В тот же вечер, когда авианосец «Чарли» разлетелся на куски практически прямо в воздухе, а его обломки сгинули в Потомаке, Зимний Солдат добрался до главного федерального сберегательного банка. Почему техники решили засесть именно там — чёрт их бы знал, но, вероятно, решили, что оборудование и ценные документы останутся в сохранности за стальными дверьми громадных сейфов. Чего не скажешь об их жизнях.

Солдат завалился в помещение как был: в полном обмундировании, без маски, волосы просохли не до конца, и до сих пор с потяжелевших кончиков на кевларовый жилет изредка срывались капли воды. И боль. Притупившаяся боль в рёбрах, наличие трещин в которых Солдат так и не удосужился проверить. Заметив его, один из техников вздрогнул, но его молодой коллега взял себя в руки немного быстрее. Они как раз возились около выключенных безжизненных мониторов, когда Солдат застыл перед ними памятником самому себе.

— Это… это ты. 

Агент не отвечал. Он лишь молча смотрел на техников, и для многих, кому удавалось проработать с ним дольше одного вечера, этот взгляд становился узнаваемым до изморози по коже.

«Эти люди. Они были тут раньше».

Молодой техник явно не ожидал увидеть Агента, поэтому едва ли не заикаться начал, когда попытался говорить по протоколу: 

— Д-д-доложи ситуацию.

«Они заставляли меня делать ужасные вещи».

Осознание пришло в голову очень чётко, как будто кто-то повернул переключатель. Щёлк. И всё предельно освещено, просто и понятно. Почему это именно так — сейчас восхитительно плевать и не важно, потому что программа, которая ещё действовала в перемкнувшем мозге, чётко наметила следующие цели. И, более того, Солдат уже знал, как добиться желаемого.

— Выполнено. Капитан Америка мёртв.

Молодой техник облегчённо выдохнул. Откровенная ложь сорвалась с языка очень просто, шпион ведь и должен врать практически так же, как дышит. Техники переглядывались между собой, видимо, намереваясь продолжить сборы, однако, совершенно не представляли, что теперь делать с Агентом. С одной стороны, он справился с задачей и должен был отправиться в стазис до тех пор, пока его навыки не понадобятся вновь. С другой стороны, проект "Озарение" провалился, компромат на ЩИТ и ГИДРу просочился в мировую сеть, и обе организации пали, неспособные пока что вновь собраться воедино.

Солдат смотрел на таких спокойных и отчасти радостных техников до тех пор, пока в голове вновь не щёлкнула простая и отчасти логичная мысль:

«Это они за всё в ответе».

Пинком от себя Солдат буквально сломал ногу старшего техника, отправив его спиной в выключенный монитор. Поверхность монитора пошла трещинами и разбилась, а Солдат до кучи задел какие-то вещи на столе, которые со звоном и грохотом попадали на пол. Старший техник больше не поднимался со пола. То ли пребывал в отключке, то ли притворялся.

Солдат схватил младшего техника за шкирку и занёс над ним бионический кулак. Техник сжался, смотря со страхом на творение ещё советских учёных, а потом зажмурился, забормотал что-то умоляющее и торопливое. От этого жеста память неожиданно воспоминанием прошило. Наверное потому, что зажмурившийся человек напомнил кого-то другого.

Металлическая рука крепко удерживало за горло азиатского военного, который просил его не убивать.
— Умоляю тебя. У меня дочь.

Эхом воспоминанию вторил и техник, цепляясь за металлическое предплечье. Как будто бы это помогло бы ему разомкнуть хватку пальцев, по стечению обстоятельств удерживавших его не за горло, а за ворот одежды.

— П-п-прошу…

«Что? Нет…»

Солдат медленно разжал пальцы и отступил на шаг.Техник, почувствовав свободу, поспешил удрать, даже не оглядываясь. Может быть он побоялся, что промедление Зимнего Солдата — временное, вызванное каким-нибудь сбоем в сознании и эмоциональной нестабильностью. Солдат же проводил его одной флегматичной мыслью, прежде чем занялся осмотром помещения:

«На моих руках и так много крови».

Ему пришлось обзавестись обычной гражданской одеждой, которую он натягивал прямо поверх кевларовой униформы. Может быть это отдавало паранойей, но так ему было гораздо спокойнее. У него ведь нет ничего своего — даже стазис-капсулы, которая на долгих семьдесят лет стала ему практически второй кроватью.

Хотя, может, кое-что своё у него всё-таки было. Имя, обронённое на разрушающемся авианосце. Ему сказали, что его зовут Джеймс. Он не верил, что всё так просто, но обязан был хотя бы проверить.

Проверить можно было разве что в смитсоновском музее авиации и космонавтики. Он бродил между экспозиций, разглядывая их и подолгу не задерживаясь на одном месте, пока, наконец, не добрался до нужного стенда. Имя сразу бросилось в глаза, когда он застыл изваянием и вчитался в белые строчки на чёрном фоне. И белая фотография. Как на могильной плите.

По факту, эта часть стенда и была могильной плитой, потому что Джеймс Бьюкенен Барнс погиб.

Он смотрел на стенд и вчитывался в краткую выжимку из военной биографии и ранних годов жизни. Чем дольше он смотрел на неё, тем отчетливее осознавал, что это — не более, чем очередной призрак, который будет преследовать его до конца дней. Он поднял руку и коснулся пальцами кончиком отросших волос, выбивающихся из-под бейсболки. Если остричь — возможно он будет похож на этого парня с фото. Но тот парень погиб.

После началась длинная чреда набегов на ещё функционирующие базы и бункеры ГИДРы. Не столько ради того, чтобы наказывать последователей организации, а всё больше ради того, чтобы отслеживать собственные деяния, совершённые в течение последней четверти века. Солдат подозревал, что четверть века — не предел, но искать остальные ниточки и следы придётся явно не в Америке. Пользуясь тем, что его никак не могли отследить и схватить, Зимний Солдат методично зачищал базы, на каждой новой забираясь в информационные системы и получая дислокацию других ближайших баз. Ни на одной не было точной информации по месторасположению всех, но для такой огромной организации, запустившей свои щупальца и в правительство, и в другие страны, конспирация подобного рода была более чем естественной.

Несколько баз он находил пустыми. Другие — ещё спешно собирающимися и готовящимися для переезда. Казалось бы, хэндлер мёртв, они никому ничем не обязаны. Но всё ещё тряслись над собой, потому что многоголовый монстр не прощает предательства, как и не прощает даже малейших ошибок.

На последних зачищенных базах стали попадаться не только адреса других баз, но и некоторых конспиративных квартир, которыми можно было временно пользоваться. Солдат рассудил, что это выглядит более приемлемо, чем перерыв на нервный отдых в пустом, но крытом вагоне на ж/д станции, или прямо на перегонах, или… да где ему только не приходилось останавливаться, чтобы не выдать себя ни остаткам ГИДРы, ни спецслужбам, которые после последнего инцидента убедились, что Зимний Солдат — всё-таки не легенда, не миф, а реально существующий человек.

Он спал по три-четыре часа. Модификации позволяли ему переносить такой режим без ощутимого вреда здоровью, вот только постоянная взвинченность и тревожность не могли влиять хорошо на и без того раздробленное на составные куски состояние.

Пробраться в одну из квартир оказывается не так-то просто. Внутри — темно, он не сразу понимает, что оказывается то ли в гостиной, то ли в другой подобной комнате. Зато видит, что находится здесь не один, по свету из соседнего помещения и звуку работы мелкой бытовой техники. Это напрягает. Немного.

Он мог бы уйти также бесшумно, как появился, но что-то привлекает его внимание, и он сам — отчасти осознанно — привлекает внимание к себе, потому что столкнуться с предполагаемым противником в темноте — гораздо удобнее, чем на свету. Можно использовать небольшое преимущество. Ему не улыбается сталкиваться с кем-то серьёзным, пусть даже не в лучшей своей физической форме он способен за себя постоять.

Он отходит в тень, когда видит пистолет в чужих руках. Они даже не пытаются начать переговоры — и без того понятно, что лишнее слово, и последует выстрел. Вот только видя, кто перед ним, Солдат чувствует, как внутри словно пружину распускает. А потом видит, как ствол пистолета ведёт чуть в сторону и в вверх. Сейчас не пристрелят.

— Не советовал бы это делать.

Касается кончиком языка нижней губы, чувствуя, что обычно мягкая кожа обветрилась и местами потрескалась.

«Бесполезно», — добавляет он мысленно, потому что в его смерти действительно нет никакого проку, только ещё больше проблем.

Ладно, может быть, толк всё-таки будет. Спецслужбы вздохнут спокойно, потому что международный преступник наконец-то больше никак себя не проявит, правда, им придётся заняться следующим делом, а именно — поиском убийцы этого самого преступника. Работа у них такая, а линчевание, в отличие от смертной казни, в Америке отменено ещё в восьмидесятых годах.

Он выходит на свет практически спокойно, позволяет себя увидеть и там уже решить, стоит ли всё-таки пристрелить или немного подумать перед этим. В любом случае, у Зимнего ещё есть несколько незаконченных дел, в частности — попытки понять, сколь много ему приходилось делать, когда он себя не осознавал и не контролировал. Он и сейчас-то не уверен, что осознаёт себя в полной мере. В голове — полнейшая мешанина из того, что он помнит сам, из того, что являлось некогда прочными надстройками программы, из того, что ему удалось подметить в встречавшихся документах. Иногда у него возникает желание опустить ладонь на раскалённую конфорку, потому что боль — самый эффективный способ понять, что он всё ещё держит большую часть собственного сознания под контролем.

— Толку всё равно не будет… командир.

Тот ведь пропал сразу после провала "Озарения", и Солдат не успел отследить его дальнейшую судьбу. Не знал даже толком, жив он или мёртв, только интуиция подсказывала, что такой человек так просто не даст закопать себя на три метра под уровень земли. Ни в одном из возможных состояний.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Отредактировано James Barnes (2019-02-14 11:47:13)

Командир окончательно убирает пистолет, и, кажется, выглядит на долю озадаченным, на долю то ли раздражённым, то ли раздосадованным. Зимний едва склоняет голову, наблюдая за реакциями, отмечает, что от агрессии — обоснованной — не остаётся и следа, но напряжение никуда не девается. Оно и понятно, с другой стороны.

— Утверждение некорректно, — говорит Солдат в спину своего командира, но его плечи всё же заметно расслабляются. – Я смертен.

