я пожалуюсь небу на то что тобою выжжен ослеп расщеплен изнемог и вот когда
когда вспоминаешь — больно, а когда забывал больно не было; когда забывал вообще не было ни-че-го, было — никак, память насильственно вычерпывалась чужими руками и разве что сохло в горле, язык покрывался белым налетом, врачи говорили (ничего не говорили, врачей не было, блять, не было, была грета вашке), а грета пиздела, что все в порядке, герр войтович, вы можете поделиться, вы можете доверять, вы можете — велимир тогда мог, а сейчас ничего не может.

касаясь мутной поверхности чужого омута памяти (откуда знать чей он, откуда взять то, что когда-то выкрали без права на возвращение с вознагражением), велимир удивляется — в животе обнаруживается мерзкий ком, который дрожит, грозясь вот-вот распутаться — что это за чувство? что будет, когда слипшееся развалится и покажется то, что пряталось (сколько времени прошло)? ком плесневелый, он мерзко белый, как налет на его вчерашнем языке, и по нему ползут и перепутаются опарыши (грета, возьми их пальцами, как на той неделе).

— миз вашке, что это? — войтович удивляется, глядя на свои пальцы (тремор унимается, что это?); точно ли его руки? впервые на заданные вопросы откуда-то возникает ответ: да, точно (грета никаких ответов не давала, только вопросительные равнодушные интонации, только воспоминания, только вычерпывала воду, припадая к ней лицом и лакая кошачьим языком): и раньше пальцы были его, и всегда его — и никогда лидия его не брала за руку, и волосы не расчесывала, и не пела ему голосом из воспоминаний многолетней давности; и высушенное лицо — его, а не чье-то еще — смотрит из отражения в зеркале — на скулах проступает скупой румянец (забытой злости велимир сначала страшится, но другие чувства из него попросту вытащили). на фоне, в зеркальной реальности, нет никакой лидии — оттуда смотрит пустыми глазами грета (ох, и где же ваша никакая улыбка, которую я не помню, миз).

— что это, грета? — пальцы сжимаются в кулаки, отросшие ногти дырявят мякоть ладоней (сочится зеленая дымка).
вдохни ее, грета, вдохни.

твои пальцы пройдут как песок сквозь мои
а в твой яблочный голос проникнет грубый ядерный привкус
какое, блять, ты имела право? велимир выдыхает, а не выдыхается — и вообще не дышится. магия трепещет внутри (умершая магия, грета, я думал, что она умерла — ее не было), магия дрожит, а велимир нет — больше нет; разум говорит успокойся. это, наверняка, можно как-то объяснить, объяснение, наверняка, есть (в омуте мелькает хепзиба — раньше имени не было, а теперь появилось —, мелькает переулок, мелькают зеленые вспышки — их гребанное множество, осколки памяти выглядят как сплошное зеленое зарево —, а затем в него вливается магия, велимир ей давится); спутанному кому пизда, велимиру пизда — грете пизда тоже.

со стороны на себя смотреть жалко — мешается велимир прошлый и велимир вчерашний, велимир десятилетний и велимир вчерашний, кто-то похожий на велимира и сам велимир — но моргать страшнее, это его ампутированные воспоминания (забытое восполняется, вырастая на выжженом); говорят, что перед смертью проносится вся жизнь перед глазами, но велимир не умирает и не планирует (больше нет) — а воспоминания все равно бегут и настойчиво лезут ему в уши и ноздри.

у лидии волосы паленого солнца и голубые глаза, грета выковыривает собственные и подсовывает — мол, смотри, похожи (да, грета, если воткнуть вилку в сестринские яблоки, дернуть и поморгать, то цвет из памяти выскользнет — удивительно, правда?); у греты вашке вместо волос ржавая леска, велимиру хочется снять скальп и отправиться на рыбалку; у греты вашке растет пунктир на шее — хочется взять ножницы и сложить оригами.

