[icon]https://i.imgur.com/MgKWQ16.jpg[/icon]

кларисса больше не призрак — в лондонском пригороде темноту и покой разрезают сотни фонариков; кажется, будто дом горит, и слуги подбрасывают дров, разнося цветастые украшения. английскую строгость предают забвению, вместе с фиолетовым и оранжевым светом всё становится как будто бы громче, ярче, значительнее. кларисса смотрит на лабиринт, на заросли шиповника и дикие яблоки в саду — фонарики горят даже там, в лабиринте отныне невозможно спрятаться затеряться. губами кларисса прикасается к фляге — становится горько и горячо. гул нарастает и отдаляется, мир трёхмерен — наверное; распрями спину, заправь за ухо выбившийся локон.
вокруг отца снуют тени — жмут ему руки, склоняются в приветственных поклонах, подталкивают неловко мнущихся жён и дочерей; кларисса щурится, давится злостью и смеётся. джонатан не успевает приехать на праздник из колледжа и телефон кларисса отключает (она не обиделась, ну разве что самую малость). висок, конечно же, ноет — и раздражает платье, которое тоже выбирал отец.

кларисса путается в траве ногами, но каблуки не снимает; ночи летние, тёплые, пахнут мёдом и земляникой, укутывают цветастым пологом. у женщин яркие узорчатые платья, у мужчин бледно-розовые рубашки и льняные брюки — ткани не давят к земле, а будто бы облегчают вес тела. кларисса здоровается механически, в улыбках не утруждается — губы раскрываются усмешками, сжимаются в тонкую линию, уголки ползут вниз (кларисса не пришпиливает обратно потому что насрать). от раскидистых ветвей яблони пахнет домом — сад переходит в лес, дикий и демонстративно неухоженный; садовники выстригают у самых балконов газон чтобы оставить ветвистые малахитовые акры нетронутыми. пахнет домом — они не в германии, но лондонскому поместью плевать. несколько секунд кларисса стоит в тишине чтобы суметь вернуться обратно.

смех застревает в горле, голоса спутываются на кончиках — если не вслушиваться, всё равно ничего не потеряешь; говорят всегда о вопиющих несправедливостях, политике, вопросах заработка денег и равноправии. лицемерие сквозит по полу, цепляется за подол, поднимается по коленям и бёдрам к груди, сворачивается там уютным клубнем — кларисса гладит его по лицу и волосам, потому что оно поразительно похоже на отца и нуждается в ней. люди тянутся к валентину моргенштерну дабы он наставил их на путь истинный — отец ласково улыбается и провожает их в ад.
пожалуйста, располагайтесь.
они не знают, но добраться до выхода могут только члены семьи моргенштерн — лабиринт смыкает листья, размыкает объятия и укрывает гостей с головой. клариссе кажется, что при свете фонарей отыскать спуск в преисподнюю будет даже проще.
дома играет классическая музыка, смеются какие-то вечерние птицы прямо в саду — кларисса цепляет пальцами декоративную изгородь, выходит на свет, щёлкает зажигалкой.
этот двор — их любимое с братом место. джонатана не соизволили привезти на праздник (кларисса затягивается) и пришельцы наводнили собой площадку для игр (сарай, где хранится оружие для охоты, отец запер на три замка). дым в фиолетовом небе путается, звёзды подмигивают — курить вредно, кларисса, не подавай дурного примера гостям.

лондон обещает уют и обманывает; подсовывает пригоршню чужих голосов вместо сладких ягод и ирисов. звёзды разговаривать отказываются, даже птицы больше не отвечают — кларисса смотрит на то, как огонёк сигареты тлеет на самом конце (может, одного крошечного отблеска пламени окажется достаточным для пожара).

[icon]https://i.imgur.com/MgKWQ16.jpg[/icon]кто-то цепляет её за локоть — пепел просыпается на миндальную ткань; кларисса не вслушивается в сень беглых извинений, брезгливо отстраняясь. чужие прикосновения смазывают реальность — огоньки улетают в ночное небо на оторванных у фейри крыльях (сказки про фейри кларисса любит больше всего).
у неё крыльев нет — улететь она не может.

шёлк приятно скользит по телу, острые каблуки вязнут в земле — трава обнимает щиколотки, приветственно распахивает объятия. в детстве кларисса бы упала и смешала медь в волосах с вязкой чернильной тьмой, вместо никотина и отцовских химикатов снова дышала бы шалфеем и красным клевером.
может и фейри бы отыскались.

