where is that witch girl, unafraid of anything

бесполезно.
ты отмахиваешься, отчаянно, обиженно, поджимаешь губы, маленькая девочка в сиреневом платье – в двадцать один тебе никто не подарит сиреневое платье, оставить от него одно горькое воспоминание – запросто, запросто.
пожалуйста, перестаньте, мне очень страшно.
ты утыкаешься лицом в знакомую прохладу, любишь думать, что осязаешь ее до сих пор,
все это иллюзия.

что я буду делать, если окажется, что я тебя выдумала?
выдумала ее.
выдумала себя и я все еще маленькая девочка, закрытая, запертая, выпусти меня, выпусти меня, папочка, пожалуйста, ты ведь обещал.
ПОЖАЛУЙСТА ПЕРЕСТАНЬ ВЫПУСТИ МЕНЯ СТАРЫЙ УБЛЮДОК, ПЕРЕСТАНЬ.
- детка, обними меня, пожалуйста, пожалуйста, бонни.

а до этого все было как-то мутно, ты пытаешься разобраться в воспоминаниях и путаешься, ты спотыкаешься, сердито мотаешь головой, едва не падаешь, поприветствовать лицом пол – было бы всего лишь достойно. всего лишь в твоем стиле.
до этого были какие-то люди, и тебе кажется, что люди были милыми, люди были милыми, однозначно, говорят тебе «девочка», говорят тебе «а я ведь тебя знаю», говорят тебе, говорят, говорят, но их речь однообразна, сливается в бессмысленный клубок из звуков и интонаций и ты беспомощно шепчешь «замолчите», позволяешь влить себе в рот еще одну рюмку черт знает чего, и думаешь, что мир к тебе сегодня был милосерден, позволив пережить еще одни сутки.
мир был к тебе жесток.

ты не помнишь, если честно, как оказываешься лицом в подушки, с задранной юбкой, много чего не помнишь, хорошо бы вспомнить, как тебя зовут.
эту историю могла бы рассказать потомкам бонни, но у бонни харгривз не будет потомков.
моя вина.
успеваешь подумать в минуту случайной осознанности, успеваешь подумать об этом еще раз и еще раз, думаешь об этом постоянно, ты часто думаешь, что твоя жизнь тебя не принадлежит, о, бонни бы гораздо лучше знала, что с этой жизнью сделала, ты бы прожила ее достойнее, детка, я точно знаю.
бонни чуть не плачет, черт бы тебя побрал, николь, черт бы тебя побрал, и ты позволяешь мешанине звуков и ощущений нести тебя, все это когда-то происходило, и произойдет множество раз снова, круг если и замкнется, то не сегодня и не для тебя.

я не знаю, откуда в этой картинке появилась диана, я готовилась сдохнуть, а бонни звала совсем отчаянно, я часто думаю, что ди в три раза сложнее, чем хочет казаться, иногда мне кажется, что она слышит бо тоже, бо бы даже мертвеца подняла, упс. какой дурацкий каламбур.
диана похожа на богиню, и я продолжая глупо ржать заявляю про гнев богини, тычу пальчиком с облезшим маникюром в обидчиков и говорю, - родная, ты так охуенно вовремя, ты не представляешь, ты так охуенно вовремя, мудак как раз собирался свернуть мне шею. опять.
бонни выдыхает с облегчением, качает головой, идиотка.

- почему там, где ты, всегда столько крови?
спрашиваю, не надеясь получить ответа, она никогда мне не отвечает, нет, о чем ей со мной разговаривать, насколько я проебалась, если сейчас получаю такой взгляд в зеркало заднего вида, черт возьми.
бонни сидит как влитая, сообщает мне равнодушным голосом «поверь, достаточно сильно. если она перестанет с тобой разговаривать до конца дней, я ее поддержу.»
я пожимаю плечами, мало ли, что они говорят, мало ли.. не хочу этого слышать. я зажимаю уши и слышу все равно, я слышу все равно, я не хочу слышать, как они будут об этом говорить, но ведь бонни не может говорить ни с кем, кроме меня, а диана не хочет со мной говорить, но не надо, не надо, я так хочу..
- клянусь, у меня кровь даже в волосах, или это моя? да нет же, они не били меня по голове, это их кровь, охуеть, ди, это их кровь.

маленькая беспомощная сучка, ты любишь говорить себе, что ты вылезла бы из этой истории сама – ты врешь. (нет)
(да)
(нет)
ты никогда бы не вылезла, вылезла бы, нет, вовсе не вылезла, но даже если бы ты сдохла, боженька бы закатил глаза и сказал, иди откуда пришла, тебя невозможно выносить дольше пятнадцати секунд, и ты бы расплакалась, вы совсем как моя семья. папа, это ты? скажи, это все это время был ты?
но диана выволакивает тебя из очередной катастрофы прямо за шкирку, диана оставляет за собой бессмысленный кровавый фарш, и ты глупо хихикаешь, когда чья-то кровь брызгает тебе в лицо, ты заваливаешься на спину и продолжаешь глупо хохотать, - ди, в гневе ты прекрасна, - бонни качает головой, вроде заткнись, прошу тебя, николь, ради собственного блага – помолчи.