ни один зодиак не ответит сколько мы стоим
когда магия умирает (когда думаешь что магия умирает), то поневоле адаптируешься к условиям — оказывается, что это удивительно больно, но пережить можно; когда магия возвращается — цвета становятся кислыми, яркими и слепящими, организм перерождается, сознание пульсирует неестественной радостью; когда возвращаются воспоминания, то от нестерпимого и неконтролируемого хочется умереть: велимир терпит.

(от настоящей греты пахнет мертвечиной, в равнодушных глазах не прячется жизнь — это больше не маска для забавной односторонней игры, это, наконец-то, реальность; велимир улыбается, когда приближается к ней, чтобы вдохнуть полной грудью:
— legilimens, — в чужой голове упорядоченная помойка из двух отсеков — один его, другой готтфрида, чье имя он выбивает силой воли; велимир думает, что они, конечно же, ничуть не похожи — грета с ним не соглашается. — obliviate, — велимир проводит рукой по жестким волосам и ловит в пустых глазах узнавание)

имя велимир мы напомним перед смертью, а пока что:
— я так рад, что ты отрастила волосы, та прическа совсем тебе не шла.

готтфрид улыбается велимировской улыбкой — или то велимир готтфридовской?
кто их разберет?[nick]velimir woytowicz[/nick][status]кто смоет с нас эту кровь?[/status][icon]https://i.imgur.com/JwQgRGZ.jpg[/icon][fandom]wizarding world[/fandom][char]велимир войтович, 33[/char][lz]спустя время я проснулся оттого, что <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=59">солнце</a> запустило мне пальцы в глаза. ничего не помню.[/lz]

после разговора с вашке во рту оставалось дерьмовое травяное послевкусие — словно ты был не на сеансе, не у терапевта, не-в-блять-больнице, а жрал дерьмо, ложь и дерьмовую ложь. велимир (теперь) знает, что именно этим и занимался: словно грета знала, что он когда-то вспомнит, когда-то догадается, словно грета игралась с ним в смертельные кошки-мышки (мышка, видишь кошку? забудь) (мышка, видишь ловушку? забудь) (мышка, видишь свою норку? забудь), но когда-то давно кошке стало скучно, и она рассыпала хлебные крошки — большинство попали голодному велимиру в рот, и он доверчиво проглотил, а послевкусие осталось раздражать рецепторы (теперь он даже себе не доверяет):

— дерьмо, — велимир злится и бесится; зубная паста, ополаскиватель, ЗАКЛИНАНИЯ нихуя не помогают (ему, кстати, ничего не помогает — и особенно ему когда-то не помогла грета); если вцепиться зубами в ее шею и вырвать что-то (желательно, конечно, жизненно важное) себе на память, то перебьет ли кровь тот вкус дерьмовой лжи, которой он немерено выжрал? когда велимир сплевывает, то сплевывает полынь; когда велимир сдерживается, то чувствует в животе шевеление — у лжи греты привкус дерьма и могильных червей; его заебало.

[indent]  [indent] ОН ВОШЁЛ В НЕЁ
КАК СУБЛИМИРОВАННЫЙ КОФЕ В КИПЯТОК РАНО УТРОМ
память греты — что пересохшая лужа; давным-давно были дожди, в рытвинах застаивалась мутная вода, а нынче все высохло и осталась только мертвая грязь; велимир когда-то знал, а сейчас вспомнил, что грязь бывает полезная и лечебная — память греты ни капли на нее не похожа: она бесполезная, мертвая, в ней лечебного не было и не будет; грета — грязь, память греты — грязь, прикосновения греты — грязь. вашке касается его руки, велимир сдерживает желание вздрогнуть; готтфрид находит внутри улыбки и выскребает их на чужое лицо — получается отлично, словно себя реконструировал.

