Зимний разглядывает железки, живописно расположенные на столе явно не по функциональности, а, скорее, по удобству возможности до них дотянуться. Он не лезет под руку и не спрашивает, для чего всё это. И без того догадывается. После он поднимает взгляд, несколько секунд пристально смотрит в светло-карие, почти жёлтые глаза, и коротко кивает на кривую улыбку:

— Я запомню.

Для него подобное обещание — действительно сильное. Имя — это важно.

Джеймс не знаком с таким понятием как «домашняя обстановка» — знаком, может быть, на самом-то деле, где-то в далёкой прошлой жизни, - но всё это слишком отличается от расписанного по часам распорядка любого бункера и перевалочного поста. В какой-то мере Джеймс готов признать: с тех пор, как "Озарение" провалилось, и за ним никто не следит буквально с таймером в одной руке и транквилизаторами в другой, ему постепенно удаётся прочувствовать почву собственного ритма. Если биологические часы встанут на место, может быть, всё и вовсе не будет так плохо, как кажется изначально, когда в сутки удаётся поспать едва ли часа три-четыре, да и то тревожно, просыпаясь от шорохов или кошмаров.

Зимний, разумеется, подумает над предложением до завтра, но уже по факту он всё для себя решил. Он не сможет просто залечь на дно где-нибудь на юге: это равносильно тому, чтобы просто сложить руки перед собой и ждать, пока силовые структуры мира вышибут дверь очередного схрона и повяжут, как скрывающегося от правосудия международного разыскиваемого преступника. Если он всё-таки намеревается что-то делать — пусть даже и для того, чтобы успокоить собственную совесть, — то сидеть на месте — худший из вариантов. Для начала проверка уцелевших бункеров кажется подходящим и не самым напряжным делом.

Джеймс поднимается с табурета, вскидывает руки в расслабленном жесте и тянется, сгибая руки в локтях и почти касаясь пальцами собственной макушки. Он бы никогда не позволил себе такой жест при ком-то лишнем, при ком-то, кому не доверяет приблизительно настолько, чтобы подпускать к себе даже с намёком на оружие в руках. Словом, до недавнего времени вообще бы ни перед кем не выставил себя человеком, способным расслабиться хоть на миг. Зимний подходит к микроволновке, открывает её, чтобы что-то прикинуть, и вновь закрывает. Выставляет таймер минуты на полторы, после чего ненадолго зависает, с сомнением поглядывая в сторону кофеварки.

— Сюда бы сгущёнку, — говорит он, чувствуя, как губы невольно растягиваются в почти мягкой улыбке.

Глупая фраза, соскочившая с языка, вызвана всего одним коротким воспоминанием: ставка командования где-то в глубинке Союза, морозная зима. Генерал Василий Карпов, уже в возрасте. Они долго торчали на одном месте, да и Солдату приходилось обходиться без стазиса. Техников по близости не было, и Карпов спокойно подсунул своему телохранителю замену стимуляторов — кофе. Правда, заметив, что Солдат пьёт его едва ли не через силу, однажды просто сунул ему поближе жестяную консервную банку сгущёнки. Три разведённые в кофе ложки моментально скрасили ситуацию. Да и, собственно, это было единственное что-то сладкое за последний десяток лет. Если, конечно, десяток, а не гораздо больше.

«Не рационально», — обычно говорили техники.

«Вредно», — ещё короче могли выражаться они же.

Писк микроволновки отвлекает его от дурацкого воспоминания из восьмидесятых. Зимний вытаскивает обед-полуфабрикат и ест, не отходя от тумбы у микроволновки, потому что кухонный стол занят железками, и мешаться там никакого резона нет. Начавшая давать о себе ещё полчаса назад резь постепенно угомонилась, так что можно было убрать всё лишнее на вынос, и просто вытащить чистую кружку, чтобы налить себе чёрного кофе, рассудив, что желания отдельно заваривать чай что-то не появляется. Один вечер можно перебиться чем-то далеко не приятным на вкус, зато быть уверенным: если кофеин достаточно долго задержится в организме — что сомнительно с ускоренным в четыре раза метаболизмом — это позволит на некоторое время оттянуть потребность в отдыхе, а, значит, оттянуть и появление призраков. Не было ещё ни одной ночи, чтобы они не приходили.

— Не у участка, — в конце концов замечает Зимний, согревая пальцы живой руки о стенки кружки. Когда-нибудь ему перестанет казаться, что он проморожен изнутри, когда-нибудь это чувство отпустит. Пусть даже по факту температура тела суперсолдата и повышена по сравнению с нормальной человеческой, ему всё равно чудится застывший гель там, где должна быть кровь. — Но что-то вроде того.

Он разворачивается, прислоняется поясницей к краю высокой тумбы и, удерживая кружку в руках, молча наблюдает за работой Брока. Его мнения не спрашивали, вот и молчит, хотя мог бы показать, как удачнее закрепить скрытое лезвие.

Зимний Солдат уже знает, что рано утром он соберёт свои шмотки, заберёт и рюкзак с единственно ценными вещами — записками о прошлом и спонтанными карикатурами на полях [может быть, заберёт не всё, один блокнот оставит на журнальном столике в гостиной] — и уйдёт. Это и будет его ответом. Пока у него есть возможность, он будет пытаться исправить то, что натворил. Даже если что-то было сделано не по его воле — это не отменяет того факта, что выполнено было его собственными руками.

По крайней мере он запомнил имя — и при первой возможности вновь пересечётся с тем, кто так ему представился.

А пока что у него есть несколько относительно спокойных часов, попытка раскидать в голове маршрут по ближайшим точкам с координатами, и тёмный лагер в холодильнике.