Вишня такая терпкая, что, кажется, уже набила оскомину. Завитки мягких бронзовых прядей колют углубление влажной ладони, в холодном тумане сырой мостовой их цвет видится чёрным... Что-то внутри отзывается восторгом на это марево и кислоту поцелуя. Лопнувшие трещинки между надкушенными губами приятно щиплет. Пальцы раскатывают жемчуг по упругой коже, наматывают нить-резинку вокруг ногтя. Одилон утомлённо без истомы вздыхает, вскользь задаваясь вопросом... когда же ему наберут, когда напишут? Вкус персика липнет к губам вязко и с напором, свободная рука прощупывает дешёвую и тонкую синтетику над коленом, вынуждая непроизвольно задуматься о том, какие качественные и дорогостоящие ткани носит на себе Зигфрид. Рука тянется к изящной бутылке вишнёвого вина в подстаканнике. Он запивает реплики своего друга об убогости и дешевизне да персиковый привкус во рту одним глотком. Вдыхает очень слабые нотки цитрусового парфюма и откидывается назад.

— ...мистер О’Дилан, повторюсь ещё раз, что Вы делали в ювелирном магазине мистера Кларка после его закрытия? Почему находились в состоянии алкогольного опьянения? Почему не ушли во время закрытия, если настаиваете на том, что не врывались в него после?
Остатки персикового блеска для губ надрывают тонкую кожу, Лон облизывается, смотря на офицера полиции без какого-либо участия. Тот, что постарше и покороче, долгожданно мелькает в комнате, оставляет на столе заказанную еду из фастфуд-ресторана напротив полицейского участка и уходит. Одилон лениво приподнимается с поверхности стола и начинает неторопливо разбирать свой заказ.
— Я просто заблудился. А почему пьяный – так вообще странный вопрос. Вы спьяну никогда не ходили по магазинам, что ли? Нахлебался пива. Пошёл. В этом что-то сверхъестественное?
— Камера засняла Вас танцующим на одной из витрин. Вдобавок, Вы сопротивлялись аресту. Можете ходить по магазинам хоть трижды пьяным, пока не нарушаете законы и общественный порядок.
Слышится недовольный вздох. Одилон старается сдерживать в себе возмущение изо всех последних сил, пытается восполнить их чёртовыми быстрыми углеродами, запихивая картошку в рот наспех. Запивает лёгкое першение в горле десятками граммов чистого сахара – ванильным милкшейком.
— Это был просто испуг. Никого же я не ударил или, там... не укусил?
— Всё верно...
Наконец, после безудержно весёлых наблюдений за спящим колдуном с самого раннего утра, а теперь и обедающим (право слово, в зоопарк попал), офицер уходит на перекур и оставляет его в покое. Игнорируя текущее вниз по голому запястью ещё теплое масло, тот вгрызается в чизбургер, деловито стряхивает его с рукава длинной и пышной норковой шубы. Вглядывается в поверхность стола сонно и с некой безысходностью.
На часах с прорезиненным ремешком уже полтретьего. А его всё никак не отпустят.
— Как Вы можете прокомментировать нарушение статьи о непристойном обнажении, непристойных действиях? — по возвращении мужчина выглядит на секунду расслабленным. Одилон чувствует запах холостого табака без ментола или вкусовой примеси и не замечает, как ногти впиваются в и до того помятую бледную булочку. Он бодро поднимает хмурый взгляд.
— Прошу прощения?.. Это когда было-то?!
— Вы совершали половой акт с неизвестной девушкой в общественном месте.
— Это была её машина, а не сраный автобус! Она стояла на частной парковке. Что за херня...
Не следовало соваться в этот район и напиваться до мыла в глазах, следовало остаться дома и заняться консервированием корня мандрагоры. Повезло ещё, что не обобрали до последней норковой шерстинки. Чародей забивает слюну ванильной смесью и возмущённо фыркает.
— У Вас есть родственники?
— Я. Уже. Говорил. У меня нет ни родственников, нет ни друзей, понимаете? И я не собираюсь здесь отсиживать за ложные обвинения черт-те знает сколько часов! — и ударяет кулаком по столешнице, не боясь поцарапаться или нарваться на синяк. Но вдруг присмиряет и отводит взгляд в сторону от посетившей голову поистине гениальной мысли. — Но у меня есть... эм, партнёр. Мы с ним помолвлены или типа того. Он ведь может забрать меня?
Мужчина встречает... нет, приветствует его вопрос точно с благоволением и кивает. Одилон впервые улыбается, причём так довольно и убито, словно совершил с защитником закона настоящую криминальную сделку, которая должна будет спасти его драгоценную жизнь.
Он передаёт им номер телефона, думая, что обращение третьих лиц принц не воспримет за глупую шутку и если уж не примчится, то хотя бы придёт. С другой стороны, зная оборотные способности Лона...

На часах в зале, окружённом рабочими боксами, пять. Почти потерявший надежду чародей видит Зигфрида в дверях участка, широким шагом приближается к нему и ныряет за его спину. Пристально следит за тем, как тот подписывает неведомую волокиту, отдаёт денежный залог, а офицер подхватывает запястья Одилона и избавляет его от наручников. Он давит неуверенную улыбку.
— Блять, — уже на улице колдун отпускает бразды контроля над холодом своего рассудка и резко схватывает Зигфрида в объятьях. Пальцами наглаживает складки на чужой одежде, слегка сжимает и сам жмётся щекой к твёрдому плечу. — Я думал, что ты не придёшь. 
Глоток воздуха застревает под горлом, щекоча грудь. Одилон прикрывает глаза, зарывается куда-то в чужое плечо пуще, словно стремясь в этом невольном тепле найти песчинку спокойствия против жестоких ветров американского мегаполиса. Спустя полминуты он находится, меняет щёку на лоб и достаёт из-за пазухи шубы матовую коробочку.
— Это... ну, — дрожащие пальцы выуживают серебряную цепочку и стягивают её под ладонью принца. — Мне показалось, он будет неплохо смотреться на твоей руке. Он не дешёвый, но и не особо дорогой, — он шмыгает носом, зачем-то крайне неуместно бережливо потирает косточку на запястье Зигфрида, отпускает, нарочно задевая пальцы. И не глядя отходит на приемлемое расстояние – шаг. — Хочу домой.
Домом так-то зовётся его квартира, местонахождение которой он ещё не успел назвать, однако Одилону сейчас настолько плевать, что он готов быть брошенным в ближайшем переулке или канаве. Лишь бы поспать и согреться – колени ломит холод.

Отредактировано Odilon (2021-10-23 21:14:21)

— Скажи спасибо, потому что себя я оцениваю намного больше, чем в невесть какие пару тысяч долларов, — фыркая, Одилон не позволяет последнему слову остаться за принцем и кое-как тянет улыбку на потрескавшихся губах. Впрочем, выходит не издевательская ухмылка-полуулыбка, а затравленный сардонический оскал. Он непроизвольно стукает зубами напоследок и потирает саднящие губы. Раз уж Зигфрид щедро сыплет грубо-заботливыми ремарками (они вместе и по отдельности – сплошной оксюморон, право), то, скорее всего, Лон в действительности выглядит несчастнее и жальче любого бомжа. У этих, в Сохо, хотя бы волосы неведомым восьмым чудом или чёрной магией уложены и чисты.
И по-девичьи клишированную реакцию на браслет старается изо всех сил игнорировать, чувствуя себя и до того паршиво и как-то холодно... не только в коленях. Забавно выходит: Одилон, давно отучив себя от привязанностей и разменяв это умение на чародейское мастерство (хотя простой смертный бы счёл, что менялся тот на вечную жизнь да красоту, и разменивал не дружбу, а душу); умеющий и готовый заедать мелкие замызганные сердечки одиноких девушек на завтрак с молоком, поедающий в обед самую сочную вырезку юношеских признательностей и мужских взглядов с приправой женских слухов, а ночью давящий на стенах и прикроватных тумбочках остаточные намёки на близкое отношение, сейчас ощущает закрадывающееся непонимание и тоску. Не то чтобы он имел виды на Зигфрида или активно намекал на что-то эдакое, но сталкиваться с безразличием после всего пережитого и наверняка поджидающего на пороге, как минимум... неожиданно? Неприятно? Быть может, недовольства сейчас в принце больше, чем признательности. И, в любом случае, им уже пора – рука толкает в сторону парковки.
Блуждающий усталый взгляд постепенно теряется в загорающихся вышках небоскрёбов.