Будь ты хоть десять раз суперсолдат, бессмертным это тебя не делает. Даже долголетие — заслуга криосна и стазис-капсулы. Солдат вспоминает белую фотографию на чёрном стенде (чёртова эпитафия): если это и правда он, то сейчас он выглядит ненамного старше, чем семьдесят лет назад. Квазибессмертие, которого он себе никогда не просил. И, судя по всему, незаконченная, извращённая умом Арнима Золы сыворотка, которую тот не смог воссоздать в точности, но сделал приблизительно похоже. Она активировалась только на краю жизни и смерти, в буквальном смысле, и тут ещё поспоришь, что хуже: смерть от кровопотери, когда у тебя левая рука выдрала из локтевого сустава напрочь, или от холода снега и льда в ущелье.

Он всё-таки отмирает, проходит из гостиной на кухню. Вещи свои при этом не оставляет, небольшой рюкзак так на одном плече и болтается. Не желает его теперь оставлять ни в какую, а там, на самом деле, всего по мелочи: пара коробок патронов к пистолету в набедренной портупее, да несколько блокнотов, в которых решил записывать всё, что покажется ему важным. Памяти своей доверять, значит, забыть всё на свете, как бы печально это не звучало. И раз он решил докопаться до своего прошлого, которого в упор не помнит, нужно с чего-то начинать, а для верности записывать. Иногда, наверное, стоило бы записывать и настоящее, на случай, если его всё-таки поймают, и ему вновь придётся оказаться на установке программирования.

Вопрос, вполне ожидаемый, всё же застигает его врасплох. Солдат хмурится, пододвигает табурет к себе ближе и усаживается на него, вперившись взглядом в столешницу. Программа и протоколы требовали бы ответить от него по всем правилам: «Зимний Солдат», оружие, созданное Департаментом Икс и находящееся в распоряжении ГИДРы. Призрак, если кому-то угодно.

— Я не знаю, — говорит он через силу, неловко жмёт плечом и не поднимает взгляд. — Но собираюсь это выяснить.

Собственно говоря, он уже начал выяснять. Понемногу, разрозненными, разбитыми на куски деталями. Кое-что находилось на базах, кое-что можно было вытащить из исторических сводок и хроник (если, конечно, брать во внимание, что Капитан Америка сказал правду). Это было не решение Зимнего, это было не решение какого-то там эфемерного «Баки»: это был общий компромисс, когда Солдат вытащил едва не захлебнувшегося Капитана на берег, да так там и оставил, поспешив скрыться, чтобы добраться до техников.

Сцепил пальцы перед собой в замок и сложил на коленях. Благодарен хотя бы за то, что это табурет, а не чёртов стул, потому что стулья у него теперь вызывают стойкое неприятие. Спасибо, насиделся. Пальцы живой руки ощущают холод бионики, металлические же пальцы не чувствуют при этом ничего совсем.

Он поднимает взгляд, когда слышит щелчок зажигалки и улавливает знакомый запах сигарет. Усиленное обоняние спокойно может отличить конкретно эти сигареты от любых других. К тому же, Солдат чувствует, что ему самому не было бы в новинку точно также затянуться и на пар секунд глаза прикрыть, чтобы собраться с мыслями. Как будто такое уже когда-то было.

— Миссия не была завершена. Последовал сбой, повлёкший за собой провал. После того как авианосец разбился, я направился в федеральный сберегательный банк, туда, где дожидались техники.

Он морщится, снова вспоминая это наваждение. Когда вдруг захотелось сжать металлические пальцы, перехватить техника удобнее и вмять ему лицевые кости прямо в череп. Потому что все они — пусть даже и косвенно, но все они — были повинны в том, что творил Зимний Солдат. Он не переписывал историю, он калечил жизни сотен, миллионов людей, когда одним точным выстрелом из снайперской винтовки мог уложить видного политика, президента, да кого угодно, если на то была необходимость.

— Я сказал им, что задание выполнено. Капитан Америка мёртв.

Солдат словно отчитывается, хотя не должен этого делать. Расцепляет пальцы, сомкнутые в замок, поднимает левую руку и опускает её на столешницу. Стук металлических пальцев по поверхности — отчётливый, в замершей квартире — громкий почти что. Свет здесь достаточно яркий, поэтому по поверхности металла, разделённого стыками пластин, разбегаются блики.

— Оба техника были… — хочет сказать «убиты», но нет, он их не убивал. Только покалечил. А что с ними стало в дальнейшем, так и знать не знает. — Выведены из строя. Там же получил доступ к координатам соседней базы ГИДРы и пары бункеров. Методично зачищал каждый, получал другие координаты и… искал информацию.

Ошмётки воспоминаний. Ошмётки, от которых пахнет дурной кровью, проблемами, призраками и кошмарами, которые не дают спать по ночам. Первые пару ночей он так и спал в обнимку с винтовкой, потом всё-таки через силу начал оставлять её в шкафу очередной конспиративной квартиры. Она и сейчас осталась на другой квартире, потому что не видел целесообразным тащить с собой.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Отредактировано James Barnes (2019-02-15 23:18:39)

Один на один. Агент жмёт плечами — эти безликие обращения отзываются отвращением в душе, но и присвоить себе имя погибшего сержанта он не может, пока не убедится окончательно, — выражает молчаливое согласие. Обратиться ему не к кому: всё, что он знал, так это ГИДРу, остатки которой наверняка будут искать своё сбежавшее живое оружие, которое, к тому же, ещё и из-под контроля вышло, в последние дни в голову лезут ещё и обрывочные воспоминания о другой стране, через океан — департамент… какой? — и о том человеке с моста, который отказался вступать с ним в схватку на авианосце «Чарли». Тот несокрушимый щит свой выкинул, которым прикрывался всё время, пока пытался вставить чип с другой программой в главный сервер авианосца. Солдат теперь знает, кто этот человек, видел на выставке. Вот только его проблема в том, что его безоговорочная вера в людей когда-нибудь его и убьёт.

Поэтому Солдат пришёл сюда. Снова кивок. Отчасти действует по наитию, отчасти — осознанно. Перед ним сидит единственный представитель командования, который когда-то видел в нём не только оружие. Хотя, может, и только оружие, но всё-таки обладающее каким-никаким, в хлам разбитым сознанием. Сознание пытается сопротивляться программе, но ему не хватает ни ментальных ресурсов, ни возможностей. Иногда проскальзывают светлые моменты, похожие на озарение — что-то вспоминается неожиданно ярко, так, что хочется ладонью по лбу приложить, и как раньше-то не помнил. Что-то — с большим трудом, смутно и болезненно. Но большая часть всё ещё потёмки, через которые никак не продерёшься. Это раздражает. Пугает. Заставляет злиться и реагировать слишком резко, отпуская рефлексы убийцы, которые лучше бы в узде держать и в клетку, через которую пропущен электрический ток, сажать.

Он помощи и не просит. И без того понимает, что со своими призраками должен справляться сам. Вот только призраки всегда приходят по ночам и мешают и без того неспокойному сну. Может быть, если он отмоет руки от крови хотя бы частично, они станут не такими навязчивыми? Путанные и абстрактные мысли. Он знает, что это будет преследовать теперь до конца его дней. Сколько протянет модифицированное сывороткой и промороженное в стазисе тело? Он надеется, что не больше пятидесяти лет, иначе свихнётся окончательно. А если не будет осторожен, то спецслужбы поймают его раньше и упекут на смертную казнь ещё до истечения хотя бы лет двадцати.

Когда командир выходит с кухни, Солдат остаётся сидеть на том же табурете, на который и приземлился. Дым под потолком давно рассеялся и утёк через вытяжку, но рецепторы ещё улавливают резкий, специфический запах. Агент морщится, опускает голову и трётся носом о плечо. Под тканью широкой футболки чувствуется жёсткий край жилета. Агент не помнит на самом деле, когда толком отдыхал в последний раз. В бегах и не отдохнёшь как следует, зато успел сделать интересный вывод, что его организму хватает четырёх часов на то, чтобы выспаться, или сделать вид, что выспался. Видимо, отоспался за годы в криосне, плюс модификация сказывается.

Агент отзывается только на прямой вопрос, и то не сразу, для начала пытаясь прикинуть, что входит в категорию «что-то ещё». После поднимается с места, переходит из кухни ближе к гостиной. В движения вновь возвращается настороженность, после, казалось бы, нахлынувшего расслабления. Только теперь это не нервозное состояние вечной готовности к неожиданной драке, а вполне осознанное понимание того, что за ним откроют охоту. Свои, чужие, не важно: лучше скрываться ото всех и сразу, пока не получится выяснить всё, что нужно. В любом случае, за… — сколько? — четверть века, округляя в большую сторону, доверять у него получается только одному человеку.

— Мне ничего не нужно. — И, с небольшой паузой, добавляет: — Спасибо. — Вероятно, за то, что не выгнали на хер, в качестве аргумента использовав тот факт, что конспиративных квартир ГИДРы хоть жопой жуй по всех уголкам Штатов и не только Штатов. — Здесь душ рабочий?

Вот это, пожалуй, действительно бы не помешало ни в каком из вариантов. Не содрать с себя кожу, так хоть отмыться до скрипа.

— Не помешаю, командир. Пока не знаю, когда уйду.

Он и правда не знает, когда двинется дальше. Наверное, когда в голове щёлкнет пистолетный предохранитель, как это бывало до сих пор. Пока что его ведут догадки и чутьё; когда этого перестанет хватать, куда ему податься? Преступник, разыскиваемый международными спецслужбами за громкие и кровавые дела. В живых его не оставят, как ни крути.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Агент ответить ничего толком не успевает, даже если намеревался. Командир, видимо, сам уже решает, что надо, а что нет, если вопрос о шмотках повисает в воздухе лишь риторически. Зимнему остаётся разве что проводить его неопределённым взглядом: ладно, это нормально, наверное, с учётом того, что командиру иной раз приходилось отмывать живое оружие, пока то ловило отходняк после прекращения действия психостимуляторов. Лаборанты как-то не стеснялись во время затяжных миссий сажать Солдата на мет, который, видимо, ещё со времен Второй мировой по привычке называли первитином [на человека — таблетка в день, две на ночь, и одну или две — по необходимости, и вот, три ночи или пятьдесят часов ударной работы без отдыха в полном распоряжении; а сколько нужно на суперсолдата?]. Сыворотка в крови избавляла от зависимости и необратимого разрушения организма, однако, не могла избавить от ломоты в мышцах, вялого сознания и истощения. Сейчас организму не приходится бороться с вводимыми психостимуляторами, так что и в столь деликатной помощи нет необходимости.

