и впрямь больше похожа на силу: не обученную, неосторожную, слишком живую, а попробуешь назвать ее слабостью - будет хмуриться и хвататься за нож. Лис задумчиво водит пальцем по коже, отмечает узоры каких-то невидимых линий. Все же задумывается. Нет. Ему уже давно больше нечего было куда-либо обращать. Все истерлось и не имело значения (отгорело, забилось, вымерло) - теперь тает и плавится (осторожней).
Он качает головой, мягким голосом растворяется в округлившихся гранях комнаты /коснется стены - окажется мягким, как птичий пух/. Подается чуть ближе. Если талой заледенелой водой проливаться, так лучше прямо на горячечный лоб, на дрожащий пепел ресниц.

        - тшшш... - Знающий улыбается так незаметно, будто всего лишь сложились так удивительно да уместно темные тени в ночной темной комнате. - понимаю.

И слово слетает с губ очень просто, легко, словно совершенно не имеет значения. Аваллак'х пожимает плечами, кивает Ласточке.
                                 понимает. нет, не просто понимает.
        сам так действовал. не испытывал угрызений совести, вообще ничего не испытывал,
        кроме ненависти и пожирающего изнутри желания отомстить. ему и до справедливости
        не было никакого дела, а если бы кто упрекнул, вдруг, в ее отсутствии, то креван разве
        что передернул бы снисходительно расправленными плечами. да какая уж тут справедливость?
        какое ему было дело? он бы игрался словами, придумал бы сотни причин почему все
        поступки его считались за истину, должны были исполняться. месть
        и что в ней хорошего? могущественный aen saevherne обладал таким количеством силы,
        что хватало и развязать человеческую войну, искалечить чужие жизни, а потом переступить через каждую.
                                впрочем, с холодной головой, он поступал ровно так же.
                                только не чувствовал уже ничего.

И хотелось бы донести до юной и вспыльчивой Ласточки всю израненную, откровенную (до неприличия нагую), правду собственных выводов, их застывший смолой на языке опыт горький. Только вместе с опытом придется передавать часть собственной жизни /готов ли?/, да и мудрость не всю передать получается - какую-то надо набивать самостоятельно /хоть головой о стены стучись/.

        - думаешь мне есть дело до чужой крови?

И слова против воли выходят насмешливыми. Чужой крови на руках у эльфского ведуна столько, что Zireael могла бы в ней вольно плавать, как в тихой мертвой реке.
                      «а, ведь, она эти руки целует. из рук этих пьет»
                         - как-то устало думает эльф и сам же подносит к губам женскую маленькую ладошку.

        - дело совершенно не в этом. даже если ты решишь по очереди истреблять всех своих врагов, я помогу тебе в этом, научу и такому. дело именно в мести, цири. - Он чуть приподнимается на локте, гладит пальцами по запястью. - она заставляет разум и тело гореть, питается огнем твоей собственной души, но это - чудовище, чью жажду утоляет лишь кровь, чем больше ее - тем и лучше. месть и ненависть ослепляют, а значит дают преимущество твоим же врагам. но даже выиграй ты эту битву, разруби их всех на куски, сотри в порошок, развей по ветру их детей и правнуков... ты ничего не почувствуешь. кроме опустошения. именно поэтому кошмары еще приходят к тебе. там, внутри, селится пустота, которую не заполнить ничем, zireael. даже если ты скажешь, что это было справедливо, даже если все тебя оправдают и будут хвалить за такие заслуги, все это не будет иметь для тебя значения. месть презирает любые мотивы кроме личных, а насладившись ими, она не дает ничего взамен.

        У Аваллак'ха глаза - бирюзовый и чистый сверкающий лед, а внутри черная сердцевина (там пахнет травами пряно и очень дурманно, на губах оседает полынная горечь).

        - хочешь убить - убивай, но сначала закрой глаза и вздохни, отринь все свои личные мотивы. и что окажется? найди причины для таких поступков, найди их итог, последствия. потому что в конечном итоге, когда гнев уляжется, и дело будет сделано, только они дадут тебе понимание собственной правоты, которая не будет выкалывать глаза всякий раз, когда ты начнешь вспоминать свое же прошлое. а справедливость... нет ее, цири, и никогда не было. потому она после всегда звучит очень слабым оправданием.

