where is my heart when i need it

тебя учат: хочешь спрятаться – закрой себя уродством, тебя за уродством никто и не заметит.
тебе повезло, конечно, уродство собственное, не наживное, ты себя никогда красавицей не считала, но даже красавица бы пряталась от своего отражения в ужасе, зацелуй ее огонь так, как зацеловал тебя.
ты стараешься, замазываешь ожоги густо, непонятно чем, заживляющей мазью тебе удалось разжиться у какой-то сердобольной пожилой дамы, и то, не сразу. сначала были только ты, ожоги и тишина, непроходимая тишина леса, самое досадное, леса вовсе не того, в который тебе так хотелось попасть.
ты не сразу вспомнила, как злиться. и как злиться на себя. но как только вспомнила, пожалела, что огонь не сожрал тебя тогда целиком.
ты продолжаешь: прятаться, прятать лицо, прятать себя, обматываться в сотню тряпок и старушечьих  одежек, лицо закрывает шляпа, руки – тряпки и знакомая пелена ожогов, остатки непосильной работы, кому придет в голову вглядываться в скорбную, уродливую бабку. ты очень надеешься, что никому.
и волосы твои выкрашены в какой-то немыслимый цвет, неприятный, иногда ты боишься, что солнце так тебя не найдет больше никогда и ты застрянешь здесь навсегда. а так и будет, если ты..
и потому ты продолжаешь – самое главное, ты продолжаешь искать проводника, с жадностью, вглядываясь в лица, он тебе нужен как никогда, он тебе нужен до абсурдного, ты потеряла себя, потеряла свое лицо и свои волосы, потеряла так много, потеряла свой голос и растеряла прежнюю кусачесть.
кое-чего не потеряешь никогда.
«если потеряю еще и ноги, душу, себя самое, к цели поползет то, что останется. а когда не останется ничего, я соберусь заново.»

ты понятия не имеешь, как именно тебе везет, ведь проводника найти практически невозможно, ты не знаешь, вообще ничего не знаешь, но к тому моменту ужас происходящего успевает немного улечься, а ожоги поджить, ты все еще осознанно портишь себе лицо, но ты видишь его и ты знаешь, что вот это. вот это оно.
от него пахнет лесом, наконец-то, пахнет лесом, ты чувствуешь запах и замираешь, с трудом удерживаясь от того, чтобы броситься за ним тут же. от него пахнет покойником, ты хмуришься на секунду, не понимаешь, откуда посторонний запах, но глубже заворачиваешься в тряпки.
ты готовишься наблюдать.
серые монстры, что тебя мучили, серые монстры, покрытые фальшивой листвой. о, они не представляли. никогда бы не приблизились к тому, к чему стремились, сами того не зная.
а от него лесом пахнет и пусть, что еще и покойником, тебе и страшно (тебе теперь всегда страшно, кого ты пытаешься обмануть, ты ни с кем не говоришь, себя выходит? выходит, что так), тебе и волнительно, и тебе завидно, завидно до пелены перед глазами.
как же от него пахнет лесом.

ты принимаешь, принимаешь, принимаешь, до тех пор, пока не становишься неприкосновенной. кто до тебя дотронется?
и слава богу, что нет.
ты улыбчива, когда ты его встречаешь, твоя улыбка меняет все твое лицо, ты знаешь об этом прекрасно, старуха сваливается, появляется солнце, да, по кусочкам, потому улыбку свою ты не достаешь больше никогда, но здесь решаешься показаться, ты здороваешься – голос тихий, шуршащий, ты свой голос сначала очень долго не можешь вспомнить, а потом долго не можешь им овладеть заново. как вернуть себе то, что было отнято?

i feel like i’m gonna fall off the edge of the world or of
my own bed in the morning when the sun has not
made a single stitch of light in the sky and we have not
driven our cars or had our coffee or yelled a single curse
word into the mirror.

ты боишься оставаться одна.
боишься любого человека, который отдаленно похож на них.
боишься ложиться спать.
боишься иногда даже открытого огня, как давно это с тобой случилось?
боишься повышать голос, боишься рычать и презрительно фыркать.
боишься никогда не найти человека, который сможет..
боишься.
тебе легче назвать те вещи, которых ты не боишься, потому что даже собственные вздохи, чуть более громкие, чем обычно, вызывают у тебя приступ ужаса и тогда ты перестаешь дышать – ты задыхаешься.
ты думаешь, что лучше сдохнуть, пусть снова засунут к серолицым, пусть отберут все, что осталось, но так просто нельзя, ты крадешься за ним по коридору.
пусть все заберут, только бы один раз, единственный раз.
как же от него лесом пахнет.
а потом человек исчезает.
куда же он делся?