Сложнее всего, наконец-то добравшись до чистой воды, не выкрутить смеситель до почти что кипятка. Подсознательное желание растопить изморозь, покрывающую изнутри, пусть и это — всего лишь проекция измотанного сознания. Тело не нуждается в таком количестве тепла (ещё одно «спасибо» (?) сыворотке за перманентно слегка повышенную температуру). Следующий пункт в длинном списке неудобств: невозможно самостоятельно содрать бионический протез. Этим всегда занимались техники, и занимались, надо отметить, достаточно хорошо. Теперь техников нет, и что придётся делать Солдату, если протез выйдет из строя, он пока не представляет. Что же, придётся надеяться, что немецкие умы, советские технологии и британские разработки всё-таки сплавились в нечто, что продержится на должном уровне ближайшие несколько лет. И ещё одно «спасибо» за то, что шрам на стыке металла и живой плоти не ноет на погоду. Может быть, пока что не ноет.

Он переодевается в оставленную на полке одежду. В принципе — терпимо, не в его ситуации привередничать. Свои шмотки, включая жилет, забирает с собой в гостиную, где и оставляет на низеньком и явно никому срочно не нужном табурете, только после этого опускается на диван и подтягивает к себе чёрный рюкзак, который оставил здесь до того, как в душ пойти. Зимний вытаскивает один из блокнотов, раскрывает его на последних записях — взгляд скользит по каракулям на полях, Солдат и сам не знает, почему иногда начинает рисовать (ладно — царапать) что-то подобное — и перечитывает последние пару абзацев. Командира в квартире нет, и, судя по всему, личные вещи свалившегося ему на голову Агента он не трогал и не просматривал. Зимний встряхивает головой и, чтобы капли воды с мокрых волос не попадали на страницы блокнота, заправляет отросшую прядь за ухо. Пусть уж лучше в ткань футболки впитывается.

Когда Агент чувствует, что вновь в квартире не один, то позволяет блокноту выскользнуть из пальцев и затеряться в недрах рюкзака. После чего поднимается на ноги с дивана, и прямо так — босиком, с сосульками уже не мокрых, но всё ещё влажных волос — практически бесшумно пересекает коридор до кухни. Остановившись в дверном проёме, скрещивает руки на груди и прислоняется металлическим плечом к косяку. Агент уже думал о том, чтобы выбраться из квартиры и посмотреть по округе, что ещё здесь можно найти, и проверить, не подтянулся ли хвост с какой-нибудь из последних баз, но сейчас был почти что рад тому, что промедлил и отсидел всё это время в квартире.

Рад — слишком сильная эмоция, которую, по факту, Зимний Солдат испытывать не должен.

— Молитвы мне уже давно не помогают, — отвечает так, будто действительно брошенную фразу всерьёз воспринял, а потом добавляет: — Но пожрать не откажусь.

С самого провала собственной миссии Зимний первое время действительно держался на препаратах, едва ли не тёкших в венах вместо крови. Внештатная обстановка и стрессовая ситуация заставили сыворотку очищать кровь активнее, так что в конечном итоге Солдату волей-неволей пришлось переходить на обычные продукты. Он смутно помнил, как это происходило в ГИДРе: завтрак, обед или ужин — всегда разная смесь продуктов под каким-нибудь обезличенным номером, зато с точно вымеренным количеством элементов и содержанием калорий. Не диета, потому что держать на ней суперсолдата, и без того сжигающего себя на заданиях, значит истощить его. Просто лаборанты не допускали ничего лишнего.

За последние пару дней Зимний приятно обнаружил, что иногда можно побаловать себя мороженым ложкой прямо из солидного ведёрка.

Агент одним плавным движением отстраняется от дверного проёма и подходит ближе к столу. Он не разглядывает командира, воспринимает изменения как само собой разумеющееся, ведь в последствиях обрушения Трискелиона, к сожалению, ничего неожиданного нет, всё вполне закономерно. Подходит близко, но достаточно открыто, как демонстрация вполне себе мирных намерений (для Зимнего Солдата естественная реакция на стресс — полное отключение эмоций и агрессия, но сейчас он не чувствует себя в опасности, пока что не чувствует).

— Он назвал имя, — негромко говорит Агент, и ему не нужно пускаться в объяснения, кто такой этот «он». — Я видел экспозицию. Человек, о котором он говорил, мёртв. — Агент поджимает губы, хмуро смотрит на стол. — Самое отвратительное не это. А то, что частично я помню смерть. Снег, падение с высоты, кровавые разводы по льду. Обрывками помню то, как хирургическая пила, — рефлекторно касается пальцами бионического плеча и резким движением показывает направление распила, — отделяет остаток от руки. Видимо, наркоз на меня плохо действует, раз что-то вспоминается.

Нет у него сейчас желания выяснять, что было или что будет, и честно говоря, он бы мог оставить всё, как есть, но просто не способен на это. Что-то изнутри подталкивает двигаться дальше, а не использовать портупею как удавку и наказание за всю кровь, по локоть уделывающую руки.

— Капитан Америка видит во мне кого-то другого. Его идеализм однажды его и убьёт. Может, не в тот раз на авианосце, но в принципе.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Агент и без того представляет, что Капитан Америка так просто не отстанет. После первой встречи с ним полезли воспоминания, которые Зимний хоть как-то пытался для себя обосновать. Потом его подвергли обнулению — Агент почти что уверен, что командир единственный, кто обернулся к нему в этот момент, — и вот, пожалуйста, после драки на «Чарли» все результаты обнуления полетели псу под хвост. Солдат вновь начинает кое-что вспоминать, и это для него настолько непривычно, что вызывает рефлекторное желание исчезнуть, спрятаться, переждать, как пережидает смертельно больной зверь. Звери, они чувствуют: забиваются туда, где их никто не может найти, и ждут, станет ли легче или издохнут. Вот так и Агент. Всё, что он сейчас ощущает, это желание исчезнуть из поля зрения всех организаций и спецслужб, чтобы разобраться в себе и понять, что делать дальше.

ГИДРы больше нет. Приказы отдавать — Зимний задумчиво смотрит на занимающегося такими повседневными вещами командира — вероятно, больше некому. Живое оружие, которому семьдесят лет отдавали приказы, внезапно получило в распоряжение свою не очень-то ценную жизнь, и теперь откровенно не имеет ни малейшего понятия, что с ней делать.

Лучше бы нет. Лучше бы этот Капитан Америка, Стив Роджерс, или кто он там ещё, отстал и не приближался. Пока никто не трогает, Агент находится во вполне стабильном состоянии, но даже он не может предположить, что случится, если он вдруг наткнётся на какой-нибудь триггер. Самое безобидное: программа запросит обнуление (иной раз и такое случалось, когда один из подуровней программы срабатывал как положено, и Зимний Солдат в страхе перед наказанием самостоятельно запрашивал обнуление, однако, это было ещё в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века). В ином же случае… кто знает. Может, программа вновь возьмёт верх над расшатанным сознанием, и он попытается закончить свою последнюю миссию. Первая реакция Солдата на стресс — агрессия, а самый быстрый способ избавиться от раздражителя — ликвидация.

Если начистоту, то ему банально страшно вновь оказаться под контролем и чувствовать себя зрителем в кинотеатре.

Как-будто бы сейчас он свободен, ага.

— Это всё, что у меня есть, — отчасти угрюмо, отчасти потерянно отвечает Солдат на оба вопроса.

Имя, стенд в музее, ворох воспоминаний, напоминающих рассыпанный паззл, и кусочки информации, находящиеся на разных скрытых базах. Это действительно всё, что у него есть, даже если всё, что он вспоминает, это всего лишь один из подуровней программы, осколки от личностей, которые иногда загружали в виде легенды для прикрытия очередного задания.

Агент разворачивается к столу и вытаскивает из него столовые приборы, только после этого садится на табурет. Он смотрит на тарелку – от запечённого мяса вполне приятно пахнет, тянет горячим, - но не притрагивается к еде сразу. Опустив вилку на самый край тарелки, он бездумно вертит нож меж металлических пальцев. Он делает это, особо не задумываясь: во-первых, металл не порежешь, а, во-вторых, бионика откликается гораздо быстрее, чем живая рука. Зимний думает о том, что стоит в ближайшее время всё-таки выбраться из квартиры и посмотреть по окрестностям. Это даже не дело необходимости, а дело привычки, выжженных на внутренней поверхности стенок черепа инструкций. Агент, не глядя, укладывает нож на внутреннее ребро ладони и бьёт пальцами по рукояти, заставляя лезвие совершить оборот для того, чтобы перехватить нож привычным обратным хватом.

Наконец, только сейчас заметив, чем занимается, Агент берёт нож нормально, чтобы всё-таки приступить к мясу. Стоит отдать командиру должное, начал тот с того, что действительно пришлось по вкусу.

— Попробую узнать всё, что смогу, — добавляет Агент негромко, зная, что его и так услышат.

По факту, это действительно единственное, чем он может заняться. Хотя бы попробовать понять, кто был тот человек, чьим именем его пытаются назвать. А дальше… как сложится. Может быть, он даже сам сдастся властям, чтобы оседлать молнию. Ну или что там ещё придумают для международного разыскиваемого преступника, на руках которого кровь не одного десятка людей. И даже не двух десятков. Наверное, он и сам не хочет знать, скольких убил по приказу, и скольких убил просто потому, что они оказывались на пути к цели.

Может с нервов, может ещё от чего, но есть нормально Зимний не может. С тем, что перед ним поставили, он всё-таки заканчивает, благодарит — потому что так надо, — поднимается из-за стола, убирает грязную посуду в раковину и выскальзывает из кухни. Не хочет мельтешить перед глазами. Зимний уходит в гостиную, туда, где ему уже кинули на диван пушистый плед.

