балерины звучит лучше, чем шлюхи.

лена отдирает от себя куски влажного фатина, который похож на зеленоватый прозрачный хитин. на то, чтобы пошить одну балетную пачку, нужно одиннадцать метров ткани, сложенные особым образом. в них заворачивают маленьких девочек, чтобы когда настало время, из коконов выбрались пауки, готовые крутить хлесткие быстрые фуэте и поднимать ноги в изящных арабесках, когда вес всего тела сосредотачивается на одной единственной точке на хрустящих пальцев внутри пуанта. в одном здании заперты задыхающиеся в пышной расцветающей молодости сто девочек, каждая из которых думает, что она лучшая — постоянная конкуренция, толкайся локтями, заряди локтем по лицу соперницы, сломав аккуратный нос в уродливый клюв, не накажут, похвалят. почему балет? потому что железная дисциплина. под ритмичные удары палки, использующейся для того, чтобы вымерять шаги, можно научить не только делать экарте, но и убивать, и все под торжественного чайковского. в красной комнате тебя учат улыбаться по щелчку, вся светись радостью, невероятным счастьем, трахаться по команде, разденься, раздвинь ноги, сделай вид, что тебе приятно, издавай сладкие горловые звуки, сворачивать шеи по приказу, используй не силу, а просто правильный угол, научись душить резинкой для волос, резать, как гарротой, швейной ниткой, забивать насмерть нежно-розовым пуантом, внутренность которого пахнет кровью и спертостью потных ног.

в москве она, в тяжелом облаке французских сладких духов и мехов, ходит в большой театр, чтобы посмотреть на своих сестер. если красной комнате нужно, они становятся примами, которых готовы покупать — оружейные армянские бароны, английские политики, жадные бандиты, о чьих убийствах потом не пишут ни в одной газете, не говорят ни на одном канале. куда-то исчезают и сестры, выполнившие поставленную задачу — десятки лет монотонного каторжного труда ради того, чтобы пару минут потерпеть дерганые движения внутри себя и закончить все одним единственным укусом. или пулей в лоб. или ломающим кости захватом. каждая sestra убивала по-своему: это красная комната им позволяла.

елена даже в балетном классе была лучшей, но сестры знают: на высоком пьедестале удержаться не просто тяжело, а невозможно. когда белову с него скидывают (где-то рядом с ней уже лежат щепки от иконы натальи романовой, которую клеймят предательницей), она как-то особенно неудачно ломает ногу, и пусть кости срастаются, о балете приходится забыть. когда танцуешь, в потоке воздуха балетный костюм невесом, ощущается тонкой паучьей паутиной, чем меньше на вдове одежды, тем лучше: нужно быть всегда готовой пуститься в пляс, предоставить свое тело какому-нибудь генералу, так проверяющему лояльность, или убивать. больше ничего черные вдовы не умеют: балет. секс. смерть. балет. секс. смерть. балет. секс. смерть.

ее вертят в морщинистых пальцах, представляют: "это елена, она русская балерина" - белова смеется особым глупым и звонким смехом, который нравится сильным мира сего, и поправляет сквозь глоток armand de brignac: "бывшая балерина". у беловой великолепный английский, но она разговаривает с раздражающе отчетливым акцентом, будто плохой русский из голливудского фильма девяностых, и делает вид, что совсем не понимает вязью звучащий арабский, надувает губы, скучает. в марракеше расплавленная жара, которая ложится на лица пленкой, невыносимая духота даже в тени, даже сквозь легкую ткань открытого платья, по спине елены катаются мутные капли пота, от лопатки до поясницы, он собирается под коленями, липкая влага - ее спутник пьет горячий сладкий чай, лен его костюма измят перелетом в салоне первого класса, от него пахнет старостью, увяданием тела, но беловой приходилось терпеть хуже. от постоянной легкомысленной улыбки у нее немеет лицо. сектор газа и израиль, поставки оружия на ближний восток, поддержка режима каддафи, все это светская болтовня людей, которые думают, что способны купить весь мир. смерть каждого в этой комнате могла бы спасти тысячи человек, но у нее другой приказ - если забудет, то ей напомнят, кто она такая, чтобы думать, что достойна спасать? в москве никто не хочет повторения уже произошедшего.
Богородице Дево, радуйся, благодатная Наталья.

белова лжет, чтобы вернуться в отель, ее отпускают, снисходительно похлопав по бедру и напомнив о вечере. переодевается, чтобы неприметно, скрыв светлые волосы под платком, нырнуть на забитые улицы марракеша - торговцы, туристы, застревающие в беспорядочном потоке движения машины, закутанные в черные ткани женщины с густо подведенными глазами, смотрящие, не таясь, знающие. терпкий и пряный запах специй, пота, тянущаяся вонь с кварталов, где, как пятьсот лет назад, все так же выделывают под прямыми солнечными лучами шкуры, она могла бы этим насладиться, но лена видит только свою цель, мелькнувшую медным всполохом, и тут же затерявшуюся среди чистого белого льна.

знает, ей следует доложить в москву немедленно. тяжелая машина закрутит, затянет, вернется обратно с приказом.
белова игнорирует предписанное.

- ты не должна быть здесь, sestra.

нежное слово звучит глумливо - так осталось в памяти.
некоторые слова больнее сломанных костей.

Отредактировано Yelena Belova (2021-06-21 21:27:28)

даже здесь пахнет пряностями, и в особенности - шафраном ( красным золотом, он такого же цвета, как и наташины волосы, по-летнему на один оттенок выцветшие от солнца ) ей никогда не нравился восток с его пустынной духотой, горячим воздухом, раскаленными до бела днями, ей не нравились черным подведенные глаза местных женщин и манеры местных мужчин. не нравилась тяжелая и пряная кухня, и то, что, как ни старайся, медленно пропитываешься этим кожемятным запахом, который оседает на волосах, на рукавах, на коже, который не смываешь, а втираешь глубже в себя. отказываться от миссий - не положено. их не положено спрашивать о пожеланиях, им не позволено комментировать - ты там, куда пошлет тебя родина, делаешь то, что родина велит. однажды елена позволяет себе стонущий выдох сквозь сжатые зубы, когда слышит новые дамаск или багдад, и алексей говорит: не надо, просто представляй себя в другом месте - это сложно, когда помнишь осенний киев, сырой петербург, темный стокгольм, а тебя в это время заживо жарит солнце. шостаков советует отстраняться. абстрагироваться. оставляй себя полностью в камере хранения перед новым назначением, забирай себя по возвращению. как правила ручной клади - не бери себя с собой.

у беловой так не получается. во всем, что она делает, всегда слишком много личного - тогда как другие черные вдовы действуют тайно и чисто, ее методы, решения, убийства так и кричат ее собственное имя. другая бы не позволила наташе романовой даже заговорить; другая бы даже не привела себя сюда, в ловушку тупика. солнце сменило угол, двинулось дальше, но стены все равно обжигающие, и затхлый воздух ложится на лицо пленкой. под одеждой у елены потеют места под коленями, затылок горячий и сырой, и капли пота двигаются вниз, на чистой, без примеси, ткани оставляя мутные солоноватые следы. сколько градусов? под сорок?