человек исчезает снова, чтобы возникнуть будто из ниоткуда, и тогда ты понимаешь – человек знает, ты за ним следишь, ты холодеешь внутренне, замираешь, смотришь на него и глаза у тебя огромные, глаза тебе спрятать нечем, огромные угли, полыхают будто в последний раз, ты замираешь, пойманной рыбешкой, открываешь рот и закрываешь снова, тебе хочется спрятаться и ты знаешь – спрячусь сейчас, никогда уже не найдусь.
забиться в трещину в полу, но ты не в доме, ты не в доме, где знаешь каждую трещинку.
иногда тебе кажется, что память была оставлена тебе в наказание. ты потеряла рыжую, ты потеряла дом, ты потеряла все, кроме своей цели и она продолжает глодать твои кости, скоро не останется и их.

i am not alive. i am not a living thing.

человек тебе кажется каким-то угловатым, смотрит из-под очков, нагло так, будто вот-вот то ли рассмеется, то ли укусит, то ли бросится – и пусть бросится, думаешь ты, проводишь рукой по шляпе. то ли исчезнет. а вот это страшнее.
это же надо было так глупо попасться.
ты хочешь соврать – врать бы тебя отучили тоже, если бы ты когда-то умела.
ты хочешь.. сделай хоть что-нибудь. просишь сама себя.
и молчишь.
твой голос потерялся где-то глубоко, остался в пожаре, с ним вышла только робкая тень, ты открываешь рот снова, тебе хочется, страстно хочется оказаться там, где душа встречается с телом, или тело не нужно вовсе, твое измученное, выжженное тело.
как это чувствуется, быть настоящим?

- привет, - ты улыбаешься криво, нелепо, тридцать три солнца полыхают в пыльном темном коридоре, пропахшем лесом, тебе страшно до трясущихся коленок, пахнет покойником, но совсем чуть-чуть, ведь больше пахнет лесом, а если больше пахнет лесом, то разве что-то еще имеет значение?
тридцать три солнца полыхают и исчезают, спрятанные под шляпой, под тряпками, под ожогами, лишенные дома, ты поднимаешь глаза и замираешь, ожидая неизвестно чего – удара, может быть, хорошо бы, если удара, не смеешь поднимать голову так долго, так долго, что забываешь, как это смотреть людям в лицо.
выдыхаешь медленно.
- как ты.. как вы.. ну чем я себя выдала?

тебе почти обидно, ты отмечаешь это с немым шоком – обидно. простое такое. человеческое.
при виде человека чешется что-то, волнуется, волнуется, хочется содрать с себя тряпки, изваляться в ощущении, одна беда – содрать с себя тряпки и та часть, что ожогов получила меньше, станет заметна, тощая и измученная, но все еще молодая, все еще зацелованная солнышком.
а такое здесь показывать нельзя.
ты понятия не имеешь, что надо сказать и сделать.
в ноги бы не упасть, сколько я вас искала.
но стоишь. держишься. как влитая.

i bit my bronze halo when i saw it first and then i became
more angel than girl.

[nick]Ginger[/nick][status]no light may reign me[/status][icon]http://s3.uploads.ru/Mh5G4.png[/icon][sign]wrath and ruin the only things i can still swallow.[/sign][fandom]the gray house[/fandom][char]рыжая, unk[/char][lz]i kept misplacing lipsticks, names of childhood friends. i kept searching for the line between sex and intimacy. i kept finding you in the caustic wax and <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=616">green bruises</a> on my body.[/lz]

Отредактировано Ginger (2019-04-30 11:26:45)

how strange to be a dead body and
to be so beautiful and to be so young.

к старухе ты привыкаешь быстро, как к родной.
ловишь себя на том, что старухой тебе нравится быть чуть ли не больше, незаметная, уродливая, поставить кружку, отвернуться, унося впечатления с собой, ни слова ей не сказать.
сумасшедшая, незаметная, немая.
вот так хорошо. так замечательно. старуха тебе иногда нравится даже больше рыжей. рыжая сука. рыжая, рыжая, зацелованная солнышком. заберем волосы, заберем улыбку, заберем непримиримый нрав, заберем голос, заберем тепла от солнца, будем брать, пока не свалится.
ты бы, может, забыла про рыжую вовсе, но вспоминаешь своих потерянных мальчиков, вспоминаешь рыжего, вспоминаешь крысу, вспоминаешь чайку и перо, выдранное из хвоста зазевавшегося голубя. вспоминаешь дом.
и не можешь. не можешь
я обязательно вернусь, думаешь. когда-нибудь. как-нибудь. обязательно.
а потом мы вместе навсегда уйдем. и там, ну, там точно будет лучше.

к старухе ты привыкаешь быстро – к холоду не очень.
холод лезет под кожу, принимается дробить кости, щупать, лезть, куда его не просили.
холода ты никогда не знала.
каждую секунду пытаешься проводить на солнце.
а хочется одного, вылезти на самую высокую крышу, содрать с себя тряпки, шляпу, старуху снять, будто ее не было, распластаться на прогретой черепице и вспоминать бесконечно, смотреть, как возвращается цвет, слушать, как возвращается голос.
бояться безумно.
а кости наполняются теплом и все это неважно.

i have grown
all the way up into this new skin. nobody told me
what it is to stop and then to still be in motion. by now
i know i cannot find my own pulse.
someone else’s hand
will have to do the job.