«по шкале от одного до десяти определите боль утраты
велимир вчера спрашивал: а что я утратил? подскажите, пожалуйста, что именно, грета, потому что я не помню; велимир сегодня не спрашивает, а обещает: когда ты потеряешь все — тебе понравится; когда ты определишь слово утрата, грета, тогда цифра и возникнет; если попросишь хорошо, то готтфрид выбьет ее на твоем памятнике (если попросишь плохо, то забудет).
когда терял магию — была семерка, когда крошилась мякоть памяти чужими руками и съедалась голодной гретой, то была девятка (велимир просто тогда забыл, а сейчас вспомнил); когда грета будет умирать, то досчитает до десяти (велимир обещает, готтфрид все еще улыбается).
по шкале от одного до гори в аду определите свою злобу»

кажется, когда-то оба из них могли злиться, а сейчас ненависть слили в один стакан, и дали выпить велимиру — велимир выпил и отравился (теперь его трясет, а в животе что-то шевелится) (дрожащий ком вползает в горло); велимир держит грету за руку (кожа от хватки зудит), и грету трясет тоже; или она просто изжила свое и подыхает, кто же ее поймет (кому это нахуй надо).

— конечно, — готтфрид склоняется над сестринским лбом и трогает воздух сухими губами.
— вот так?
[indent] А ВЫШЕЛ УЖЕ КОГДА БЫЛО ТЕМНО
игры в готтфрида снижают уровень злости на пару пунктов (когда-то велимир забыл злость, а сейчас многое вспоминает) — в левом глазу греты застряло слепое доверие (велимир хочет его задушить, а готтфрид зачем-то целует в веко); велимир говорит: легименс, а готтфрид смотрит киноленту — на всех кадрах грета сливается в серое больное пятно (брату такое, разумеется, не нравится, а велимир раскрывает глаза шире), на всех кадрах грета грязная лужа, которая вот-вот исчезнет; велимир откидывает ее воспоминания, как мертвого паука — подальше от себя; тело же притягивает ближе (тело с лидией не имеет никакого сходства — и это же отлично, правда? теперь велимир видит).

— я хочу проверить, — велимир приподнимает лицо греты так, как касался раньше ее липкой памяти — брезгливо. — какое у тебя будет лицо, когда ты что-то забудешь? — думается, что ничего не изменится; в грете все умерло когда-то давно, а сейчас догнивает.

велимир забирает у греты уход готтфрида и касается губами лба еще раз:
— вот так, грета?
[nick]velimir woytowicz[/nick][status]кто смоет с нас эту кровь?[/status][icon]https://i.imgur.com/JwQgRGZ.jpg[/icon][fandom]wizarding world[/fandom][char]велимир войтович, 33[/char][lz]спустя время я проснулся оттого, что <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=59">солнце</a> запустило мне пальцы в глаза. ничего не помню.[/lz]

Отредактировано Kaz Brekker (2019-04-11 22:56:04)

[indent] ПРИБЕРЕЖЕШЬ ЗЛОСТЬ ДЛЯ СЕБЯ ЗАПРЯЧЕШЬ В КОКОН БЛАГОГЛУПОСТИ
велимиру говорили, а он не слушал — божена врачам не верила, мазала его и лидию какими-то зельями и мазями, они мерзко воняли, жгли ноздри и носоглотку, но она говорила: «это арахисовая паста, вы что не чувствуете?»; лидия соглашалась и кивала, велимир молчал и не чувствовал ничего, кроме стыда. у него болело горло, поднималась температура, он откашливал мокроту, а мать говорила одно и то же из раза в раз, изо дня в день, из болезни в болезнь (велимира трясло, и дело здесь совсем не в самочуствии). в дурмстранге, конечно, не шло ни в какое сравнение — болей на здоровье, вот тебе отвары (а не отравы), вот лекарства (а не арахисовая паста), вот лежи здесь и не вставай. велимир первое время круглил глаза и слушался, а потом решил перестать болеть — и перестал.