Эльф гладит Цири по волосам (она опускает голову). Не прячется - просто сжимается. Если приложить ухо к сердцу, Лис услышит, как Ласточка горько поет (совсем не по-эльфски). Там будет злость /потому что такая броня выглядит очень надежной/, окровавленные узоры на деревянных столбах, цепи, головы, вырванные языки, будет пахнуть дешевым и кислым вином. Эльфский ведун не испытывает жалости (были раны и хуже, и сердца измельченные так, что песен никаких сложить не сумеют, даже звериных), но когда Цири сжимается ровно вот так, он ловит себя на том же желании, что и в человеческом клубе когда-то. - спрятать.

                              И хорошо, что Zireael делает все сама. (наверное)

Со свойственным ей напором (такой бы в постижении скрытых знаний, zireael) она тянется навстречу, опрокидывает на постель. Пародирует его же собственные слова, а в ответ Аваллак'х выдыхает, по-лисьи фыркает и улыбается. Они внезапно меняются местами и теперь Ласточка свои диктует правила и желания. Лис совсем не против немного ей это позволить (очень частое это "немного"). На ее непозволительное «зануда» не злится, но хмурится так показательно, что если бы не их положение, можно было бы даже поверить. Вот только они среди подушек и одеял, и Лису совершенно нет надобности прикладывать ухо к чужой груди, чтобы расслышать все незнакомые песни.

        - странно? - Переспрашивает и пожимает плечами, ведет взглядом по серебристым локонам, тонким рукам (она то ли нарочно, то ли случайно, будто бы заперла его где-то напротив собственных ребер). - пожалуй.

Выдыхает, опускает ладони на тонкую талию и ведет по прямой спине к птичьим узким лопаткам.

        - маленькая коробочка, в которой играют все музыкальные инструменты - тоже. черное окно, отражающее разные уголки мира и истории - странно. проще будет сказать что здесь привычно.

                «еще так странно, цири,
что ты, гостья из чужого мира, в этом искусственном и сошедшем с ума,
                      кажешься самой настоящей и живой»

Между хотел и должен - глубочайшая разница. Одно - легко оправдает личное, второе - рациональное, необходимое. Аваллак'х считал своим долгом защищать наследие Лары Доррен, но целовать для этого Ласточку было совершенно не обязательным. Даже скорее мешающим, добавляющим сложностей и переменных. Но он хотел.

                           будто бы кофе сейчас хоть что-то изменит
                           - думает он и допускает улыбку.

Руки тянутся ближе: одна - мягко давит на узкую спину, вторая - путается в пепельных волосах, притягивает ближе к себе.

        - ты, ведь, так или иначе все равно уже не заснешь.

Бархатно рассмеяться в эту черную ночь Аваллак'х все-таки не успевает, улыбка путается в белых волосах, впитывается в чужие губы и тает на них. Спрятать Ласточку тоже не получается, по крайней мере от нее самой. Зато можно от красных всадников, мертвых врагов, липких кошмаров - хотя бы на время. Утонуть в подушках и ледяной воде, потянуть ближе к себе и пусть устраивается как ей нравится.

Отредактировано Avallac'h (2019-06-12 12:23:10)

чтобы дать тебе больше

на плече у цири три родинки - треугольником, а на кончиках длинных ресниц невыплаканная - вода.
если коснуться губами, то окажется, что совсем не соленая (лишь ледяная).
кто-то бросил лед и куски застывшего снега в гнутый металлический котелок и согрел на огне. теперь можно целовать этот крохотный треугольник и говорить что в магии он означает природное триединство, у aen elle - и вовсе природу всего сущего во вселенной: души, воли и разума. еще он символ солнца и огня, жизни и сердца.
                                (кстати сердце у цири бьется быстро и лихорадочно, постоянно сбиваясь
                                   с привычного ритма. слова, впрочем, тоже путаются, а голос - дрожит)
можно остановить. и ее и себя. да вот только зачем?
аваллак'х касается сухими губами подставленного плеча, задевает дрожащую жилку на шее, а когда пальцы путаются в пепельных волосах окончательно, то уже и не важно зачем вообще нужно что-либо останавливать (нет. важно). он улыбается на сбивчивые прикосновения, на дрожащее жаркое тепло /то и дело опаляет оно дыханием скулы, не умеет рассчитывать силы/. когда цири так неумело, порывисто (честно) исследует поцелуями-прикосновениями подставленное лицо, он ничем ей не мешает. глупо, конечно, мешать бы стоило. но у ласточки все движения - быстрый ручей с острыми камешками на дне; прервать ее, оттолкнуть - все равно что и вовсе высушить (навсегда лишиться искрящихся капель на ярком весеннем солнце). аваллак'х бы не стал. да и природой он восхищается.