но ты смотришь на него пугливо, вопросительно, как перепуганная птица, склоняешь голову, щуришь глаза, слова выкашливаешь буквально, проталкиваешь через горло мучительно, через силу, к тебе прислушиваться нужно, хотя ты совсем не хочешь, чтобы люди наклонялись ближе.
ты молчишь. но тебе очень важно. очень нужно. ты шелестишь, - мне спросить надо, - и мотаешь головой тут же, сжимаешься внутренне, как же сказать, чтобы он понял, как же сказать.
ты боишься человека, от него пахнет мертвецом. ты тянешься к человеку всем измученным телом, избитым и истощенным, от человека пахнет лесом и это все решает. (ты пойдешь за ним куда угодно.) лесом и чем-то еще. чем?
ты не знаешь, как нужно спросить, только повторяешь тихо, беспомощно как-то, - спросить.
спросить, понимаешь?
голос прячется внутри, глубоко очень, если бы можно было носить его в медальоне и выпускать каждый раз, как он станет нужен.
ты настолько отвыкаешь задавать вопросы, что любая возможность получить ответ страшит тебя тем сильнее.
ты одно знаешь, ты себя не простишь никогда, если упустишь эту возможность.
ты одно знаешь, вот если он сейчас вдруг куда-то уйдет, то ты ползти на коленях за ним готова, хватая за ноги.
и как ты стала той, кто может всерьез думать об этом?
нет, ты не попросишь никогда, не попросишь, нельзя просить. превратишься в его тень, поселишься в его комнате под плинтусом.
и рано или поздно дорога найдется, нужно только уметь ждать.

у него глаза не только на лице, а что ему до тех глаз.
когда лицо, наверное, тоже не его вовсе.
что ему до тех глаз.

за протянутую фляжку, за другую тему, хватаешься с надеждой, можно около него задержаться, а там ты что-нибудь придумаешь. хватаешь фляжку пугливо, отпрыгиваешь с ней, кривишься, всхлипываешь даже если слышно, тело помнит движение, а повторить его не готово, отдается болью, простреливает до самой макушки, ты прикладываешься к фляжке, издаешь негромкий, счастливый совершенно звук, падаешь рядом с ним, неловко, криво, сползаешь по стенке, ты не веришь уже, что это тело начнет тебя однажды слушаться.
- хорошо-то как, - шепчешь, сипишь, горло разогревается, ты прислушиваешься к себе, моргаешь медленно, чувствуешь, голос вот сейчас окрепнет и понижаешь его на этот раз искусственно.
ты иногда мечтаешь отчаянно выйти на улицу и кричать до тех пор, пока не охрипнешь, вот бы только суметь.
после ты мечтаешь забиться в самую темную кладовую и чтобы тебя никто не нашел.
ты мечтаешь проснуться в лесу, бросить уставшее тело. в лесу есть солнце? а может быть два? а может и без него неплохо и ты сможешь потеряться, и это будет хорошо.
- а закурить не найдется?

i’ve loved before,

ты задеваешь человека рукавом, настоящее чудо, человек – вот он, пахнет лесом, дотронься до него – дотронься до леса.
настоящий человек.
ты отчаянно боишься его, отчаяннее боишься только, что он исчезнет, вопрос выслушиваешь внимательно, вопросов у него немного – один всего.
и начинаешь хохотать, смеешься так, что вскоре начинаешь только булькать, непривычным горлом, хохочешь, и фурия в аду на твоем фоне – святая благодетельница.
в тебе вся темнота прогоревшего дома, в тебе – неиссякаемое пламя уставшего солнца, светоч неугасимый, тебе чертовски смешно.
рыжая. невысокая. боевой. задор.
тебе хочется закашляться, закатить глаза страшно, вращать ими бешено, выплюнуть «умерла! умерла!», но вместо этого ты замираешь.

страх настигает тебя, затягивает удавку на шее.
ты задыхаешься снова.
задыхаешься.
смех застывает в горле, ты застываешь, пригвожденная к месту, суешь фляжку ему в руку и хочешь убежать.
знаешь только, ни в коем случае нельзя бежать.

улыбаешься криво, поправляешь шляпу, - а тебе на что она? – вытягиваешь ноги, прикрываешь глаза и опираешься на стену, даже с закрытыми глазами видишь его, он меняется, и что-то ты упускаешь, что-то важное.
запах леса становится невыносимым и ты ругаешь себя, надо было сразу не глазами смотреть, что твои глаза после того пожара видят.
и ты не понимаешь. все еще понимаешь. только это чешется, это мучает, это бьется, бьется, бьется.
ты машинально прижимаешь руку к груди, пытаешься зажать дыру, а ты думаешь, что ты, больше похожая на мишень, сплошные пробоины боли, обгоревший остов, уже не найдешь. не найдешь. но ноет. как же ноет.
- если ты с этими, то сразу забудь. не знаю я ничего. можешь меня бить, можешь меня пытать, я старая уже, я пожила. не скажу тебе ничего.

so i have learned
everything i need to know about being quiet.

