[icon]https://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]
i've never lost it — never fucking had it;
под ногтями каменная крошка — могильная плита давит на кладбищенскую землю, на грудь, на голову; пальцы в грязи, носок ботинка измазан чем-то зелёным; ненависть пухнет в черепе (точно опухоль) (точно злокачественная), ненависть давит на виски, вымещает грузным телом все мысли; мысли извиваются, как черви, выгибаются, переливаются на солнце, как спинки жуков, грызут ресницы, выедают глазные яблоки; тело умирает. кэрол, блять, знает, что у карлы всего 72 часа, и карла разгадала её сраный ребус всего за 10, и подыхала все 10 часов, 10 часов, 10 часов непрерывного умирания, хочется и умереть, и воскреснуть, и сдохнуть, и родиться, и обнулиться, и дойти до точки невозврата,
кэрол выдирает из груди карлы камень, а лучше бы сердце (прекрати так думать) (просто иди) — карла стоит у могилы матери (как ей повезло — уже сдохла), пинает носком ботинка надгробие, но оно не поддаётся, а знаете, что поддаётся? тело поддаётся разложению
(поддалась — разлагайся) откуда на могиле свежие цветы? очень любезно, кэрол (сдохни) камень лежит на ладони, удобно, хорошо, проглоти, засунь себе в прямую кишку, упади грудью на столб металлического забора, заткни образовавшуюся дыру камнем, сотри его в порошок и пусти по ноздре (сдохни) карла сжимает камень в ладони, сжимает камень в ладони, удобно, хорошо, сжимает камень, удобно, хорошо, почти не умирает, удобно, хорошо, мы вместе — ты у меня,
осторожно, спойлер: тело отторгает камень
совсем как с блохом, да?
да (:
(: улыбнись, карла

i just never
не хотела быть мисс марвел, не хотела, блять, не хотела, из карлы попробовали сделать кэрол, и так мунстоун исчезла, а осталась только карла; карла не хочет оставаться, карла хочет вернуть то, что было, а не сидеть с собой наедине, и когда тело принимает камень, всё ломается: ступни проваливаются в землю, ладони проходят сквозь надгробие; карла кричит и на секунду теряет материальную форму, проваливается ещё глубже, но ничего, это же нормально, наверное, нужно просто немного подождать, несколько минут — и всё вернётся в норму, и даже мисс марвел притворяться больше не придётся, убьём кэрол — и вообще больше никакой мисс марвел не будет, и каждую следующую можно будет убить, потому что главное чудо — это смерть; ещё несколько минут, и всё будет в порядке —
(карла разламывает надгробие)
вот так хорошо.

fucking
карла возвращается в башню мстителей и снимает постер (кажется, будто с него смотрит кэрол дэнверс); как это вообще произошло, как это могло произойти, карла её, блять, убила (кажется, будто вместо этого сама умерла). ненависть забивает лёгкие, катается по пищеводу (кажется, будто это камень), тошнота кусает за щёки. карла держит в руках стакан, секунда — и он проваливается сквозь ладонь, и карла снова не чувствует рук (несколько минут — и всё в порядке). к вечеру эта хуйня закончится, и карла выйдет на ужин, чтобы желать хэнд сдохнуть ещё интенсивнее, но на то, чтобы удержать вилку, будет уходить ещё больше сил. норман, кажется, выпустил лестера, и зря, блять, выпустил: улыбка карлы лопается на губах, когда она подносит бокал поближе ко рту (как же сложно) УЛЫБНИСЬ лестер, кажется, не смотрит
ну ничего
РАНО ВЫПУСТИЛИ
— быстро ты, — говорит ему карла перед тем, как выйти в уборную, чтобы выблевать — это вообще что такое? похоже на щебень — ужин.
(: успела улыбнуться (интересно, лестер злится?)

