Там, откуда они пришли — откуда она пришла — было холодно. Снег хлестал по щекам, маленький и колючий, сухой, словно собирался не из воды, и хоть от зимы в том мире не умирали, она так и разгоняла людей по домам, неоновые вывески не выключались круглосуточно, потому что слишком рано становилось темно. Цири отказывалась ходить по магазинам — и, поджимая губы, Аваллак'х показывал как оформляется доставка на дом, будто она несмышлёная, не может сама посмотреть. Цири просто нравилось как недовольством изгибается спокойный, равнодушный обычно рот, она потом переходила на сайты по оставленным ссылкам — кликала на браузерные окна, такие же яркие, как неоновые вывески. Купить куртку, купить ботинки, купить две пары шерстяных носков: от удушливого, искусственного тепла квартиры делалось тошно, а ночью сквозь распахнутые окна в спальню забирался мороз, и Цири снилось, что белый хлад уже наступил, что этот снег это его ранний предвестник. От холода болела голова и приходили кошмары, от духоты она не могла дышать и кошмары приходили всё равно — если Аваллак'х задерживался на работе допоздна, Цири не просыпалась. Кричала в пустоту комнаты, шарила по постели руками, и та казалась горячей от крови. Кровь оборачивалась вокруг её тела второй кожей: кровь Крыс, кровь Стефана Скеллена, кровь Геральта, кровь королевы Калантэ, шагнувшей из окна.

Люди на Континенте не помнили о зиме. Они жгли костры и пили дешёвое вино прямо из кувшинов, наряжались в лучшие платья, возле выставленных из изб столов не было видно детей: сегодня, на Беллетэйн, матери укладывали их спать особенно торопливо. Сбивались в группы робкие ещё девушки и юноши, Цири смотрела как красным у них горели щёки. Не было видно ничьей крови: мелькали только юбки, ленты в волосах и рубашки с широкими рукавами, иногда купленные на рынке женские башмаки с устойчивым каблуком, к празднику начищенные до блеска. Геральт, в тёмном плаще, ещё не до конца пришедший в себя, неподвижно сидел у костра — она видела его фигуру несколько раз, оборачиваясь, словно боялась, что он пропадёт, растает, как мираж или навеянный ведьмовскими чарами морок. Никто не надевал чёрного на Беллетэйн, кроме них, и потому все глядели и на неё, продирающуюся через толпу, и на ссутулившегося Геральта с неодобрением. "Беду накликают". Морщились старухи, всплескивали руками их дочери. "Вот и кого уже не к добру принесло". Она шла в лес за обжимающейся парочкой, чувство вины растворилось в животе, как в молоке тёплое печенье — на поверхность всплыли одни крошки. Что ведёт себя как животное. Что Аваллак'х бы не одобрил. Лезвие клинка, не протёртого от крови всадников, упёрлось испуганному мужику прямо в кожу над позвоночником — он ещё сжимал грудь своей майской избранницы, тянулся в неё всем телом, льнул, так и не получив вожделенной ласки, пока Цири сухо приказывала той раздеться. И повторяла — когда поняли не сразу. Корсет оказался великоват в груди, а юбка обнажила щиколотки, но зато они были не чёрными, и не заляпанными в крови. Она усмехнулась, перетягивая поясом талию, на секунду в сознании мигнуло запретное воспоминание, как вспышка хвостатой кометы — бабушка, подаренное платье, и Цири отказывается его надевать, отрывает от лифа пуговички, бросает их в горничную, а бабушка, почему-то, смеётся, Цири видит это и смеётся тоже, вслед за ней.

Свернутые в мешок вещи остались у края леса под камнем. Цири возвращалась к Геральту нескоро, неспокойно — казалось приятным просто смотреть, не различая черт лица, а только отдельные линии знакомой фигуры: как он сидит у огня. Как кто-то пытается заговорить с ним, но не получает ответа — медленно сходит с человеческих тел спиральный холод. С иных не сходит вовсе, люди потом блуждают по местным низинам как призраки. Тянут руки к тем кого знали при жизни, будто желают вспомнить, но память всегда в проигравших. Они тоскливо воют под дверьми и окнами, и их отцы и матери, высохшие или опухшие от злых слёз, отдают таким как её Геральт последние деньги.
Сердце тоскливо и глухо бухнуло в груди, будто поломанный механизм, Цири ещё раз усмехнулась — её Геральт. Её волей Предназначения, но никогда не больше. Хотелось двигаться ещё медленнее. Неуютно было без оставленного вместе с заляпанными кровью вещами меча. Но что ей сделают местные? Злобно посмотрят? Нечисть не выходила в Беллетэйн. Весна была не их временем, не в эту ночь — упыри прятались по норам, арахниды заползали в тёмные и холодные пещеры, подальше от блестящих огней. Они проснутся позже, когда настанет пора собирать на Купала цветы, и потянутся тонкие певучие голоски по горам и долинам. У ведьмаков будет много работы, а её давно не будет здесь — Цири представила как уходит и сердце упало, провалилось куда-то в живот ещё раз. Странно что не разбилось совсем.

Она села рядом, подобрав юбки — люди обходили его чёрную фигуру стороной, чтобы та случайно не причинила горя, не внесла смуту. В Беллетэйн все хотели радоваться, а не слушать о чужих бедах. Хотели сидеть рядом с длинноволосым и рыжебородым кузнецом, улыбающимся супруге, или рядом с его молодым сыном в украшенной вышивкой рубахе. Танцевать и прыгать через огонь, перешёптываться, дожидаться выбора Майских Короля и Королевы. Цири смотрела как девушки взбивали промытые накануне локоны, как плели друг для друга венки — плющ, ромашки и одуванчики, как с них не сводили глаз их суженые, друзья и двоюродные братья. Мелькало так много цветов, так много оттенков зелёного и коричневого, ощущалось так много запахов — кваса, винограда, пирогов с творогом и яйцом. Рощица обступала поляну плотно, на берёзах и ивах висели ленты — алые чтобы найти в Беллетэйн любовь, голубые чтобы уберечь семью от зла, фиолетовые чтобы на смену горестям пришёл душевный покой.
Цири молчала, её бедро прижималось к чужому бедру, иней давно растаял, ночь уговаривала, улещивала забыть о произошедшем. Аваллак'х ушёл через портал, и ей ещё предстояло добраться туда, а прежде — вернуть Геральта домой.

Она слышала как он дышит — тяжело, беспокойно. Заново осознавая реальность — больше нет Дикого Гона, нет плена, душа вернулось на место. Цири вспомнила как удивлённо моргнул Эредин перед тем как она рубанула его клинком по лицу, озверев от ярости. По коже прокатилась дрожь.

— Геральт, — позвала она, не касаясь укрывающего лицо капюшона, — ты на Континенте. Дома. Сейчас Беллетэйн, тысяча двести семьдесят первого года.

Сердце бухнуло в груди снова, она уже сбилась со счёта. Выпрямила спину и поджала губы, удерживаясь. От чего? От всего. Хотелось бросить Геральта прямо тут, сбежать поскорее, не объясняясь, но некуда было бежать. Волосы выбились из пучка и Цири просто распустила их, распутала, чтобы её лицо они спрятали тоже.

— Всё закончилось.