ты снова открываешь глаза, поворачиваешься к нему, глаза загораются, тревожно, но человек, человек леса спрашивает о ней, спрашивает о рыжей.
человек леса спрашивает о тебе.
тебе хочется в него вцепиться, тебе хочется, хочется, ты растревожена, ты взволнована, ты дрожишь еле заметно, искорка бежит между твоих пальцев и ты прячешь ее под юбкой, делаешь ему знак рукой, мол наклонись.
ты знаешь, что шепот у тебя обжигающий, последнее, что у тебя осталось – ослепительная, больная, гордая надежда. не отнять и не переломить.
ты бы может и умерла, она осталась. вернулась на небо.
- знаю, как не знать. видела такую девушку. она прячется. очень хорошо прячется. если не знаешь, где искать, в жизни не найдешь. а дорогу туда знает только тот, кто хоть раз там был. вот так-то.
и хихикаешь, мерзко так, истерически. чтобы не расплакаться.
как рассказать.
когда обожженная кожа до сих пор слезает с нее некрасиво. ошметками.
с тебя.

[nick]Ginger[/nick][status]no light may reign me[/status][icon]http://s3.uploads.ru/Mh5G4.png[/icon][sign]wrath and ruin the only things i can still swallow.[/sign][fandom]the gray house[/fandom][char]рыжая, unk[/char][lz]i kept misplacing lipsticks, names of childhood friends. i kept searching for the line between sex and intimacy. i kept finding you in the caustic wax and <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=616">green bruises</a> on my body.[/lz]

instead i survive
or
i cry and sleep and wake or
i feed myself back to myself
like this, i swallow
(hard) like this

сигарету ты сгребаешь моментально, звериной совершенно лапкой, мелькает тонкая, девичья, покрытая ожогами и все еще зацелованная солнцем рука, ты забываешь бояться на секунду, ты так устаешь бояться, когда закуриваешь, вытягиваешься, урчишь как сытая кошка.
- не представляешь просто..
хочешь сказать. не представляешь просто, сколько времени, сколько дней, дело не в конкретном действии, дело в выборе, о том, чтобы спокойно привалиться к стенке, говорить и курить, ты могла только мечтать. так долго. так мучительно долго.
и пусть тебе для этого придется прятать лицо. лицо ведь не главное вовсе.
ты свое не любила никогда.
знаешь всего пару людей, которые любили.
и ты сейчас, разнеженная, размягченная, вспоминаешь о них, вспоминаешь руки и слова, вспоминаешь, как приходишь в темноте и приносишь с собой солнце, вспоминаешь неловкие улыбки и вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь.
не знаешь, что память такая злая штука, от боли хочется плакать.
ты думаешь, что выплакала все, стала как рыжий, плакать больше не умеешь.
но глаза на мокром месте, слезы в них кипят, ты скучаешь по этим людям невыносимо.
и ты замираешь, как будто пригвожденная к месту, смотришь на него и глаза у тебя огромные.
ты все злилась. никогда не плакала.
но стоило ему появиться..
ты молчишь, затаилась, ждешь, что он скажет дальше.
забыла дышать. но все равно не задохнулась почему-то.

свое настоящее лицо ты видишь только в полной темноте, мелькающим в зеркале, украдкой.
ты мотаешь головой, - а ты попробуй угадать, что там. угадаешь вполовину правильно – дам подсказку.
кто бы дал подсказку тебе. ты упрямая, упрямая и неугомонная, осел на твоем фоне – образец покладистости, и сил не осталось, а упрямство - вот оно.
ты все говоришь, что хочешь сама.
и все не хочешь признать, что у тебя не получается ничего и продолжаешь лезть, продолжаешь давиться.
не получается.
пусть.
сегодня не получится, а завтра я попробую снова.

ты не знаешь этого человека.
или знаешь слишком хорошо, но боишься в это поверить.
не хочешь в это поверить.
вот только ему удается пригвоздить тебя к месту второй раз, так легко, естественно совершенно.
тепла от солнца. да по кусочку. пахнет стенами дома. того дома, единственного, который у тебя был, ты смотришь на него, затаив дыхание.
не прикасаешься, не протягиваешь руки, облизываешься только.
встревоженно, беспокойно.
ты не знаешь, чего боишься больше, что лучик узнает тебя, потянется, отчаянно, как ты к нему, все существом.
и этим выдаст тебя с головой.
или не узнает вовсе. и тогда ты не будешь знать, что с собой делать. ведь тогда.. тогда это будет только одно значит, все потеряно, все потеряно. ничего уже не вернется и ты потерялась, так далеко, не вернешься.
так что ты отворачиваешься. стремительно, торопливо.
и украдкой вытираешь глаза.
да что со мной такое. что со мной, в самом деле?

i tear away the bites and hold a standing ovation
for my
mouth, for my holy gut and i stay
(hungry for hunger but) ripe 
and fruitful