Жилище принца – соответствующая статусу владельца мансарда внушительных размеров. Он покидает предложенную для использования ванную комнату спустя полчаса, если не больше и отчего-то думает, что на размерах роскошь не ограничивается. Канонически дорогая мебель и вымощенная умами нескольких дизайнеров обстановка не удостаивается внимания колдуна. Беглым взглядом уже на кухне он обводит очерченную тонкими складками кофты спину Зигфрида, достаёт изо рта зубочистку.
— Не знаю, какими полотенцами пользуешься для чего, но я вытерся самым большим. Вымылся по четыре раза, вроде бы запаха не чую, но грязным себя ощущаю, поэтому решай судьбу полотенца как соблаговолишь.
И вдруг в обозрение попадает предрешённая судьба его одежки – у мусорного ведра.
— А в чём я пойду домой? — с воспрявшими силами возмущения Одилон дёргает бровью. Зародыш потенциального гнева или нытья быстро сменяется на милость: он располагается прямо перед Зигфридом, кокетливо поджав угловатые плечи и скромно улыбнувшись. — Или ты меня решил оставить навсегда в своём дворце? Только знай, я люблю, когда ко мне относятся уважительно, — и тут успокаивается, неудобно припомнив их самую первую встречу во дворце и эту же фразу, произнесённую им со строго поставленными ручками на боках. — Рубашка у тебя есть, короче? Пофигу, если велика. Я заплачу. Кстати, о деньгах...
Облизнутый палец перелистывает купюры из припрятанного бумажника. Колдун выгребает всю наличку, её едва хватает на половину уплаченного залога. Из дополнительных кармашков вываливаются карты (парочка из них оформлена даже не на его имя), мелочёвка, чеки и крохотная руна размером с цент, которую он вырезал собственноручно. Бумажник оказывается выпотрошен полностью и отправляется к норковой шубе с его чёрной майкой в сеточку. 
— Остальное скину безналом, как доберусь до телефона. Или доставлю тебе на дом, — Лон воровато озирается по сторонам и неуверенно кивает на плиту. — Ты умеешь готовить? Эм... помочь?
В воздухе застывает вопрос Зигфрида и ударяет Одилона будто под дых. Колдун косится на принца, как бы интересуясь, к чему это: разбавить монотонную тишину работы, развлечь его Высочество или просто без всяких подоплёк... узнать?
— В бумажках из полицейского участка оказалось слишком много букв или ты прочёл и звучит сомнительно? — он размещается за столом, прочищает горло и выпрямляет спину. — Если нужно краткое изложение и моя версия, то всё было так: напился, зацепил чью-то девчонку, посидели с ней в её машине. Совсем потом... пошёл в ювелирный магазин и случайно застрял там до закрытия. Ну как застрял. Оказывается, зацепил я цацу владельца магазина. Вот и отметелили меня бугаи, приставленные к ней её же голубком. Где сам владелец магазина был – черти его знают. Надеюсь, у него сломается коленная чашечка на днях. По идее, приворот должен сработать.
Следует неловкое пожимание плечами. Одилон растерянно вертит головой по сторонам, терпеливо ждёт, когда Зигфрид присоединится к нему. Однако не видит ни на одном из чужих запястий блеск серебра. Нарочито громко хмыкает:
— Что, не понравился браслет? Слишком дешёвый сплав? Аллергия на него? — и отворачивается, оглаживая подбородок от призрачного следа чужого прикосновения. — Можно было так и сказать, а не подслащать. Ненавижу, когда так делают, — разочарование в голосе Лона звучит недолго. И то ли заслуга самого Зигфрида, то ли подсаженного на нервозность и бессонницу организма. Одилон зарывается в собственные ладони, зачёсывает мокрые волосы и прячет голову в уложенных на столе руках. — Что купить тебе в следующий раз?..

Зигфрид сокращает между ними дистанцию, но исключительно для того, чтобы оценить заявление Одилона по достоинству. И вдруг принюхивается к волосам, отчего у колдуна не то испорченное сердце в пятки уходит, не то появляется испарина на спине, не то холодок пробегает по пояснице. Он едва удерживается на месте и замирает в ожидании вердикта. А потом с энтузиазмом поддерживает слова принца:
— Именно! Эти дилетанты даже нормально меня допросить не смогли. Мне пришлось спать на столе. На столе! Вся спина болит... Ах.
Пассаж про обноски лишь вызывает у него улыбку – на правду, в самом деле, не обижаются. От блестящей и лоснящейся вдоль ладони чёрной норки не осталось и следа, так, остатки величия, изгвазданные жиром и пылью нью-йорковских улиц, словно их подметали Одилоном. А, если вспомнить события прошлой ночи, то, в принципе, так оно и было. На майку в сеточку и вовсе тошно смотреть – для чародея они были одноразовые, вульгарные и исключительно декоративные, учитывая места, которые он посещал, принаряжаясь в них. После избавления от шрамов на животе Одилон просто не мог устоять перед примитивным желанием показаться всему миру и, в особенности, ценителям прекрасного. Он просто был соткан из глупого самолюбия и поделать с этим ничего было нельзя. Поэтому, так или иначе, в нахождении лишней рубашки с хозяйского плеча (буквально и образно) он был бы весьма признателен.
На вздох и разъяснения принца сам вздыхает почти неслышно, стараясь не перебить, слегка хмурится. Он коротко пожимает плечами, ища у себя что-то между пальцев – да, понимает, что Зигфрид эти купюры хоть как салфетки использовать может (не будь они такими грязными по своей сути), однако по-прежнему испытывает неизбежную неловкость крупного должника. Либо от привитой с детства удобности, либо от нереальности чужой безвозмездности. Точнее, от нереальности... всего происходящего в целом.
— Можно было сказать это до того, как я выбросил кошель, а? — булькает Одилон в такт кастрюле с глинтвейном и, замотав ногой, криво ухмыляется: — Как-то неожиданно ты признал моё существование в своей жизни. Что, неужто магия дружбы работает? Но. Моё присутствие не перманентно! Хотя кого я обманываю. Любая сказка без принца становится скучной. 
Наконец, улавливая на себе взгляд принца, подмигивает тому, даже не думая бросаться словами с осторожностью.
— Несколько бутылок алкоголя, средненький трах на неудобном сидении узкой машины и избиение тремя здоровенными мужиками – хорошее времяпрепровождение? Не знал о том, что у тебя такие изощрённые вкусы, Зигги. Ты так близок к простому народу, оказывается, — он крутит головой, тщательно пережёвывая мясо заострёнными зубами и осторожно пихается локтем. — Эй. С чем разберёмся?.. Всё уже позади.
А вот это ему уже не нравится. Вряд ли принц пойдёт на по-настоящему сказочно-принцевские свершения, но Одилон действительно не хочет, чтобы Зигфрида волновали проблемы колдуна дальше отсутствия нормальной чистой одежды, вкусной горячей еды и тёплой крыши под головой. Скорее всего, в глазах принца, обладающего чем только можно, это и до того пустяки, однако не для его спутника.
Одилон не переживает. Ни насчёт притязательности и ценности своего подарка, ни насчёт всеимущего Зигфрида. Нет-нет...
Он лениво поднимается и в темпе семенит следом, с опаской ступая в кабинет. Застывает перед зрелищем раскрытого настежь сейфа и мелких безделушек внутри. Безделушек для Одилона, быть может, но не для самого хозяина.
— Но в чём смысл хранить его за кучей замков и не носить? Хотя...
Истерзанные губы поджимаются на миг. Зигфрид напоминает ему себя в детстве: когда тот обзавёлся личной шкатулкой из-за морей, прикупленной отцом, и хранил в ней маленькие моменты не менее маленьких переживаний и впечатлений такого же маленького себя – перья первого залетевшего к нему в башню зимородка, обрывки украденных у отца рукописей, ленточки с королевской ярмарки, на которую он сбежал без чужого ведома. Позже это стало хорошим костром и подпиткой для его начинаний в тёмных искусствах.
И опять в отсутствии якоря для взгляда сорочий глаз цепляется за ненужную деталь. Он подходит к сейфу и опять, опять совершенно ненужно и незачем тянет руку. Корешок отзывается острой эманацией на прикосновение, и в накатившем приливе отчаяния Одилон отходит к самому столу. Он не переживает...
— Можно тебе задать вопрос? — моментально спрашивает чародей у возникшего в дверях принца. Говорит тише. — По поводу той книги. Откуда она у тебя? — смотрит... пристально и пусто. — У меня была абсолютно такая, и я точно знаю, что она единственная в своём роде, потому что она мне досталась в наследство. А потом я подарил её одному человеку, который... которого... — запинка появляется сама. Одилон забывает на секунду, как дышать, ищет одним взглядом на полу остатки своей собранности и каких-то связанных слов. Человеку, который нравился? Которого любил? — В конце были страницы для заметок, среди которых спрятала воспоминание моя мать. То есть, кратко говоря, туда была заложена частичка её души на определённый момент из её жизни. Когда писал там, она отвечала. Я их вырвал и оставил себе. Потом думал сделать такое же, оставив воспоминание себя, но... как такое объяснишь простому смертному?.. Дудки.
Осознание забирает из колдуна крупицы неизвестных сил, оставляя его поникши сидеть на краю стола и пялиться в невидимую точку у чужих ног. Он тяжело усмехается вдруг:
— Полагаю, я должен ещё одно извинение?..