И на неловкий вопрос Ласточки Креван только тихо смеется, берет ее лицо в ладони и качает головой.
Он мог бы ответить, что не брезгует от того что она кого-то /где-то когда-то - не важно/ убила. И дело тут вовсе не в Старшей Крови, он просто не брезгует Цири. Относиться от этого лучше к людям у Лиса, как ни крути, а не получается. Они все еще жалкие, примитивные, скудоумные, только Ласточка /почему-то/ рядом с ними в один ряд не ставится. То ли от того, что столько времени пробыли вместе и рядом, то ли от того, что касаясь ее тонких плеч, нахмуренного от напряжения лба, он чувствует не человеческое тело /руки, ноги, одна голова - в целом все одинаково/, а горящие ребра, неровно бьющийся между ними огонь.

         Цири - там, за колкими фразами, капризами, грубым языком и непослушными мыслями.
Aen Saevherne давно уже научился подбивать мягкий пух под колкие фразы, на все капризы смотреть так устало, что она сама прикусывает свой же грубый язык, а каждую непослушную мысль он окружает каплями талой воды. Ласточка все еще спорит, но всякий раз тянется ближе /и нравится и пугает/. А Лис каждый раз ей не отказывает, по крайней мере в живом тепле.

А дальше слова все равно оказываются не нужны. Zireael не спрашивает, а Лис - не отвечает.
Просто там, где руки,  -  тепло, в ногах - холодно. Магия то ли так причудливо смешивается, то ли просто сбивается одним натянутым и тугим клубком. Аваллак'х касается губ и все пустые слова уходят обратно в горло, возвращаются в сердце, оттуда - изливаются магией и она искрится на кончиках пальцев. Однажды /лис замечает как-то вскользь, случайно, мысленно/ и с подобным можно научить обращаться, но пока - всего лишь целует подушечки пальцев. В мире где небо изрезано сетью черных проводов и путает в своих паутинах птиц /механических и настоящих/, у Цири становится мягкой кожа и, почему-то, кровоточащая душа. Не целебные мази накладываются на шрамы, но заливаются ледяной водой /срастается, удивительно, даже лучше/. Креван переворачивается, тянется Ласточку на подушки, в какой-то момент прижимает ее запястья к смятым горячечным простыням и оставляет болезненно-аккуратные поцелуи на закрытых глазах. Не качает головой, но Цири вроде бы и так понимает. (не время, не сейчас, подожди). Кому нужно подобное ожидание Лис привычно не уточняет: половина ответов на сотню вопросов и у той половина еще одна теряется где-то в тени. Аваллак'х не торопит Ласточку, а себя - тем более. Но все еще обнимает. Баюкает в собственных руках и перед самым рассветом, вдруг, с капризной ясностью осознает, что почти смирился с этими ночами в постели Ласточки, а еще с тем, что каждый раз засыпает в одежде.
dearme zireael

---

потом возникали в разрядах бессонницы огни над болотами, хвоя резная, и голос сообщника - громче, чем собственный

---

                 В обед утро всегда ленивое.
Аваллак'х тоже никуда не торопится и не хочет мешать Цирилле.
Ее волосы щекочут нос, подбородок и шею, рука затекает от одного положения, а еще женская ладошка запуталась под черной футболкой и легла куда-то на ребра да черные линии магических перевязей /там под пальцами - кожи горит до сих пор до волдырей/.
В обед утро - аромат белых персиков и еще выхлопных труб, токсичного дождя и сквозняков с улицы (если закрыть глаза и запутаться в пепельных волосах - останутся только персики).
Но Аваллак'х щурится по-лисьи, гладит тонкое плечико поверх накинутой простыни.
Цири тоже проснулась, он это чувствует, только глаза почему-то еще не открыла, тоже, видимо, решила капризничать.

          -  zireael.

Голос получается хриплым и тихим /в перепутанных единицах измерения времени еще царствует темная ночь, но сердца стучат уже тише/. Знающий хмыкает и аккуратно шевелится, собираясь вставать.
                                                                          теперь-то уж точно - кофе

          -  тебе еще что-то снилось. позже..

Он не уточняет, что проснулся от вибрации магии и долго прислушивался к чужому дыханию. Ласточка больше не кричала, не сжимала одеяло и чужую ладонь, но вертелась и сопела прямо над ухом.  Креван замолкает, рассматривая опущенные ресницы, зажмуренные глаза, потом все-таки тихо вздыхает и улыбается /можно и отложить ненадолго/.

          -  elaine ma`idin. conas esseath aelaedde?. - Спрашивает на эльфском, потому что личное так звучит мягче, а Цири придется /он тоже против/, почти уверен, вскорости вспомнить язык.