Он садится на край дивана, стягивает плед и ложится, некоторое время ещё бездумно смотрит перед собой. Днём соваться на улицу по меньшей мере неразумно, стоило переждать. Спать дольше четырёх часов он тоже не может, но скоротать хотя бы четыре часа — уже неплохо. А там и до вечера пережить. Он прикрывает глаза, не зная, придёт сон или нет. Спать он тоже не любит: в последние дни в голову лезет такое, после чего ему очень сложно понять, что происходит в реальности. И проснулся ли он в принципе. Это как провалиться в вязкую черноту, как словить сонный паралич после пробуждения, и каждый раз после мучительно вспоминать, где он сейчас находится и что происходило на самом деле.

Он всё-таки засыпает, и снова в его сне слишком много багрового. И слишком много белого вперемешку с металлическим блеском. Это всегда вызывает одну и ту же реакцию: тревогу, поднимающееся изнутри желание прекратить это всё как можно скорее и не важно, каким способом. Подсознание каждый раз подкидывает ему образы, и он знает эти образы, потому что единственное, что он помнит чересчур отчётливо, так это лица всех тех, кого убил. Наверное, он может даже сказать, в какой день и год в последний раз видел каждого из этих людей, каким образом каждый из них ушёл из жизни [убийство с особой жестокостью — подстроено под самоубийство — подстроенный несчастный случай — убийство с особой жестокостью — пожар — толчок с обрыва — отравление — с особой жестокостью].

Он просыпается от грохота и распахивает глаза. Понимает только через пару секунд, что едва не пробил стену над низкой спинкой дивана бионическим кулаком. Наконец, отняв кулак от стены — на стене трещины остались там, куда вжимались пластины, прикрывающие имитацию суставов, — он садится, сгорбившись, упирается локтями в колени и запускает пальцы в волосы, прикрыв глаза.

Живая рука подрагивает, он чувствует это.

Вдох. Три секунды ожидания. Медленный выдох.

Рядом нет техников, которые ввели бы ему транквилизаторы и попытались погрузить в стазис для стабилизации состояния. Ему надо как-то справляться самому.
[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Отредактировано James Barnes (2019-02-24 00:44:44)

Заслышав приближающиеся шаги Солдат вскидывает взгляд и волком смотрит на дверной проём. Фигура знакомая, и это тормозит мышечную память, готовую буквально в ту же секунду вздёрнуть тело в оборонительную позицию. Зимний так и остаётся сидеть, вновь уронив лицо в ладони и сосредоточившись на самом простом: мерном, медленном дыхании. Кровавая пелена постепенно выходит из сознания, освобождая место здравому — да нет в его перекорёженных мозгах ничего здравого — мышлению. Сон. Очередной грёбанный сон, от которого нет ничего хорошего, но и вреда, в общем-то, тоже, кроме, разве что, физического вреда ближайшему окружению. Ему надо учиться контролировать себя в такие моменты, когда подсознание берет верх над всем остальным, в частности над физической составляющей. Если он вдруг навредит кому-то, толком не проснувшись…

Металлический стук по поверхности кофейного столика. Агент вновь приподнимает голову, смотрит искоса, настороженно. Пистолет. При желании Агент мог бы хоть сейчас назвать модель, модификации и калибр, однако, дело даже не в этом, а в том, что пистолет лежит, не находится в чьих-то руках. Взгляд Солдата перемещается чуть выше, останавливается на расположившемся в кресле командире. Звучит привычный уху позывной, и почти тут же — что-то, смахивающее на приказ.

Приказы сбоящая, но не стёртая из мозга программа воспринимает лучше.

Агент вновь опускает взгляд и неопределённо дёргает правым плечом, прежде чем ответить сухо и коротко:

— Дестабилизация.

Проходили, стандартный сценарий. Вот прямо сейчас у него должны узнавать причины дестабилизации, причины агрессивного, разрушительного поведения — вмятины на стене тому подтверждение — и, соответственно, разрабатывать пути решения проблемы. ГИДРА обычно не церемонится: перепрограммирование, и дело с концом. Но сейчас, насколько об этом позаботился сам Зимний, в ближайшей округе — никого из техников, лаборантов, или людей, обеспечивающих обслуживание баз и скрытых бункеров. Вообще никого. Напротив него только человек, которого программа упорно воспринимает как того, кто имеет право отдавать приказы, и, соответственно, нападать на него нельзя, пока он сам не спровоцирует напряжённую ситуацию. А он не провоцирует. И Агент, столько дней находящийся в распоряжении самого себя, волей-неволей привыкает следовать за собственными ощущениями и желаниями, и нападать он определённо не хочет.

Не до этого.

Лица всех его жертв — это, на самом-то деле, последнее, что он хочет помнить. Это всё равно, что разговаривать с мёртвыми. Один из самых простых принципов, которые нормальные командиры вдалбливают в головы нижестоящим по званию: когда рядом происходят боевые действия, нельзя запоминать лица тех, кто был с тобой рядом, но уже мёртв. Нужно уметь забывать. Особенно, если тебе ещё предстоит кого-то вести на смерть. Забывать лица — вот и весь секрет, потому что иначе этот груз рано или поздно сломает шею и вывернет мозги наизнанку.

Зимний Солдат мало того, что не забывает, даже несмотря на обнуления, он помнит их всех.

Правая, неповреждённая рука наконец-то перестаёт подрагивать. Агент смотрит на ладонь, сжимает и разжимает пальцы. От живого оружия, призрака и легендарного советского ассасина наверняка самое глупое, что можно услышать, так это то, что он боится спать, пока находится в настолько расшатанном состоянии. Просто не представляет, чего ожидать от самого себя.

— Команда дипломатов ООН, пожар, прошедший как несчастный случай. — Солдат начинает перечислять почти что механически. — Генерал войск НАТО, убит с особой жестокостью. Британский посол, устранение на допустимом уровне ущерба. Министр обороны Франции, перевод подозрения в сторону алжирских националистов. Полковник США, убит с особой жестокостью. Офицер МИ-6, — при этих словах Зимний сдвигается, проворно хватает со стола глок и подносит к собственному виску, предусмотрительно не касаясь пальцами спускового крючка, — несчастный случай, самоубийство, найден в ванной. — После этого Агент опускает пистолет, привычно проверяет магазин, переспрашивает, перехватывая пистолет удобнее в руке: — Четвёртое поколение? — затем кладёт оружие обратно на чайный столик, и продолжает: — Вице-канцлер Ваканды, несколько учёных, парочка президентов, сенаторы.

Он вновь замечает, как подрагивают пальцы живой руки, поэтому просто соединяет их с металлическими и опускает голову, чувствуя, как отросшие волосы частично при этом скрывают лицо. Проявление интереса и сомнение в приказах — первые признаки, за которые в советске время сразу же следовали перепрограммирование или же обнуление. Учёные сошлись во мнении, что память с каждым слишком долгим нахождением вне стазис-капсулы пытается начать самовосстанавливаться, а допускать этого никто не собирался.

Вот и сейчас.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Солдат не получает ответа на один единственный заданный вопрос, и хмурится, поджимает губы и только ниже голову опускает. Забыл, с кем разговаривает, действительно. Тебе, Солдат, ничего знать не положено, только слушать команды и подчиняться, остальное — не твоего ума дело. Будешь слишком интересоваться — получишь электрошокером под рёбра, а огрызнёшься — так и установка перепрограммирования недалеко. Всё просто, зверя держали на коротком поводке и со стальным намордником. Сейчас ситуация иная, но, по факту, ничем не отличающаяся. Как тогда, когда он сбежал из-под надзора аж в Нью-Йорк автобусом из Чикаго. Загвоздка только в том, когда его снова поймают.

Он сейчас и не Агент, и не тот Джеймс Барнс, с которым его пытаются отождествлять. Что-то среднее, тёмное и перекрученное, вывернутое наизнанку и выброшенное прямо в таком виде на голый асфальт. Хватило бы кому смелости наступить, отделить одно от другого, да этого никто не сделает, кроме него самого.

Вопрос выводит из попытки заглянуть внутрь себя. Зимний только сильнее соединяет пальцы, ощущая живыми холод бионики.

Как часто случается — что? Как часто приходят призраки?

— Каждую ночь, — ответ звучит сухо и практически бесцветно.

Ночь — понятие очень относительное, потому что, когда уснул — тогда и ночь. Хорошо, если периоды отдыха приблизительно совпадают из суток в сутки, можно хотя бы примерно корректировать режим и не перегружать организм лишним стрессом. В последнее время — когда удалось, тогда и вырубился. Хорошо, если сразу провалился в черноту без снов, можно даже считать «удачной ночью». Хреново, если вот так, как сейчас. И хорошо, что под бионикой оказалась лишь несчастная стена, а не что-то другое или кто-то живой.

Разумеется он знает, как с этим справляться. Например, держаться подальше от гражданских. А ещё лучше — бодрствовать столько, сколько может, постоянно оставаться на ногах, в движении, не давать себе расслабляться и хоть где-нибудь чувствовать себя в безопасности. В одной ситуации это совершенно самоубийственная затея, зато, с другой стороны, в вымотанном состоянии у работающего наперекосяк мозга нет ресурсов на то, чтобы генерировать память и пытаться заткнуть хотя бы часть прорех, что оставлены годами программирования.

Ему ничего не остаётся, кроме как последовать словам. Размеренный вдох, несколько секунд задержи, медленный выдох, задержка на несколько секунд дольше, снова вдох, и так, пока пальцы не перестают дрожать. Хотя, может быть, дрожать они перестали по-другой причине.

Забыл, с кем разговаривает.

С кем.

Осознание щёлкает в голове подобно триггеру. Зимний медленно поднимает голову и в упор, не мигая практически смотрит на командира. До него только сейчас доходит простая истина. Агент не мыслит датами, потому что они не запоминаются как существенная информация, к тому же память частенько подчищали. Но сколько прошло? Больше десяти лет точно. Этот человек должен коды помнить наизусть, даже без книги, которая сейчас чёрт-те где находится. Всё так просто.

Можно обойтись без стазиса. Можно перепрограммировать словами и дать новую цель. Без установки это будет иметь не такой сильный эффект, но будет, потому что образ командира закрепился в долгосрочной памяти как «важное», что не стирается даже электрическим воздействием.

— Ты — куратор.

Обращение звучит чертовски непривычно, но так оно и есть. Куратор на протяжении последних лет, даже несмотря на то, что это определение пришлось позабыть на первых же годах совместной работы. Командир — он командиром и остался, ничего не изменилось, кроме приоритета. С тех пор, как он стал куратором, то на абсолютно любой приказ получал беспрекословное подчинение. Потому что это одно из базовых поведений системы: есть приказ — выполняй, киборг с урезанными возможностями, купированными эмоциями, кастрированными чувствами и притупленным сознанием.