- правильно помнишь. - отвечает тон в тон, нейтрально, без девичьего восторга, что черная вдова знает ( запомнила ) ее имя. наталья романова не черная вдова. они все теперь черные вдовы. весь выпуск, пятнадцать человек, и двенадцать через год, и семнадцать в прошлом.  latrodectus mactans это вид пауков, а не один паук. уникального здесь нет. лена делает несколько мягких шагов чуть в сторону, оценивая место как поле боя, если романова решит напасть первой. в красной комнате у беловой не было соперниц, но с наташей они находятся на одинаковой отметке. одна базовая подготовка. одна программа углубленной. одни и те же навыки, приемы, удары. сражаться с ней, наверное, тоже самое, что сражаться с собой. бой с тенью. - хорошее прикрытие. - лена чуть улыбается. пойдет, если хочешь обмануть работающие спустя рукава спецслужбы других стран. постоянное отсутствие угрозы расслабляет, им всем стоило быть чуть внимательнее. россия всегда готова к войне. и добавляет тут же, разводя руками, признаваясь в устаревших методах. - мы все по-старому.
( на нее смотрят сквозь, имя произносят без страха, ах, лена, русская балерина - что она, что предмет мебели премиальной марки, на заказ, что комнатная собачка, вымытая и начесанная в московских салонах красоты )

здесь чувствуется близость пустыни. марракеш выглядит открыткой, тяжелым наследием сдавшихся перед европейцами. здесь слишком душно даже с кондиционерами, блузка из шелка прилипает к спине, влага крупными каплями собирается под грудью, повсюду песок — она находит песок в своей постели, в складках простыней, и на дне ванны, в волосах и в утреннем кофе. пустыня подбирается к порогу, на самые ступени, и дышит выжигающим легкие воздухом, а ночью — стылой прохладой. алексей часто ругает ее за то, что лена слишком усложняет простые вещи (тонкой линией вышивки по рубашке: слишком много думает), но она поступает так, как считает нужным. рядом с романовой ведет себя спокойно, словно ей некуда спешить. белова смотрит на сестру, ища слабости. признаки того, что она стала мягкой, что другая сторона научила ее эмпатии, которой не было места в красной комнате. лена слышит голос, говорящий на арабском. вслушивается в каждый разговор. предлагает наташе, беря ее во временные союзники:

- прогуляемся до парка мажорель? - и, может быть, в ботаническом саду в тени елена найдет прохладу и покой. ( если бы не поддалась порыву, была бы сейчас в кондиционированном холоде номера, где панорамные окна с видом на мечеть аль-кутубия и далекие, мутные в дымке дрочащего воздуха острые грани городских стен. защищенная бережно дверьми и охраной, экранами, показывающими не ужасы арабской расцветающей весны, а ролики о бренде, мир отеля, мир больших денег и важных гостей ). она без спроса подхватывает романову под руку, две туристки, цепляющие чужие взгляды и зазывающие скидки и длинный свист, но больше не привлекающие внимания - они друг к другу близко, на расстоянии одного укуса, обе к нему готовые, как и к тому, чтобы напасть. легко затеряться в пестрой толпе. уйти от невидимой погони. когда-то она смеялась, что у шостакова паранойя. сейчас беловой не смешно.

на выставленных к самой дороге прилавках фрукты, украшения, разукрашенные вазы, ковры. один из лавочников бежит за ними метров двести, приглашая купить шафран. эти цветы растут плохо и редко, цветут всего короткий период, но их научились подделывать, разотри сухость тычинки в ладонях и не поймешь разницы между настоящим и нет.

- один из лотов аукциона это четыре образца сыворотки, воссоздонной кем-то из гидры. точной информации кем именно, нет. - белова говорит прямо, без обидняков, одним этим подписывая себе приговор, если кто-то узнает. она ставит все на кон, потому что знает, что делает сыворотка. знает, в кого она превращает. видит успешный результат каждый день в зеркале. слышит ее в голосе алексея.

( и сейчас слышит его, он, как всегда, журит ее за то, что белова все воспринимает лично)

- а этому миру уже достаточно суперсолдат.

красная комната воспитала ее, сделала из натальи романовой то, чем она является сейчас - где ее благодарность? отвернулась от рассчитывающей на ее службу родины ( россия - жадная старуха, она только берет, берет, берет ), плюнула командирам в лицо, предала их идеалы ради чего? ради сытой, спокойной и лощеной американской жизни, отказалась от своих сестер, и каждой за гордое счастье, без приказа даже, пустить предательнице пулю в лоб - их заставляют заучивать имена тех, кому не положены трибуналы и суды, им напоминают вечное они на войне ( против всего мира, девочки, против невидимых врагов, против американцев, против себя самих ), а законы ее неумолимы, приговоры - быстры. белова знает, о чем сейчас должна думать, и от этого острее ощущает в себе глубокий, неотвратимый дефект, который столько лет прятала, становясь сначала одной из них, а потом - лучшей из них. хитрый обман - если крутить воздушные вафельные фуэте, мало кто обратит внимание на твое лицо. хочешь, чтобы никто по-настоящему не смотрел на тебя - делай это быстрее. стреляй в безликий холщовый мешок на чужой голове три раза. никому не позволь в тебе сомневаться.

они говорят - одна из двадцати адаптируется и успешно проходит программу подготовки. остальные оседают архивными делами, исчезнувшими трупами, опустевшими кроватями в общей спальне-казарме. одна из двадцати - цифра сильно завышенная, хорошо звучащая для докладов московским генералом, елена сказала бы - скорее, одна из пятидесяти. сначала она честно запоминает их имена. ей кажется, это единственное, что она может сделать для тех, кого называет сестрами ( не по крови, как шесть разномастных и разных девочек в семье беловых, где каждая похожа на одну конфету из коробки ассорти, а по духу ), но поток бесконечных катерин, ольг и светлан не иссякает, и они, такие разные, становятся одним единственным мертвым черным пауком.
самоубийства, физическое истощение, дезертирство, смерть на ледяном железном столе в операционной - во время гистерэктомии или введения сырой и плохо проработанной сыворотки, зачем испытывать ее на белых лабораторных мышах, если есть девочки? наташа должна помнить эту боль. лена вспоминает о ней каждый день.

мы союзники? спрашивает наташа по-деловому, желая четко обозначить их статус ( никогда не верь чужой ладони, вложенной в свою ), и елена останавливается прямо посреди живого потока, который огибает их льняной темной волной. она смотрит этой совсем незнакомой ей женщине в глаза, и отчего-то - непростительно - верит ей. она будто знает ее давно, будто до марракеша у них за плечами десяток совместных операций, как будто святая наташа действительно была этим ликом, этим лицом сердечком, этими рыжими волосами на бабушкиных иконах. отвечает просто:

- да. - и добавляет с острой, беззлобной улыбкой - это риск, на который я готова пойти.