Ночью магия совсем не давала ответов, ей спасибо стоило бы сказать просто за то, что совсем не мешалась. Вот только Знающий все равно чувствует, что от нее теперь потянуло лесами и дымом костров. Что-то меняется. И, конечно, не в лучшую сторону (а как иначе?).

Отредактировано Avallac'h (2019-06-13 22:14:23)

в город крестов, где песню
— бросает в дрожь —

Сонное утро голоса всегда портят (даже ласковые и тихие), заползают в уши, царапают тонкие ледяные стенки черными птичьими коготками. Утро (даже если уже обед) стоит растягивать сладкой ватой, наматывать на белую палочку или касаться руками, чтобы собирать губами ее с липких пальцев. Потом целовать чужую улыбку. Если слушать голос чужой - так не слова, только тихий смущенный тающий смех. Забираться под одеяла, путаться в волосах, чтобы серое солнце сквозь черные шторы просачивалось вежливо, аккуратно, стыдливо: извинялось на каждом шагу и просилось остаться, тихонечко посидеть в уголочке (где-то маленьким зайчиком на правом плече) или краткой искоркой в уголках сонных глаз.
       Нет. Разговоры утро неминуемо портят.
Потому что рушат болезненно-хрупкую тишину, заставляют выныривать разум из объятий покойной неги.
А его бы так стоило потянуть на себя, как это скомканное одеяло, укутаться с головой, укусить за прядь длинных волос, притворяться, что все еще здесь - дурманно, сумрачно и прохладно, дождливо, пасмурно, ночь. И пусть себе тянется, пока не разморит его окончательно, пока утро плавно не перекочует в затерянный вечер, чтобы мягкие тени опять спеленали в кокон, чтобы можно было так и не выходить за пределы горстки квадратных метров /жить среди них как в своем королевстве/. И целовать подушечки пальцев, губы, вздернутый носик, заалевшие щеки. И ладно бы - пусть превращаются крепкие стены в ледяные тонкие корки. Только бы не скреблись по ним черными птичьими коготками.

                                                                                    скребутся

Между собственными желаниями и разбуженным разумом Аваллак'х всегда предпочитает второе.
Сбрасывает покров дымчатого полусна, смотрит ясными аквамаринами, через них пропускает грязное солнце. И улыбается мягко, но одними губами. Не наматывает сладкую вату на тонкую палочку (волосы на пальцы, впрочем, тоже).

         - esseath ghnath.

Одни слова они выдыхают одновременно (даже дыхания путаются и сталкиваются), а Лис ловит себя на мысли, что может ночь не так уж и выветрилась еще из разума, может она еще пылью осела на стенах и черном кафеле пола, а он так и не вымел всю ее прочь. Потому что тянет ближе к себе сонную Ласточку, легкой невинной печатью оставляет тлеть на ее губах почти догоревшую утреннюю звезду.

Она переживает, снова ворочается, перекатывается на живот, рукой опирается о чужую грудь, Лис в ответ недовольно морщится и тоже приходит в движение, приподнимается на подушках.

         - caemm a me.

      руки раскрываются сами, глаза закрываются. скользить между наваждениями и реальностью не труднее, чем вонзить в подушечки пальцев хрустальные иглы, обломить их у основания (чтобы гнили под кожей). аваллак'х кладет ладонь на теплый лоб  zireael, в макушку шепчет несколько слов. может быть стоило предупредить заранее? а был ли в этом такой уж смысл? стоит ли говорить, если хочешь ударить? aen saevherne тянется магией к магии, разумом - к разуму. скоротечное видение подцепляет крючками протянутых щупалец, тянет наружу, к поверхности. глубокие черные воды еще не унесли его далеко, не успели морской водорослью, речной тиной, илистыми камнями забить все кривые дорожки к отголоскам видений. а если вовремя остановить, ухватиться крепко, то почти даже и не тошнит от снежных точек перед глазами.
                                         лис нанизывает картинки видений на драгоценное ожерелье:
синий камень - холодная злая зима, черный камень - доспехи в царапинах, желтый - горящие человеческим светом глаза. пепельный - это знакомые волосы, страх, боль и открытые раны щедро забитые солью.