Он и сейчас может купировать любые проявления дестабилизации, только почему-то этого не делает.

Командир — один из самых неправильных кураторов, которые только были у Солдата. Это... он не может подобрать определения, сразу же стопорится, уходя куда-то внутрь себя. Это не плохо. Просто он работает с Солдатом не по инструкциям, а как-то по-другому. Почему — Солдат не понимает, но, возможно, понял бы человек из кинозала, который может только молчать, наблюдая за кино от первого лица. К порядку можно прийти через боль ровно того количества, которое требуется на сопротивление подсознания кодам.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Фразу «уже нет» Агент воспринимать не желает хотя бы потому, что программе на базовом уровне необходим куратор. Это — базовая основа. А нового куратора не представляли. С другой стороны, та наконец-то просыпающаяся от семидесятилетнего сна сторона не желает ощущать чей-то всеобъемлющий контроль, от которого никуда не скрыться и против которого не попрёшь. Поэтому какой-то частью себя Агент чувствует облегчение, когда слышит это «уже нет». Только закрадывается непонимание, какого чёрта его терпят в квартире и до сих пор не выгнали. Не состыковка.

Следующая фраза — тоже не просьба и не приказ. Что-то пространственное, на что Зимний и не знает, как ответить. Вернее, как ответить по протоколам — знает. «Солдат», «Актив», «Агент» — стандартные позывные, которыми пользуются и на миссиях, и вне миссий даже просто на базах. Сейчас командиру нужен явно не этот ответ.

— Как удобнее, так и называй, — отвечает Солдат. Он не чувствует потребности в каком-то определённом обращении, пусть и простое «Агент» сейчас кажется до скрипа обезличенным. Так оно и есть, на самом-то деле, его максимально обезличивали, чтобы никак не спровоцировать ассоциации с чем-то прошлым.

Очередной вдох становится проще. Чужой на удивление спокойный голос успокаивает, выводит внутренний ритм, под который легче подстраиваться.

Что было, ты было, ведь так? Кровь не отмыть, зато можно попытаться искупить. Размотать весь клубок в одну длинную нить и найти, с чего она начинается. Так будет правильнее. Искать где-то в Европе почему-то кажется наиболее вероятным вариантом, потому что язык для активации выбран уж больно не типичный. Или же, наоборот, слишком предсказуемый. Мультиязычность выведена на такой уровень, при котором Солдат иной раз отвечает автоматически, особо не задумываясь, но по его акценту очень легко определить, насколько хорошо он знает язык, на котором говорит в данный момент. К примеру, упоминая всё тот же пресловутый русский, акцент у него довольно ярко выражен, пусть слова и звучат достаточно чисто и понятно.

Никаких приказов, принуждения. Звучит, как чёртова несбыточная мечта, к которой Агент, собственно, и стремится. Стремится убраться от всего этого гнёта, чтобы его руками не пытались переписывать историю, выполнять грязную работу, что-то отыскивать и приносить на стол, как на блюдце с голубой каёмкой. А именно это он и делал.

Зимний вскидывает взгляд, когда командир поднимается с кресла, следит, пока тот перемещается на диван, но голову при этом не поворачивает, поэтому больше чувствует, чем видит, что тот на спинку откидывается. Первое инстинктивное желание — сдвинуться сторону, ближе к широкому подлокотнику, только он и так сидит практически в самом углу, поэтому никуда и не двигается, остаётся на месте, улавливая обострённым слухом малейший шорох.

Глок всё ещё лежит перед ним на кофейном столике, в случае чего достаточно протянуть руку, перехватить и…

Нельзя.

Агент зажмуривается, прислушиваясь к тому, как командир говорит ему, что больше не будет никаких кодов. В голове выстраивается линия расчёта, что, может быть, так оно и будет, вот только сколько ещё в мире людей, способных достать книгу, способных отыскать триггеры и обернуть живое оружие в своё персональное подчинение. Зимний Солдат не боится того, что ему придётся кому-то подчиняться [он семьдесят находился во власти приказов], Зимний Солдат не хочет возвращаться туда, откуда удалось выбраться. Выбраться внезапно, волею случая, потому что, если бы не проблемная цель, если бы не ещё сотни «но», он бы до сих пор торчал в стазис-капсуле, и не было бы никаких Штатов, и «Хайль, Гидра!» стало бы естественным приветствием за чашкой утреннего кофе.

Прикосновение к волосам — неожиданно. Зимний дёргается почти что, вспоминает блеск лампы искусственного белого света на раскрытых ножницах в чужих руках, но чувствует не холод металла, а тепло человеческих пальцев и лёгкое тянущее ощущение у корней волос. Позволяет себе наклониться вслед за движением руки, прислониться виском к чужому плечу и замереть так, без малейшего понятия, что делать дальше.

— Слышу, командир, — отвечает он негромко, но знает, что его поймут. — Если будет необходимо — исчезну.

Исчезать он умеет, не даром — призрак, которого считали выдумкой большинство правоохранительных организаций разных стран. Мёртвое, нашумевшее дело, которое не на кого повесить? Скажи, что здесь побывал Зимний Солдат, и почти наверняка не ошибёшься.

Он едва склоняет голову, чувствуя под виском и щекой шероховатость ткани одежды, тепло человеческого тела. Это по-своему гипнотизирует его, не позволяет думать о том, что одно проникающее ножевое в незащищённый бок в нужное место — и до свидания. Командир всегда работал с ним неправильно: там, где другие кураторы применяли транквилизаторы, командир встречал его стальным взглядом и показательно свободными руками. Без оружия, подставляя горло под бионику, если случались подобные инциденты. Это неправильно, но, видимо, это работало. Зимний поднимает руку, касается кончиками пальцев чужого предплечья.

— Джеймс. Возможно, стоит привыкать, чтобы не привлекать внимания.

Ему всё равно потребуются документы, если он собирается передвигаться по улицам днём, а не сидеть в четырёх стенах и изнывать от безделья. Так почему бы, собственно, и не «Джеймс».

Он бы, может, задал встречный вопрос того же характера, но всё ещё помнит о том, что его предыдущий вопрос был проигнорирован, поэтому молчит, не поднимая головы с чужого плеча.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Если бы ему хотели что-то сделать — то сделали бы уже давно. Или, как там говорится, сначала успокоить, а потом ударить побольнее? Он всё ещё напряжён настолько, что смотрит в одну точку, однако, мягкое касание к волосам притупляет бдительность, на томительное мгновение — много дольше, на самом-то деле, — внедряя ощущение сродни спокойствию. Вдох-выдох. Он едва ли справляется с дестабилизацией самостоятельно, но всегда чувствует, если куратор, лаборанты или техники его боятся. От них буквально сшибает страхом, разит, как от беззащитной дичи, которая только пытается выдавать маскировку за реальную способность дать отпор. Командир не боится. А если и боится, то не показывает этого, не даёт хищнику почувствовать, что тот имеет право принюхиваться к чужой крови и боли.

Пальцы командира касаются того места, где раз за разом плотно прилегали металлические фиксаторы установки программирования. Фиксаторы всегда крепились на большую часть левой стороны головы, закрывая при этом и левый глаз, а другая часть крепилась на правую щеку. Отчётливо вспоминается мерзкий привкус то ли резины, то ли чего-то похожего, что пихали меж зубов, чтобы язык себе не откусил, пока будет орать от боли из-за воздействия электричества на мозг. Это всегда оставалось на самой грани возможности вынести, потому что обезболивающие не действовали как положено, а медикаментозное притупление могло плохо сказаться на внедряемом подуровне программы. Мрак.

Он не боится того, что ему что-то сделают. Если бы боялся, не сидел бы сейчас так спокойно, пусть и слегка напряженно, не склонял бы голову под руку. Это всего лишь рефлекторная реакция на попытку телесного контакта, потому что у Зимнего Солдата выработался условный рефлекс: к нему прикасаются либо ради очередных тестов, либо для медицинского обследования, либо во время мордобоя. Чего-то иного не дано. Он прижмуривается почти что, когда отросшие пряди волос проскальзывают сквозь чужие пальцы и щекочут самыми кончиками лицо, а под щекой всё ещё ощущается тепло плеча.

— Большая длина хода спускового крючка, правосторонняя нарезка, оптоволоконная система прицела, — говорит Агент в пустоту, потому что это не требует ответа. — Уровень безопасности — предохранитель не слетает при падении с восемнадцати метров на бетон. Хотя стоило бы убрать выемки под пальцы и сделать двухстороннюю затворную задержку, чтобы упростить стрельбу с обеих рук...

Нарезка ствола — вещь, которой едва ли уделяется внимание, если нет необходимости найти нужное оружие только по отстрелянным гильзам и, возможно, найденным пулям. На них всегда остаются бороздки, право или левосторонние, по которым и определяется модель пистолета, из которого производился выстрел. Впрочем, не ему об этом размышлять. Ему приходилось пользоваться тем, что выдавалось в распоряжение, а потом, по завершению миссии, сдавать обратно на склад. И не дай хтонический монстр оставить что-нибудь себе. Никому не улыбалось оказаться один на один с вооружённым Солдатом, у которого программа может от какого-нибудь воздействия поехать. И даже не один на один, а в превосходящем большинстве — на один, всё равно лишний раз не рисковали. И правильно делали.

Он знает, что не должен привлекать к себе внимание, но иного выхода у него, собственно, и нет. Вернее, есть, но он выглядит совершенно не привлекательным, да и сидеть на одном месте и ждать спецслужбы на пороге он не собирается. Уж если действовать, так действовать, хотя бы попытаться успеть до того, как кто-нибудь явится по его душу. За столько времени уже могли бы убить бесчисленное множество раз, да только, видать, плохо старались убить, раз до сих пор жив, относительно цел — травмы после стычки на хэликаррьере практически полностью затянулись — и отправляться на тот свет раньше положенного что-то не собирается. Он не думает, что проживёт ещё хотя бы полвека, иначе точно с ума сойдёт, но лет десяти, может, двадцати, ему будет с лихвой, чтобы разобраться в самом себе и частично в том, что приходилось творить по милости других.

Во-первых, ему нужно привыкнуть, что у него всё-таки есть имя, а это уже что-то. Во-вторых… во-вторых, как получится.