цветастые платки, разноцветные бусы, серьги, которые елена прикладывает к наташиному лицу и любуется. птицами поют продавцы, хитро поглядывая на них и думающие, что на чужом языке обсуждают они, брать или не брать, потому что белова улыбается, когда озвучивает приговор:

- леонов не нужен. - иногда их родина сама себе наступает на горло, только бы сохранить порядок, только бы никто не сбился с бесконечного марша. они проявляют ненужную принципиальную жесткость, когда готовы пожертвовать химиком и его бесценными знаниями. из всего хотят сделать показательный жест, чтобы чужие боялись, своих посильнее бей. - я не хочу, чтобы появились подобные нам. я не терплю конкуренции.

она пытается шутить. выходит вымученно и устало, словно защитные механизмы пересобранной психики дают неосторожные частые сбои. на самом деле елена боится. неведомым чутьем, изгрызенными нервами чувствует, что скоро красная комната изменится - психологические ломки уйдут в бесславное прошлое вместе с безымянными могилами, потому что намного легче контролировать на уровне химических процессов, вскрывая тех, кто не поддается, в вытащенном мозгу искать уязвимости. и она станет первой. больше не получится прятаться.

они вступают в вязкую, влажную прохладу мажорель. отрезают возможную слежку, уходят дальше от людей. елена сбрасывает туфли, чтобы походить босиком по траве, жмурится от этого маленького удовольствия, и мягкая сцепка пальцев, ладоней, прижатых локтей распадается окончательно:

- леонова я щиту не отдам. - говорит щиту, но подразумевает "тебе". белова идет против прямого приказа, но это не значит, что размякла в вымоченный в молоке хлебный мякиш, и не способна спустить курок. - отсутствие образца сыворотки и живой товарищ леонов под вашей защитой будут слишком громким провалом, который я не могу себе позволить. знаешь, - получается совсем невпопад. криком, хотя лицо елены безмятежно, она жмурится под солнцем и ищет в карманах солнечные очки. - старые формулы нестабильны. разработки гидры из восьмидесятых устарели. они синтезируют новые варианты, меняют компоненты, а потом просто вкалывают эту дрянь тем, кому и так не стать вдовами. продляют их агонию. а потом докладывают об этом. называют их "реципиентами". жаждут получить новое поколение вдов, которых контролировать легче, чтобы не повторить тебя. или меня, если они узнают.

это детская хитрость: можно подышать тепло на стекло и на выступившем сером пальцем написать тайное послание. оно одновременно исчезнет и останется, главное знать, где искать. белова говорит одно, но имеет в виду другое - я готова пойти против своих, а ты? готова ли предать щит и поверившего тебе ника фьюри ради россыпи русских девочек, навеки запертых в черно-красной комнате?

- мы позволим моему арабскому другу потратить свои миллиарды ради мечты о капитане саудовская аравия. организуем встречу. после убьем его и леонова и уничтожим образцы. вместе.

и по возвращению на родину обвиним друг друга в своих провалах.

наташа медленно протягивает руку, без опаски, но с умной осторожностью, чтобы заправить платиновую прядь волос елене за ухо, под льняной расслабленный платок. как сделала бы мама. как сделала бы сестра в редкой минуте заботы и любви между ссорами из-за занятой - единственной! - ванной или из-за понравившихся мальчиков или из-за дыры в подмышечной строчке нарядной блузке, которую носили они по очереди. в пятнадцать она бы дернула головой, она бы отстранилась, она бы посмотрела исподлобья, потому что тогда не ценили, когда любят, маленькими слишком были - а потом неоткуда оказалось это брать. сестринство черных вдов проедено завистью, существует только в тонких методичках, по которым их учат чувству локтя, оружие к плечу, марш нога в ногу, но там, в темноте, они слушали чужой плач и никогда не пытались успокоить. там, в темноте, они наблюдали, как улиткой сворачивали матрас, и думали только: хорошо, что это не я. вдовы не работают вместе (только тогда, когда нужна неосторожная сила), и не работают даже сейчас,
потому что кто ты, сестра? нэнси рашман.

белова тоже опускается на тщательно подстриженную ухоженную траву. синяя тень из смальта и кобальта от виллы накрывает их, прячет. даже если закрыть глаза, не удасться представить, что вокруг мариинский парк или ботанический сад имени гришко. со временем все стирается, выцветает, странно, что она вспомнила хотя бы это. а здесь слишком все причудливо, раскормленные кактусы изгибаются, как модели на подиуме, и лена хочет сказать, что мажорель купил ивом сен-лораном, и что по марокко повсюду этот резкий синий, названный синий мажорель, он совсем не напоминает небо, потому что небо в россии вечно холодное и колкое, если зимой, или застиранное до блеклого ситца с рисунками из облаков, если летом. молчит. нэнси рашман не поймет, а наталья романова не вспомнит.

- во время войны - нет необходимости уточнять какой, в россии великой может быть только одна, сорок первый - сорок пятый. - открывали разведывательно-диверсионные школы. готовили диверсантов. "для уничтожения или временного выведения из строя важнейших промышленных предприятий, военных объектов, транспорта, связи". кто считал, сколько их погибло? никто никогда не считает. умирали ни за что. нужно было просто сказать им, что их борьба бесполезна, они напрасно рискуют, ведь осталась еще сотня не взорванных мостов, тысячи не сошедших с рельс поездов и сотни тысяч вражеских солдат.

наташа говорит ( говорит, как американка, звездно-полосатые истины про священную ценность каждой жизни - там, где щит своих вытаскивает, они отдают личное на подшив белыми нитками в архив ), елена тоже закрывает глаза и улыбается безмятежному небу. без пустого надрыва, без надлома, который не скрыть. белова знает, что услышит прежде, чем слова обретают вес и форму. у наташи в русской речи уже акцент, она сама замечает его? уловить его можно только вслушиваясь в тон голоса, но не в то, что она говорит. бесполезным паучьим укусом будет рассмеяться, хотя очень хочется. нэнси рашман предупреждает ее об опасности, указывает на риски, и (кажется) в минутной слабости готова предложить ей помощь и защиту, образцовая вербовка важного агента, там не нужно будет пускать поезда под откос, да?.. не нужно будет убивать.

- они никогда не остановятся. - бесстрастным эхом. даже не передразнивает, наоборот, соглашается. не открывая глаз, только по ощущениям, можно услышать нежный шелест ткани, как мягко белова пожимает плечами. - я знаю. я не пытаюсь их остановить. я пытаюсь их замедлить, выиграть немного времени. чтобы понять, считай не в минутах, а во вдовах. раз вдова, два вдова, три вдова...

четыре - чужая агония. пять - нечеловеческий крик, тонущий в животном визге. шесть - чьи-то раскрошенные зубы, которые выжившая, но не успешная выплевывает в тарелку прямо за общим столом. смерть леонова не отменит это все, но отстрочит. даст небольшую передышку, время на два-три глубоких и жадных вдоха, ровно до тех пор, пока тяжелая железная машина - то ли посеревший от времени памятник ленину, то ли крейсер аврора в сером одеянии, - развернется и вспомнит про одного в неваде, троих в киото, семейную пару в рейкьявике. белова делает то, что может, то, что должна - она несмешно шутит про то, что любовь к россии не вырезали, не выскоблили еще, и рот шостакова сжимается в бескровную линию, выступает вперед челюстная кость упрямо и зло. что, спрашивает она, несмешно? органы знаешь, берут - и выдергивают...
перестань, отдергивает он ее.