а когда поворачиваешься, то говоришь тихо, совсем тихо, твой голос охрип, но голос принадлежит тебе, все пространство принадлежит тебе и тебя трясет, ты покидаешь собственные пределы, собственную личину, также легко, как покидала когда-то небо.
- ты – тот друг, который всегда снимает очки, чтобы взглянуть на солнце? скажи мне.
и замолкаешь. на секунду, на мучительную секунду, когда решаешь, то ли тебе бежать и никогда не останавливаться.
то ли остаться и вцепиться в него.
и ты думаешь, черт возьми, что у меня еще есть, что они могли бы отнять.
ты заканчиваешь,
- а чего ты ей хочешь? ты думаешь, она пропадет, не справится, да?
и тебе хочется зло ударить кулаком в стену, боишься одного, не выдержат истончившиеся кости.
потому что он прав, он так обидно и кусаче прав, ты сжимаешь зубы, чтобы не зарычать, но звук получается все равно, рождается где-то далеко, где-то мучительно далеко в горле, звериный, знаешь, что будут бить и стрелять, но рычишь все равно.
просто так не дамся.
человек с лицом ангела, прячет глаза за очками, не приходит к тебе во сне, не приходит к тебе вовсе, ты скучаешь по нему каждую секунду, но тебе так нужно. так нужно хотя бы попытаться.
память наказывает тебя этим лицом за гордость так часто, что однажды оно будто отпечатывается где-то у тебя в глазах.
у человека напротив лицо совсем другое, и тебе хочется влезть под него.
вдруг.

это дразнит и это мучает, руки у тебя дрожат, колени мерзнут, тебе хочется вцепиться в него, хочется, хочется, ты не помнишь.
ты действительно не помнишь, когда в последний раз чувствовала так много, что было сложно сосредоточиться, пустота отступает в ужасе и ты дрожишь, ты выпаливаешь резко, поворачиваешься к нему так, что все тело стонет от боли, ты вместе с ним, еле слышно, обхватываешь себя руками, шляпа падает с волос, освобождая неловко спрятанные под краской волосы, но они, прежняя непослушная, кудрявая копна падают тебе на лицо.
- а если не зла желаешь, то слушай.
ты не расскажешь ему про другие миры. ты ведь их не знаешь. можешь рассказать про девочку, которая когда ее пытались не пускать в палату через дверь, влезала в окно, однажды расколотив окно голыми руками.
смеялась все равно. почему? потому что это будет пропуск в другой мир, куда они меня с такими руками отправят, посижу тут с тобой.
ты ждешь его, ты ждешь его.
ты помнишь его, а оттого больно так, что хочется плакать. всегда, постоянно, неизменно.
неужели память была дана мне в наказание?

ты делаешь движение, неуклюжее, отбрасываешь волосы назад, они мешают, как всегда, и ты каждый раз грозишься их отстричь, медсестры грозятся их отстричь, потому что с ними невозможно справиться, но не могут даже дотронуться - жжется.
ты знаешь мальчика, который любил спать, уткнувшись в них лицом, говорил, они пахли вкусно.
они потеряли сходство с солнцем, но мальчика помнят.
и ты облизываешься,
- то место. от тебя пахнет местом. не могилой, нет, могилу я узнаю, - и ты усмехаешься, показываешь зубы, зубы у тебя остались на месте и ты веришь, буду кусаться, буду кусаться все равно.
- скажи мне, в том месте, куда ты можешь пойти в любой момент, но медлишь, которым от тебя пахнет так сильно. там.. – и задыхаешься, тебе не хватает дыхания, ты отвыкла говорить и отвыкла говорить долго, отвыкла от того, что чужое лицо отваливается от тебя кусочек за кусочком, а ты не хватаешь его, пытаясь удержать, и ты сверкаешь на него глазами.
сердито.
тебе так много хочется спросить. тебе так много хочется увидеть. тебе так жить хочется, господи, как тебе хочется жить.

ты накрываешь его руку своей, ждешь, пока солнечный зайчик прижмется, потеряется между пальцев, - если я ошиблась, лучше сразу меня убей. я не боюсь. лучше умру, чем никогда это место не увижу.
лучше умру, чем останусь жить с этой памятью и никогда больше.
никогда больше не загляну под очки.
ты протягиваешь руку.
страх пытается сломать ее, оттолкнуть.
ты не позволишь.
один последний раз.
если этот раз последний.

and alive
still alive
so alive

[nick]Ginger[/nick][status]no light may reign me[/status][icon]http://s3.uploads.ru/Mh5G4.png[/icon][sign]wrath and ruin the only things i can still swallow.[/sign][fandom]the gray house[/fandom][char]рыжая, unk[/char][lz]i kept misplacing lipsticks, names of childhood friends. i kept searching for the line between sex and intimacy. i kept finding you in the caustic wax and <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=616">green bruises</a> on my body.[/lz]

i am full.

ты состоишь из сплошного противоречия, что-то в тебе скрипит, что-то в тебе само себе поперек идет.
тебе и боязно, и хочется.
ты вся «узнай меня, пожалуйста.»
ты вся «не надо, пожалуйста».
ты понятия не имеешь, понятия не имеешь, ты так отвыкла знать хоть что-то, помнишь о доме, помнишь там каждую трещинку, а здесь все чужое и страшное, а ты упрямая и гордая, за что наказана.
а ты. а ты узнаешь его, только что, окончательно, и ты замираешь, не знаешь, ты ничего не знаешь.
смятение, наверное, написано у тебя на лице.
а внутрь ты не лезешь. внутрь ты не лезешь, пока не узнает.
ты знаешь, что ждать долго не придется.