Aen Saevherne опускает руку от лба, нить ожерелья распадается на помутневшие камни и с противным гулким эхом бьется о стены, падает в воду. Говорить не хочется ничего. Сказать - значит всё обозначить, обозначить - принять, а принять - примириться. Примиряться не хочется, по крайней мере вот с этим. Подтверждать чужие предположения тоже. Проще бить заклинанием, погружаясь в вязкий тягостный сон, чем ударить словами, за которыми непременно последует тысяча крохотных изменений, и еще одно - неимоверно тяжелое. Знающий изменений не хочет (он их не любит, не любит, не любит), с годами ему всё понятней эльфская философия, всё сложнее даются подобные переходы. Делая каждый свой шаг, перечеркивая им сложенные пути за спиной, он предпочитает долгие паузы, размышления, теории и научные выкладки - все что угодно, но только подтверждающее правильность выбранного. А что же сейчас?
Эльф кривится. На мягкой постели становится тесно, неуютно и, в конце-то концов, кто вообще хочет так долго валяться среди скомканных одеял?

— va‘esse deireadh aep eigean —
новое же не начинается вовсе.
его опережает глумливое прошлое: скалится, вертится, лезет в глаза.

deard ruadhri
И почему-то родной язык кажется неприятным, злым, омерзительно-колким, словно все миры, застывшие на вечной отметке последнего часа. Аваллак'х тоже хмурится, становится угловатым и неудобным, сжимает губы в тонкую линию и безмолвно обдумывает видение. К чему-то прислушивается - быть может к последним отголоскам скатившихся в пропасть круглых камушков. 
А еще Лису совсем безразлична жизнь Геральта. Он помог ему как-то, однажды, но сделал это ради собственных побуждений, выгоды (ради ласточки). Ну не станет еще одного ведьмака. По чести сказать, он и так прожил не мало, исходил все пути, даже дальше зашел, чем мечталось некоторым. Потом, как-нибудь, одним пресным воспоминанием, он обмолвится вскользь о нем, безразлично пожмет плечами, уважительно склонит голову, скажет привычно-холодным голосом, что грустить об ушедших нужно лишь столько, чтобы не измазать ею себе настоящее (достаточно вот такого стылого вечера). Люди умирают. Всегда умирают. Куда чаще и быстрее чем эльфы, а их жизнь менее значима, в ней скрывается слишком мало стоящих тайн (просто не успевает такой мелкий кувшин наполниться до краев). Так что оставим. Забудем. Аваллак'х почти уверен, что сможет солгать (в сущности цири его лжи даже обрадуется, вздохнет облегченно, поверит). Она обязательно сама захочет поверить и обмануться.
От этого раздражение забивается в глотку, его становится настолько много, что льется с уголков резко очерченных губ, бежит тонкими струями по подбородку.

             на чаше весов дикая охота, геральт, предназначение - на другой легкокрылая ласточка
             (можно положить даже просто ее перо - уже бы оказалось достаточно).

         - а если я попрошу тебя остаться?

вот так - запросто. без обещаний и клятв в послушании. без красивых жестов и громких фраз.
может быть для тебя окажется достаточно только меня (на какое-то время), пока ты не будешь готова.
потом - улетишь, все равно удерживать - бесполезно.

Аваллак'ху даже смешно, что только этой самой ночью он пытался убедить Zireael в том, что выбор должен быть не обоснован одним лишь собственным эгоизмом. А теперь застывает в шаге от того, чтобы именно это и сделать. Нет. Не так. Он, конечно же знает, что выбор такой логичнее, разумнее, правильней. Цири еще не готова лететь, ей не справиться с Дикой Охотой, будет сложно спасти чью-то жизнь, тем более если рисковать придется собственной. На это идти - безумие, а Лис против безумия.
Знающий сжимает зубы до ноющей боли, кривится, вкус крови так и шипит на языке.

         - это ловушка. абсолютно верный расчет. я бы поступил так же.

Он добавляет это холодно и спокойно. Признавать свои собственные черты характера - такая малость, со временем дается все легче и не вызывает и капли стыда. Аваллак'х впервые за все это время /с самой первой их встречи/ обнимает Цири почти болезненно-сильно, пальцы легко находят тонкие ребра. И договаривать мысль до конца ему ни к чему (не стоит, не надо, не делай этого).

         - но никто из них не смог бы наложить такую иллюзию, которую я бы не разбил.

Не иллюзия - значит правда.
Но это договаривать Лис все-таки не собирается. И так уже ясно.
Он отворачивается к тонкой линии грязного света меж темных штор. Свет перед ним ни за что не извиняется.

ты - моё противоречие.
кто может, тот должен летать.