но детство и клевер нынче не в цене.
(кларисса оборачивается — золото волос блестит знакомо, почти зазывающе; можно протянуть руку, сдавить грудь стальным обручем и подарить усмешку)

— джейс.

наблюдать редкое солнце
(изучать маршруты автобусов)
не пропускать завтраков

он клюёт её в ладонь — как всегда прикасается языком к самому центру, и кларисса отслеживает вереницу мурашек, прокатившуюся до локтя. она вздёргивает в ухмылке уголок губ — скалится приветственно, недоброжелательность отключается за ненадобностью. пока джейс не говорит слишком много, всё это ещё можно терпеть.

— всем это говоришь?

мешающиеся волосы кларисса перебрасывает за спину — смаргивает джейсу на ладони остатки сгоревшего солнца и яблочную кожуру; где-то ещё фантики от конфет завалялись, можем вместе поискать.
кларисса думает, что теперь и платье, и кожа на шее будет пахнуть джейсом — снова, — мёд расплещется, кожа будет некрасиво блестеть, будто умасленная. но джейсу понравится.

— курить будешь?

окурок забирает пробегающий мимо официант, в пачке у клариссы остаётся как раз на двоих — сегодня она добрая, так что готова делиться.

не ложиться заполночь

— солнце рано село, — улыбается кларисса, кивая в сторону увитого лозами лабиринта.
фонариков на двоих там может и не хватить — может, прогуляемся?

i sit with my grief. i mother it. i don’t say, shhh. i don’t say, it is okay.

чтобы помнить даже напрягаться не приходится, как джейс не гостит — почти что живёт у них, и втроём в этом лабиринте дети валентина моргенштерна играют в прятки, цепляют друг друга пальцами, дёргают за штанины и рукава (догони меня, догони, догони). с возрастом в стенах лабиринта мало что меняется — кларисса всё так же убегает прочь, петляя бесконечными переходами, загоняет себя, следит за тем, как тяжело вздымается грудь и липнут к щекам и спине взмокшие пряди. кто-то всегда находит её и ловит, прямо здесь — она не открывает глаз и угадывает на ощупь, или чувствует запах, или просто знает и вынуждает себя не отступать.

пока ещё светло, пока тьма не заслонила обзор, кларисса помогает джейсу прикурить — и рассматривает его черты, будто не знает их наизусть, будто не смогла бы воспроизвести по памяти (может тоже с закрытыми глазами, может кларисса вообще только и делает, что живёт, укрываясь темнотой под веками от реальности). темнота тёплая, почему бы не спрятаться с головой?

— у тебя много чего нет, правда, джейс? — спрашивает кларисса, не зная, точно ли хочет услышать ответ. золото с волос джейса стекает куда-то ему за воротник, наверняка оставит следы на теле, наверняка найдутся после желающие удалить их (соскрести? слизать?); кларисса могла бы снять вместе с кожей, поддев ту за неровный край, но вряд ли джейсу понравится.
— и у меня.. нет.
она могла бы загибать пальцы, перечисляя — свободы, самоуважения, внятного желания всё это прекратить, может любви или даже самодостаточности (и почему-то слишком много слов, начинающихся на с). совести? стыда? сердца?
света.

в лабиринте его тоже не будет; кларисса снимет со стен фонарики, или они просто укроются в самом тёмном углу, а отец никогда их не найдёт; и после придётся выбираться, обязательно удерживаясь за руки. кларисса делает шаг и цепляет джейса за пальцы — можно было бы взять свежевыпеченного хлеба и раскрошить, но в этом случае дорога, к сожалению, сработает в обе стороны. так что кларисса просыпает что-то другое:

[icon]https://i.imgur.com/MgKWQ16.jpg[/icon]

i wait until it is done having feelings. then we stand and we go wash the dishes.

— гензеля и гретель съела старая ведьма, ты же знаешь, так что нам стоит быть осторожнее, — тихо смеётся кларисса, делая первые два поворота налево, прислушиваясь к музыке, которая становится тише с каждой следующей развилкой, к их собственным шагам, разрезающим пространство тихим спокойным шелестом. пятна света у декоративных фонарей слепят; в темноте, как водится, дышится и видится легче.

