somewhere in LA // 2028
Отредактировано Adam (2021-08-24 01:07:26)
star treatment
Сообщений 1 страница 30 из 31
Поделиться12020-11-29 01:39:03
Поделиться22020-11-29 11:38:43
ты – держащий удар как маленький римский стоик, |
+++
+++
Лос-Анджелес въедается под кожу, скрипит песком на зубах, блестит испариной на лбу.
Лос-Анджелес – это грязь под ногтями, это бесконечные погромы и восстаний в даунтауне и при этом неутихающие ни на секунду вечеринки на побережье.
Лос-Анджелес – последнее место, где Манфреду вообще хотелось бы сейчас быть. Или быть когда-либо в принципе в ближайшие тысячу лет. Он не знает, откуда у него такая неприязнь к этому городу, но он абсолютно уверен в том, что она целиком и полностью обоюдная.
Лос-Анджелес заставляет Стоуна чувствовать себя в несколько десятков раз раздраженнее и злее.
В Лос-Анджелесе всегда происходит какая-то херня. И Стоун уже чувствует, что потенциальный пиздец притаился где-то за углом – и это вовсе не обострившаяся паранойя, в несколько раз усиленная палящим солнцем. Это, мать его, жизненный опыт.
В Малибу не то чтобы сильно лучше. Все эти выбеленные песчаные пляжи отчасти навевают вайбы какого-то старческого санатория, однако контингент тут самый разный.
Манфреду плевать, на самом деле, какой тут контингент.
Как будто бы он реально собрался знакомиться с соседями или вылезать куда-то дальше виллы, помимо крайней нужды.
Эта самая вилла на побережье Малибу белоснежная настолько, что при взгляде на нее начинает сводить зубы уже на десятой секунде. Но этот вариант оказался еще более или менее сносным по сравнению с другими – слишком аляпистыми, слишком семейными, слишком по-пенсионерски затхлыми и захламленными.
Найти нормальную виллу в Малибу оказалось куда сложнее, чем казалось поначалу.
Но это хотя бы лучше, чем ничего.
Первое, что Манфред делает, когда они с Адамом приземляются в Лос-Анджелесе – вызывает Uber Black до жилища Ориона Франклина (такси приходится ждать целых семь минут – просто немыслимо). В этом городе жарко настолько, что этот душный воздух как будто бы царапает горло изнутри, выжигая легкие сильнее самой крепкой сигареты.
Манфреду впервые за многое время реально хочется закурить.
Этот город высосет из него последние нервы, как пить дать.
До этого они с Волком успели пообщаться по телефону, несколько дней назад – как раз после того, как дом вычистили от трупаков и навели почти первозданный порядок (тем не менее, Манфред понимал, что оставаться тут надолго совершенно не намерен – однозначно не после того, что случилось).
Разговор был громким – по крайней мере, со стороны Стоуна. Кажется, Франклин и не говорил особо – а, точнее, не имел возможности вставить хотя бы слово между фразами Манфреда.
В конце концов, тот предложил перебраться в Лос-Анджелес – и там же обсудить, что вообще делать дальше.
Стоун пока что так и не знает, какая сука организовала это нападение среди бела дня. Все горничные были допрошены лично Хоббсом – однако никто в итоге так и не раскололся. Либо они действительно были непричастны ко всей этой херне, либо были охуительными актрисами, которым отвалил за помощь невероятные деньги.
К тому моменту Манфред уже и не знал, что ему думать.
А Франклин прекрасно понимает – пройдет не так много времени, и его вполне могут размазать по стенке. Буквально и фигурально. Он не дурак и совершенно точно не вчера родился.
Манфред Стоун был лишь предупреждающим выстрелом воздух (который в итоге вышел боком самому стрелявшему, как ни иронично). А дальше артиллерия будет только тяжелее.
На самом деле, Стоун предпочел бы не думать обо всем этом. Предпочел бы никуда не ехать и остаться в том доме, где спокойно (относительно) жил последние несколько лет.
В какой момент все начало катиться по наклонной? Возможно, вся эта череда неудач начала расцветать именно после того, как его лицо расчертило этими шрамами? Эдакая отправная точка для всего последующего пиздеца.
По крайней мере, хоть что-то хорошее все-таки было.
Да и без Адама вряд ли бы что-то в его жизни продвинулось хотя бы на сотню метров дальше гребаной «Артемиды» – оборвалось бы где-нибудь там, между этажами и узкими коридорами.
И Манфред может снова и снова взрывать себе мозг бессмысленной рефлексией на тему того, а как могло бы все произойти – но не будет, на самом деле, потому что помимо этого дел полно.
Но он не может не отметить, как непривычно-приятно делать что-то не одному. Разгребать все это дерьмо, к примеру. Понимать, что он не один против этого дурацкого мира, который с каждым днем лишь только сильнее разочаровывает.
Да, у него есть надежные люди – тот же Хоббс, к примеру, который сейчас в Сан-Франциско пытается разузнать, какой же мудак решил устроить этот погром в его доме.
Но одно дело Хоббс, а совсем другое дело – Рим. Это уже совершенно другой уровень доверия – что-то на уровне так и не утраченных инстинктов, такое же древнее, как, наверное, и сам Адам (тут можно вставить примерно с сотню самых разных шуток одинаковой степени идиотичности, но на этот раз Манфред, пожалуй, воздержится, потому что смысл тут совсем в другом).