ни грусти, ни гнева, ни искалеченного веселья.
                                    а просто никак
только царапает тонкие запястья, переплетения синих вен, прогорклое разочарование.
аваллак'х знает - даже на это у него нет никакого права. не отец, не брат, даже не любовник. быть может учитель? занудный старый ментор, читающий лекции по поводу и без, оборачивающий любое предложение в длинный монолог о природе вещей и собственных выводах ( годами я шел к этим обоснованным утверждениям, zireael, - говорит он с невыразительностью глади холодного стекла, - не для того, чтобы отказываться из-за них ради одного исключения )
аваллак'х - тени горных ущелий, туманы непроходимых лесов, отражение спокойного неба в спокойной воде (в моменты глубоких душевных движений по ней идет едва заметная рябь). живет за непроходимыми лабиринтами (каждый заводит в тупик), за прочными стенами (на каждой - шипы), а внутри - не горящее сердце за тысячами барьеров, а стерильная чистота просторных лабораторий. внутри у aen saevherne не горячая кровь, а книги, книги, книги, записи, невиданные зверушки в стеклянных банках и множество-множество знаний (прекрасный заменитель глухой пустоты). он смотрит на эти бесчисленные ряды фолиантов и спрашивает: - на кого же я вас оставлю? разумеется не на кого, поэтому он живет среди них сам и никого не впускает поближе (зачем наводить порядок после гостей, если их и вовсе не будет?).

        В сущности он никогда никого не держал подле себя.
        И сам никого не держался (было иначе. однажды. давно. да и лучше не вспоминать.)
Тем более не держит Лис легкокрылую Ласточку. Она создана для полета, пусть себе вольно летает. В ней - Старшая Кровь, драгоценный эксперимент, множество вложенных сил и амбиций, плод крайне важной селекции. Ее ведут великие силы, а силам этим Аваллак'х служит сам, к чему теперь им указывать как поступать? Бороться с ними попросту незачем.
Аваллак'х Цири не держит по сотне самых разных причин (непременно назовет те, что по значимости не первые). Потому не пустил ее ближе, потому старательно сохраняет позиции ментора, не дает определений их полусвязи. Если однажды Цири захочет сделать еще один шаг навстречу, он остановит ее объятием, мягким касанием пепла волос.
Если и есть что-то важное для эльфского ведуна - так это хрупкое расстояние, стены (даже если прозрачные) и объяснять свою, конечно же, разумную донельзя позицию он не станет. Просто где-то там, под исцарапанной кожей, синими венами, черной вязью самых различных магических символов, живет искалеченная душа.
                              эта душа - смертельно больна и устала
Она говорит: «если сделаешь шаг - пропадешь. если сделаешь кого-то своим, значит будешь считать, будто бы имеешь на это права. но, ведь, это такая ошибка. удержать, конечно же, нельзя никого...»
        Вот Аваллак'х и не держит.

Смотрит на белую полосу между темными, глазами впитывает призрачный свет.
Ему и не жарко, и совершенно не холодно. Пусто, темно, дует ветер.

Однажды Ласточка, без сомнения, ускользнет от него. Просто не будет нуждаться. К этому будущему он абсолютно готов. Но за окнами на Лиса все еще смотрят маленькие воробьи. Их черные глазки совсем как у Цири.
И Знающий передергивает плечами, слушает дрожащий испуганный женский голос /у него на груди не осталось ее тепла, на губах - невесомого трепета/.

           - разумеется ты никуда не пойдешь одна, zireael.

Он трет длинными пальцами переносицу, наконец-то закрывает глаза /этот блеклый свет уже порядком изрезал все изнутри/.

           - ты не справишься одна, эредин - не идиот, а ястреб. твой геральт ему что слишком удобная наживка, на нее он тебя и поймает. нет. одна ты никуда не пойдешь. нужен план, подготовка, мои знания. в крайнем случае я сделаю все, чтобы ты смогла ускользнуть от него.

И это тоже - не обсуждается.
Знающий даже не уточняет холодное "вы с ведьмаком", да в этом и нет нужды. Расставляя свои приоритеты, Лис неизменно учитывает в них Ласточку и не более.
И магия между ними лопается, сдувается со свистом воздушного шарика. Разбивает стекла и зеркала, острыми искрами ранит постель, режет тонкие простыни, пробирается под одеяла /чтобы было больнее неприкрытой кожей на ней засыпать/. Магия еще держится, Цирилла хватается за нее пальцами /и пальцы эти неизменно соскальзывают, а она - поскальзывается на талых лужах студеной воды/. магия свистит, взрывается, дрожит на каждом предмете в комнате. Только не трогает Знающего. То ли он настолько неподвижен, что слишком мертв даже для Старшей Крови, то ли даже сейчас сама Ласточка не хочет его задеть. Аваллак'х живет на тонкой нити натянутых вздохов, у него внутри тоже лопается чужая магия и лопается совсем неприятно. Оседает прозрачной синтетической пленкой на легких, бьёт по глазам /раз уж от света знающий закрыл их так вовремя/.
На голос Zireael Aen Saevherne дергается, кажется даже бледнеет. По-лисьи встряхивается и плавно сдвигается по постели.