had it
дни слипаются и воняют, как протухшее тряпье; о неудаче с дэнверс карла никому не рассказывает. если сжать ножку бокала, руки перестанут дрожать; если сжать пальцы, то бокал даже не выпадет; если сжать зубы, тошнота останется во рту. мышцы болят так, будто нужно напрягать сразу все (или что, камень выйдет вместе с желчью?). мы вместе; моё; только моё. норман что-то подозревает (может быть), лестер почему-то улыбается (он вроде всегда улыбался); дни слипаются, как липкие тела (карла честно пытается отвлечься на секс, но даже на озборна смотреть приятнее, чем трахаться). когда он вызывает её к себе, становится почти что спокойно — раньше бы вздохнула протяжно, серьёзно? мне нужно что-то делать? — а сейчас лучше так. карла проходит не в дверь его кабинета, а сквозь неё —
У МЕНЯ ВСЁ В ПОРЯДКЕ (смотрите как умею)
— африка вредна для кожи, озборн.
(ты уверен, что нам нужен меченый?)

but i have it — i can feel it
ни чуда, ни смерти: в африке фрэнка касла не оказалось (надо же, он не долбоёб, чтобы туда снова переться); на зубах скрипит песок, солнце гуляет по небу где-то повыше ладони, карла щурится, скалится, старается не смотреть вверх:
— если окажется, что карателя убил дакен, я его убью.
осторожно, спойлер: так и оказалось,
— серьёзно, мы прилетели в африку и даже не на курорт. не уверена, что у этой земли вообще есть название.
касл не мог засветиться в эмиратах?
— хотя тебе-то что, всё лучше тюрьмы, да, лестер?
интересно, с таким слоем санскрина она успеет загореть или нет?

[icon]https://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]moted by blood, unable to notice ourselvesреальность ласково расслаивается, подставляет материнское горло под измученные ладони; ладони спускаются чуть ниже, занимают удобную горловую выемку, нежно сжимаются. было не так, конечно: карла придушила мать подушкой, смерть, выходит, опосредованная — руками карла её не трогала, хотя снится ей честное соприкосновение кожи и кожи. ближе, искреннее, живее; сердцебиение можно и услышать, и почувствовать, и в агонизирующую жилку хочется впиться зубами, чтобы и иссушить, и выпить. пожар карла запомнила красивее и пышнее, чем он был на самом деле; снопы искр, запах горелой плоти, белоснежное зверство — стёкла лопаются, огонь пожирает воздух, белеет и пунцовеет, карла стоит рядом, облокотившись о почтовый ящик, разбирает почту матери, бросает конверты поближе к дому, иногда из интереса пробирается внутрь. тело всё так же лежит в кровати. сквозь карлу проваливается балка.
она представляет: обожжённые ресницы, отсутствие физического адреса, пепел вместо разложения, закрытый гроб, травяная роса, небо в глазури, разорванная вуаль. траур — это искусство.
у них нет общих фотографий — больше нет. спустя время лицо матери почернеет, и его сложно будет представить закрыв глаза; сейчас вместо него карла видит подушку — дешёвую и примятую тяжестью головы, такой душить тяжело и не очень приятно. от таких подушек волосы к утру жирнеют, настроение портится, метаболизм замедляется, сны приходят корявые и бедные на цвета. сколько подработок ни возьми — получишь эту хуёвую подушку, да? смерть матери — одолжение всему миру. она больше не сможет смотреть, думает карла.
экстаз заполняет тело. огонь продолжает клацать зубами; в его пасть бы засунуть руки и смотреть, как кожа покрывается волдырями (не успеет), слезает лоскутами (не сможет), обнажает кости (не выйдет). дым застилает стеклянные глаза, зрачок расширяется и заполняет небо; в это место карла возвращается только во сне, всегда по-разному и всегда в копоти, поутру даже душ принимать не хочется.
крийский камень выжигает в груди дыру, карла задыхается: она хотела оказаться на пепелище, а не подселить огонь в своё тело; реальность податливо расслаивается, уступая стыду, ненависти, тоске. карла теряет очертания, а эмоции непроницаемы — вгрызаются в неё и выворачивают наизнанку; она чувствует себя так, будто костей не стало, и что-то ещё исчезло, и внутренние органы разом свалились вниз, и стало тяжело, тяжелее, чем когда-либо, а когда приходит сон, карла словно проваливается сквозь кровать, но ей снова кажется, и ладони кажется проваливаются сквозь горло, и ступни кажется чернеют, и зрачки кажется выползают из глазных яблок, и матери кажется нет в могиле, и стоит она кажется у изголовья, и кажется не осуждает, и ненависть набухает в груди, прижимается к позвоночнику, и карла переворачивается на бок, и ненависть камнем перекатывается к рёбрам, и это кажется стыд, и карла почти готова скулить, выкопать могилу, поджечь себя, нью-йорк, америку, что угодно, лишь бы это закончилось.