тот друг, который снимает очки, чтобы смотреть на солнце.
тот друг, которому ты сломала нос и жгла простыни.
когда умела драться и жечься.
ты, наверное, умеешь до сих пор, просто дорожку туда забыла.
ты закусываешь губу и склоняешь голову, друг, от которого пахло чем-то другим, изнаночным, не чужим, но другим, тебе недоступным, а ты из кожи вон лезешь, выпрыгиваешь из нее буквально, но способности не те, ты теперь уже знаешь, что «тех», у тебя никогда не будет и потому ты ищешь кого-то. того самого. у кого способности будут те.
а смиряться с собственной немощностью, хохочешь, заливаешься просто отчаянным смехом, снова немочь. в который раз. всегда немочь. может быть, думаешь, может быть однажды я свалюсь и не встану, превращусь в пепел и прах, прогорю окончательно и рухну. но проследите, чтобы это произошло в правильном месте.
а смиряться с собственной немощью тебе, гордой, было особенно тяжело.
свой урок ты выучила, получив даже не по носу, а лопатой по голове.
став из просто рыжей – рыжей сукой, а после спрятав обеих под старушечьим тряпьем.
ты поднимаешь на него глаза, голос у тебя вздрагивает, ты начинаешь не на раз и не на два, на три только, и вспоминаешь.
воспоминания о живой музыке далеки, они не из этой жизни, они приключились где-то еще, но ты помнишь гитары домовцев и даже флейты, и любишь музыку тем отчаяннее.
и ты помнишь, как палишь из рогатки, не тронь кошку, прямо в чью-то мягкую задницу, самодовольную до тошноты, не тронь!
и звон стекол, и болезненный вскрик, музыка, музыка, музыка.
и смеешься, «смотри, смерть, я достала этого придурка, так ему и надо.»
рогатку у тебя отобрали медсестры. но это будет потом.

i am boiling over. i am fragile.

а сейчас.
- прощу, конечно.
и действительно прощаешь. будто успела разозлиться.
радость, шальная и оглушительная, громко настолько, что это почти болит, распирает ребра изнутри.
ты хочешь сказать ему, ты так хочешь сказать ему.

и склоняешь голову, слушаешь послушно, раз уж так сложилось, можешь дернуться и убежать, но это будет глупо, это будет так чертовски глупо, вот такие встречи – они бывают раз в сто лет, а то и реже, и слушаешь.
- мне.. не вижу, - облизываешься, поднимаешь на него глаза, - я сюда могу. а дальше нет. способности не те. мне нужно.. чтобы помогли увидеть? от тебя чувствую, а поймать.. – поднимаешь руки, рукава падают вниз, руки тонкие, в веснушках и ожогах, он их помнит и знает, ты вспоминаешь, сколько раз он утыкается в них лицом и урчит по-кошачьи и молчит, а вот молчание страшнее, - руки слишком.. как два полена, понимаешь? бесчувственные.
и замолкаешь снова, не можешь найти правильных слов, не тех даже, что забрали у тебя серолицые.
и он спрашивает, что тебе там. и ты могла бы ответить «все», ты угадываешь это в запах, в трещинах дома, в том, как он возвращается оттуда и как от него пахло, сначала тебе кажется это сладким от того, что запретно, ты всегда лезла, куда не пускают.
но вот ты оказываешься на самой границе и запахи дразнят тебя сильнее и ты знаешь, знаешь, что даже если потеряешься – это ничего.
как объяснить, ну как объяснить? мне там все.
сказать будет пусто и глупо, но это что-то дразнит и зовет тебя по ночам, заставляя стремиться туда всем существом. что будто родилась там и потерялась и всем существом надо, надо вернуться.
и даже сломанная, посеревшая, избитая и больная, голодная, ты продолжаешь ползти, потому что чувствуешь еле уловимый запах.
откуда ветер дует только понять не можешь.
попросить бы «помоги мне», но не можешь, не станешь, объяснить может быть попробуешь.
и закусываешь губу, глаза у тебя огромные, встревоженные. горячее море плещется, лижет берег, поднимается высоко и опадает снова, внутри тебя.

смеешься глупо и прячешь лицо, старуха с тебя сваливается, остаешься только ты.
все равно, что голая. лицо обожженное, огонь слизал брови, они толком не успели отрасти обратно, руку не выдергиваешь, сжимаешь в ответ, еле ощутимо, мотаешь головой, - а посчитать? я бы получше спряталась.
и ты врешь, конечно. врешь очевидно и из некстати проснувшейся вредности.