Ему до хрупкой девушки, вжавшейся в стенку, два быстрых шага. Расстояние - мелочь /они преодолевали и большее/, но в теле такая тяжесть, что от нее задохнуться было бы величайшей радостью, блаженным успокоением. Аваллак'х не замечает осколков, протягивает к Цири свои руки, да и на магию ему сейчас откровенно наплевать /хоть нужный пасс выходит автоматически, купол скрывает вибрации взбунтовавшихся сил/. Сейчас стоит, конечно же, гладить по голове Старшую Кровь, успокаивать. Одним богам только известно почему он сам же нарушает правила заповедной игры.

Ладони обхватывают лицо, колени упираются в пол, Креван смотрит в глаза лары доррен, а видит - другие зеленые, яркие, испуганные, слишком живые.

           - я не хочу не считаю разумным, чтобы ты уходила, но не имею права тебя остановить. могу тысячу раз повторить, что ты не готова

Говорить между легкими поцелуями - словно точки ставить, делить предложения, находить в них значимые фрагменты, выделять нужной паузой. Лис целует совсем не по этому.

           - и что я за тебя боюсь это - ловушка, в которую ты сама стремишься попасть. тебе нельзя идти, нельзя возвращаться, еще не время.

                                                ты можешь погибнуть

Губы касаются губ, щек, глаз, вздернутого носика (он покраснел). Еще дрожащих ресниц /потом привкус гари/.

           - я должен держать тебя подальше от дикой охоты, от эредина и всего моего народа. но разве в этом ты меня послушаешься? ты никогда меня не слушалась. по крайней мере в том, что действительно важно.

Он, конечно же, лжет. Цири много раз его слушалась, много раз в том, что и правда считалось важным.

           - упрямая...

На выдохе в чужой выдох.
Только печать соли и дыма ставится сама вместо поцелуев, не улыбка остывает на губах - горечь. Если собрать ее вместе, получится неспокойное море, будет рыдать среди шторма и бури, вечно бросаться на скалы, разбивать свои мрачные воды о каменную пустоту, отскакивать прочь с почти детской обидой и снова бросаться вперед. Цири пытаться тоже не устает. И совершенно не умеет сдаваться и отступать. Еще не умеет расставлять приоритеты, прикусывать язык, контролировать магию, не знает как манипулировать сплетенными нитями времени и распутывать клубки зацепившихся друг за друга миров. Это все умеет Аваллак'х. Кажется ей этого даже достаточно.

пепел да горе - в чаше расколотой

что нельзя удержать навсегда, хоть и будет оно легче перышка?
воздух, ветер, время, дыхание. множество самых изменчивых единиц.
огонь опалит тонкие руки, превратит кости в пепел. вода соскользнет меж пальцев, все каменные статуи однажды обратятся в песок и их унесет призрачный ветер, разметает между мирами, превратит в остаточное видение. нельзя удержать полет и падение, если ничего уже больше не держит. нельзя удержать жизнь, когда последний выдох предсмертный растаял среди теней и остекленели яркие зеленые глаза.
                                             — лара доррен когда-то умерла на руках аваллак'ха.
                              пришел незадолго до того, как ее новорожденную полукровку забрали люди.
он все видел, конечно, быть может должен был забрать дитя сам. тогда - не смог. смотрел из теней и тумана на то, как исчезает вдалеке отряд dh'oine. у знающего хватило бы сил их остановить, перебить, наслать страшный морок и уберечь крикливое маленькое создание /пальцы тогда шевелились по воздуху, плели свою магическую паутину, да так и не раскинули сети/. аваллак'х  думал о том, что всегда будет ненавидеть это дитя, искать в нем чужие черты, а потом разочаровываться всякий раз, как найдет их. проще было на расстоянии, проще было подумать, что кровь лары доррен /как бы не было больно/ уйдет в песок со всеми его трудами, со всей этой глупой бесконечно-отравленной жизнью. он находил в этом даже некое мстительное удовольствие. словно художник, создавший величайшее полотно, столь прекрасное, что смотреть на него мучительно больно /ведь глаз не отвести/, он вдруг осознал, что есть вещи, быть может, которым жить попросту не дано.
аваллак'х вышел из тени только когда чужие следы истаяли вдалеке и осталась лишь лара.
спасать было бесполезно - будь хоть малейший шанс, он бы сделал и это.
                                       лара его, конечно, узнала.
                                        даже улыбнулась в ответ.
протянула окровавленную белую руку, коснулась щеки. сказать было нечего никому, извиняться тоже /ей-то уж точно. мог бы ее нареченный, но и он не нашел таких слов/. когда-то лара доррен умерла на руках аваллак'ха и мир от этого не расцвел алыми красками гибели. продолжил свое бессмысленное существование. а эльфский знающий... что же, наверное он просто довершил то, что затеял до смерти возлюбленной - уничтожил смертного мага. не то чтобы это исправило хоть что-то. разделив их обоих, своей цели лис все равно не добился.
в прекрасном tir na bea arainne она навсегда застыла в мраморе, ожидая кого-то другого.
                - ровно такой же взгляд был у лары в те последние мгновения ее уходящей жизни.