ощущение безопасности ты угадываешь все телом, диана сгружает тебя там, где безопасно, какое облегчение, теперь можно свернуться и обозреть реальный ущерб, теперь можно..
ты мурлычешь негромко, - я бы справилась, честно, тебе не стоило так дергаться, откуда ты..
ты не знаешь, что происходит раньше, ты чувствуешь холодный взгляд бонни или диана, брезгливо называя тебя ебанутой, отходит на другой конец помещения, ты хнычешь обиженно, - ди, послушай, мне жаль, мне правда жаль! я сожалею, веришь? но я не представляла, что ты там окажешься, я вообще не знала, чего ждать, да они же показались милыми людьми, ди, клянусь, это были милые люди! – волна накрывает тебя с головой и ты не ожидаешь от себя такой мощи легких, - Я НЕ ЗНАЛА, ЧТО ТЫ ТАМ БУДЕШЬ, ДИАНА. Я НЕ МОГУ ПРЕДУГАДАТЬ КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ТЫ РЕШИШЬ СПАСТИ МОЮ ЗАДНИЦУ. И Я НЕ ПОНИМАЮ, Я НЕ ПОНИМАЮ, ПОЧЕМУ ЭТО ДЕЛАЕШЬ. ПОЧЕМУ, ДИАНА?!

почему я вообще должна быть виновата.
ты сползаешь обессиленно, выговорившись, выоравшись, потеряв человеческую форму. не в первый раз. и не в последний. конечно. конечно, не в последний.
что им от тебя останется.
что ты после себя оставишь?
и как тебя встретят с другой стороны, о, не как героиню. как ебаную трусиху, которая пряталась от них всю жизнь, как ебаную трусиху, которая даже спит в обуви, потому что боится, потому что всегда готова убегать.

- детка, обними меня, пожалуйста, пожалуйста, бонни.

бонни вздыхает, это прикосновение, которого тебе никогда не ощутить.
прикосновение, которого не было.
«ты ведь знаешь, что ты неправа?»
мотаешь головой, упираешься.

- знаю. она мне все равно ничего не скажет, она мне все равно ничего не скажет, будет стоять там и наказывать молчанием, ты хотя бы не молчишь.

бонни усмехается, невесело, «может быть, мне стоило тоже попробовать наказывать тебя молчанием, но, видишь ли, мне больше не с кем говорить.»
мне тоже, бо, мне тоже больше не с кем говорить, кроме тебя.
какая ебано горькая ирония, я ведь до сих пор боюсь, что я тебя придумала.
- где реальность, ди?
и если она здесь, то почему так ебано горько.

она все равно мне ничего не скажет, посмотрит как на смертницу.
но мы с той стороной слишком давно были подружками, слишком давно для того, чтобы это было сколько-то смешно.
она не скажет мне ничего, - ди, ты здесь?

а что было дальше.

flea-spangled little yard rat, runt of no litter,
queen

[nick]Nicole Hargreeves[/nick][status]antiparadise[/status][icon]http://s8.uploads.ru/Cmf3W.png[/icon][sign]my body leans toward loss[/sign][fandom]the umbrella academy[/fandom][char]николь харгривз, 21[/char][lz]no. i’m sad, too. it tends to chase me, in arcs and spirals, sometimes sadness wears my face. today it wears hers and laughs, guttural, slow, hysteric — dizzy, dizzy.⠀[/lz]

girl who wouldn’t let a boy hit her, girl refusing to be it in tag

тревога.
рождается где-то в легких, сжимает их, и ты силишься найти воздух, урвать для себя хоть немного.
глаза остановившиеся, не хуже, чем у твоих гостей, твоих многочисленных гостей, ты замираешь, кормишься ощущением ее близости, втягиваешь его и впитываешь.
тревожность превращает тебя в губку, выжимает заново, ты слышишь голос бонни, всегда отчетливо слышишь голос бонни, как ты боишься, что она потеряется, как ты боишься.
бонни говорит тебе, «ты что, боишься ее?»
одновременно с тем, как ты выдыхаешь, еле слышно, твой голос дрожит и ты не похожа на человека, не похожа на и существо, которым прикидываешься,
- покажи.

как ты оказалась в этой неоднозначной ситуации, ты перематываешь пленку в голове снова, интересно, это чувствовала пятая?
вряд ли. пятая прыгала. и допрыгалась.
ты истерически хохочешь внутри собственной головы, ты прыгаешь тоже, хренова зайка на батарейках, издаешь немелодичное «бзз», игрушка для взрослых, ты прыгаешь, прыгаешь, прыгаешь. ты допрыгаешься, конечно.
вы все доиграетесь, это вопрос времени.
тебе не терпится. хоть в чем-то стать первой.
(вовсе нет)
ты чувствуешь себя нашкодившим котенком в очередной раз, диана в очередной раз тыкает тебя носом в лужу и ты панически припоминаешь, не было ли у ситуации реального аналога.
да и черт с ним.

я даже огрызаюсь, почему ты вытаскиваешь это из меня, почему это дрожит, болит и пульсирует, ди, остановись.
бонни предупреждающе поднимает руки, «николь, не доводи ее, она и так на взводе.»
- ты у меня спрашиваешь, какого хуя? я не буду отвечать, слышишь?
и надуть губы обиженно, это же я жертва, это же мы жертвы, я знаю, что она хочет мне сказать, но не хочу услышать нелепую отговорку о том, что я бесполезна. пустышка я. о том, что я просто не оставляю ей другого выбора. или что я все, что у нее осталось?
хуйня, прекрати, прекрати!