белова видит, что он знает.

она делает это не в первый раз.

она идет на риск, потому что романову лучше иметь в союзниках - или хотя бы в отстраненных наблюдателях. открытое столкновение с бывшей святой красной комнаты, эмалевой звездочкой на лацкане генеральских кителей, лицом на доске почета стало бы препятствием, партией медоры из "корсара", которую не станцевать на сломанных ногах. жизнь леонова на одной чаще весов - на другой тонна живого веса, легкие, полые костями, маленькие балерины из семейных шкатулок по всей россии, если одной удалось покинуть красную комнату - это не значит, что она перестала существовать. закрыть глаза ладонями - и лена в своей кровати в киеве. закрыть глаза - она свободна, она под желтым горячим солнцем кубы.

белова вдруг прыскает смехом в рукав, близко к браслету с паучьим укусом электрического тока, а потом вдруг начинает хохотать. вырывается обратно убранная прядь. падает на плечи платок. на них оглядываются, но тут же гаснут мягкими снисходительными улыбками, просто две туристки, наверное, обсуждают что-то забавное.

- ты думаешь, мы сейчас заберемся в вертолет и полетим прямо в красную комнату уничтожать ее? вдвоем против сестер, зимней гвардии, леши шостакова, мелины востоковой? передадим материалы твоему правительству, предадим все огласке? убьем всех, всех освободим и все будет хорошо? я даже в пятнадцать лет не была такой наивной.

смех вместе с искренним весельем, как старые аттракционы в парках, тает. лена ложится спиной обратно на траву, и золото волос вычерчивает на над ней нимб. бабушку, вспоминает она зачем-то, тоже звали наташей.

- сегодня вечером. с тобой или без тебя. - и устало прикрывает тонкие веки от солнца. наверное, не зря на востоке подводили черным глаза. солнце придет и заберет их. - останемся здесь еще немного. только пару минут.

она тянет время, чтобы подольше побыть в зеленой прохладе райского сада мажорель. прикосновение наташи остаются застывшим восковым слепком там, где быстро касались ее пальцы, без искренности и без тепла, но все равно приятно, и она будет их хранить в памяти, пока они не истончатся и не растают. если бы все было по другому, если бы они были другими, то отправились бы и дальше бродить по дорожкам и аллеям сада, потом выпили бы крепкого восточного кофе с щепоткой соли или теплого чая, покрываясь слоем липкой охлаждающей в жару испарины, как делают бедуины, беззаботно бы рассказали друг другу все секреты и тайны, как делают сестры, скрепляя все доверчивым "ты же никому не скажешь?". отправились бы в каменный город без карт и смартфонов, выбирая сами повороты и улицы, заглядывая любопытно в чужие каменные дворы и под кружевные своды арок, касались бы развешенных вихрей тканей, гладили бы пальцами шелк, задевали бы локти проходящих мимо женщин в неприличном и грубоватом любопытстве. что могло бы быть - и чего никогда не будет.

лена молчит, складывает руки, как покойница. это молчащее и пустое время не раздумье, а передышка. как на самом верху каната, где он некрепко крепится к крюку в потолке спортивного зала. как полкилометра преимущества над второй в затяжном кроссе, когда можно позволить боку - колоть, а парусиновому кеду кроваво чвакать стертой в мясо пяткой. как редкая минутка в одиночестве в общей душевой, и горячая вода еще есть. как ленивый подход к гимнастическому бревну, когда знаешь, что не упадешь больше, а взлетишь. как сломанная кость, больно и чешется под гипсом, но зато дают отвод от занятий, и можно подольше поспать под рявкающие на улице "левой-правой!". время перевести дух, глотнуть воздуха часто и судорожно, как задыхающийся астматик, чтобы потом резко наступить себе на горло, вернуть из детских фантазий обратно в реальность, и все вокруг приобретает вывернутую на максимум, больную глазам резкость. наташа берет ее за руку. улыбка наташи ласковый солнечный зайчик на ее лице, елена не видит, но чувствует, потому что все еще не хочет открывать глаза. "родченко" звучит как готовый приговор - и под трибунал, даже хуже того, что белова задумала, но удила закушены уже крепко, и она отточенно кивает:

- deal. я с ним не работаю, но ты узнаешь все, что знаю. - некрасиво хмурится, задумываясь над вопросом, но отвечает без сомнений:

- у меня приказ шейха в живых не оставлять. у него много врагов и совсем нет друзей. - последнее звенит злой иронией, у елены подрагивает в подобии усмешки рот. так решила россия: использовать заида аль мактума прикрытием, а потом избавиться без лишних сожалений. мысленно она перечисляет скороговоркой уже знакомое: "сектор газа и израиль, поставки оружия на ближний восток, поддержка режима каддафи", крутите барабан, выбирайте. уже подготовлено тело, слепком снятое с ее собственного, которое найдут в гостиничном номере, и к большому театру понесут перевязанные траурными лентами розы, и будет плакать старенькая мать над закрытым гробом, и нечего - потому что нет лица - будет перевязывать лентой с молитвами, которые кладут усопшему на лоб, и елена не хочет думать, кто вместо нее будут лежать в том гробу русской балериной, звонко смеявшейся и не выпускавшей из рук бокал шампанского, ради чужой забавы делавшей батман-тандю жете прямо на неустойчивых каблуках.

больше тянуть нельзя, и без того выпросила у самой себя эти сто двадцать секунд. со вздохом, неохотно, морщась, как маленький ребенок, елена приподнимается на одном локте, а потом - в странном порыве - наклоняется к наташе, чтобы по-русски поцеловать ее три раза в теплые мягкие скулы. не целовала так ни одну свою сестру по красной комнате и не поцеловала бы романову, если бы они были сейчас там. когда ей было пятнадцать, не думала, что так просто это сможет - тогда наташа была для нее врагом, но не идеологическим, а просто строчки результатов, которые нужно было побить. быстрее, лучше, сильнее - а теперь под белым солнцем три поцелуя, просто на удачу.

когда лена возвращается в номер в отеле, там все еще никого. на приборной панели она включает весь теплый, уютный свет, все, что может найти, заставляет телевизор тихо шепелявить последние новости. она так редко бывает одна: дома вечная переполненность небольшой для их семьи квартиры, в академии все общее, от спален до душевых, потом чье-то чужое навязчивое присутствие, голос в телефонной трубке, леша, приставленный к ней конвойным, - и теперь беловой страшно. она забирается на чистую постель с ногами, сворачивается в маленький ком и глубоко дышит, приходя в себя, шепча заученные наизусть старые директивы.