Видеть Зигфрида такого – одинаково понурого и сумрачного едва ли выносимо. Одилон будто бы расплачивается за два общих прошлых сразу, неуместно пропуская через себя каждое движение принца, каждое слово, произнесённое не безмятежным и тихим голосом, а совсем стёртым и подавленным. 
Пожалуй, все неразделённые в любви молодого чародея сердца страдали именно ради этого момента. Когда возмездие щекочет над солнечным сплетением и резко давит. Но Одилон не вспоминает лиц, брошенных в течении лет позади. Он смотрит на одно перед ним, тревожно пытается уловить взгляд, прочесть хоть ещё одну эмоцию кроме всплывшего наружу разочарования? Чего?..
Он провожает Зигфрида взглядом в спину (все мысли о красоте размётшихся линий кофты вытекают из головы сразу, остаётся одно и радикально иное), с опозданием приходит в себя и подбирает рубашку. Книга остаётся на столе.

“Я надеюсь, ты отыщешь счастье с кем-то другим, кто будет достоин тебя и сможет обеспечить тебе беззаботную жизнь и старость”
Мыслепоток неизбежно сбивается в один круг и смешивается до слабого покалывания в висках. Прямо как в их первую встречу, когда случилось без масок и обмана. Мельком просачивается и выплывает воспоминание жемчуга. Не те маленькие поддельные, что раскатывал вчера ночью, а целую нанизь. На своей груди, уродливо обожжённой едкостью магического огня – последний подарок от отца перед входом в посмертие. Тогда, как оказывается теперь, именно Зигфрид касался его так уверенно и тепло, словно бы Одилон не был тем самым гостем светских раутов, на которого косились особенно самовлюблённые и шёпотом или в мыслях уповали на избежание подобной судьбы. Именно благодаря нему колдун перестал стыдливо запахиваться в домашние одежды и прикрываться кожей необезображенных рук.
Реальность праведно размозживает колдуна, возвращая его к настоящему. Он смотрит за принцем, расположившимся на кухонном диване с каким-то неверием. Искренне не понимает его попытки уйти от темы и не успевает почувствовать, как под рёбра прокрадывается досада.
— Они бы убили меня. И тебя, выходит. А это совсем не то, чего я хотел бы для тебя. Даже сейчас.
Любой намёк на проницательность или такт покидает колдуна. Он забывает, что сейчас они, по сути, для друг друга никто, однако слова просятся наружу сами.
— Не надо, Зигфрид. Сейчас не нужно проявлять королевские манеры и доблестно молчать об обидах или о чём-то ещё. Просто поговори со мной, — на последних словах Одилон сходит практически на мольбу, лишаясь какого-либо бесстыдства. Продолжает с нарастанием: — По крайней мере скажи, ненавидишь ли ты меня за ещё одну испорченную историю любви или... 
Язык остаётся за скрипнувшими зубами. Одилон ненавидит неопределённость, ему нужна моментальная реакция, как глоток воздуха; возможность от неё толкнуться. И пока он требует хотя бы намёк на землю под ногами, он даже не задумывается на момент о принце. О необходимости для него обдумать всё ещё раз.
Это крохотное бельмо эгоизма отравляет тоску чародея, обращая в яд. Он ощущает, как негодование протекает по венам и выходит звериными когтями в ладони – кулаки сжимаются до белых костяшек. Выставляет ногу вперёд, подаётся. Внутри, среди шума крови и метронома пульса, его маячит между осторожностью и рождающимся изнутри губительным порывом. Острый клык шкрябает о внутреннюю сторону щеки, но каким-то чудом слова все ещё даются Одилону:
— Если ты хочешь, я могу сделать так, чтобы ты забыл про всё... то, — он смотрит трезво и твёрдо, несмотря на кровь между пальцев. — Или это станет кто-то другой.
Ему самому не нравится неожиданное предложение, но он чувствует, что оно станет правильной вещью, если этого будет достаточно для счастья и благополучия принца.
Проблема колдуна заключается в том, что все его попытки исправить настоящее оканчиваются магическими ритуалами. Точнее он думает, что может кашу всю вычерпать одним лишь колдовством.
— Я пойду спать... — заявляет Одилон, опешив на миг и резко подавшись назад. Истерзанные ладони бережно защищает сложенными пальцами, взгляд отводит. И стоит как вкопанный. Он ждёт. Как настоящий крестьянин, надеясь, что, может быть, за его счёт, принц сможет отвести душу.