ты вспоминаешь себя, свернувшуюся в неловкий комок, всхлипывающий и дрожащий, мама тянет к тебе механические руки и ты прижимаешься к ней, продолжаешь хныкать, скажи, что любишь меня, прошу тебя, скажи, что любишь меня.
она отвечает, конечно. «разумеется, николь, я люблю тебя.»
и машина была единственным существом, которое когда-либо любило тебя, как иронично, тебе так хотелось. тонну любви и все вкусности мира, ты виляешь хвостом и ползешь на животе.
любите меня, твое извращенное понимание любви тянет тебя на дно, и даже там ты слышишь неизменный звук снизу, прежде, чем провалиться дальше, тебе не жаль.
ты всхлипываешь и ты хохочешь. ебаная притворщица, ты сама не знаешь, с чьим лицом ты проснешься завтра и в каком настроении. лишь бы не просыпаться со своим собственным.
ты не остаешься на завтрак.
не потому что тебе не хочется.
его тебе просто не предлагают. «пошла вон, сука.»
однажды перед уходом ты включила всю воду в доме ублюдка, позатыкав сливные отверстия тряпкой. это было очень смешно.
бонни качает головой «считаешь себя чертовски остроумной, николь? что ты делаешь, подожди.»

ее слова не складываются для тебя в смысл.
но ты смотришь на нее, от дианы пахнет чистотой и водкой, а у тебя до сих пор кровь в волосах и кажется во рту, у тебя до сих пор воспоминание о том, что было платьем, ты разбитая и сломанная, прыгающий заводной зайчик, и ты приподнимаешься на локтях, ты смотришь ей в глаза и ты хохочешь.
- но я же, - заливаешься смехом, ты продолжаешь смеяться даже когда плачешь в три ручья, а потом ты молчишь неделями, от того, что стены не будут тебе отвечать.
и ты доводишь бонни до паники. ты доводишь ее до истерики. она не знает, что думать. то ли она больше не может до тебя достучаться. то ли ты проебала последние остатки мозга и превратилась, наконец, в овощ.
какое облегчение.

- но я же всего лишь.. никогда не отрицала, что больна. что зазорного в том, чтобы не отрицать очевидного? это все вы, вы играли в настоящие жизни, а я сложила лапки, смотри, сложила лапки, МНЕ НЕ СТЫДНО, диана. так хочется быть пушистой, я уста-а-ла быть непристойной…
я склоняю голову, побежденно, не отдергиваю руку, не кричу, что мне больно.
мне чертовски больно, сделай так еще. выкрути сильнее, заставь шипеть.
мне чертовски, чертовски больно, говори так дальше.
- холодно.
отвечаю тихо и поднимаю на нее, наконец, глаза, енотовые, заплаканные, замечательно пустые, такие же уставшие.
и усмехаюсь про себя, согрей меня, ди.
бонни шипит на меня, «перестань, пожалуйста.»
- помолчи, детка, помолчи, пожалуйста. кажется, я в середине чего-то чертовски интересного.

вся твоя жизнь как ебаное «николь, нет. – николь, ДА.»
ведь когда она наклоняется к тебе ближе, бонни не отворачивается машинально, как делала эту сотню раз, смотрит предупреждающе.
папочка, старый маразматик, называл тебя самым большим разочарованием. ей он присвоил номер два. аж целых два. по его непонятной, ебучей шкале полезности.
как тебе такое, папочка?
а после ты забываешь думать об отце вообще, как забывалась сотню раз до этого.
ведь когда она наклоняется к тебе ближе, ты еле заметно отклоняешься, откидываешься на спину, и этот жест мог бы быть истолкован двояко, если бы речь не шла о тебе.
ты всегда приглашение.

я отвечаю тихо, хлопая глазами как законченная идиотка, перед глазами знакомый туман, но я вижу ее все равно, мне бы проморгаться, «тебе бы подумать!» вмешивается бонни, но я пытаюсь корчить из себя невинную куклу, - не понимаю. ничего не понимаю. совсем ничего не понимаю, - склоняю голову, признаю поражение, бросаю на нее взгляд из-под волос,
меня выдает широкая усмешка, бонни в такие моменты всегда срывается на крик «ебаное суицидальное дерьмо, что ты делаешь?!»
напрашиваюсь на то, чтобы кто-то попытался свернуть мне шею.
опять.

ты задыхаешься, на самом деле задыхаешься, ощущение вяжет тебя по рукам и ногам, ты чувствуешь ее взгляд повсюду.
бонни замирает, «ты что же, боишься ее?»
нет, ты всегда боялась неправильных вещей. мертвецов, которые не могут тебя обидеть. темноты и пододеяльного монстра.
ты не боялась ублюдков, которые зажимали тебя в подворотнях, не боялась сдохнуть, ужравшись паленкой до такой степени, что тебя никто бы не откачал. не боялась множества других вещей.
нет, ты не боишься ее, хотя, возможно, стоило бы.
тебя это волнует, так чертовски, беспощадно волнует, что она скажет, если заметит, что ты дрожишь?
- покажи.