когда грета украла воспоминания в первый раз, то его лихорадило на следующий день; он когда-то помнил, что тело ему говорило о наёбе, а потом забыл и поверил; сейчас грета сидит перед ним и ей нормально, словно готтфрид не уходил, словно она ничего не крала, словно она сама — нормальная. если присмотреться, то у нее не глаза, а две стекляшки от пивной бутылки. кто-то забыл такую у его дома, и велимир пнул — так и вышло лицо.

велимиру говорили, а он почему-то решил, что умнее всех, что ему можно помочь (нельзя); кровать дома пропахла полынью, гретой и лидией, его кошмарами, страхами и забытым прошлым — вчера велимир ее выкинул, а сейчас думает, что было бы здорово притащить вашке в дом и поставить в гостиной — вот бы она удивилась.

[indent] И ОНА ТАЙНО ПРЕОБРАЗИТСЯ В ПРЕКРАСНОЕ РАВНОДУШИЕ
велимир говорит, что ему нравится: беспомощность, пустая спальня, бить бутылки, использовать магию, видеть колтун в рыжей леске и делать вид, что пытаешься распутать, притворяться, думать об убийстве, думать о смерти, красть. у виска греты холодно так, словно она тепло когда-то отдала и больше с ним не встречалась; готтфрид снимает пиджак, чтобы согреть, велимир просто улыбается — у него тепло забрали, когда пришло письмо в дурмстранг, он мерз, мерз и вымерз в ледяную статую; когда велимир открывает рот, то наружу вылезает холодный пар и назойливо лезет в чужие ноздри. всем не нравилось, а грета сунула ему в глотку свои осколки и потерялась (наверное, любит холод).

— когда ты умрешь, то у меня останутся приятные воспоминания, — готтфрид бы сказал о нашем детстве, велимир подумал о твоей смерти; никто не продолжил, так и осталось висеть в воздухе облачко. грета раздует ноздри, правда окажется у нее внутри, велимир заберет ее, но попозже.

если смотреть на грету долго (как он раньше не замечал), то начинает подводить зрение и дергаться левый глаз; гниение распространяется и лезет ему в рот — когда-то послушно открывал, а сейчас уже не очень хочется; зараженное можно отрубить и все будет замечательно, правда?

[indent] С ПРОЗРАЧНЫМИ КРЫЛЬЯМИ И СЕТЧАТЫМИ ГЛАЗАМИ ВЫСОХШЕЙ СТРЕКОЗЫ
у греты лицо не меняется (почему блять тебе раньше эта мысль в голову не приходила) — ни тогда, когда она помнила, ни тогда, когда забыла — словно ей надели маску, как мертвым в египте, вот только погребли заживо, вот только маска вросла в кожу, а грета забыла о ее существовании; велимир догадался сейчас и запомнил; готтфрид не догадался в прошлом, а сейчас готтфрида нет; готтфрид целует слепок и не замечает подмены — под пальцами не путается проволока, в глазницах не застряло стекло — быть готтфридом очень удобно.

все, что велимир не знает — велимир додумывает: может быть готтфрид в душе ненавидел грету (у него с велимиром так много общего), может быть он ее обожал (велимир любил лидию — ох, и тут точное попадание), может они оба ненавидят жару, зеленый цвет и что-то еще, невероятное важное (что же?), может они оба любят думать о смерти? велимиру кажется, что если бы грета научилась влезать в чужие головы раньше, то первым бы посетила брата.

— мне кажется, тебе нездоровится, — готтфрид приносит арахисовую пасту (или яд?).
— есть одно средство, помнишь?[nick]velimir woytowicz[/nick][status]кто смоет с нас эту кровь?[/status][icon]https://i.imgur.com/JwQgRGZ.jpg[/icon][fandom]wizarding world[/fandom][char]велимир войтович, 33[/char][lz]спустя время я проснулся оттого, что <a href="https://glassdrop.rusff.me/profile.php?id=59">солнце</a> запустило мне пальцы в глаза. ничего не помню.[/lz]