Отредактировано Odilon (2021-10-30 17:00:18)

Зигфрид даёт то, чего Одилон так с нуждой просил (вернее, на что бесстрашно так напрашивался), ту самую моментальную реакцию – он предчувствует разрежённость воздуха, по тяжёлому шагу в его направление определяет удар заранее, но не делает ничего. Лишь кое-как удерживается на ногах и жмёт кулаки по боку, когда принц наконец-таки бьёт. Бьёт не так, как при первой встрече в Вуокатти, а со всем вложенным в одно движение намерением и слишком необъятной яростью. Однако этого недостаточно: он подхватывает Одилона кулаком под дых, тянет к стене. И именно в это мгновение тот силится оказать сопротивление. Не чтобы ударить в отместку, а чтобы просто остановиться. Он неуклюже толкается в своей слабости и одними пальцами беспомощно скребёт по ткани чужих рукавов, глотая воздух, впрочем, гнев Зигфрида по-прежнему неумолим, и на это откликается всё нутро Одилона. Нет опасности в принце (для собственной жизни, по крайней мере), только вот он хватается за горло, точно придорожный разбойник, скалится ошалело и кричит прямо в лицо. А подноготная Одилона всё принимает, разменивает на чистую монету, вбирает без остатка – и уже замыливает острое зрение. Лёгкие давит тупой нехваткой воздуха: чародей даже не пытается восстановить дыхание маленькими глотками, он больше выдыхает и по-звериному щерится, обнажая четвёрку острых клыков. Кончик языка слизывает кровь с кромки верхней губы – вспоминается запах крови Зигфрида. Ладонь, которая скользила по предплечьям из последних попыток прекратить, разомкнулась где-то за спиной, сосредоточившись длинными чёрными когтями в одной точке, словно игольно-тонкие лапки большого ядовитого паука.
Неужели это конец многовековой истории нелюбви, обманов и смуты – вскопанное прошлое, ужасно глупое недопонимание и ничья за секунду?
Да, ничья – как не бывает в разговорах, лишь в драках или схватках насмерть.
Когти впиваются в ненадёжную ткань чужой кофты. Лон тянет за неё, как за последние крохи разума, говорящего по буквам, закрывает рот, стянувшийся в нервной гримасе... Как тут тепло касания невесомо мажет от уха – Одилон ощутимо дёргается в руках Зигфрида, подобно пойманному зайцу, тихнет и жмётся к стене затылком. Пробиваемый мелкой дрожью, следит пристальнее, чем когда-либо, за каждым изменением в лице напротив, в движении рук у шеи. Баллисты, священный огонь – всё это глупости. Это совсем не страшно и можно пережить. А касание, отдающее воспоминанием, частичкой тебя самого...
Зигфрид сжаливается и отпускает. Колдун с болезненным хрипом вдыхает, прибивается к стене боком, воровато ухватившись кровавыми руками за шею и смотрит. Глаза, как у дикого затравленного зверя – без признания, с готовностью бежать или нападать. Да ноготь сам по себе царапает тронутую кожу шеи. Бразды правления в руках Одилона скользки – он не отвечает пощёчиной или резким словом, потому что боится на подсознании не рассчитать. Что там, он даже не видит лица принца, пусть и смотрит прямо на него хорошо распахнутыми глазами. Он дожидается, пока тот перестанет гудеть и уйдёт, позволив осесть на пол и прийти в хотя бы относительный порядок. 
Утра же он не дождался – обратился в ворона и улетел через окно.

Недели хватило Одилону, чтобы обнаружить себя в полнейшем одиночестве вновь – среди плотной вереницы людей и узкого круга увеселительных забав. На самом-то деле, несколько дней “до”, обратив себя магии, он был практически безвылазен из своего убежища (и, быть может, совсем немного безнадёжен), но рано или поздно снизошло решение “подышать воздухом”. Когда ты в чьей-то компании, можешь на момент позабыть о веских причинах браться за приземлённые дела, о работе и... о других людях.
Лазурное перо вспархивает рядом с металликой декоративного бубенчика, тот звенит глухо и отдалённо, теряясь в гомоне людей и какофонии нескольких музыкальных установок. Аккуратные пальцы уверенно ныряют в светлую часть макушки, небрежно ерошат её с тёмной. Чародей устало улыбается и касается невероятно тонкого запястья незнакомки... То есть, как её звали? К сожалению (или к счастью), он запомнил только серёжку.
Горячий большой палец задевает где-то за ухом, заставляя Одилона вздрогнуть и обернуться.
— О, ты боишься щекотки? Это так мило, – звучит с кусочком сарказма, как с долькой лимона в чужом роме с колой. Снова девушка тянется к его уху на пробу, но он тут же перехватывает ловкую ладонь. Любое расположение к безымянной крашеной блондинке исчезает.
— Просто не надо.
В момент неловкой тишины Одилон обращается к сигаретам и идёт на балкон, пока те сыплются из нараспашку открытой пачки. Кто-то по ту сторону провода как бы подхватывает его настроение и набирает номер.
Звонок Зигфрида, а также его намерение приехать на дом усваиваются в голове с каждой минутой всё хуже. Неужели у принца хватит смелости распрощаться не по телефону, а словами? Сам колдун скрипит зубами, совершенно не улавливая личного желания – хочется не то с опозданием съездить по лицу, не то поговорить в менее негативной коннотации этого слова, не то попросту развеять вуаль и молча увидеть.
Полнейшая неизвестность ожидает его по дороге домой и уже в квартире – ближе к назначенному времени Зигфрид, видимо, напрочь забывает о средствах коммуникации и не отвечает ни на один из звонков (даже с другого номера!) 

Одилон считывает чужой жест гробового молчания отлично, однако неверно. Набрав последнее сообщение, отправляет уже телефон в сторону маленького уютного диванчика, попадает в стену и бровью не ведёт – заразился дурацким безразличием к потере материального от Зигфрида. Чёрт бы побрал его...

Отредактировано Odilon (2021-10-30 16:59:59)

Не могло быть всё так просто. Когда лаковое покрытие антикварного дубового стола обратилось в подобие когтеточки усилиями слишком мощных для столь “хрупкого” мага когтей и сиюминутного желания удавить Зигфрида за укол напоследок, Одилон опёрся на несчастную столешницу и выдохнул всей грудью. А что, если то был и не укол вовсе? Что, если вечно пунктуальный и вечно безупречный во всём принц не мог явиться по иной причине? Предупредил бы ведь. Или...
Подобрав с пола телефон, шатко переживавший продолжавшуюся череду падений и взлётов, колдун на всякий случай проверил чужое нахождение в каждой социальной сети, позвонил ещё раз и принялся за работу, оставив голосовое сообщение пустым.
Заклинание было несовершенно и требовало немалых затрат, однако пойманный в моменте Одилон не жалел. Подаренный принцессе кулон был сброшен в пробную заготовку, которая пылилась среди других основ для заклинаний в глубоком ящике ещё после встречи в Вуокатти; чародей наспех завернулся в пальто и выбежал на улицу.
Дым рассеялся неподалёку от неработающей стройки. На секунду Лон растерялся и уже собрался проклинать неудавшееся колдовство, как отдалённым эхом вдруг раздалась ругань запомнившегося ему голоса и звуки метких глухих ударов. 
“Ладно, с этим потом разберемся”.
“Эй. С чем разберёмся?.. Всё уже позади”.
И сейчас бы он посетовал не на заклинание, а на откровенный идиотизм Зигфрида, выраженный в, видимо, патологически-наследственном героизме для принцев, но тело начало двигаться само по себе.
Они оказались в самой гуще железобетонных этажей. Один бугай медитативно раскладывал широко богатый ассортимент строительных инструментов и других примочек на небольшом столике, второй внимательно поглядывал на Зигфрида и обещал разговорчивость в ближайшие пару минут. Зигфрид... не так уж и важен его вид, важно лишь то, что тот находился на грани сознания, держась, похоже, одним отвращением.
Нога уверенно выступает из тени, и Одилон уверенно вышагивает к обидчикам принца. Встрепенувшиеся от единого шороха, они идут вперёд, размениваясь уже не вопросами, а открытыми угрозами и насмешками. Колдун ничего не слышит. Он вытягивает руку вперёд, и бугаев захлёстывает электрический разряд. Из сторожки появляется третий, опрометчиво не обратив внимания на валяющихся товарищей и решивший налететь на Одилона сразу же. 
Тяжёлый кулак замирает в опасной близости от сплетения рёбер. Когтистая пятерня сжимается вокруг чужой с намерением переломить всё на осколки и крошки к чертям – Одилон голодно ощеривается и шипит:
— Он мой.
Стремясь встретить незваного гостя хотя бы другой рукой, мужик резко тянет на себя, да только попытка оборачивается худо – Одилон кидается навстречу, моментально вгрызается остробритвенными зубами в шею. Бедолага бьётся в панике, точно добыча зверя, пытается оттянуть за волосы... Одилон отвечает тем же, хрустнув, казалось бы, крепкой шеей. Крики стихают, а руки тянутся к голове. Когда он вырывает челюсть уже не отвечавшего мужика, тогда-то тело свободно опадает на холодный бетон. Одилон плюёт и неторопливо приближается к невольному зрителю целого представления.
В слюне – чужая кровь, не его. Сощуренный глаз в полутьме кажется почти чёрным. И сам Одилон... смотрит без меры привычного дружелюбия, будто готовый сожрать Зигфрида целиком за неверный набор слов.
Острие когтя стекает от виска вниз по скуле. Ювелирностью пинцета касается подбородка, точно трогать пальцами столь измаранное в пыли и крови лицо – преступление для собственного достоинства. Пусть и у самого Одилона краснота по локоть. 
А, может, он просто помнит отношение августейшего к грязи. Когти аккуратно поднимают голову и принуждают к зрительному контакту.
— Надеюсь, мне не придётся объяснять, почему ты придурок?
Не позволив вставить и слова, чародей разрезает верёвки и поднимает принца одним выверенным движением, легко водружает с опорой на своё плечо, словно бы тело его позабыло про всякую тяжесть и усталость.