но вот мое сердце колотится как бешеное в очередной чертов раз.
бонни хмурится, «не делай этого, слышишь? не делай того, о чем мы все пожалеем. я уже жалею, если честно.»
о, ну пусть небо падает, я шепчу, зная, что она будет слышать меня все равно, - детка, я бы в жизни не подумала..
ведь никто из них так и не поверил мне, что я говорю с тобой.
ни один из них.
я проплакала в комнате сутки, а больше не говорила им ни слова правды.

диана сильнее, диана красивее, диана взяла бы силой, если бы захотела, ты смотришь ей в глаза – не можешь сфокусироваться, не можешь сосредоточиться, но присутствуешь здесь, до сих пор присутствуешь, присутствуешь все равно.
ты опускаешь палец ей на губы, тупо рассматриваешь собственную до сих пор перепачканную кровью руку, облупившийся черный лак, такая чистая диана, до сих пор пахнет чистотой и водкой.
мне нужен весь яд, что у тебя есть. весь, что найдется. иначе я выхожу искать сама.
- знаешь, ди, – вздыхаешь, склоняешь голову еле заметно, - почему ты мне всегда нравилась больше?
ты издаешь смешок, тихий, в сторону, больше похожий на всхлип, по тебе никогда не скажешь, все твои томные вздохи, жеманные растянутые гласные, все это, - ты ведь совсем не брезглива, правда?

ты не боишься ее совершенно.
но дышишь сбито, часто, смотришь на нее,
замираешь в ожидании продолжения.
бессовестно.

pulling that fox hide heavy around her like a flag?
let me look at her.

[nick]Nicole Hargreeves[/nick][status]antiparadise[/status][icon]http://s8.uploads.ru/Cmf3W.png[/icon][sign]my body leans toward loss[/sign][fandom]the umbrella academy[/fandom][char]николь харгривз, 21[/char][lz]no. i’m sad, too. it tends to chase me, in arcs and spirals, sometimes sadness wears my face. today it wears hers and laughs, guttural, slow, hysteric — dizzy, dizzy.⠀[/lz]

tell her on my honor

мерцающе.
мир в очередной раз подергивается для тебя замечательными огоньками, как же ты мечтаешь о фонариках на рождественской елке и останавливаешься, прижавшись носом к витринам магазинов, мама если и наряжала елку, то играть рядом с ней позволялось..
какая к чертям елка, николь, никто не поставит для тебя елку, и подарков не будет.
какая нахуй елка, ты любишь все, что блестит и мерцает, но твоя елка не мерцает, твоя елка горит.
а ты все никак не поймешь разницу.
вот дура.
голос бонни, мягкий, почти нежный, какой-то невыразимо грустный, льется тебе в уши.
«ну зачем ты так?»

в чем разница между тем и этим?
между этим и тем?
между ребятами, которые казались очень милыми, но оказались козлами и дианой?
между тем, о чем она молчит и что она говорит?
ну. в том, что сейчас, о, сейчас.. ты точно знаешь, что будет.
и ты усмехаешься. приглашающе и бессовестно.
нет, бонни задает тебе неправильный вопрос, ты не боишься ее вовсе.
может быть и стоило бы.

дальше было вот что, ты отчетливо помнишь и одновременно тебе кажется, что не помнишь вовсе, но она набрасывается на тебя как голодный пес на кость, и ты хохочешь, и ты стонешь, и ты плачешь. звуки твои – что у гулящей кошки, и ты не притворяешься, черт возьми, ты не притворяешься и вот в этот момент ты почти пугаешься, когда ты ее просишь, когда глаза у тебя на мокром месте, когда шея и губы искусаны в кровь, ты раздвигаешь для нее ноги шире и ты все равно просишь еще.
сделай мне, пожалуйста, больно.
тебе становится страшно, когда ты чувствуешь, насколько ты открыта, неважно, насколько ты громкая и неважно, насколько ты жадная, гораздо страшнее то, что она может увидеть.
вот тогда тебе становится страшно.
одна беда. одна беда, что для тебя желание всегда шло рука об руку со страхом.
и ты благодаришь за это папочку, а потом мысленно кричишь, пошел прочь из нашей постели, старый ублюдок.
и осекаешься, прикусив язык, вздрагиваешь, принимая в себя ее пальцы, глаза закатываются, ты бормочешь бессвязно, жадно, господи, ди, ди, как же хорошо.
и забываешь обо всем на свете, все, что тобою прожито.
какая к черту разница.
бонни в итоге отводит глаза, конечно.
и ты не шепчешь «прости, прости, прости меня, детка.»
не станешь. не в этот раз.

и я сворачиваюсь рядом с ней в уютный клубок, эта беззащитность мнима, конечно. это спокойствие.
но чего я не говорю ей – чего я никогда не говорю вслух.
так это того, что я благодарна ей.
за то, что вообще могу уснуть.