— Совсем пропасть с радаров не выйдет, командир, — замечает он, прикинув несколько вариантов. — Нерационально сидеть и ничего не делать. Иногда придётся показываться.

Желательно как можно реже. Он опускает взгляд и смотрит на то, как свет отражается от металлических пластин протеза. Придётся ещё и руки прятать, чтобы не задавали лишних вопросов. Вся одежда только с длинным рукавом. И перчатки, даже летом. Возможно глупо, зато меньше вероятности, что его узнают, а пока что — насколько он, по крайней мере, знает, — по миру разгуливает только один головорез с механизированной конечностью, и это — он сам.

Он упрямо гнёт линию, что ему всё-таки жизненно необходимо начать эту самоубийственную авантюру, распутать клубок мёртвых голов, перемешанных с чем-то не менее отвравительным. Не сейчас. Сейчас Штаты буквально взбудоражены тем, что Трискелион сложился вовнутрь, а добрая часть города порушена обрушившимися с неба авианосцами. Нужно немного времени, чтобы паника улеглась, жужжание в растревоженном улье стихло, а потом можно будет выскальзывать на улицу уже куда свободнее, не опасаясь ежесекундно встретить кого-нибудь из той же ГИДРЫ иди ЩИТа.

— Справлюсь.

Живое оружие ведь осечек не даёт, а если и даёт, то его сдают на техосмотр. Ну или куда там направляют киборгов, которым нужно слегка засветить сознание, чтоб не задавали ненужных вопросов и не создавали проблем.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Навыки Зимнего Солдата позволяют ему скрываться от спецслужб, от целей и от всех нежелательных пересечений.  Но он ещё ни разу не пытался скрыться от ГИДРы. Пытался, вернее, да и то не от самого многоголового монстра, а от организации, в которую этот монстр впихнул одну свою самую мозговитую голову. Правда, некоторое время спустя, сам же эту голову и уничтожил, но здесь вступают законы природы: животные страдают каннибализмом, когда нет иного выхода. Тут то же самое: ГИДРа распустила сети, как грибницу, и, видимо, прыгнула выше головы. Либо голова эта, которая вдруг решила, что всё может, всё устроит, оказалась самой больной из всего аспидного клубка.

Он прекрасно понимает, что должен прятаться там, где его не найдут, однако, тут вырастает такое отвратительное, вечно мешающееся «но»: всё, что знает Зимний Солдат о жизни в бегах, основано лишь на его навыках выживания и миссиях, которые чаще всего длились не больше недели. Из бункера в бункер его доставляли прямиком в стазис-капсуле, даже если перевозка осуществлялась буквально из страны в страну. Чтобы понять, как далеко протянулись загребущие лапы, ему придётся потратить изрядное количество времени, которого и без того не то чтобы много. Всё упирается в грёбанное время.

Он слышал о том, что часть данных — не вся, но огромный пласт информации — попала в общедоступную сеть. Разумеется, это начали подчищать, чтобы не создавать панику среди гражданских, но кое-что Агент — Джеймс — успел просмотреть в перерывах между переборкой винтовки и визитом на очередную гидровскую базу. Этого хватило, чтобы сделать несколько нехитрых выводов.

— Они ставили многое на то, что в правительственных службах их искать не станут. — Ему нет смысла уточнять, о чём конкретно идёт речь, и без того всё просто и понятно. — То есть, основной массив значимых объектов находился в Трискелионе и по ближайшей округе. Возможно, крупные города, не только Штатов. — Агент не гадает, просто выдаёт одну из возможностей, так, как привык это делать на собственных миссиях. Даже гидровских собак называет «объектами», ну, хорошо хоть не «целями». Так ему проще. Программа не сбоит в мозгах, занимаясь привычным делом, и нет этого нарастающего ощущения, что он делает что-то неправильно, а вслед за «неправильно» последует наказание. — Держаться подальше от ключевых городов… не сложная задача.

В гостиной повисает тишина, не гнетущая, в какой-то степени даже спокойная. Дыхание выравнивается окончательно, клейкое ощущение тревоги постепенно рассасывается, перестаёт давить на затылок и плечи [плечо по факту, потому что второе — бионическое]. Возможно, у него есть день или два, а потом — снова в бега, снова один, и снова чёрт его знает, будет ли завтрашнее утро. Джеймс трётся щекой о тёплое плечо командира в неосознанной задумчивости, всё ещё касается кончиками пальцев предплечья. И, когда командир поднимается с дивана, лишь провожает его взглядом, тут же ощущая прохладу там, где ещё мгновение назад было живое тепло.

Помочь?

Смотрит вопросительно, однако, расслаблено кивает. У него даже вопросов не возникает, потому что эта часть программы ещё сильна. Нельзя задавать вопросы, интерес равен дестабилизации и последующему обнулению.

Он опускается обратно на диван, смотрит куда-то перед собой. Смутная тревожность возвращается, но уже — не такая сильная. Возможно, ему удастся добить последующие пару часов, даже не просыпаясь от очередного далеко не из приятных видения, по крайней мере, это выглядело вполне реальным, пока он ощущал чужие пальцы в своих волосах и удивительно мягкое касание там, где всегда чувствовал только холод металла и электричество. Постепенно обретается всё большими подробностями план дальнейших действий. Такой план — никакой, практически, только предположения на голых, не всегда точных фактах — лучше, чем ничего.

Агент поднимается через пару часов. Он перемещается по гостиной аккуратно, чтоб лишний раз не греметь и не привлекать к себе внимание шорохами. Скидывает с себя футболку, набрасывает привычный кевлар, скреплённый кожей и миллионом ремней, которые ещё в правильном порядке закрепить надо. Он оставляет свой рюкзак с дневниками на диване — простой знак, что ещё вернётся, потому что эти вещи так просто уже не бросить без присмотра, да ещё и кому попало, — зато берёт пистолет с ножом, и покидает квартиру, чтобы кое-что проверить.

Просто вспомнил, что по пути сюда видел что-то, привлёкшее его внимание. Что-то из далёкого прошлого, отзывающееся не самыми приятными воспоминаниями.

Он находит это что-то — кого-то —довольно просто. Не то чтобы в Штатах в принципе очень проблематично встретить русских, но, чтобы кто-то вот так открыто говорил на языке, который воспринимают в штыки — это да, редкость. Некоторое время Солдат просто через окно наблюдает за тем, как человек, прислонившись к стене в полузаброшенном складском помещении, негромко то ли напевает, то ли просто для успокоения повторяет про себя рифмованные строчки. Зимний прошёл бы мимо, не тронул, но слишком уж слух цепляется за выговор [не так-то просто выкинуть из памяти чуть больше сорока лет служения в Департаменте Икс] и пресловутые нашивки на одежде. Одну такую нашивку, на самом деле, мало что говорящую здесь, в Америке, но там…

Когда Зимний перелазит в помещение через оконный проём с выбитым стеклом, он опирается о раму бионической рукой, чтобы не пораниться о торчащие осколки. Под ботинками хрустит стекло, человек вскидывается мгновенно, однако, с его стороны было достаточно глупо сипло спросить вместо того, чтобы сбежать:

— Кто такой?

И услышать в ответ, пусть и с заметным акцентом, но буквально то же самое, что только что сам бормотал под нос:

— Твоя Альтависта.

— Блядь.

Он матерится с чувством практически, когда понимает, что слегка перестарался в ходе недлительной схватки. По факту он не должен испытывать на этот счёт никаких эмоций, но ему всё-таки хочется знать, какого хера этот человек за ним следил. А он следил.

Если он ничего не сделает, то этот истечёт кровью ещё до того, как придёт в себя после сокрушительного удара по незащищённой голове. Агент опускается рядом с бесчувственным телом на корточки и бегло осматривает вещи, оставленные здесь же. По крайней мере коробка с аптечкой присутствует, значит, мужик этот не один или, по крайней мере, был не один. Застёжки пластмассовой коробки открываются с двумя тихими щелчками. Агент с сомнением смотрит сначала на то, что находит внутри, потом —на пытавшегося следить мудака. Ну… что же.

Его задача не спасти, его задача — продлить на несколько часов жизнь человека, который оказался не в то время уж точно не в том месте. Теперь на теле мужика красуется далеко не ровно стянутый кетгутный шов, здорово смахивающий на цветок из-за неровных краёв, оставленных насечками над полотном ножа.

Пока Зимний перетаскивал агента — сложно сказать, какой организации, потому что КГБ, плотно сотрудничавшего с Департаментом Икс, давно не существует де-юре, но де-факто? — ближе к конспиративной квартире, тот в сознание не приходил. Пришёл только позднее, когда Зимний шваркнул его спиной об дверь, да так, что и командир, если он всё ещё оставался там, услышал бы, наверное.

— Цель?

Он смотрит зло и недоверчиво, пока на нём фокусируется чужой взгляд. Агент сразу понимает, что с ним говорят на родном ему русском, хлопает глазами, точно не верит, и переспрашивает:

— Из наших?

— Цель, — повторяет Зимний, сжимая пальцы на воротнике чужой куртки и в этот раз впечатывая его не в дверь, а в стену рядом.

— Я узнал тебя, — говорит агент, щурясь и шипя от боли. — Видел лет пятнадцать назад, пару раз, правда, но такое не забывается. Генерал Лукин будет доволен.

По позвоночнику вниз словно кубик льда скатывается. Солдат замирает, сглатывает нервно, пока перед глазами всплывают смутные обрывки воспоминаний, всколыхнувшихся из-за прозвучавшего имени: совсем старый генерал Карпов, который боялся передвигаться без постоянной охраны за спиной, короткое представление преемнику — следующему хэндлеру, стазис-капсула и заморозка на несколько лет. Что потом? Кажется, потом он попал в ГИДРу, вернее, не попал, его и не спрашивали, когда забирали капсулу из лабораторий.

— Генерал ещё жив… — Зимний даже не замечает, что говорит это вслух, пока пытается хотя бы прикинуть, какими годами датированы воспоминания. Сложно, особенно, когда в них нет ничего стоящего, за что можно было бы зацепиться мыслью.

— Живее всех живых. — Агент закашлялся, сплёвывая в сторону. — И, раз тут такое дерьмо повылазило, не думай, что тебя не заберут обратно. Теперь…

На этих словах Зимний перемещает руку и перехватывает агента не за шиворот, а за глотку. Сжимает пальцы сильнее, невидяще в глаза смотрит. Невидяще, потому что внутри острое отторжение пополам со злобой поднимается, стоит ему только представить, что он вновь окажется в стазисе, там, откуда и начал, у ровно тех же самых людей, которые сделали из него это, то, чем он сейчас и является по сути своей.