Нельзя удержать навсегда воздух, ветер, время, дыхание,
      множество самых изменчивых единиц, а еще, конечно же, цири.

Да он уже больше не пробует.
Креван отстраняется ровно настолько, чтобы Zireael поняла - он больше не станет, он остановился. Как ей и хотелось. Путы ослабевают и натянутые нити больше не скулят жалобно, не дергаются с надрывом, не воют отчаянно. Размыкаются оковы на тонких лодыжках, падают куда-то в глухую пропасть грудной клетки и там замирают, качаясь на ядовитых волнах. шипят, растворяются. Скоро от них не останется совсем ничего.
            Цири нельзя удержать. Да и не нужно.
            Какой в этом смысл?

           - я и не полагал так.

Все слова тонут в вязком болоте, родных трясинах.
Когда Аваллак'х приходил в эльфский некрополь, то смотрел на застывшую Лары. Сначала представлял, что она ждет так его, смотрит ласково. Каждый раз недовольно дергал плечом и все время казалось, что смотрит она куда-то ведуну за спину (сколько не вертись, выбирая ракурс). Потом он мстительно думал, что она может ждать его хоть целую вечность (непременно так и случится), а все равно не дождется. Мерзкий волосатый человечек никогда к ней не подойдет, так и останется стоять на пороге; он не коснется протянутых рук, не прильнет губами к холодным губам и не оставит спать Его Лара на мужских скулах свое дыхание.
Лис только думал, что однажды ему надоест приходить.

           - нет, zireael. ты сильнее всех, кого я когда-либо знал.

Если прислушаться, то сердце стучит совсем тихо, сонно, вяло, лениво. У него совершенно нет никаких оснований чтобы еще стучать. Так, просто напросто, отрабатывает заведенную схему /ему это, безусловно, положено/. Аваллак'ху тоже многое положено. Например не отстраняться сейчас окончательно, не убирать чужих рук, не отцеплять от себя тонких пальцев и больше, разумеется, не перечить (по крайней мере не перечить  т а к).

           - ты и не потеряешь. я буду с тобой и сделаю все, чтобы ты не пострадала.

Он улыбается мягко, опускает ладонь на волосы Ласточки.
Слова стынут в воздухе пушистыми одуванчиками, на их мягких ворсинках играется солнечный свет.
Аваллак'ху недоговаривать безгранично легко. Ведь Цири нельзя удержать, а Кревана невозможно обрести. Он же эльфский ведун из чужого мира, его следы кроет вереск и полынья, там потом прорастает терновник, а на скользких камнях не остается и малого отпечатка. Но почему же так тяжело опустить ладонь и провести по чужим волосам?
Словно у хрупкой девушки растут по всему телу каменные шипы с ладонь в высоту. Чтобы руку опустить на голову, надо ими прорвать свою плоть до конца. Лис рвет и совсем не морщится. Когда гладит по волосам, от руки остаются одни окровавленные лоскуты разорванного мяса и крошево белых костей. (подумаешь).

           - что же...

Он говорит так по-лисьи покладисто, тихо и ласково, мягко целует чужой висок.

           - думаю нам понадобится несколько дней, чтобы привести все дела в порядок, замести следы, собраться и решить как поступить. еще бы узнать где находится gwynbleidd....

Магия вокруг рассыпается синим и зеленым крошевом, забирается острыми осколками в легкие.
Аваллак'х гладит по волосам Ласточку и не смотрит на свои руки.

Отредактировано Avallac'h (2019-06-16 13:20:12)