утро начинается с суматохи, там, где ты – всегда суматоха, бонни косится на тебя, качает головой, закусывает губу и хочет что-то сказать, но ты не слушаешь, или она не решается.
на диану ты избегаешь смотреть, знаешь, чем это грозит. захочешь вернуться, снова свернуться в удобный комок, прижаться к теплому, тебе всегда так тошнотворно хочется тепла, ты готова вымаливать его на коленях, исследуя самые злачные уголки города с чьим-то членом во рту, только дайте тепла, хоть немного, хоть крошечку. и здесь оно, единолично принадлежащее тебе этим утром – утро же? – заставляет тебя бежать в страхе, съеживаться, чуть не плакать. все равно заберут.
ты особенно четко понимаешь, что бонни не хочет с тобой ругаться, хуже, хочет пожалеть. а это больше, чем ты можешь пережить и первое, что ты делаешь – находишь вчерашнюю бутылку водки, диана обрабатывает ей раны, ты тоже, делаешь несколько жадных глотков, помня о том, что все волшебные таблетки и даже последний косяк – все было у тебя отобрано, только ты не помнишь, кем именно.
ты не морщишься.
ты почему-то хочешь разрыдаться, а потому глупо хихикаешь себе под нос.

тебе кажется очень хорошей идеей попытаться отмыть кровавые пятна от платья, у тебя нихера не получается, даже его отжать, потому ты неловко натягиваешь сиреневую мокрую тряпку прямо на голое тело и думаешь, что слава богу на улице не зима, бонни, наконец, подает голос, «николь, но это ведь не все эти люди. это диана. наша диана. неужели, ты также собираешься?.. подожди. подумай?»
и ты внутренне сжимаешься. я не хочу. Я НЕ ХОЧУ ДУМАТЬ. НЕ ХОЧУ. ПЕРЕСТАНЬТЕ.

когда ты идешь на выход, в своем линялом платье, в одолженной у дианы толстовке, без спроса, конечно, не замерзнуть к чертям собачьим, какая глупость, ты видишь, что глаза у нее открыты, ты замираешь, смотришь на нее, и глаза у тебя огромные, ты сглатываешь.
«доброе утро, ди» - это не то, что ты хочешь сказать.
ты делаешь несколько бессмысленных пассов руками, рисуешь в воздухе правильный круг, ты не решаешься открыть рот.

отчего же?
когда я начинаю говорить, голос у меня как всегда хриплый, и сладкий, невыразимо сладкий, я смотрю ей в глаза и мне дурно, мне физически плохо от того, как она красива.
чего мне хочется – вернуться к тому же моменту, на котором мы остановились, встать для нее на колени снова, хочу, чтобы она наматывала волосы на кулак и называла сестренкой, называла деткой, чтобы ткнула лицом в подушки и мне это понравилось, мне это чертовски понравилось.
когда мне удается открыть, наконец, рот, извлечь звук, получается неизменно сладко, я прикрываю глаза, - я понимаю, кажется.

- тебе хотелось, чтобы это была ты. все эти вещи – это была ты, - смотрю на нее из-под полуприкрытых век, осознание, это осознание, озвучивание этих вещей вслух, все это, приносит мне колоссальное удовольствие, качаюсь в этом ощущении, не испортить ни мокрому платью, ни тому, что диана мне не врет – я ухожу меченой, это болит, это чертовски сильно болит, но это также чертовски приятно.
- нет, ди, первая бы никогда до такого не додумалась. определенно.

ты глупо смеешься, себе под нос, успеваешь нарисовать себе вечные глаза енота, от кого ты прячешься, от кого ты все время прячешься.
бонни, она здесь, по левую руку от тебя, бонни здесь, ты чувствуешь ее присутствие кожей.
- скажешь, я снова все делаю неправильно, детка? будешь права.
ты прикрываешь глаза на секунду, тебя дергает и трясет, ты не можешь устоять на месте, покачиваешься еле заметно, ты смотришь на диану снова, диана – красивая, от дианы пахло чистотой. ключевое. от дианы пахнет тобой, пахнет так сильно, что это кажется невыносимым, невообразимым совершенно, ты не можешь уложить это в голове, но тебе отчаянно хочется.

ты выпрямляешься снова, облизываешься, твой взгляд – плывущий, мутный, ты всматриваешься в нее, ты не знаешь, утро ли уже, или слишком рано, слишком поздно, неважно, - я верну толстовку.
ты никогда ничего не возвращаешь.
это все про тебя знают.
неважно, что именно ты взяла. оно навсегда с тобой.

ты только себя раздариваешь глупо и щедро, взамен всегда берешь больше.
но от тебя. от тебя осталось сплошное мерцающее ничего.
бонни бы сказала, что это не так.
но, нет, нет, детка. ты всегда была о нас слишком хорошего мнения.
может, потому тебя здесь больше нет, почему?
но ты смотришь на диану, проглатываешь слюну, и ты думаешь, что ты – хреново животное.
но она ведь тоже.

i will set the wedding dress on fire

[nick]Nicole Hargreeves[/nick][status]antiparadise[/status][icon]http://s8.uploads.ru/Cmf3W.png[/icon][sign]my body leans toward loss[/sign][fandom]the umbrella academy[/fandom][char]николь харгривз, 21[/char][lz]no. i’m sad, too. it tends to chase me, in arcs and spirals, sometimes sadness wears my face. today it wears hers and laughs, guttural, slow, hysteric — dizzy, dizzy.⠀[/lz]