— Теперь тебе пора на покой, — заканчивает фразу Солдат.

Он не привычен мучить специально. Свернуть шею — дело точной хватки и правильно поставленного удара. Может, этому агенту бы ещё и повезло, если бы он не заикнулся о Лукине, а так — остаётся надеяться, что он был один, и теперь уже точно не доложит начальству, кого и где видел. Эта смерть — вынужденная, как бы Солдат — Джеймс — не хотел больше марать руки в крови.

Труп остаётся подпирать стену рядом с порогом, когда Зимний возвращается в квартиру. Чуть позже его надо будет убрать. Был бы кем-то из сильных и важных агентов, не болтал бы направо и налево. Находка для шпиона, одним словом.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Джеймс сидит на диване, притихший и задумчивый. Не то чтобы он в другой ситуации был бы шумным, но ещё с утра вёл себя всяко оживлённее, чем прямо сейчас. Он только встречает командира тяжёлым, нечитаемым взглядом, внешне остаётся спокойным и никак не высказывает внутреннего состояния. Приблизительно также он смотрел раньше на любого куратора или хэндлера, когда они спрашивали мнение Солдата, а тот и ответить не мог, потому что не имел права на желания. Кураторы считали это смешной издёвкой, эдакой забавной шуткой, ведь Зимний не в состоянии решать, хочет он чего-то или же нет. Здесь же звучит нормальный вопрос, и Агенту требуется несколько секунд на то, чтобы сформулировать ответ:

— В какой-то степени это и есть подарок.

Он всё-таки заставляет себя ответить в тон, а не так, как того требует протокол. Иначе это прозвучало бы приблизительно как "вынужденная ликвидация угрозы" или что-то типа того.

После не очень приятных новостей Солдат провалился в состояние, сродное с забытьём. Казалось, пытался вспомнить очень давний и смутный сон, но никак не мог, даже размытых очертаний не улавливал. Когда он прошёл в квартиру, она пустовала, так что он расположился на диване и, не зная, чем себя занять, спокойно перебирал пистолет, разбирая его на составные части и собирая вновь. Благо, кое-что из подручных материалов было, к тому же, лучше занять делом руки, чем пустыми мыслями — голову.

Этот выходец из прошлого явно говорил о том, что генерал Лукин жив. Последний раз Зимний Солдат видел советского хэндлера в далёком 1988 году, за пару лет до криосна, после которого очнулся уже в качестве живого оружия ГИДРы на постоянной основе. Говоря начистоту, ещё с сорок пятого года ГИДРА вовсю запустила свои щупальца в Департамент Икс, так что нет ничего удивительного в том, что Солдата в конечном итоге использовали как самую навороченную винтовку организации, против которой воевала большая часть Европы. Солдат и слышать бы не хотел о советских временах, но вот, одно из предупреждений сидит бездыханное у порога квартиры, и чёрт бы знал, когда ждать второе.

Лучше, бы, на самом-то деле, вообще не ждать.

Агенту сложно читать эмоции — по факту, ему это никогда и не требовалось, если не считать некоторых миссий особого толка, — поэтому он не сразу может определить, что читается в прямом взгляде командира. Всё-таки Командира, потому что Агент так до сих пор и не знает, как к нему теперь обращаться, когда приказов ждать неоткуда, и выживать придётся, ориентируясь только на собственные навыки. По-хорошему не помешал бы и ускоренный курс социализации, но на это у Зимнего и без того не хватает времени. Зато выпускает пистолет из рук и убирает его куда подальше.

— Шпион. От бывших хозяев.

Он выплёвывает последнее слово с отвратительным резким русским акцентом, и делает это намеренно, потому что морщится и как-то кисло косится на коридор за спиной командира. Да, он оставил там мертвеца, нет, потом уберёт, да, ему пока что там самое место, потому что Агент его даже не осмотрел, а надо бы обшарить карманы на предмет интересных трофеев. Документов или хотя бы армейских жетонов, почему бы и нет. Не мог же тот тип быть безымянным или просто так околачиваться неподалёку, наверняка у него что-то есть.

Ему самому не очень-то приятно называть пережитки своего прошлого хозяевами, но другого слова на ум не шло. Его содержали, как опасного, боевого зверя: всё время на короткой цепи, желательно в крио и на супрессантах, а выпускали размять конечности только когда нужно было кого-то натренировать или срочно кого-то убить. Сейчас Зимний Солдат не скажет ровным счётом ничего о том, кого он мог тренировать и что из этого в конечном итоге вышло, однако, со временем память восстановится, и он обязательно вспомнит не только на уровне смутных догадок.

— Его последние слова касались одного из хэндлеров, — бесцветно докладывает Солдат так, как привык это делать после каждой завершённой миссии, не важно, успешной или не очень, а что до провальных, так их до последнего времени и не было вовсе. — И того, что меня могут забрать.

[nick]Winter Soldier[/nick][lz]я готов отвечать.[/lz]

Слух цепляется за русскую речь, пусть и ломаную, но вполне узнаваемую. Зимний и ответил бы на вопрос, если б командир не вышел из гостиной раньше, чем тот бы произнёс одну-единственную фамилию. Солдат не уверен, знает ли командир генерала, но в таких вещах он не может полагаться на собственную память, по крайней мере пока ещё не может: в тот период смена хэндлера произошла быстро и внезапно, для Зимнего так и вовсе одномоментно [с выходом из крио — новый человек зачитывает коды в совершенно незнакомом месте, нет времени освоиться и хоть немного осмотреться. Всё, что требуется — беспрекословное подчинение человеку, держащему в руках книгу со звездой].

Он не двигается с дивана, когда слышит звук открывающейся входной двери, а затем и шорох, как будто бы что-то тяжёлое в квартиру затаскивают. Собственно, на лестничной площадке всё равно не было ничего громоздкого или тяжёлого, кроме тела, у которого, наверное, уже трупное окоченение началось, если ему не повезло. Мертвецам в принципе не очень-то везёт, если уж на то пошло. Зимний смотрит в сторону дверного проёма, и в голове само собой всплывает это так легко произнесённое «посмотрим».

Он забирает с кофейного столика несколько потрёпанных бумаг сразу же, как только командир опускается в кресло. Разворачивает их, присматривается к линиям, надписям и отрывистым пояснениям. Разумеется шпиону не доверят ничего важного, кроме наводок, если он, конечно, не был посыльным. Вот только Зимний уверен, что конкретно этот — не был. Возможно, он только прикрывал кого-то…

Зимний прихватывает зубами нижнюю губу, задумавшись на секунду, отпускает тут же, переводит взгляд на два действительно разборчиво написанных слова: «project zephyr». Он прикрывает глаза и проводит ладонью правой руки по лицу. Когда видишь что-то знакомое — память начинает заполняться. Так тоже бывает. Проект «Западный Ветер». В этот раз в голове возникают три имени. Аркадий, бывший киллер спецназа. Лео, загадка, выращенная КГБ. И Дмитрий, верный солдат своей страны, единственный, кто нравился Зимнему. Если Зимнему вообще кто-то мог в тот период нравиться, даже девочки из элитного спецназа приятного впечатления подготовленных бойцов не производили.

Он не выдерживает, поднимается с дивана и обходит кресло, чтобы оказаться за его спинкой и чуть наклониться, присматриваясь к оставшимся в руках командира газетным вырезкам, не считая уже отброшенного на столик листка. Взгляд цепляется за лицо человека, запечатлённого на чёрно-белом снимке. Какой-то учёный съезд, может быть? Важно не это. Важно то, что он всё-таки имеет представление о том, кого поймала фотокамера.

— Я его знаю, — помедлив, говорит Агент, протягивает руку и показывает на конкретное лицо. — Профессор Родченко.

Один из тех людей, которые занимались «Красной Комнатой» при КГБ. А ещё один из тех, кто не гнушался проверять модификации на животных, а потом выпускать их для тренировки боевиков. Иногда задание летит к чёрту, так бывает. И тогда наступает момент, когда ты укрываешься от гориллы с пулемётом пятидесятого калибра. И даже несмотря на ударопрочный материал костюма, тебя едва не вырубает огромной силой.

Это было давно, и профессор должен быть либо очень старым, либо умереть. Не исключён и вариант того, что в своё время он очень удачно бежал из Союза, и теперь скрывается в Штатах под другим именем. Вот только зачем он кому-то понадобился на старости лет.

— Координат в моей памяти нет, потом пробью, когда… — «когда пойду вскрывать очередной бункер», — почти что говорит Джеймс, но заканчивает по-другому: — Когда будет возможность.

Мысль сама собой возвращается к заданному ранее вопросу. Джеймс опускает предплечья на спинку кресла, бездумно смотрит на блеск света на пластинах бионики, после переводит взгляд в сторону дверного проёма, туда, где должен валяться мертвец со свёрнутой шеей, и негромко добавляет:

— Шпион назвал только одно имя. Генерал Лукин.

Последний советский хэндлер. Зимний, помнится, толком и не побывал под его началом: за два года прекращенный генералом Карповым проект «Зимний Солдат» запускали лишь несколько раз. А потом всё очень смутно и сумбурно: в какой-то момент, когда Актива выводят из стазиса, он понимает, что находится у других людей, в совершенно другом месте, слова, произносимые не на русском, удобнее ложатся на восприятие. И командир, цербером вышагивающий по помещению.

Время всех догонит и всем покажет. Эту константу не изменить, можно только обмануть на неопределённый срок, а итог всё равно один. Сколько бы ГИДРа не оберегала своё оружие от нежелательного восстановления памяти, части паззла складываются сами собой, иной раз произвольными кусками в разных частях общего полотна, но всё-таки складываются. Не очень приятное ощущение, когда приходится собирать себя самого буквально по осколкам, которые режут пальцы и оставляют неровную сеточку шрамов.

Зимний не отвечает, когда в руки ложится мокрая и холодная бутылка. Только кивает коротко, показывая: понял, принял. Ему как бы и в принципе не хочется возвращаться ни на допинги, ни на подавляющие, ни уж тем более на психостимулирующие, однако, он считает это информацией, понятной и без непосредственного озвучивания. Кому захочется жить на препаратах, вводимых в организм как по часам. Понятное дело, что выбора нет только у неизлечимо больных. Или, вот, у Солдата, к которому полагалась инструкция по эксплуатации и тонны технических характеристик. Имущество ГИДРы, а не живой человек.