заида аль мактума белова встречает с сияющей улыбкой и влажными после душа волосами. надувая губы, жалуется, что у нее украли кошелек в пестрой толпе туристического центра, показывает выбранные на вечер платья (он снисходительно поправляет: "жаль, моя голубка, что тебя никто не увидит"), прикладывая их на себя, будто на манекен. громко, но слабо возмущается, когда он запускает ладонь под белоснежный отельный халат. пытается найти среди длинного списка русский канал и надевает на себя много арабского золота. она делает все, чтобы взгляд умных ястребиных глаз аль мактума расслабился, стал невнимательным - посмотри на меня, я дурочка, премиальная вещь, как часы на запястье или пара ботинок от итальянских мастеров, я не опасна, меня можно взять туда, куда не попадут твои жены в черных хиджабах, делать со мной то, что нельзя с ними, потому что аллах, наверное, сейчас отвернулся, он совсем не смотрит на тебя.

она лежит на животе, голая, наблюдает за тем, как он застегивает алмазные запонки. вспоминает про синий-синий из парка мажорель и спрашивает легко и капризно, как привыкшая все получать по первому щелчку, избалованная вниманием и дорогими подарками лучше, чем миллион алых роз:

"на этом аукционе... купишь что-нибудь для меня?"

он только смеется так, как могут смеяться только взрослые мужчины над маленькими глупыми ничего не понимающими девочками. лена улыбается.

они не обговаривают деталей, ни о чем не договариваются заранее, вместо этого символизм теплых трехкратных поцелуев и крестное знамение красной комнаты - деталями операции не располагает ни одна, ни вторая сторона, и именно поэтому отправляют их. военным нужны распоряжения, планы зданий, четкие приказы; другим агентам не уместиться в узких рамках выбранной роли, не подкладывать себя под увядшее, пахнущее старостью тело арабского шейха, не проходят по меркам, застревают в плечах. пауки умеют ловко двигаться по вертикальным поверхностям, ускользать между пальцами, не заведут внутри себя детей, не начнут сомневаться в самый последний момент - мистер фьюри даже не представляет, что именно может сделать одна черная вдова, даже бывшая, с легкой руки встреченная американским хлебом-солью. это идея, рожденная в холодную войну, про одного человека, который может быть эффективнее целых армий. эту идею пишут на растяжках и вымпелах, преподают в ледяных простуженных классах, взращивают одиночество - один человек - как преимущество.

никакого прикрытия, никакого плана отхода, раскроешь себя или получишь пулю, родина открестится от тебя, не узнает на опознании, не примет домой цинковый гроб. ни шагу назад - только успешные операции. догнать и перегнать. военным нужным распоряжения: приказы, вперед, назад, влево, направо, стрелять, полная амуниция латами, кевларовые бронежилеты закрывают сердце, черные зеркальные шлемы прячут лица, практичное удобство тренированных убийц. лена идет на таких длинных каблуках, что смешно покачивается, хватается за двух телохранителей, громко смеется и так звонко, что на них оглядываются в отельном лобби, смех такой, словно рухнула вниз стеклянная люстра. выпитое шампанское растворяется на дне пустого желудка вместе с абсорбентами, поднимает к миндалинам вкус тошноты.

пока они едут, аль мактум мягко гладит ее по волосам, положив ее голову на свое плечо - теплым отцовским жестом, в котором можно забыться на одну минуту, позволить себе представить, что она действительно бывшая балерина, и самая большая ее проблема, огромное горе, это отсутствие очередной коллекционной сумки, которую для нее частным самолетом привезут прямо из мастерской в замшевом пыльнике, лишь бы не плакала. никаких больше марш-бросков, никаких генералов с испорченными табаком желтыми зубами, которые они скалят на разумные вопросы, никаких звезд отличия на гимнастерке, а секс - в красной комнате к этому подходят всегда практично. на растяжке в гимнастическом зале намного хуже, чем в чужой постели. это только тело, используй его так, как нужно, делай с ним все, что потребуется.

лена трясет головой, стряхивая с себя мечтательный морок, забирается с ногами на кожаное сидение, которое холодит и прилипает, под руку шейха. "что такое, моя голубка?" - "ничего". голова болит. туфли неудобные. отчего-то совсем тоскливо представлять голову шейха, развороченную выстрелом с близкого расстояния - мясная нарезка на новый год. его сопровождают только двое телохранителей, но самых лучших, оба из аль-каиды, променявшие ультра-радикализм на практичные черные костюмы и километровые счета в банках. она не следит за дорогой, потому что обратно ею не возвращаться, зато обращается в зрение и слух, когда они подъезжают к особняку в колониальном стиле, где наверху - светская вечеринка, а внизу раскидываются туда-обратно миллиарды долларов, за которые покупаются подлинники шедевров искусства и чья-то смерть, которую покажут по новостям.

камеры только в узком коридоре, по которому ведут участников, сопровождающий их - абсолютно безликий человек, который легко может быть кем угодно или потеряться в толпе, - корректно подчеркивает: это правило. внутри боксов гарантирована анонимность, деньги заранее внесены на депозиты, чтобы избежать (пауза, словосочетание подбирается осторожно) "невзвешенных решений". на одном из прошлых аукционов молодой миллиардер, разбогатевший на поставках лекарств в африку, устроил безудержную оргию, это упоминается в материалах, которые белова получила и изучала. оружие не забирают, потому что случайных людей здесь нет, это не озвучивается, но идет тонкой полупрозрачной нитью - от скольких сопровождающих, взятых, как бриллиантовая запонка, потом избавляются? сколько полиция марракеша находит изрезанных, изуродованных до неузнаваемости тел? личная охрана шейха все перепроверяет, пока белова стоит и в притворном недовольстве громко бьет каблуком. от шампанского уже тошнит, но она хватает заранее приготовленный бокал. "твое любимое, моя голубка" говорит аль мактум, и хочется ударить его муранским бокалом по лицу.

она падает на диван, вытягивая вперед ноги, укладывая их прямо на низкий столик с закусками, вырезанная ткань платья струится, обнажая много кожи, которую аль мактум по-хозяйски гладит. красиво, правда? не так красива, как та же нога, отбитая до российской синевы при падениях на бревно. кровоподтеки не успевают сходить, новый на старый, такова цена легкости и изящества.

где-то там сейчас наташа. никакого плана. лежа на траве под высокими небесами, говорили о чем угодно, только не о действиях. они действуют вслепую, не зная, но угадывая, работая по тому, что зашили в подкорку - как балерины, которые двигаются в абсолютном синхроне механических статуэток, под музыку, руки взлетают в идеальный миг, будто принадлежат одному многорукому страшному существу.

лоты меняются, а когда, наконец, объявляют нужный, переводя информацию на несколько языков, цена уже взлетает вдвое, не успевает невидимый конферансье закончить. аль мактум подается вперед, больше не выглядит добрым папочкой, щедрым падишахом из арабской "тысячи и одной ночи" - выглядит так, как человек, который отдавал приказы убивать целыми семьями и который спонсировал террористов, на ком кровь не ради аллаха, а ради нефти и долларовых счетов. белова небрежно скидывает туфли, подначивает его каким-то неуместным замечанием, на которое он оборачивается резко - кажется, будто ударит. но сдерживается, поднимает цену, сцепляет пальцы так сильно, что почти звучит сухой треск костей и суставов. невидимый соперник - елене только надеяться, что это наташин босс тратит деньги роксон, а не кто-то третий включился в игру, это ничего не изменит, но усложнит - поднимает ставку. уже 10 миллиардов. а теперь вдвое. аль мактум скрипит зубными протезами (свои зубы ему выбили в одном из лагерей еще в молодости), но накидывает еще 5 миллиардов в ва-банк. больше у него нет.