Отредактировано Ren Kiryu (2019-04-10 22:15:34)

when i’m good & ready

ты смотришь на нее с нарастающим ужасом, нет, подожди, подожди, так ведь просто не бывает, подожди минутку, притормози.
система в твоей голове дает сбой, корчится, ты хватаешь за виски, трешь их остервенело.
бонни сидит тут же, прижавшись к тебе плечом, тебе никто не верит, но вот она, вот она, твоя бонни, всегда здесь, никуда не исчезла – ты больше всего на свете, что бонни исчезнет. ты потеряешь бонни, бесполезная и никчемная, самое большое разочарование твоего отца. и если ты потеряешь бонни, то зачем ты вообще, такая нескладная и неправильная?
бонни подпирает тебя невесомым, нематериальным плечом.
ты переводишь дыхание, прежде, чем открыть рот. ждешь, пока ужас свалится с тебя и он отпускает.
конечно, он отпускает, у него просто нет выбора.

ты врешь, конечно, когда говоришь, что пугаешься только, когда она заговаривает о том, что еду можно заказать, господи, еду. ты нервно хихикаешь.
нет, все начинается гораздо раньше, ты застываешь нелепым перепуганным сусликом уже когда она замечает тебя, ее глаза открыты и диана такая красивая, смотрит на тебя внимательно, видит тебя, а что страшнее, то ощущение такое, будто видит тебя насквозь, это ощущение одновременно пугает тебя до усрачки и волнует примерно в той же степени.
в самом деле. как же иначе. ты ведь так еще не пробовала.
я хотела, чтобы ты не сдохла.
говорит диана, констатирует факты, для нее это, видимо, писаная истина.

я щурюсь, зрения подводит меня, ощущение в пространстве подводит меня, я шепчу две вещи сразу, я кричу две вещи сразу.
у меня два голоса, оба они принадлежат мне, оба звучат одновременно, мне хочется зажать уши, что происходит.
- а меня ты не думала спросить? хочу ли я «не сдохнуть»?
о, диана и не думала, конечно. диана хочет, чтобы я не сдохла. я понятия не имею, зачем диане это нужно. наша супервумэн спасет вас даже без вашего ведома, без вашего желания, вы проснетесь спасенными, с ножом у горла, вроде только попробуй опять..
и я качаю головой, моя сестра смотрит все еще будто внутрь, что она там хочет найти, внутри меня ничего нет, внутри меня никого нет. (очень надеюсь, что даже включая паразитов. и глупо хихикаю себе под нос.)
зато рядом со мной есть бонни. и вот ее-то она не видит.
как же так получается, ди?
мой второй голос просыпается одновременно с первым, звучит мягче и этим пугает себя, пугает меня, тревожит даже бонни, она поворачивается и пытается всмотреться мне в лицо.
что ты делаешь?
я не знаю, детка, я не знаю.
- почему ты не хотела?
время задавать вопросы и время отвечать на них.
очень жаль, что эти времена так часто, так мучительно часто не совпадают.

самое страшное, что ты слушаешь, действительно слушаешься, поднимаешься как-то невозмутимо, замороженно даже, начинаешь стаскивать с себя вещи, даже где-то умудряешься развесить платье, только после этого прячешься в недавно обретенный тобой домик-раковину из толстовки, тебе нравится, какая она на ощупь и нравится, как она пахнет, ты прикрываешь глаза, когда трешься щекой о рукав, обнюхиваешь его, не удерживаешься от урчания, бонни шипит негромко «николь, ты не одна ведь.»
а ты знаешь, что если бы сбежала сейчас, то точно также сидела бы, терлась щекой о мягкую ткань – она тебе нравится безумно, обнюхивала ее, пахнет дианой, это хорошо, и урчала, как большая кошка.
чтобы разрыдаться, когда толстовка окончательно пропитается водой, не оставив ничего из приятных воспоминаний, утратив всю мягкость, оставив только твою собственную грязь.
так всегда происходит. и со всеми.
но толстовки жалко особенно.

ты чувствуешь бережно наброшенный край одеяла, и замираешь. в очередной раз замираешь пораженная.
теперь уже тебе хочется протянуть к ней руки, подожди, посиди со мной еще немного.
но ты одергиваешь себя и с силой лупишь по рукам.
шипишь от боли.
в очередной раз забываешься.

- тебе.. – ты пытаешься мучительно, отчаянно, и не слишком успешно, сложить мысль в слова, у тебя ничего не получается, - тебе не обязательно. я могу просто.. – дергаешь головой в сторону двери, господи, да почему же так сложно. трахаться тебе не в пример проще, чем разговаривать, можно отмотать обратно к плану а, пожалуйста.
такие как ты, не остаются на завтрак, исчезают вообще задолго до того, как вас кто-то может увидеть с утра.
таких, как ты не накрывают одеялом, а ты уже с утра слишком далеко от этого мира, чтобы сколько-то заметить или обидеться на то, что тебя выталкивают на лестничную клетку, больно вывернув локоть.
вот так это происходит.
только не так, как сегодня.

и все бы, конечно, было ничего, даже замечательно, хотя забота и участие пугают тебя, волнуют тебя, заставляют отползать куда-то в сторону и оттуда взволнованно сверкать глазами.
но только.
- посмотри на меня, - ты сначала просишь, потом уже просто звенишь, - посмотри на меня, диана! ди, пожалуйста, посмотри на меня!