ты для верности зажимаешь ему глаза еще рукой, не потому что боишься, - не подглядывай, - говоришь, не узнаешь свой шепот, отвыкла от него, горячий и какой-то круглый, выпрыгивает, не удержать.
ладони у тебя горячие тоже, - если я тебе в глаза посмотрю там, - облизываешься, снова волнуешься, не можешь ничего с собой поделать, тебе страшно, если честно, ты не его глаз боишься, - я умру? – нет, ты боишься вовсе не страшных глаз, ползешь по нему рукой, туда где он говорит, залезь внутрь, не бойся, а ты боишься, боишься все равно, что я там найду, кожа от твоего прикосновения не расползается и ты не жжешься, ты боишься не страшных глаз, вовсе нет, отчего рядом с тобой так путаются мысли? хочешь спросить его, но молчишь, не замечаешь даже, насколько тянешься к нему, неважно, где мы и неважно, в ком мы, какое лицо надели сегодня, неважно, ты боишься, что это неправда, боишься, что злая шутка, что тебя обманули, и тогда получается у тебя что-то такое забрали, чего не вернуть никогда, забрали твою память и того, кого ты в этой памяти так берегла, прятала глубже в сердце, живи там, хотя бы там со мной живи.
- это будет хорошая смерть.

i am terrified to say that.

- я.. я знаешь.. – если скажешь, все станет материальным, и если оно станет материальным, а его отберут все равно, все исчезнет – это будет чуть больше, чем ты можешь вот так просто пережить. просто так, - я по тебе так соскучилась, - говоришь тихо, всхлипываешь, мотаешь головой сердито, вот еще, разрыдаться не хватало, и даже если влезешь пальцами внутрь раны, как тебя просили, даже если сделаешь, как попросили, все равно будешь горячее, все равно будешь жечь.
а если потухнешь когда-нибудь, то умрешь, тут же умрешь.
- я тебя всегда помню всегда, а если забуду, то это уже не я буду, понимаешь? ты, пожалуйста, пожалуйста, пойми. это точно ты? точно-точно? не пропадешь?
прижимаешься щекой к плечу, слушаешь его.
что я там найду?
а если там ничего нет вовсе, только лес?
или только мальчик, от которого спрятаться не получается по-настоящему?
это как секрет, глубоко в земле, не фантик, не пуговка. лучше.

to say i break like a fever.

[nick]Ginger[/nick][status]no light may reign me[/status][icon]http://s3.uploads.ru/Mh5G4.png[/icon][sign]wrath and ruin the only things i can still swallow.[/sign][fandom]the gray house[/fandom][char]рыжая, unk[/char][lz]i kept misplacing lipsticks, names of childhood friends. i kept searching for the line between sex and intimacy. i kept finding you in the caustic wax and <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=616">green bruises</a> on my body.[/lz]

i was learning
how some of us are made to be carrion birds

и ты молчишь в конечном итоге, упрямая до невозможности, пытаешься открыть уши — и услышать.
открыть глаза — увидеть.
рот держишь открытым на всякий случай, вдруг истина залетит туда и впитается.
информацию ты впитываешь кожей, жадная, ненасытная до новых фактов, и тебе будто кажется, что нос тебе щекочет пылинкой, потерявшейся в солнечных лучах, ты прислушиваешься, конечно.
и упрямишься, отодвигаешься чуть, подтягиваешь к себе ноги, обнимаешь колени и слушаешь, слушаешь, слушаешь.
а когда слова у него заканчиваются, то слушаешь снова, вы с ним так часто не могли договориться, но никогда не сидели обиженные в разных углах палаты, сердито глядя каждый в свою сторону.
ты подлезала к нему рыжей беспокойной обезьянкой, «эй, смерть. злишься? а не злись. я знаешь, что придумала.»
и даже если ты еще ничего не придумала, то придумаешь после, расскажешь ему тысячу историй, станешь пиратом или кладоискателем, это совершенно неважно, послушай меня, тут такое.
и он слушал.
пожалуйста, пожалуйста, послушай и ты.

но сейчас тебе хочется упрямо тряхнуть головой и убежать, спрятаться, забиться в трещину и успокаивать собственную обиду там, ты злишься и понятия не имеешь даже, почему, головой мотаешь сердито, — я не понимаю, — действительно не понимаешь.
злишься на то, что попалась и злишься на себя за то, что высунула нос, злишься на то, что сколько ни пыталась, ничего у тебя не получается и на его спокойный и уставший тон злишься.
злишься за то, что хочется перевернуть стол со слишком сложной для тебя задачкой и убежать, а бежать ты можешь очень быстро, выбьешься из сил и свалишься, и пусть.
злишься. злишься как всегда, когда у тебя ничего не получается, а не получается у тебя буквально ничего, ты хмуришься.

разводишь руками, больно ударяешься обо что-то и мотаешь головой, — ну и что, что память? это может.. — это может единственное, что я сумела, память сберечь, а и кем я буду без памяти про всех вас, я иногда будто и не существую больше, если не пытаюсь о вас всех как-то нелепо и неуклюже позаботиться, если не оказываюсь здесь там и повсюду, а что я..
— помню девушку.
и раздраженно дергаешь плечом, может лучше было бы и как всем забыть и пытаться найти заново, а тебе от твоего знания душно и тесно, и ты не знаешь, куда с ним податься, вот оно, под самое горло подкатило, знание твое и твоя память.
а толку от него чуть.
и от тебя, такой упрямой и такой слепой. чувствовать себя беспомощной ты не любишь, а это ровно все, что ты испытываешь в последнее время, пока не перестаешь испытывать что-либо.