в самолёте она смотрит на лестера и думает о том, что ему бы это понравилось.

unable to stop and unwilling to learnесли закрыть рот, мысли не вытекут. карла сжимает зубы, пытается сместить фокус внимания на что угодно, кроме немеющего языка или раскалённого воздуха, посмотреть на хоть что-нибудь и это что-нибудь наконец увидеть. ей это почти удалось на брифинге, ужине и том, что следовало за ним (что было потом, она помнит плохо); она помнит, что улыбку хотелось срезать со своего лица и влепить лестеру, и он послушно пришёл к ней во сне, сжимая нож, положил голову ей на колени и молчал, пока она не спросила:
ты когда-нибудь убивал свою мать, лестер?
в самолёте карла пытается вспомнить, что он ответил (образ удивительно чёткий — настолько чётко она не видит его даже сейчас), но после этого ей приснился пожар, и запах горелого мяса вытеснил все слова.

сколько чужих смертей ходило рядом — они соприкасались иногда, но никогда не были так близко; карла чувствует смерть и снова пожар и снова нехватку воздуха, глупо раскрывает рот и снова закрывает, иначе мысли смешаются со слюной и выдадут её с потрохами, а потроха хотелось бы приберечь для огня, и лестера карла, конечно, любит, но с пожаром он не сравнится, наверное (ещё несколько часов в этой непроницаемой духоте, и карла будет согласна на всё).

все слова меченого сквозь жар пробиваются с трудом; карла начинает сомневаться, не отвечала ли раньше невпопад, но новая мысль вытесняет предыдущую, а потом они набирают такую скорость, что различить их невозможно. осознание проваливается куда-то в голову, в место мягкое и глухое:
— что ты сделал?

сложно идентифицировать вред — какой от нормана, какой от лестера, какой от кэрол и её ебучей помощи; смеётся то ли меченый, то ли гоблин (а вот дэнверс не смеётся и не злорадствует, потому её сейчас, пожалуй, рядом нет). вдохнуть полной грудью не получается, зато по пищеводу поднимается подозрение и ужас, это же что-то в воде да это же озборн и лестер и они оба и вода

дакен убил касла шесть часов назад на шутку уже не похоже; тело наливается свинцом или тяжестью или ненавистью, дышать становится всё тяжелее:
— лестер, какого хуя,
тело вообще не должно быть тяжёлым, и карла пытается мысленно нащупать крийский камень, но он не отзывается, а воздух уплотняется (не слушается ни команд, ни просьб),

карла падает на колени и смотрит куда-то вниз — падение жёсткое, гравитация не подчиняется. всё, что должно проходить насквозь, не задевая, не беспокоя, упирается в ладонь (надо же, пару часов назад не получалось сжать стакан воды).
всё проходит, а это нет.