я мотаю головой так, что волосы падают мне на лицо, сдуваю их, путаюсь, смотрю на нее неотрывно, жадно, испепеляюще, - к чему все это, к чему забота, к чему участие, если тебе стыдно, тебе неловко даже на меня взглянуть?
справедливости ради, стоит сказать, что мне это видится разнообразием, в этом доме на меня смотрели, о, еще как смотрели. каждый считал своим долгом сделать посильный вклад в «презрительные и пренебрежительные, а также иногда печальные и брезгливые взгляды, которыми мы награждаем четвертую. как там эта мисс мира, еще переставляет ножки?»
и лучше бы ты сдохла, чем была такой, как они. ты бы и сдохла, если бы попыталась. никогда не тянула роль высокую такую. не справлялась.
диана тоже не такая. кто из нас вообще получился таким, как нас задумывали.

ты не дожидаешься, пока она обернется, подтягиваешь к себе ноги, смотришь на нее, смотришь, прожигаешь спину взглядом, тебя ведет и тебя заносит, но тебе так важно, тебе так нужно, ну пожалуйста, кто-нибудь.
бонни не поднимается, сидит как влитая, жалея, кажется обо всем своей жизни и больше всего, что застряла тут с тобой и тебе не хочется видеть чье-то еще сожаление.
ты слишком трезва для такого утра, слишком трезва для этих разговоров, слишком трезва для дианы.
для нахождения в собственно теле, оно на тебя неуловимо давит, не может вместить, ты будто сейчас взорвешься и испачкаешь стены.

- ди, - голос вздрагивает, трескается, подводит тебя, ты фокусируешь на ней взгляд, не хочешь этого делать, быть в фокусе для тебя мучительно, - что ты делаешь?
и голос почти смягчается.
вот в такие моменты тебе страшно по-настоящему.

or she can bury me in it.

[nick]Nicole Hargreeves[/nick][status]antiparadise[/status][icon]http://s8.uploads.ru/Cmf3W.png[/icon][sign]my body leans toward loss[/sign][fandom]the umbrella academy[/fandom][char]николь харгривз, 21[/char][lz]no. i’m sad, too. it tends to chase me, in arcs and spirals, sometimes sadness wears my face. today it wears hers and laughs, guttural, slow, hysteric — dizzy, dizzy.⠀[/lz]

look at her.

мальчик долго кричал «волки!», мальчик кричал «волки!» так долго, что когда волки пришли на самом деле – мальчик остался с ними наедине. кто-то говорит, что мальчик стал волчонком тоже, и что он не людей дозваться пытался, все это время. а волков.
но большинство, конечно, сходится на том, что мальчика все же съели.
девочка очень долго кричала «мертвые!!», какое-то время ей, кажется, даже верили.
но это длилось недолго.
для чего девочка кричит «мертвые!» на самом деле?
для чего я это делаю? ну, черт знает. на самом деле.
но иногда я пытаюсь поймать призрачные ладони бонни в руки, уткнуться в них лицом и вымаливать прощения, прости, прости, что не могу заставить их поверить, ведь ты, ты-то здесь, а они все.. а они. но ты же здесь, бо, пожалуйста, скажи, что ты здесь, детка, прошу тебя.
иногда я пытаюсь поймать ускользающего призрака, а она заключает меня в призрачные ладони.
«ну куда, куда я от тебя денусь, как я тебя оставлю.»
и когда я отвечаю, мой шепот лихорадочен, истеричен. не оставляй меня.

и ты пожимаешь плечами, мотаешь головой, волосы падают на лицо, пахнут чистотой, пахнут шампунем, пахнут самой дианой, ты не помнишь, когда это происходит, отвлекаешься как всегда на детали более жгущие, но это.. о, это. заставляет тебя застыть, твои глаза огромны.
ты закрываешь глаза, на секунду, сморгнуть слезы, ничем себя не выдать, да что же это такое, господи.
пахнет чистотой и волосы мягкие, и тебе хочется бодать кого-то теплым лбом и улыбаться, и ты застываешь испуганно, глазами ищешь бутылку, ты слишком, безутешно трезва для всего этого.
не то, чтобы тебе обычно не хотелось прижаться к горячему боку.

ты могла бы ей рассказать, что даже если диана не будет в порядке, а диана не в порядке, слепой и глухой поймет, что диана не в порядке, она бы все равно для тебя была бы..
тебе не нужно быть супервумэн, чтобы казаться мне такой.
хочешь сказать.
но молчишь.
утыкаешься взглядом в колени.

- разве это не так работает? разве не учили нас заслуживать, чтобы ну.. – пожимаешь плечами, тряпичная кукла, сползаешь обратно на кровать, ты устала, ты чертовски устала, ты испугана, ты примерно в той же мере испугана, ты понятия не имеешь, что именно тебе сказать, что именно тебе сделать, ты добавляешь сдавленным шепотом, - ну знаешь, типа.. пятая заслужила, чтобы ее помнили. бонни.. – ты поворачиваешь голову, заключаешь бонни в фокус глаз, бонни умерла, напоминаешь тебе, бонни видишь только ты, но говорить о ее смерти для тебя до сих пор кажется чем-то неправильным, чем-то возмутительным, - в общем. я-то. я-то.. все только ждут, что я сдохну, это всего лишь ожидаемо, - ты глупо хихикаешь, пожимаешь плечами, тебе это так блядски смешно, что хочется упасть на спину и разразиться диким хохотом, - в общем. ты прости, что я спросила, я просто.. правда не ожидала услышать от тебя такое.