белова смотрит на электронное табло. цифра моргает, подначивая отдать последнее, остается той же последней ставкой - а потом медленно изменяется на 30 миллиардов.

двух охранников она убивает десертными ножами, которыми нужно разрезать нежно-фиолетовый спелый инжир. они грузно оседают на пол, дергаясь, как марионетки в кукольном театре, умирают не сразу, но уже не способные что-то изменить. по наитию вытаскивают ножи и пытаются зажать перебитую артерию. лена в два движения оказывается за мягким диваном, берет оружие одного из охранников и наводит аль мактуму прямо в лицо.

в другом боксе кто-то тоже не выдержал - люди готовы перегрызть друг друга и за меньшее. белова медлит только три секунды, которые хватает на мягкий вдох, на то, чтобы одним движением стряхнуть с себя ленивую праздность бывшей балерины, всю эту сахарность, легкость и глупость сахарной ваты, и сделать один выстрел ровно в тот же момент, когда звучит в соседнем боксе другой.

статус лота меняется на "продано".

просто перестаешь думать о них, как о людях. они - мясные души в черных мешках на головах, вырезанные из мягкой жести фигурки животных, несуразных грибов и косых елочек в тире в парке горького, на конни-айленде дают сувенирную плюшевую игрушку нежного карамельного или розового, девчачьего, цвета, в красной комнате - одну золотую звездочку, у елены их целые ладони, можно собрать свои, добавить от каждой мертвой сестры и подбросить вверх, прямо в пустое черное небо над их головами, пусть будет не такое безнадежное, а то там только военные як-и и ан-ы, и холодные мигающие глаза советских спутников, которые тащатся по своим орбитам. некоторые считают, ведут учет, детей считают по полтора балла, если целая семья - умножай на два, но елена предпочитает точную цифру не знать. она где-то есть, на желтых, стыдных страницах ее личного дела, под грифом секретно на следующие сто лет. когда белова нажимает на спусковой крючок, она не чувствует ничего (подстреленная утка падает назад, еще пять пулек, идут по кругу мишени, русские олигархи, перебежчики, впавшие в немилость политики, американские раскрытые агенты под стенами красной площади)

аль мактум не успевает ничего сказать. приклад к плечу, упор, металлический звяк - утка падает молча (забавно, что потом распределитель поднимает павших, возвращает их с серыми следами от попаданий, так и врагов россии, стрелять не перестрелять). лена всегда выбирает такой момент, чтобы не дать им открыть рот - не дать начать ее проклинать, или убеждать, или угрожать, или пытаться перекупить. шейху есть, что предложить, но белова все равно не возьмет его грязные деньги, все в черной сырой нефти. выстрел чистый, идет отдачей, осыпает руку невидимой пороховой пылью. он падает подкошенным ей прямо под ноги - лена свободной рукой все-таки берет с тарелки инжир, жадно впивается в теплый от солнца плод, который разливается приторной сладостью, которая зубы сводит. а в детстве ей нравились карамельные петушки на палочках, чистый прозрачный сахар, на вкус - как киевское солнце.

лена жует инжир (косточки противно застрянут в зубах), уже думая о том, что будет писать в рапортах - вся россия это обрюзгшая бюрократия, все в нескольких экземплярах, до сих пор подшивается нитками в делам, а те потом складываются в бесконечные архивы красной комнаты, - роется в карманах охранников, снимая бесполезную пружинку наушника, электронику здесь глушили, делает из нее резинку для волос, собирает жесткие от лака волосы в удобный привычный хвост. аль мактум смотрит на ее голую спину, когда она волочит его по скользкому от крови полу до двери, настроенной на биометрию каждого гостя.

для того, чтобы заставить замолчать мертвых, нужно уродовать лица, но и тогда они придут в ночных кошмарах с говяжьим фаршем вместо лица. где-то там, под мешками, под именами, иногда даже просто под цифрами, всегда были люди: чьи-то отцы или матери, чьи-то дети, чьи-то любовники, мужья и жены, виновные или невиновные, герои без мемориалов или злодеи без наказания. ей действительно было все равно, когда она работает, у нее внутри только пустота, полая легкость, какая бывает в полете над гимнастическими брусьями, отработанная жестокость.

нужно было уходить: не торопясь, по тому же коридору, по которому пришла, чтобы подняться наверх, к гостям, скрыться в роскоши и доступности, или уйти подсобными помещениями, по слепым зонам разворачивающихся камер, аль мактуба все равно не хватятся до окончания аукциона, а потом чисто вымоют пол свежими чистящими средствами, тела охранников утилизируют, мертвого арабского миллиардера отвезут обратно в отель, где разденут и уложат спать, словно не мертвого, а пьяного. елена действует вслепую, надеется на то, что их договоренности с наташей остаются в силе, она отработала сегодня свое, ей просто исчезнуть, чтобы мертвой балерине с нечитаемым в опознании лицом появится, не скрывается от камер, просто шейх повздорил со своей пьяной русской подружкой, которая плевать хотела на оружие массового поражения, которые продаются, как сумки от луи виттона, а думала только о том, что хочет танцевать.

она не знает, но чувствует, что что-то не так. интуитивно, чему не научить многократным повторением, не разложить деталями автомата - так успеваешь затушить болгарскую "шипку", взятую из дедушкиных запасов, еще до того, как мама тяжелым шагом начнет свой подъем по лестнице их пятиэтажки. елена останавливается, холодный пол студит ступни, заставляя ее по-детски поджать пальцы, и вместо выхода она идет в другую сторону, еще не зная, что там будет (все можно утопить в пьяном хохоте и абсолютно наглом "я просто искала туалет"), но почему-то злясь на наташу романову -

святые так и умирают, в крови и в одиночестве. вдовы так и умирают, никем не оплаканные, каждая в своей могиле, как зовут? нет, у нас такая не значилась.

неужели было сложно подождать? что непонятного в таком простом слове "вместе"? два слога.

конечно, леонов принял собственную сыворотку. конечно, не смог устоять перед тем, что обещает сложная химическая формула. его следовало убрать без лишнего шума, без свидетелей, не давая ему возможности воспользоваться своим же изобретением, ни миллиарды, ни влиятельные друзья, ни модифицированный код днк не спасет от пули. елене хочется ругаться (мама одергивает строго: прекрати, что это за вы-ра-же-ни-я!) прямо под наташин хрип, под глухие удары, похожие на предсмертную агонию вытащенной из воды рыбы, кураторы красной комнаты бы велели ей подождать, пока леонов закончит с предательницей романовой, а потом прикончить и его - чужими руками жар таскать да не перетаскать, - но белова действует по наитию и молниеносно, потому что помощь нужна сестре,

бывших сестер не бывает ведь, правда? их у лены столько, сколько звезд на небе.