this will never end 'cause I want more
more, give me more
[icon]https://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]Карла вновь стоит у кровати, на которой корчится мать, и думает о том, как эффектно поставить точку, воспользовавшись минимумом выразительных средств. Никакое изящное прощание на ум не пришло, потому она закончила всё молча. Лестер многословен — интересно, как долго он крутил эту сцену, подчинилась ли она его фантазии, проговаривает ли Карла положенные ей реплики (на этой мысли она ловит себя на желании его удивить, и желание это смехотворно — Лестер, наверное, видел сотни вариантов предсмертной бравады). Карла не хочет умереть обыденно, ничем не отличившись, а ещё, конечно, не хочет умирать. Она почти проговаривает это вслух, размыкает губы и тут же сжимает их как можно плотнее; станешь моей смертью, а свидетелем слабости не станешь, уёбок.

Объятия словно издевательски нежные: Карла смотрит в огромную пустоту, разворачивающуюся вместо воздуха и неба, солнца и облаков, и не чувствует ни тепла, ни холода, ни чужих прикосновений, и осознание контакта с чужой кожей — догадка, выстроенная на том, что Карла может увидеть, когда чужое лицо попадает в поле зрения; издевательски нежные, думает она, пытаясь отыскать насмешку или неуважение, но ничего из этого не чувствует, и даже ярость отступает в тень, откуда Лестер наверняка ухмыляется, галантно подавая руку.

— Сколько он тебе за это пообещал? — назови цифру побольше, думает Карла, не огорчай меня.
Наверное, было бы лестно, согласись Лестер убить её бесплатно. Из признательности к смерти. Из признательности к Карле.

Ей нравилось думать о том, что Лестера удалось подкупить: дерьмом из её головы, рассказами о чужих самоубийствах, взаимной ненавистью к Норману; ей не хотелось обманываться, будто это было чем-то большим, чем стоящий на пути Озборн и почти что физическая потребность в том, чтобы увидеть, как он в последний раз закрывает глаза. Ей нравилось думать, что она попала в слепое пятно, и из этого пятна она может диктовать чужому мозгу, что видеть; Лестер с радостью убил бы любого, а её не убивал — пусть даже из вынужденности — и об этом Карла думала очень часто, переваривая каждую составляющую восторга снова и снова, наяву и во сне. Ей часто снились эти мгновения перед смертью, пальцы на её шее, пистолет, приставленный ко рту, и лицо Лестера, в последнюю секунду проговаривающее «нет, не могу», и Карла никогда не уточняла, почему не может. Какая разница.

Сколько раз она сама представляла, как его убивает?
Если Лестер прижмётся поближе, то сможет посчитать.

dangling feet from window frame
will I ever ever reach the floor?
MORE - GIVE - ME - MORE

Карле кажется, что в мире сейчас нет ничего, кроме её пустого тела, пару минут назад выдавившего последние капли страха. Сколько было теорий о том, что на преагональные состояния и поджидающую смерть организм реагирует диметилприптаминовой лихорадкой. Эзотерический пиздёж, мистические откровения, бог, стёртый в белый порошок; может быть, и сейчас этот пляж и чужая голова у неё на груди — индуцированное сновидение. Сожми глаза сильнее — и всё растворится в следующей фазе сна. Карла не понимает, как узнать, что происходит на самом деле.

— Скольких людей ты убил?
Она уже задавала Лестеру этот вопрос — он пожал плечами, вернее, вообще ничего не сделал и не ответил, и Карла тогда подумала о том, что это число к нему ближе, чем любой нож, а точность определена вплоть до сотых (отрезал кусок плоти — считай, умертвил на 0,05 процента).

Сколько стоит это убийство. Скольких ты убил. Сколько раз убивал отца. Всё, что возбуждало и представляло собой интерес, превращается в цифры. Если бы Карла могла выблевать своё оскорбление, Лестер бы увидел, что она ничего не ела на ужин. Желчь жжёт горло.