она движется почти что на автомате — ждёт момента, жеста, знака, когда мысли начнут вязнуть, лживые крошки закончатся, свет перестанет доставать даже до края её платья и тогда придётся остановиться, посмотреть назад. кларисса зажмуривается когда замирает, разворачивается медленно, растягивает мгновения, успевает заметить, что где-то совсем недалеко молния разрезает небо на две части — одну она забирает себе, вторую оставляет для джейса. что ты сделаешь с ней, мальчик с золотом вместо сердца?

— сможешь найти меня здесь, если закроешь глаза?

[indent] цепь питания
джонатан не целует — кусает, джейс не целует — надкусывает; от брата внутри не остаётся ничего, он всё забрал себе, рассовал по карманам и спрятал. от джейса остаётся — кожа висит на одних лоскутах, некрасиво, неровно, поцелуи приходится продлевать чтобы он дорвал её до конца, чтобы сгрыз, съел, хоть так но стал капельку моргенштерн. кларисса кормит джейса своей плотью, розовым мясом, алой кровью, растягивает для него жилки, спутывает их с лопнувшими сосудами — всё равно вокруг только вишни, сангрия и рубины.
вечер совсем не красный, но кларисса хочет сказать джейсу обратное — всё красное, прямо как ты внутри, прямо как твои поцелуи, движения, изученные, запомненные до самого последнего жеста. кларисса коллекционирует ленты памяти и крохотные дюссельдорфские куклы, и у неё есть одна, поразительно похожая на джейса. хочешь, как-нибудь покажу?

— иногда я хочу, чтобы я умерла, — согласно кивает кларисса и улыбается; с джейсом можно быть клэри — дурацкое сокращение, семья не приемлет, но у него звучит почти здорово.
— разве можно разбить то, чего нет, джейс? тебя воспитал мой отец: ну покажи мне, где оно у тебя разбито, где у тебя вообще сердце, где, где, где. разве оно есть?
вот именно.[icon]https://i.imgur.com/MgKWQ16.jpg[/icon]

[indent] как цепь любви
дождь как-то по-особенному мягко опускается ей на волосы, кларисса даже не вздрагивает — он летний, совсем тёплый, капли набухают словно виноградные гроздья, и можно собрать себе тиару, а можно смять в кулаке и смотреть, как на джейса потечёт тёмный сок. виноград может быть слаще вишен, слаще поцелуев — раздави его ногами, пальцами, напополам с сахаром, дай настояться и лей в себя, пока от сердца точно ничего не останется. пока оно не остановится, не мигнёт, не даст сбой.
кто-то рождается без сердца, кто-то заставляет себя поверить, что это действительно было так.

— конечно будешь искать, — смеётся кларисса куда-то ему в плечо и зубами стягивает ткань рубашки; прокусывает кожу, сжимает на ней зубы до тех пор, пока что-то, похожее одновременно на вишнёвый и виноградный сок не испачкает её зубы. платье кларисса не пачкает — вовремя отстраняется, зализывает рану языком.
боль прекращают не для того, чтобы смягчиться — только чтобы дать другому передышку, помучить подольше; иногда худшая на свете пытка это ожидание, возможность отдохнуть.

капли у джейса под рубашкой, и клариссе кажется, что некоторые ползут не только вниз, но ещё и вверх — чтобы забраться в волосы, алое на золотом. так банально и так красиво, как вся её чертова семья, как этот дом и лабиринт, как сама кларисса.
— мы похожи больше чем ты можешь себе представить, и всё же разительно отличаемся. удивительно, да? твоя кровь другая на вкус, и на цвет другая — не вишни, а виноград. и даже почти не гнилой.

[indent] как цепь питания
лабиринт укрывает их, дождь приглушает слова, делает ткань платья липкой, тяжёлой и ненужной; если кларисса не пачкает платье, его непременно пачкает отец, вечеринки, джонатан, дождь.
волосы джейса на ощупь — тоже золото, линии мягкие, металл почти не чувствуется; как в крови, как во всём, что делает джейс, красота и грация, злость, сила, но не металл, никогда не металл. от джейса пахнет так, как могло бы пахнуть от её дома, будь он хоть каплю нормальным.

— или это гретель съела гензеля, джейс — а потом вернулась домой чтобы доесть отца.