она нападает на леонова со спины, захватом, лишающим его преимущества силы, локтевым сгибом ему под подбородок, удерживая его в теплой мертвой петле, ноги, как учили, "крюком" вокруг его торса, давит, чтобы хрустнула подъязычная кость, чтобы отпустил ее наташу и дал ей вздохнуть. собранные волосы вновь рассыпались, накрывая инженер-биохимика свитым из золотого льна мешком.

где предел, края?
кто видел?
и чья теперь ты, чья?

она благодарности от наташи не ждет, они за это к наградам представлены не будут, никаких медалей на груди иконостасом, никаких продвижений вверх по рангам, из яиц пауков вылупляются маленькие девочки, маленькие девочки становятся черными вдовами, а там уже либо в могилу, либо инструктором для других, особо жадные мечтают по ночам ни о красивом розовом пупсе, а о месте директрисы, только это место одно, а черная вдова откладывает до четырехсот яиц, кто-нибудь когда-нибудь встречал бывших черных вдов, есть ли какие-то сентиментальные вечера встреч, как для военных, вышедших на пенсию? если задуматься, белова знает только о романовой, закутанной в кокон американского флага и закрытой щитом от мести родины-матери (многие военные приказы так и действуют, предателей - стрелять, дезертиров - казнить на месте, по законам военного времени, война не заканчивается никогда в этой стране), и о мелине, которая всегда была больше ученой, чем вдовой.

лена усмехается тихонько из-под упавших на лицо волос, убирает их одним движением назад, иронично изгибает бровь и тянет, даже голосом показывая, что никакой армии она не боится:

- позволила ему себя победить. - белова как ребенок склоняется над леоновым, как над рухнувшим чудовищем (он им и был, они все были, чье тело было изменено против человеческой природы, тело - храм, боженька ведь создал по своему образу и подобию, бабушка лены бы охала, ахала и ставила бы свечки во всех киевских церквях), рассматривает любопытно. - сытая жизнь в америке сделала тебя слабой. или просто стареешь.

их словесные перепалки с наташей напоминают беловой о ссорах с сестрами, ругань через всю квартиру и проходные комнаты, жалобы то маме, то папе, то бабушке в ее дальней темной "раковой" комнате, где она большую часть времени просто лежала под образцами и сусальными лицами на иконах, хочется задеть побольнее, но на самом деле боли причинить не хочешь. делаешь это с пустой злости, от невыносимой зависти, или просто ради шутки, елена уверена, что романова понимает. ей хочется спросить, не скучает ли она по россии? после того, как пал железный занавес и люди хлынули потоком эммиграции по брайтон-бич и русским кварталам европейских городов, многие потом возвращались обратно, потому что там были совсем чужими. смогла ли наташа стать своей среди чужих? приняли ли они ее так, как любили ее сестры в красной комнате, или все же есть в ней та тоска отверженного, золотой из печки во рту, белыми березами в воспоминанием, запахом грибницы в черно-зеленых лесах и гимном ссср по трескучему радио в общем коммунальном коридоре? хочется спросить, но не спрашивает. может, будет еще время для долгих женских разговорах на крошечных кухнях под российский сизовато-синий вечер.

нужно было сосредоточиться. белова кривит лицо (эта детская гримаса делает ее неуловимо моложе), ведь это не она решила действовать в одиночку и поставила все под угрозу. после короткого боя у нее даже дыхание не сбилось (петли мухиной делать сложнее, чем вырубить мужика весом под сотку), но места, попавшие под удар, она все же незаметно растирает ладонью, чтобы разогнать кровь - такой же трюк, как ногтем поставить крестик на комарином укусе, чтобы не зудел и не чесался. отходит в сторону, не участвуя в разговоре с леоновым, скрещивает руки на груди, стоит молча с самодовольным видом, как живая иллюстрация фразы "я ведь говорила" - я ведь говорила, посмотри на него, миру уже достаточно людей с комплексами бога. если бы не наташа, она бы убила его прямо сейчас, даже не раздумывая (их этому учат, и это бы умение использовать, наконец, во благо, а не для того, чтобы помогать генералам сводить личные счеты и ставить подножки иностранным разведкам).

крылья носа елены нервно дергаются - она не любит, когда ей раздают приказы. без спешки, манерно покачивая бедрами, она подходит к столику с напитками, срывает с бутылки водку крепкую коллекционную печать и обливает ею леонова. вот теперь он выглядит и пахнет, как пьяный. неприятным воспоминанием, красной жирной двойкой в "пятерошном" дневнике, мелькает перед глазами отец, лежащий около двери подъезда в желтоватых хлопьях собственной рвоты, и его петляющая походка, и его пьяные поцелуи по щекам, и громкое плаксивое "доченьки мои" - белова смаргивает это, стряхивает с себя. многие девочки в красной комнате плакали по матерям, которые их били. по бабушкам, которые выставляли босыми на мороз. по грязным, с хлопьями пыли, тараканами и мелкой мушкой, квартирам и чувству голода. снявши голову - плакать по волосам. со временем идеализируешь все, превращаешь в собственной голове в идеальное кино.

- через три часа в садах менары. - говорит белова в спину наташи, задумчиво примериваясь к тому, как поднять на ноги чужое размякшее тело. - у северных ворот есть заброшенный старый павильон. встретимся там. - и кажется, что игнорирует совсем запоздалую благодарность, если бы леонов не пытался повторить длинное слово распухшим заплетающимся языком, которое белова прошептала. это было слово пожалуйста.

они выбираются из поместья под громкий хохот елены и ее постоянные жалобы, что она где-то потеряла туфли. она не действует скрытно, наоборот, привлекает как больше внимания, подпевает совсем непевучей музыке, хватает и бьет пару бокалов (чувствует, что нужно перестать пить, потому что она начинает хмелеть), доступно липнет к охранникам, приглашая поехать вместе с ней, потому что ее бойфрэнд... как это по-английски? наклюкался, на-клю-кал-ся, ты что, по-русски не говоришь? если хочешь спрятаться, лучше делать это у всех на виду. никто не подозревает предательницу в лучшей воспитаннице красной комнаты.

белова стирает с себя макияж, убирает в низкий хвост волосы, успевает переодеться из откровенного платья. девочки-подростки мечтают быть красивыми, и красота для них это ярко-накрашенные губы, красивые шмотки, украшения по шеям и запястьям. елена же мечтает увидеть себя без всего, без мишуры и блесток, когда можно, вдовы возвращаются к заводским настройкам, к чистоте пустого холста, ведь это единственная возможность быть собой.

на шаги романовой елена вскидывает пистолет. действие нейротоксина становится слабее, и она предусмотрительно связывает руки леонова автомобильным стальным тросом, продев петлю через его напряженную шею, хитрым узлом, который она придумала сама. не поговорим, понимает лена со слабым сожалением, не сейчас. медленно наводит пистолет на голову леонова, свободной рукой достает из кармана брюк флэшку и несколько ампул:

- это информация на профессора родченко. а это сможешь принести своим. это неработающая формула сыворотки, вызывает неконтролируемое размножение больных клеток. - пожимает плечами на немой вопрос. - семейная пара в рейкьявике. или трое в киото. сама говорила, их много.