& some of us are made to be circled.

но руку увести позволяешь и вздрагиваешь, твой испуг почти детский, а глаза огромные, опустить их ты просто боишься, губы складываются в идеально правильную, удивленную букву «о», руку не отдергиваешь, хотя от неожиданности очень даже хочется, тебе и страшно, и непонятно, ты выдыхаешь удивленное, взволнованное, — сыро! но там же пол, я точно помню, что там был пол, — и смотришь на него, смотришь, думаешь, вот оторву сейчас взгляд и все исчезнет, и все исчезнет и не вернется ко мне, беспомощной и скудоумной никогда, слона бы не приметила, полезла бы через игольное ушко проигнорировав начисто дверь, всегда так делаю, и до чего бестолковая.
пальцами в землю закапываешься с жутким упрямством, не жалко ни ногтей, ни кожи, ничего не жалко, ты себя никогда не жалела, боялась, что не дай бог другие начнут.

и как ты об этом мечтала, сколько лет ты мечтала о месте, ты не могла объяснить, не могла внятно сформулировать, но оно дразнило тебя, манило тебя, ощущение его присутствия было с тобой постоянно, будто если ты сейчас расшибешься об эту стену, а может еще об одну, то доберешься, наконец, туда, куда тебе так жутко и так мучительно хотелось.
запахи дразнят тебя, дразнят, вьются совсем рядом, лезут в ноздри.
и как же тебе тяжело, как же тебе не хочется признавать, ведь если все, что он тебе говорит правда, то ты оказывается все делала не так — снова.
а когда было так?
смотреть оказывается надо. и ты хочешь спросить, неужели я мало искала? неужели плохо смотрела?
и дело вовсе не в способностях?
обидно до злых слез и ты сердито вытираешь лицо рукавом, украдкой, чтобы никто не заметил.
— ничего у меня не получается, как у людей, — и смеешься, хрипло, лающе и кусаче, будто сама себя пытаешься схватить за хвост, а для тебя в этом нет ничего невозможного, схватить саму себя за хвост или лизнуть локоть.
ничего невозможно, кроме того, чтобы глаза открыть правильно.
вот так, оказывается.

somewhere in this education
i stopped eating. held up my hands

и землю ты перебираешь бездумно, пропускаешь между пальцев, ты комок из невнятных эмоций, ощущений, глухая и слепая, сама себе кажешься червяком.
или гусеницей.
и чтобы бабочкой стать нужно саму себя сожрать и переваривать.
а если ты все-таки банальный червяк и никакая не гусеница?
и уж тем более не бабочка.
сосредоточиться не можешь, посмотри, говорит он, а в тебе эмоций столько, на маленькую страну хватит, все пузырятся и кипят, у тебя не то, что посмотреть, глаза открыть сил нет, он терпение сейчас потеряет и лучше бы ударил, лучше бы ударил, и ты говоришь, — выходит..
и замолкаешь.
не выходит.
хочется спрятаться.
ты понятия не имеешь, почему тебя таким стыдом жжет, неужто все уязвленная гордость.

— я сейчас..
и всегда будешь за ним тащиться, как привязанная, как дурацкий хвост, и у него будет весь мир, потому что он умеет смотреть, а у тебя только он и глаза от него не отведешь никогда, а он на тебя в ответ не посмотрит, испугается смертоносных глаз.
и ты все думаешь, что это не самое страшное, ты бы такого не испугалась, ты облизываешься, зарывшись в землю по самое запястье.
— я сейчас, сейчас все сделаю, — и хмуришься сердито, и в висках у тебя стучит, и сердце будто вот-вот выпрыгнет, и ты понятия не имеешь, отчего же тебя так пробирает и что же тебя так волнует, а ты распадаешься на множество частей и каждая из твоих частей жжется, прилетали птицы и у каждой в клюве было по горящей лучине. лучины это ты и птицы это ты, и все вместе вы жжетесь.
ты облизываешься, — ты прости меня.
в землю тебе хочется зарыться и остаться в ней навсегда, чтобы набилась тебе в рот и в нос и от всего укрыла. убежать не дала.
стараешься изо всех, изо всех сил, звенишь всем телом.
— минуту мне дай.
смогу, обязательно смогу.

to see if my bones would glow in the dark.

[nick]Ginger[/nick][status]no light may reign me[/status][icon]http://s3.uploads.ru/Mh5G4.png[/icon][sign]wrath and ruin the only things i can still swallow.[/sign][fandom]the gray house[/fandom][char]рыжая, unk[/char][lz]i kept misplacing lipsticks, names of childhood friends. i kept searching for the line between sex and intimacy. i kept finding you in the caustic wax and <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=616">green bruises</a> on my body.[/lz]