Пристанище Одилона – не самое крохотное и тесное, хотя компактность убранства и приглушённый свет сказываются на первом впечатлении. Хозяин сбрасывает долгожданного гостя на диван, кивает ему в сторону раковины среди близстоящей кухонной утвари, а сам плетётся к ванной комнате, чтобы умыть лицо и руки да по пути сбросить тройку кроличьих туш.
— Что, если бы они убили тебя, ты об этом не подумал? — показывается по окончании водных процедур с ожившим намёком на дружелюбие и огромное беспокойство, присаживается рядом. Хватает за лицо мягкими и слегка прохладными ладонями, пытается найти ответ в туповатом взгляде щенячье-карих глаз и обрывает выражением личного негодования. Мирно: — Я волновался, козёл.
Впрочем, Одилон забывает о задушевных беседах. Он срывает с принца весь этот срамный намёк на какой-то лоск и предупреждающе рычит:
— Сиди.
Костюм отправляется к порогу прихожей, и чародей может самозабвенно заняться тщательным осмотром и последующим лечением. Из него аптекарь или алхимик куда лучше, но в таких условиях выбирать не приходится никому.
Он обрабатывает чужое лицо и руки антисептиком, сдабривает будущие синяки морозной мазью, а мелкие ранки вязким раствором. Каждую костяшку промазывает усердно и по отдельности, какими бы эффективными его средства ни были. Дав запить боль алхимической настойкой, Одилон отходит в коридор и через пару минут приносит позаимствованную у Зигфрида же рубашку. Сверху добавляет сапфировые запонки, джинсовку примерно под его размер и маленькую склянку с серо-пурпурной жидкостью.
— Проверься у специалиста потом, но, если будет что-то сломано – можешь воспользоваться моим средством, оно укрепит кости. Потом изготовлю больше.
Одилон в тишине тяжело вздыхает, бережливо треплет волосы на тёмной макушке и отвлекается на плиту рядом.
— Тебе повезло, что чай с клюквой ещё не успел остыть. 
На самом деле, чай остыл давно и может годиться лишь в холодные напитки, однако чародею поставить чайник специально для принца никогда не лень. Даже разбавить всю эту катастрофу капелькой хорошего рома.

Одилон, настолько свыкшийся с исконно-людским отношением, принцем, а также имевший ещё не выкорчеванную привычку заботиться и быть бережливым, не нуждался в какой-либо благодарности. По крайней мере, когда в собственном приложении рук не искал выгоды. Сейчас он не искал, он стремился как можно исправнее помочь... брату по несчастью? Другу? Бывшему любовнику? Да просто близкому человеку. 
Но Зигфрид не скупится на благодарность. Пусть и выражает её по-своему: приобнимает из-за спины, носом коснувшись стыка тёмных и светлых волос на макушке. Это понукает колдуна от неожиданности позволить и до того скользкой большой тарелке вылететь из ладони прямо в раковину. Когда Зигфрид рано или поздно решает возвратиться на место, он оглядывается растерянно-удивлённо и ведёт плечами, сгоняя вызванный от поясницы до самого загривка табун мурашек. Пытается рассмотреть хромого принца чуть трезвее, чтобы понять, нужно ли тому ещё давать зелье. 
— Извиниться? Ты поэтому хотел прийти?.. — спрашивает с неподдельным интересом, топя взгляд в моющейся посуде и разошедшейся пене с лимонной отдушкой. — И что потом, ты планировал уйти? Ну, не домой... а навсегда.
Он прикусывает губы, стремясь не то скрыть, не то задавить собственную неловкость. Принц не настолько понятен ему, чтобы знать точно – последний ли это визит или самый первый и далеко не конечный.
— Только царапины подсохли, а уже командует, взгляните на него, — Одилон оборачивается, подхватывая реплику Зигфрида, усмехается. Выставляет на столик чайник, чашки, баночки с засахаренной и замороженной клюквой да мёдом, затем приносит чайные ложки, доску с нарезкой из хлеба, мяса и сыра. Из кладовки приносит бутылку дорогого рома и ставит её тоже. — Я не знаю, чего ты хочешь и сколько всего, так что вот. Ты точно сладкое не ешь? Даже яблочную шарлотку не попробуешь? А ужинать будешь? Не знаю, вдруг ты свой успел потерять по дороге.
У холодильника рука тянется к одной из записок с жирной подписью: “купить Зигфриду подарок”, колдун берёт подвязанную к одному из магнитов чёрную ручку, расписывает подробную инструкцию по принятию зелья в течение недели и передаёт её адресату.
— Если нужно сходить в душ, я освобожу чуть позже. Хотя... давай так, ты остаёшься здесь на ночь, утром моешься, завтракаешь, одеваешься и отправляешься куда хочешь. Не хочу тебя отсылать домой в такую темень, тем более в таком состоянии. Возражения не принимаются! Пофигу, что ты такси взять можешь, а вдруг, пока подниматься будешь в квартиру, потеряешь сознание? В шахте лифта я тебя точно не отыщу.
Одилон неугомонно шмыгает в глубину коридора, через считанные секунды притащив уже взбитую подушку с одеялом наверняка ручной работы и шерстяным пледом. Следом на спинку дивана ложится сменная одежда (которая будет великовата даже Зигфриду) – джинсы, однотонная футболка и джемпер, на случай, если его гость откажется надевать джинсовую куртку в холода ветреного Нью-Йорка.
Заземлившись рядом, он поворачивает голову Зигфрида к себе, стирает остатки мази с лица влажным кусочком марли, минуя обработанные ранки; неторопливо мажет места будущих синяков уже другим средством – не менее холодным, но очень водянистым и пахнущим сырой травой. А Зигфрид всё также отчего-то лыбится, покорно подаваясь на ладони.
— Вроде бы гематом и синяков не должно остаться. Для профилактики можешь промазать дома человеческими лекарствами, — чародей умывает руки в пиале с родниковой водой, мелкими движениями вытирает их о домашнюю рубашку и подхватывает лицо принца в чашу из ладоней вновь. Осматривает его невзначай, пытается прислушаться к дыханию и сердцебиению, но вдруг натыкается на внимательный (пусть и не совсем осознанный) взгляд. Что-то тихо ёкает не то внутри, не то трогает со спины чуть ниже лопаток, будто табун мурашек вновь решил нанести свой призрачный удар в самый неподходящий момент. Одилон невесомо выдыхает и просит: — Ради всего королевского и не-королевского, будь осторожен, а.
Он рубит, проглатывая продолжение фразы: “я не могу себе позволить твои страдания”.
Чай плещется по внутренним белоснежным стенкам тёмных чашек, ром выливается в отдельный бокал и остаётся открытым (на случай, если возникнет необходимость разбавить и чай). Одилон перекидывает ногу через другую, почти садится расслабленно, однако всё безустанно вздрагивает:
— Как ты себя чувствуешь? Где-нибудь что-нибудь ломит, ноет, болит? Голова цела?