взводит курок. как там на чужой стороне, наташа? скучаешь по конфетам "красный мак" и "маска"?

- а я убью леонова. я должна. у меня приказ.

[icon]https://i.imgur.com/sfwieAd.png[/icon]

накопленная усталость накатывает волнами, ногами в илистом дне речки около дачи под крюковщиной, куда они едут после многочасовых сборов, забившись в отцовский "жигули", друг у дружки на руках и головах, головой в желанной пустоте - начать бы сейчас капризничать, как ребенок, тереть кулаками глаза, тянуть на одной ноте: устала, устала, устала; родина говорит, что отдохнешь позже, военные кривятся, в могиле отоспимся. в америке жизни считают, каждую помнят, их же исчисляют килограммами, совсем не жалеют, совсем не щадят. елена вернется, переоденется в скромную темную форму и будет рапортовать сначала одному, потом другому, потом заполнять бесконечные документы, повторяя все по кругу, как будто бесконечно кружится ржавый и опасный "вихрь" в голосоеевском парке. до тошноты. белова с усилием сглатывает, расправляет плечи, выпрямляется, ей нельзя горбиться (маленькие старушки у станций метро продают темные банки с консервацией, их позвоночники привыкли к тому, чтобы быть дугой, руки морщинистые и старые, ко всему привыкаешь - ходить строем, руку скидывать к голове, так точно, есть), она оглядывается быстро, будто боится, что кто-то сделает ей замечание с занесением в личное дело, но там никого.

леонов дышит тяжело - с липкими хрипами, шумно, через нос, в ярости раздуваются черные крупные ноздри. дергается, пытаясь разорвать металлический канат, бесится, русский менталитет не вымыть, не вычистить, злится, что его победили какие-то бабы - в другой раз лена бы позволила себе посмеяться над ним (так легче), поддразнить, но ампулы бьются со звуком кремлевских курантов, по спине идет приятный холодок, мурашки по рукам, не наградят за это звездами и орденами, но все равно приятно. минус одно чужое вывернутое наизнанку тело, минус одно покореженное сознание, власть и сила бьют в голову, мало кому остается остаться хорошим человеком, таким, как леша шостаков, всем хочется больше, миллиарды на счетах, власть в маленьких брошенных государствах или чужие кости под ногами, хрус-тят, с большой силой не приходит никакая ответственность, а приходит жадность. беловой хочется ударить по чужим ребрам так, чтобы пошли трещинами. леонов смотрит то на нее, то на романову, выискивает подсказки, кого из них можно подкупить.

что может предложить муха, которая запуталась в паучьей паутине?..

и не находит привычной ему слабости (женских слез, мягкости рук и лиц, готовности проституток на все за разумные деньги, заломанные в отчаянии руки, помоги, спаси, я слабенькая, ничего не могу сама), шарит глазами, меняется в лице - оно перекашивается в бледную, бесформенную и покрытую бусинками пота гримасу ужаса и осознания, на которую елена смотрит сверху вниз с глубоким чувством удовлетворения. она складывает руки на груди, крест-накрест, будто они играют в догонялки и так можно скрыться в "домике", пожимает плечами, когда наташа уступает ей право задать вопросы и получить ответы (и хочется незаметно улыбнуться, потому что девичье "для меня" напоминает как еще несколько часов назад они лежали спиной на горячей траве и мягковатой земле, а вокруг ходили люди, медленные, будто пробирались сквозь плотный формалин, и росли диковинные растения, и резала глаза своим цветом синяя вилла); так у сестер выпрашивать одолжение, ну пожалуйста, ну сделай для меня.

когда она делает шаг к леонову, у того по лицу идут белые пятна посреди болезненной красноты. их взгляды встречаются, и белова его спокойно выдерживает - красная комната как кукольная фабрика, их глаза забирают, меняют на разукрашенные стекляшки, от настоящих и не отличить совсем. давно и долго из этих стеклянных глаз не льются настоящие слезы.

- имена. - коротко произносит белова, у леонова пятна на лице складываются в белый треугольник, между бровей и у крыльев носа. повторяет терпеливо. - имена всех, на ком ты тестировал свою формулу.

третий раз не повторяет, бьет прикладом пистолета по лицу до кровавой слюны. изящно, как хрустальная фигурка, делает прыжок (как если бы под ногами был не твердый грязный пол, а гимнастический наклонный пружинящий мостик для опорных), опускается прямо на малоберцовую кость - на самом деле не слышно, как что-то ломается, но белова просто представляет этот густой костяной хруст. это глупо размахивать пистолетом, подставлять дуло к вискам и обещать смерть, если не заговорит, ведь смерть не так и страшно, если она быстрая; а вот если делать все медленно, по кости, по кусочку, резать, рубить, как учили. а если и потом не убивать, а так и оставить... елена дает время представить (больше, ведь говорят, что у ученых нет такой богатой яркой фантазии), был успешным человеком, а станет обрубком, заявление не написать, и нечем будет кому-то рассказать, что сделали. вернут в москву, будут возить в коляске по станциям метро, забитым в час-пик, милостыню им просить. кто-то пожалеет, подумает, ведь симпатичный парень, жаль, что такой, и от чистого доброго сердца протянут пятьдесят рублей...

им не нужно записывать имена, запоминают. романова стоит в тени, выражение лица не видно, ей нэнси рашман возвращаться обратно в "щит", не ее эта война совсем, пусть и стала в ней хорошим союзником. белова на нее щурится, иди-иди, возвращайся, к диснейлэнду, сладкой коле и праздникам, которые они в россии не отмечали. мы союзники? по-деловому спрашивает черная вдова черную вдову, а черная вдова улыбается: это риск, на который я готова пойти.

леонов торопится с именами. раздувает собственную значимость, стремится показать, что он представляет особую ценность для "щита" или департамента икс, кто его купит. белова поднимает пистолет и стреляет, без предупреждения и красивой прощальной фразы, и обещание дать еще больше информации так и остается в воздухе, в обмякшей линии рта, тянется красной ниточкой слюны вниз.

- every deal has a price. - поддразнивает она наташу. берет ее за руку, сжимающую ампулы с теперь потерянной формулой, и помогает бросить их под ноги цветными смешными хрусталиками, как в советской сказке, снятой на шосткинскую бледную пленку. рука в руке приятно теплая, что хочется задержать пальцы, задержаться в маррокеше, здесь еще есть сады, и пустыня злая и немилосердная, как родина мать, и чудеса света, им бы понравилось, купили бы раскрашенные тарелки и редкие пряности.

- встретимся как-нибудь? - предлагает белова дежурно, убирает пистолет за пояс, мертвого тела, приговоренного российской властью, будто и нет. их в красной комнате заставляют ценить каждое мгновение, можно вспомнить и воссоздать мягкость земли в мажореле. - надеюсь, поможет то, что я смогла найти на родченко. ведь я не проходила у него подготовку. я вообще не проходила психологическую подготовку. - елена улыбается вдруг хитрой улыбкой ребенка, широко и бесстрашно. - зря они это, да?

Отредактировано Yelena Belova (2021-12-29 20:13:27)