самое страшное, что вертится у меня на языке и жалит, жалит в самый кончик, разгневанная оса, и я отвечаю негромко, еле слышно.
поднимаю голову, пытаюсь заглянуть ей в глаза, чуть хвостом не виляю, как нелепо, как глупо, как абсурдно, я с рук жрать готова за эту случайную нежность, на коленях ползать, - спасибо, ди.
вилять хвостом.
или бежать, бежать, бежать.
мне кажется, что еще секунда и меня разорвет.

ты возишься неловко, твои движения хаотичны и ты снова рассматриваешь свои коленки, складывать внятную мысль – сложно. говорить о том, что ты чувствуешь и как ты чувствуешь – еще сложнее, ты даешь ей последний, самый последний шанс тебя оттолкнуть, - ди, что ты вцепилась, - сглатываешь негромко, - что ты вцепилась в этот телефон, - киваешь на место рядом с собой, натягиваешь на себя одеяло еще сильнее, завернуться и спрятаться, - посиди со мной.
тебе хочется тупо захихикать, в очередной раз, ты сдерживаешься не без труда или не сдерживаешься, так и не понимаешь, перестаешь понимать что-либо.
ты ждешь ее, пальцы у тебя дрожат, протянутые все еще, ты только возьми, пожалуйста.
на самом деле, на самом деле, самый последний.
не гладь эту уличную кошку. она блохастая.
не давай ей имя.
не прикармливай ее.
не согревай.
не чеши между ушек.
слышишь меня, слышишь, диана?
не надо.
она привяжется.
она привяжется.
а что страшнее, что привяжешься ты.
что будет с этой зверушкой завтра?
ну черт знает.
ты закрываешь глаза руками на секунду, трешь остервенело, тянешь себя за волосы, волосы пахнут шампунем, толстовкой пахнет дианой, ты пахнешь дианой, что ты делаешь, ну что ты делаешь.

ты дожидаешься своего взгляда, диана смотрит на тебя и на секунду ты застываешь, облизываешься нервно, все та же помойная кошка, обнимаешь себя одной рукой.
и смотришь на нее.
не мигая. не отрываясь. и не отворачиваясь.

мне требуется двадцать секунд. в закрытом. в ограниченном пространстве. в ее пространстве. голос тихий, голос дрожит, голос не слушается, я всегда по звучанию то ли в истерике, то ли в слезах, то ли на седьмом небе, - я понятия не имею, что я делаю. но от меня никто и не ждет обратного, правда? - я продолжаю смотреть на нее и жду, пока оттолкнет. жду.
боюсь, что в этот раз оно будет больнее.
но это ничего, это правильно.

ты склоняешь голову, состоишь из сплошных костей и отцовского разочарования, щуришь на нее енотовые, подведенные, уже размазанные глаза, твой шепот нежен, мягок практически, ты себя едва ли узнаешь, это не ты звучишь, это кто-то другой, ты натягиваешь одеяло на плечи, тебе холодно даже в толстовке, хотя ты кутаешься в нее, все еще незаметно, неосознанно, пахнет дианой и от этого хорошо, от этого безопасно, ты выдаешь невнятный жест, тянешься к ней все еще, ты шепчешь, ты нежная, ты мягкая, оттолкни меня, диана, оттолкни меня.
бонни поворачивает голову, пытается заглянуть тебе в лицо, ты в детстве всегда хотела одного – чтобы тебя целовали на ночь в лоб перед сном.
тебя запирали в склепе.
сдохнуть можно, как смешно.
все так боятся, что ты сдохнешь. когда бонни и диана стали всеми?
все, кто у тебя есть. всем, кому до тебя есть дело??
с ума сойти.
с чего они взяли, что тебя не вернут назад уже через час после того, как ты сдохнешь. ты же, сука, невыносимая.

- ди, мне кажется, это какой-то особо мощный приход. или мне это снится. или я все-таки сдохла, сама того не заметив, и ты здесь, а это типа рай или какая-то вальгалла, и они думают, что я так успокоюсь. ну.. я вообще не понимаю, что происходит? мне страшно. но хорошо. но от этого еще страшнее, понимаешь?
глаза у тебя огромные и ты сейчас совсем маленькая, номер четыре.
ты ненавидела, когда тебя звали не по имени.

tell me that girl is not a song of burning.

[nick]Nicole Hargreeves[/nick][status]antiparadise[/status][icon]http://s8.uploads.ru/Cmf3W.png[/icon][sign]my body leans toward loss[/sign][fandom]the umbrella academy[/fandom][char]николь харгривз, 21[/char][lz]no. i’m sad, too. it tends to chase me, in arcs and spirals, sometimes sadness wears my face. today it wears hers and laughs, guttural, slow, hysteric — dizzy, dizzy.⠀[/lz]