— Нет. Я имел в виду... ты не собирался прекращать со мной общение? — весьма закономерное уточнение не менее тревожного вопроса, видимо, до сих пор недосягаемо для принца. Одилон пытается в выражении недоумения и немого вопроса между благородными чертами разглядеть хотя бы намёк на согласие, но чужое лицо лучше всякого озвучиваемого отказа. Он не сдерживает тёплой улыбки и заключает даже как-то скромно-тихо, присмирев: — Это приятно знать. Спасибо.
И в молчании сам запоздало спрашивает себя: “спасибо за что?” Колдун опускает взгляд на вьющиеся между собой в щекотливом вопросе пальцы, скребёт ногтем по углублению ладони и невольно хмурится. Он раньше не мог ответить на до жути непростой и неудобный вопрос о мнимой необходимости принца в его жизни, а теперь, проведя с ним ещё больше времени без напыщенных масок и игр в кого-то другого, вовсе не представляет, стоит ли отвечать на этот вопрос. Но он определённо бы... скучал по Зигги.
Пожимает плечами на каноническую вежливость и между суетливыми похождениями из коридора в главную комнату выкладывает на блюдце небольшой квадратик шарлотки, а оставшееся утрамбовывает по контейнерам.
— А можно у тебя узнать? Ты что, никогда сладкого не ел, получается? Или однажды решил его просто исключить из своего питания? Учёные люди, кстати, говорят, что шоколад полезен для мозга. Запомни, может, пригодится.
Он тихо смеётся, вымешивая в чашке чая клюкву с мёдом в свободную минутку и с удовольствием наблюдает довольную улыбку Зигфрида. Абсурд полный, но от происходящего веет домашностью больше, чем от запаха высушенных полевых цветов и корня мандрагоры в банках. Должно быть, потому что дом – необязательно, когда один.
— Посмотрим, — Одилон вызывающе склабится и тут же оторопевает: это принц шутливо (или очень даже серьёзно, просто в своеобразной манере) коснулся лба, аккуратно сгладив кожу поднявшихся линий. Последующие слова выводят из ступора, заставляя колдуна осторожно дёрнуть Зигфрида за нос. — Пффф. Спасибо за заботу, что ли? — он вскидывает бровь вверх и усмехается.
А деловитости в принце, видимо, достаёт всегда. Впрочем, так и надо. В том неожиданно просыпается возмущение и силы, но не настолько долго, чтобы Одилон успел к этому моменту взъерошиться и начать сыпать колкостями или виляющими шутками.
— И что такого? Твой дед, наверное и не на таком спал, — на какой-то момент он даже изображает обиду, сложив руки у груди и поджав губы. Думает, отведя взгляд в сторону и заключает со вздохом: — Ладно, допьёшь чай, посидим и я покажу комнату. До неё просто далеко идти. И заблудиться можно. Гостевых комнат у меня нет и не к делу они тут. Ну на моей-то кровати ты поспишь? Я здесь лягу, пофиг.
И пока Одилон успевает угомониться и оборвать всевозможную суету, Зигфрид уже потихоньку приходит в себя или же на волне возмущения обнаглевает. Он вскакивает за ним, увидев, куда тянутся неуёмные руки. 
— Эй, не трогай, оно личное! Ты мой гость, вообще-то, не здешний жилец!
Подскочив, второпях колдун совсем не чувствует, как лицо разгорается пунцом. От смятения или негодования – вообще не понимает. Но рука вырывает заметки точно и безапелляционно.
— Это старая, ты и ворчащим мне нравишься, — бубнит, не очень-то и осознавая, что произносит в сердцах. Обращает внимание на вторую записку с пустым чек-листом “взять у принца: волосы, кровь, слёзы, пот”, комкает её в кулаке и бросает куда-то в противоположную сторону от мусорного ведра. — И эта на полном серьёзе, да. Ну не смотри так, мне нужно развивать свои способности и открывать новые рецепты зелий, новые свойства. Да если бы я не медлил и давно хотя бы волосами твоими обзавёлся для филактерии, то не пришлось бы на заклинание поиска вбухивать первую попавшуюся под руку вещь и надеяться на то, что всё это сработает!
Одилон хмыкает в тон крайне делового или смертельно обиженного человека, скрещивает руки на груди и поднимает-отворачивает голову. Да какой там? Байки о спасения принца не вынуждают задуматься и отойти, он только разгорается интересом и желанием зарыть колдуна поглубже в его же яму откровений, однако Одилон такого подхода не терпит. Он подхватывает Зигфрида за предплечья и – насколько это можно безболезненно – прибивает его к этому самому интересному холодильнику. Уйти или выскользнуть не даёт: снова появляется в руках эта мертвецкая хватка.
— Да хватит тебе уже, кому я сказал, — недовольно бубнит Одилон, по-бычьи резко выдыхая. Тем не менее, враждебности или желания навредить он не демонстрирует, лишь в одну секунду заглядевшись на чужое лицо преспокойно-миролюбивым взглядом. Чародей вдруг вытягивает шею, приближаясь почти как когда-то раньше и незаметно освободившейся рукой невесомо проводит средним пальцем за ухом, до дрожи задевая чёрный волос.
На этом он ретируется на пару шагов назад и отскакивает за диван, видимо, добившись нужного эффекта. Все записки от взмаха ладони вздрагивают, начинают шелестеть в унисон и отрываются из-под тяжести магнитов прямо в мусорное ведро, неудержимо просачиваясь даже через дверцу кухонной тумбы.
Одилон присаживается на спинку дивана и поднимает заинтересованный взгляд на Зигфрида.
— Садись. Или ты уже напился? — и протягивает ему руку, намекая, что готов проводить в спальню.