Звук открывающейся бутылки кажется ему слишком громким в повисшей тишине. Что уж говорить, для модифицированного слуха даже шаги в шумоподавляющей обуви иной раз, ладно, не сравнимы по громкости с двигателями истребителя, но вполне отчётливо различимы. Джеймсу не до смакования вкуса или попытки уловить в лагере привкус жареного солода: делает несколько глотков — холодное, по сравнению с общей температурой тела, — неосознанно постукивает подушечкой указательного пальца по запотевшему стеклу бутылки и привычно ожидает структурированный приказ.

— Предоставить рапорт?

Потом понимает: ни кодов, ни приказов уже не будет. Его ведь предупредили.

Он коротко вздыхает. Программа привычна реагировать на определённые фразы. Если бы командир запросил рапорт о интересующих его людях или событиях, то Солдат сразу рассказал бы всё, что знает, и даже без поправки на уровень доступа куратора, потому что куратору априори необходимо докладывать обо всём. В редких случаях операций чрезвычайной важности рапорты подавались непосредственно хэндлеру, а последний хэндлер любил лично наблюдать за тем, как работает сдерживаемый на коротком поводке киборг.

Джеймс, подумав, всё-таки начинает говорить, перед этим отпивая из бутылки. «Нерационально», — сейчас бы сказали техники, отобрали у него лагер и заменили чем-нибудь по типу витаминного коктейля. Чтоб организм сам себя не жрал, как выразился командир.

— Память повреждена. Отчётливо сохранилась только смена хэндлера с добровольным уходом в отставку генерала Карпова.

Генерал Лукин же, судя по всему, нечасто вытаскивал Зимнего Солдата из стазиса, раз нестабильная память запомнила его весьма смутно. Зато последующие годы теперь вспоминаются лучше даже несмотря на недавнее обнуление. Свежие шрамы отчего-то рубцуются легче.

— Профессор Родченко — это человек, который непосредственно связан с «Красной комнатой», — говорит Зимний, а его голос против воли выстывает на несколько градусов. Говорить об этом сейчас, когда память свежа, неприятно, однако, он отодвигает неприязнь на задний план, позволяет ей свернуться тяжестью практически у затылка и заканчивает краткую характеристику: — И который разработал установку программирования.

По факту, без него Департамент Икс был бы не таким, каким он в конечном итоге вошёл в теневую историю. «Красная комната», тренировочная площадка для шпионов и спецназа разной направленности, породила несколько успешных выпусков, таких как Чёрные Вдовы или же пресловутый Западный Ветер. Теперь, находясь в более или менее стабильном состоянии, Зимний вспоминает, что были и неудачные проекты. К примеру, Волчьи Пауки с концами провалились. А ещё без этого профессора не было бы установки программирования. Его лицо буквально выжжено электричеством на внутренней стороне век: первое время, когда установка не была отрегулирована, профессор лично проводил каждое перепрограммирование или обнуление, вручную делал настройки и загружал в мозг подпрограмму с очередной подставной личностью для миссии.

— Первые несколько лет профессор Родченко лично ставил подуровни программы, — объясняет Зимний уже вслух. — На установке побывали и другие объекты, в том числе кое-кто из спецназа.

В голове — неясное воспоминание. Рыжие волосы, взметнувшиеся волной, упрямый взгляд с жёстких матов и ловкая, почти грациозная подсечка. Если бы Джеймс ещё раз встретил эту девушку то, наверное, узнал бы её по манере вести бой. У него есть смутное подозрение, что он уже видел её, вот только обнуление — и ничего не попишешь.

Вывод напрашивается только один, и Зимний его и озвучивает, неопределённо поведя правым плечом:

— Генерал. Профессор. Возможно, кто-то ищет других "Зимних Солдат".

Потому что они были. Начало девяностых, совместная программа ГИДРы и разваливающегося КГБ. Если начистоту, то КГБ и развалился буквально через пару дней после успешного завершения программы, в которой приняли участие двое идейных солдат ГИДРы и трое обученных лично Зимним КГБшников.

— Вот только не там ищут, — добавляет негромко Джеймс.

«Красная комната» отнюдь не брехня. Зимний едва качает головой, понимая, что рассказывать пока толком и не может. Слишком сильные ограничители, из-за которых подсознание всё ещё ожидает наказания. Может быть потом, когда влияние ослабнет, он и сможет свободно говорить о подобных вещах вслух. «Красная комната» — не самое мерзкое, но далеко и не приятное детище Союза, в котором из подростков выращивали лояльных агентов и спецназовцев для внешней разведки. И не только их, говоря начистоту. Отчетливо Зимний помнит, разве что, двух девушек: одну не на лицо, но по манере вести бой, а вторую за ненависть к первой, пусть она и начала своё обучение на несколько лет позже. Подобная ненависть воспринималась руководством как здравая конкуренция, и Зимний отчасти с позитивной нотой думает о том, что не занимался обучением Бледного Паучка лично. Ей занимался Пётр Старковский, и он же расплатился жизнью за сексуальные фантазии в сторону ученицы.

Да, есть и другие такие, как он. Воспоминания смазанные, основанные, в большинстве своём, на боли: пять отмороженных ублюдков, которые едва не перерезали всех в бункере до того, как Зимний успел увести генерала из зоны поражения, а потом разобраться с каждым из новых суперсолдат в отдельности. Отмороженные, с абсолютно отбитым инстинктом самосохранения, опасные и высококвалифицированные бойцы.

— Последняя дислокация — Сибирь, — Джеймс едва жмёт плечами. — Не знаю, перемещали их или нет, дальнейшие события связаны с длительным периодом стазиса.

Зимний остаётся на своём месте, когда командир поднимается, а потом приносит с кухни ноутбук. Он наблюдает за всем этим с почти что равнодушием [для эмоциональной составляющей — нормальной, не той, в которой задействован выплеск адреналина — недостаточно пробуждающих факторов], и не совсем уверен, как должен реагировать. Программа сбоит без перенастройки и чётких приказов куратора, да и куратора у Зимнего тоже нет.

Это — сложно. Джеймс слышит о том, что на север лучше не соваться, коротко кивает, а сам думает о том, что больше чем за пятнадцать лет командир стал чем-то… кем-то важным. Его присутствие буквально являлось гарантом того, что всё, что ни делается — всё идёт так, как необходимо. Даже чёртово последнее обнуление — резанувшая по вискам боль, отражающаяся от стенок черепа, оставшиеся в прорезиненной капе глубокие следы от рефлекторной хватки челюстей, — и то было необходимо. Иначе просто никак.

Джеймс опускается в кресло и едва склоняет голову, присматриваясь к координатам на узкой панели. Кое-что всплывает знакомым откликом в сознании, очень смутным, как бывает, когда пытаешься вспомнить сон давностью в несколько лет, и никак не можешь уловить главную ассоциацию. Наверное, благо, что в стазисе нет возможности видеть сны.

— Я подумаю, — лаконично говорит он так. Что сразу становится понятно: прятаться для него сейчас — задача не самой приоритетной важности. Вернее, скрываться ему придётся, но не целенаправленно бегая о всех подряд.

Он смотрит на расположение точек на экране, на координаты, позволяет им отложиться в памяти и остаться там алыми всполохами маячков. Он бы, может, записал это на бумагу, не доверяя собственной памяти, но прекрасно понимает, что подобное свидетельство, если его вдруг поймают — верный билет в один конец. Как будто бы аугментированного человека так просто отпустить и сделать вид, что никогда не видел.

Впрочем, ладно, он даже не уверен, что может себе позволить оставаться человеком.

Хотя это единственное, что ему остаётся.

Солдат одним движением поднимается с кресла, прикрывает крышку ноутбука, чтобы экран не светился так ярко, и выходит из гостиной. Несколько секунд он ещё смотрит на труп, едва склонив голову, затем наклоняется и без зазрения совести ведет пальцами по швам верхней одежды. Такое раньше бывало, что посыльные важные документы просто зашивали в подклад или ещё куда-нибудь. На первый взгляд всё чисто. Да и копаться в этом белье Зимнему откровенно не хочется. Если русские что-то задумали — это проблемы русских. Если ГИДРа вознамерилась вернуть своё оружие — ну, что же, пусть для начала попробуют поймать, не лишившись при этом десятка щупалец. Удостоверившись, что точно ничего не пропустили, Зимний открывает входную дверь и выволакивает труп за порог. Стоило от него избавиться, пока толком никто не успел заметить, хотя избавляться от трупа в условиях раннего вечера — та ещё задача.

Джеймс возвращается в квартиру, может быть, только час спустя, убедившись, что шпиона в ближайшем будущем никто не найдёт, даже если целенаправленно будет искать. Нет никакого гаранта, что то, что останется от тела, не найдут позднее, но тогда Зимний уже будет далеко, и, при самом хорошем раскладе – даже не в Штатах, а на другом континенте. К примеру, межу Штатами и Францией очень плохо налаженная система экстрадиции, этим можно воспользоваться. С другой стороны, Зимний Солдат за полвека умудрился насолить практически всем крупным странам, так что он нигде не будет в безопасности.

Прежде чем пройти на кухню, Джеймс сворачивает в ванную и отмывает руки едва ли не до скрипа. Буквально до скрипа, бионика же. Он ещё некоторое время стоит у раковины и разглядывает стыки мелких пластин ладони, сгибает и разгибает пальцы, ему всё мерещится, что там, под пластинами, осталась кровь. Мерещится, конечно, но ощущение не из приятных.

Наконец, он всё же проходит на кухню и садится на выдвинутый табурет.

— Хочешь что-то спрятать — прячь на видном месте, — говорит Джеймс по-русски, и добавляет уже на английском: — Мне придётся проверить бункеры. Просто на всякий случай. И, желательно, никого не убивая.

Последнее — вообще задача из разряда «миссия невыполнима», но он должен хотя бы попытаться. Хватит, выложил себе дорожку из трупов длинной в несколько километров нос к мыскам сапог. Делать эту дорожку, утрамбовывая кровью, на несколько километров длиннее как-то желания не возникает. Джеймс вскидывает взгляд на командира и чуть щурится, разглядывая. Вопрос с ментальным щелчком формируется сам собой:

— Не куратор. В таком случае, какое приемлемое обращение?