— Ирония в том, что сейчас единственный — и первый — момент, когда у тебя был хоть какой-то шанс.
Ты падальщик, хочет добавить она. Мусор. Гниющая плоть. Трус.
— Часто потом будешь думать о том, насколько ты был слабее?

Умирать не хочется. Застывший ужас можно собирать с её губ вместе со слюной, запекающейся корочкой в обоих уголках рта. Не от твоей руки, думает Карла. Не так. Мы должны были ходить по краю, резать об него ноги, рассказывать о мерзком и давить злость; потом Озборн бы умер, и мы могли бы больше никогда не видеться. Воспоминания об этом никогда бы не протёрлись, сколько ни надевай их на свою голову.

— Я часто раз думала думала о том, как тебя убиваю. Для отравления ты мне слишком нравился.
Я тебе, выходит, не нравлюсь, хочет спросить Карла. Обидно.
Солнце вгрызается в глаза, режет веки, но она всё равно уже практически ничего не видит.

crushed and filled with all I found
underneath and inside.

[icon]https://forumstatic.ru/files/0019/e7/0f/93203.jpg[/icon]Забывает, о чём думала секунду назад; ненависть выгорает на солнце, превращается в пыль или стеклянную крошку — мысли загустевшие, как отравленная кровь, как полуночная мерзость, проникающая в голову против твоей воли. Слова разбегаются под языком — Карла почти придумала какой-то ответ, но в ту же секунду забыла, о чём говорил Лестер. Страшно? Уже не страшно. Желание жить приходится сочинять с нуля, и это слишком тяжело, а с какого-то момента невыносимо, потому что Карла проваливается в бесконечную темноту, вязкую и душную; похоже на сонный паралич, и, может быть, это Лестер сидит у неё на груди, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть (он тоже превращается в идею, в чужеродное присутствие, и Карла так долго училась не бояться его и насмехаться, как смеются над карикатурой или бумажным тигром, что сейчас по привычке тоже не может).

Тело знобит, но Карла в нём потерялась — слишком большое, слишком нелепое, как распухший труп, выловленный на берегу реки, незнакомое, злое, непонятное, отдельное; руки не отзываются ни болью, ни движением. Речь Лестера превращается в бормотание, а потом — в хруст, и шум проникает в голову, затапливая все звуки; Карла пытается что-то выкашлять, но грудная клетка не подчиняется (теперь действительно клетка), а шум, кажется, подползает к самому сердцу, и Карла даже ждёт того, что сейчас наступит последняя темнота, после которой не будет ничего, и она так устала, что уже не противится,
лишь бы не лежать человеческим обрубком на когда-то горячей земле, лишь бы Лестера не было рядом, а Нормана — там, за кулисами, лишь бы Кэрол уже отъебалась, лишь бы Карлу оставили в покое наконец-то, навсегда,
ничего не просила, никого не трогала, не хотела ни наряжаться клоуном, ни быть героем,
пришли, озлобили, отобрали всё и ушли.

Она не хочет себя жалеть, обиду превращает в злость, весь этот год живёт в «завтра», откладывает месть, спать ложится с пустым желудком, Лестер — почти что единственное «сейчас», ниточка между прошлым и настоящим, забавная говорящая голова, которую можно чем-нибудь кормить, и Карла всегда была настороже, даже если эта голова ничего не говорила, потому что Карла знает, чего стоит молчание и что оно означает, а когда голова разжала челюсти и вцепилась ей в глотку — Карла оказалась не готова (не сейчас).

Никогда не верила в идею смерти, потому что зачем верить в то, что ты когда-то можешь закончиться; верила в неприкасаемость, неуловимость, прозрачность — и сейчас тоже верит, просто не помнит. Карла лежит в несуразно большом теле, теряется в нём, где-то рядом — уже не очень понятно, где — находится Лестер, шум становится всё громче, звуки дребезжат эхом в ушной раковине, солнце слепнет, ярость спит беспробудным сном, жизнь идёт куда-то вперёд, а Карла нет.