Придя в себя после волны острого возмущения и ободряющего негодования, Зигфрид неожиданно заговаривает о разительно другом. И руку игнорирует (спасибо, что хоть не решился потянуть со всей дури, отомстив нехитрым путём), заставляя колдуна опешить в отсутствии рычагов для отступления и каких-либо зацепок для разговора. Он так тоже может! Однако вместо того, чтобы начать монолог о препарировании лягушек и о довольно-таки редких ингредиентах для алхимических растворов от невидимости и прочих побочных эффектов магии, Одилон вновь проглатывает слова – на этот раз несчастное “но...” – резко хватает принца за руку и ведёт в направлении коридора, издалека кажущегося безмерно чёрной и глубокой дырой... прямо как кроличьей норой!
В темноте они пробираются недолго, поблизости над головой из ниоткуда выплывают ярко-белые светлячки, ярко-голубым и ультрамариновым градиентом свечения больше походящие на крохотные звёздочки. Или же это они и были? 
— Ступай прямо по моим следам. Постараюсь к завтрашнему утру сделать обычный коридор, чтобы с тобой ничего не стряслось, — голос разносится по стенам “коридора” странно: он звучит прямо на ухо и в то же время подхватывается эхом или загадочными многоголосыми суфлёрами, которые звучат под стать говорящему, но кто-то выше, а кто-то ниже. Чародей всё ещё ведёт Зигфрида за руку, окидывая взглядом через плечо, как тот на пробу выхаживает по сверкающим в темноте призрачным отпечаткам ног. И ведёт быстро, чтобы не возникло хотя бы намёка на мысль оступиться нарочно. Вскоре он отпускает, растерев остаточное тепло чужой кожи между пальцами, только через пару шагов, минуя пушисто-колючую преграду из ветвей ели, они уже выходят в выстланный тёмным деревом коридор. За первой и единственной дверью в конце скрывается спальня Одилона.
В иссиня-фиолетовом полумраке видится, что личная комната мала, однако звучит щелчок пальцев и с потолка проливается по-зимнему холодный свет едва утреннего солнца. Из-под купола (отдалённо напоминающего стеклянный и тем самым делающий спальню ещё изолированнее, словно бы та находится под землёй), оплетённого вензелями крепких ветвей раскидистого дерева в самом дальнем углу, выпадает и оттаивает в полёте пара снежинок. Во всё ещё приглушённом, но более остром для глаза свете, покои колдуна теперь не кажутся столь бедноватыми. К одной из веток подвязана лодка (судя по выглядывающему из неё бархатному одеялу, она была и гамаком-кроватью), неподалёку стоит антикварная кушетка Рекамье в компании одинокой бутылки вина и раскрытых настежь книг; в другой стороне, укреплённое вездесущими ветвями, висит высокое зеркало и для невесть чего ширма с перекинутой через неё рубахой. В центре у стены на глаза попадает внушительных размеров постель с балдахином и двойной тканью, достойная тяжести королевских телес... но принадлежащая Одилону. Именно это, видимо, принца и смущает. От такого пассажа теряется даже колдун – открывает рот и даёт себе секунды на подумать, чего обычно не делает.
— ...я застелил кровать ещё на этой неделе! И я всегда моюсь перед сном. И сплю только в пижаме, а не голый, — с нарастающим недовольством вещает он и постепенно стихает в попытке переварить произнесённое Зигфридом вдогонку. Одилон награждает его за слепую брезгливость толчком в плечо да усталым взглядом: — В моём доме не было ни души ещё с того момента, как я его создал. Поэтому те самые записки висят прямо на холодильнике, а не в каком-то суперсекретном настенном сейфе, — из выдвижного подкроватного ящика в чужие руки попадает стопка свежего постельного белья. — На, если так хочется возиться с этой громадиной... То есть, будь хорошим мальчиком, сделай доброе дело, — с зубастой улыбкой выпрашивает чародей.
На витиеватое изножье он вешает сменную одежду, заботливо демонстрируя, что простыни принцу достались с резинкой, а наволочки с завязками, так что мучиться долго не придётся. Тут обращает внимание на блуждающий за спиной взгляд и даже не разворачивается, зная, что таится в свисающих стеклянных бутылях, рамках и небольших террариумах-теплицах.
— Я хотел их вернуть Одетте... но сам знаешь. Она ничего не желала слышать об этом. И вот они остались здесь. Хочешь забрать? — Одилон невольно сглатывает, смачивая вмиг пересохшее горло и чешет голую шею. — Один кулон пришлось использовать как раз для того, чтобы найти тебя. Не так уж эффективно, если спросишь меня.
Забрав постельный комплект и отложив его на изножье, колдун кивает на дверь.
— Идём, провожу до душа и обратно.
Дорога до ванной комнаты оказывается короткой и не столь живописной, да и сама она не может поравняться ни с коридором из главной комнаты, ни со спальней. В скромную ванную комнату неким магическим образом едва умещаются раковина, стиральная машинка, стеллаж и сама ванная. На полках стеллажа творится полное столпотворение (стоит отдать должное – весьма упорядоченное) шампуней, гелей, мыл. На других – куча свеч, благовоний, ароматических и массажных масел. Из корзины Одилон достаёт чистое махровое полотенце, второе поменьше и с сомнением вручает шелковый халат.
— Можешь пользоваться всем, чем только заблагорассудится. Понадобится фен – свистни. Я буду ждать снаружи.

Одилон хватает Зигфрида под руку и, пожалуй, в этот момент везёт обоим, так как колдун решает поверить на слово (это с чего бы?) в хоть какое-то заметание следов бардака и без оглядки ведёт обратно в покои. Но уже там следит за хозяйствующим принцем, шлёпнувшим на пол с его шеи полотенцем чуть более скептично и трезво. Примечает по нетронутому комплекту постельного белья, что застилать ложу его гость ни в коем случае не собирается, а предпочтёт спать на... лишь Одилон знает каком белье. Неужели брезгливость принца всё-таки победима?
— Не бывает добрых фей. По крайней мере, я ещё не встречал таких, — прислонившись щекой к дверному косяку, задумчиво бормочет он и нервно дёргает плечами на неожиданно щедрое, впрочем, не менее загадочное предложение. Видимо, здесь и сейчас что-либо смущает одного единственного чародея, у которого в памяти свежи недавние откровения из прошлого. Да что говорить, хоть сегодняшние объятия со спины и его касание к уху венценосного так просто не забываются. Крайне вульгарного вопроса, тем не менее, тот не озвучивает, ограничившись закусыванием губ и секундной паузой.
— Моя – на секунду повторюсь, моя – постель никуда не сбежит. А в сравнении с голой каменистой землёй в зиму диван – ещё цветочки, — Одилон решает заняться делом и убрать нетронутое бельё в подкроватный ящик обратно, а одежду для принца оставить на призеркальной банкетке. — И вообще у меня сон неспокойный. Вдруг я тебя ударю? Ты ж и так, вон, избитый, не оправился, — поворачивается, ловит на себе взгляд того человека, с которым лучше не спорить и принять дар свыше по доброй воле, а не капризничать (это Одилон-то капризничает?!), жалея занятую кровать и громко, почти наигранно-устало выдыхает: — Лааадно, пойду приму душ.
Только-только переступив за порог ванной комнаты, чародей чуть не поскальзывается, однако успевает ухватиться за дверной проём цепкими руками, которые под неожиданной нагрузкой начало трусить. Неуклюже, шлёпая голыми ступнями, возвратившись в привычное положение на ровно и стойко держащиеся ноги, Одилон закидывает одежду в стирку, повыпадавшие флаконы и тюбики магией заставляет разлететься по местам (как-то нет у него времени и сил заниматься уборкой вручную – отец явно был бы недоволен), а на лужу выбрасывает очередное толстое полотенце. Собственная одежда отправляется в корзину для грязного белья, и колдун посвящает себя тщательным водным процедурам, надеясь, что Зигфрид не станет обнюхивать каждый угол и совать нос куда не пристало без его ведома.
— ...то, что ты оставил в ванной комнате три кучи: кучу одежды, кучу воды и кучу всяких шампуней на полу, считается уборкой? В следующий раз будешь убираться под строгим надзором, — свежий и оттого набравшийся сил да хмурой смелости Оди поднимает с пола брошенное полотенце и кидает его в совершенно беззащитного гостя, — мой труд дорого стоит.
Про “следующий раз” уточнить не осмеливается – вскользь и не такое скажешь, право слово. Хотя необязательно неправду! Пока чародея всего лишь сбили с толку чужие напрочь отбитые от какого-либо труда руки, но это можно было исправить...
Он семенит за внезапно пригодившуюся ширму в одном набедренном полотенце, предвкушая долгожданный сон подслеповато ищет свою клетчатую пижаму, быстро натягивает её и буквально запрыгивает на мягкую постель. Сперва расплывается на ней весьма неспокойной и вертлявой звездой, вовремя вспоминает про бедного Зигфрида, укатывается на предназначенный хозяйский край и крепко-накрепко схватывает в объятия подушку.
— Спокойной ночи.
И тактично отворачивается, дабы не лицезреть перед собой королевскую особу в полный рост, обёрнутую манящим блеском тёмного шёлка. Свет купола медленно гаснет.

Одилон встаёт рано – пока что засветло, когда не спят самые отчаянные и трудо(не)любивые – не просто по желанию, но из-за чувства слабого дискомфорта. Без охоты разодрав глаза, теряет дыхание на секунду-две: рука чародея вытянута к Зигфриду, а сам Зигфрид удобно сопит на ней. И так близко ещё, что вот-вот и начнёт дышать в самые оголённые ключицы – каким-то образом не то принц сполз по кровати вниз, не то колдун в своём “неспокойном” сне подобрался кверху да пригрел у себя венценосного. Тот пытается найти лазейку, чтобы увильнуть, не оборвав чужого сна, потягивается в одну сторону, другую... вот, удачно убирает руку из-под головы, заботливо подкладывает подушку и аккуратно прихватывает одними пальцами запястье перекинутой через собственное туловище руки. Всё оказывается не так просто, тем паче принц не промах: руку прижимает к боку, слегка потирает сквозь ткань, ища то ли конец реберной клетки, то ли край рубашки, под который можно было бы забраться и ощупать поподробнее. Одилон, стараясь не ёрзать червяком с непривычки, совершает отчаянную попытку и щекочет гостя за ухом. Освобождение выиграно! – Зигфрид пытается отмахнуться от незваной напасти, а Одилон уже прошмыгивает прочь.
Пока засветло, чародей наводит порядок всюду, вешает стираные вещи, сдвигает коридоры для своего гостя... И готовит завтрак для него. Чувствует себя после колдовских ритуалов паршиво, правда, но не страшно: до пробуждения Зигфрида он может тормозить сколько угодно. Слишком бледную кожу обдаёт румянцем тепла от готовки за плитой, согревает ломящиеся кости; запах кофейных зёрен заворачивается в рукава пижамной рубашки. Он выкладывает вчерашнюю нарезку, корзину фруктов и варёные яйца.
— Доброе утро. Кофе и завтрак на столе, — принц появляется в дверях, и Одилон с сонной улыбкой кивает тому в сторону накрытого обеденного стола. — Как ты... себя чувствуешь? 
Между зевком притаскивает с дивана деревянную коробочку под стать некому коллекционному ножу, однако внутри под неприметным платком скрывается маленькая полосатая ракушка, нанизанная на филигранную застёжку.
— Это моё, — выговаривает он без уточнения, вручая подарок. — У ракушек, бывает, слышно шум моря, а у этой меня. Как повезёт, — и невольно улыбается. — Она должна была идти в подарок вместе с браслетом, ну... получилось как всегда.
Кое-как перебирает к противоположной части стола и усаживается за него, положив голову на руки.
— Хочешь погулять на следующей неделе? По магазинам хотя бы.

— Всегда так встаю, — Одилон жмёт плечами, поднимая взгляд куда-то к потолку, но тяжесть век чувствуется чрезмерно соблазнительной и вязкой, отчего глаза его закрываются на пару секунд. И понимает, что клонит в сон, однако тело просит хоть минутку отдохнуть сидя за завтраком, пусть и в присутствии бодрствующего принца. Непривычно холодные пальцы потирают не то сухие, не то слишком горячие глаза, колдун продолжает клевать носом, без особенной спешки и любого волнения к мирскому тянет к себе небольшую горстку ягод: клубники и вишни. — Мне нравится заниматься делами по дому. Особенно с утра пораньше, пока весь на взводе и во внимании. Дело не во сне. Мне просто... не очень. 
Издалека прокрадывающийся серьёзный тон растворяется в продолжительном зевке – Одилон уже настолько надоедает самому себе, что закрывает лицо руками. Впрочем, слова Зигфрида бодрят не хуже человеколюбивого электрического разряда.
— Нет, я- — он встаёт медленно, обходит стол по новой и придвигает коробку обратно. Останавливается аккурат перед сидящим принцем, чтобы с усилием сфокусированно поглядеть на него из-под ресниц. — Я, как и ты, не собираюсь никуда деваться в ближайшие десять лет. И даже потом... я бы хотел последовать за тобой. Но если не выйдет, то хотя бы маленькая часть меня всегда будет рядом. Это было бы честью, правда, — ноготь тихо скребёт по перекатившемуся кадыку. Чародей давит кривую улыбку, неизвестно по какой причине заиграв желваками. — М-может, ненадолго. Оно наверняка скоро рассеется, потому что я делал это впервые. Там... момент...
Голову точно схватывает висками, вынуждая Одилона если не скорчиться от боли, то хотя бы слабо прижмуриться и замолчать на какой-то момент. За это время он ретируется на безопасное расстояние от принца и встаёт у ряда кухонных тумб, чтобы увлечь себя готовкой. 
— Знаешь, Зигфрид, не устану повторять, но иногда становится понятно, почему ты до сих пор не завёл девушку... или парня... или кто тебе там по вкусу, — лоб липнет к дверцам верхнего ящика, а внутри колдуна кое-как находятся силы на протест, как минимум демонстративный и ложный. — Тебя не смущает, что на ней спал я? Не я как личность, а я как маг? Это немаловажно, как бы между нами. Я уже оставил на ней отпечаток и вообще её обоспал... охозяйничал... обходил... да моя она, в общем. Мне не особо жаль, просто предупреждаю, чтобы ты потом не сыпался проклятиями и не говорил, какой я мудак.
Поразительно – его постель всё-таки убежит к кому-то другому, а ведь вчера полноправно и гордо заявлял, что после принца на ней больше никто не будет спать, а сам принц спит в первый и последний раз (и не столь важно, что в речи проскользнул намёк на следующую ночёвку! Как бы там ни было, поспать всегда можно на другой плоскости).
— Сколько? — оглядывается Одилон. И, тщательно пережёвывая орехи в меду, возвращается к Зигфриду, бережливо берёт того за лицо. Без придирки пытается что-то рассмотреть на практически идеальной коже. — Дай взглянуть на тебя... Хм. Синяков не будет, но насчёт зелья запомни. Инструкцию не потерял? Мог бы моих мазей от синяков или ран с какими-нибудь ещё алхимическими штуками купить, если честно. Нет, за кровать прицепился.
Ладонь мягко (и недвусмысленно) похлопывает Зигфрида по щеке, пальцы тянут лёгким щипком, чародей устало усмехается и, кое-как не маятнувшись в направлении пола, отходит назад и усаживается на одиноком и пустующем краю стола.
— И от шоппинга не отказывайся. Хочу себе прикупить что-нибудь дорогое, поторчать во всяких, — следует короткий зевок, — бутиках. Тем более повод сорить деньгами есть, раз ты собрался у меня покупать кровать... Кстати, можешь мне что-нибудь купить на её стоимость. Только давай при мне, я правда хочу погулять с тобой. Заодно переждём доставку.