Если бы ему пришлось разгребать все это в одиночку (пусть и с посильной помощью Хоббса), то, наверное, надолго бы его не хватило. И тогда бы дело не кончилось одной-единственной дорожкой, снюханной вместо завтрака. Или где-то между завтраком и бранчем – по настроению.
Сейчас все совершенно по-другому – так, как, кажется, никогда и не было в жизни Стоуна.
Он успевает подумать об этом, когда они с Адамом, наконец, добираются до этой виллы в Малибу – в лучах закатного солнца та даже выглядит не такой белоснежно-сверкающей и на нее даже можно глядеть, не щурясь.
Все охранные системы были проверены раз пять точно. А потом еще пару раз для верности. Вряд ли им так повезет во второй раз – тогда эти парни явно не рассчитывали на то, что под конец всей этой светской беседы их прикончат за считанные минуты (если не секунды).
Если что-то подобное случится еще раз, то едва ли все обернется так же радужно.
Манфред знает – Лос-Анджелес притворяется белым и пушистым лишь до поры до времени. И хоть Малибу и напоминает тихий и мирный курорт, но это кажется так лишь на первый взгляд.
Поделиться32020-11-29 23:04:31
Это всё похоже на один бесконечный психоделический сон. Страшный или не очень - он ещё не разобрался, да и не уверен, что это в принципе возможно в этом новом странном мире. Как-то нужно найти себя, твёрдую почву под ногами и понимание происходящего, но то настойчиво продолжает и продолжает ускользать из пальцев, просачиваясь через его хватку, словно песок. Или вода.
Вода, та самая, что даёт жизнь всему на планете, и что позволяет возрождаться ему самому. Вода, в которой нуждаются миллионы, но безграничный (казалось бы) доступ к которой имеют лишь тысячи. Может, даже всего лишь сотни. Таких людей, как Орион Франклин и - как же им всем повезло - Манфред Стоун. Адам смотрит на то, как течёт вода в домах этих людей, и только позволяет себе надеяться - лишь отчасти во имя их блага - что они всё же хоть что-то делают с возобновляемостью этого ресурса, иначе альтернатива будет очень так себе для всех, а он в последнее время уж как-то слишком заинтересовался благополучием Стоуна.
Заинтересовался настолько, что когда они прибыли в очередной здоровенный дом, которому суждено стать их временным убежищем и своеобразной компенсацией Манфреду за доставленное "неудобство", первое, что он сделал - проверил периметр. А потом ещё раз, тщательно исследуя каждую щель на предмет креативного проникновения или использования в иных целях. Потом - не отходил от системы сигнализации, которую тоже погоняли в хвост и в гриву, закончив тем, что прицепили все её возможные и невозможные датчики работы и состояния к наручному монитору, который Адам нацепил на себя вместо часов. Приходилось учиться и быстро, осваивать новые технологии, о которых в две тысячи тринадцатом народ только мечтал, изредка вбрасывая идеи на рынок и прочее медиа-пространство, где они случайно попадали на глаза Адаму, который специально ничего подобного, разумеется, не искал.
Учиться сейчас тяжело и не очень - он, совершенно очевидно, делал это столько раз, что где-то там внутри явно выработался определённый алгоритм. Ему с одной стороны можно было оставаться консерватором столько, сколько ему влезет - ничто не могло принести ему слишком много непоправимого вредя (заявление, на самом деле, спорное, ведь само его состояние перманентно наносило в том числе его сознанию весьма ощутимый вред), поэтому тонкости окружающей его современности можно было спокойно. С другой... с другой это могло приводить к непредсказуемым последствиям, а потому что допускать в свою жизнь приходилось. Сейчас Адам допускает туда всё.
Сейчас, если ему хочется продлить цикл существования Акапулько по максимуму, ему надо ориентироваться, ему надо понимать, он должен быть гипер уверенным в том, что в полной мере осознаёт происходящее вокруг. Значит, что ему нужно выучить не только текущих, но и бывших, и потенциальных клиентов Стоуна, его возможных партнёров и - особенно - конкурентов. Прощупать этот рынок полностью и вывернуть его наизнанку, чтобы оказаться, сверху. А затем - в идеале - вне его. Манфред научил его пользоваться современным планшетом и прочими благами. Подумать только: в тринадцатом году у него был флип-фон, и он насмехался над неспособностью или нежеланием Генри вливаться в эту современность и пользоваться хотя бы какими-то её благами. Интересно - совсем-совсем немного, - как же Генри умудряется позволять себе такое сейчас?
И вот, наконец, закончив все неотложные дела, они позволяют себе наконец вздохнуть более спокойно, более расслаблено - не полностью, нет, не до конца, потому что сложно ощутить себя в полной мере в безопасности после того раза. Сложно даже ему, Адаму, потому что там, в гостиной дома Акапулько у него внутри поселился маленький червячок страха, периодами хватающий его за горло и норовящий перерасти в полноценную паранойю размером с этот чёртов дом. Когда боишься каждой тени, каждого шороха, подозреваешь каждого человека, сторонишься открытых пространств. Таких, как то, в которое они вышли проводить день, отдышаться и посмотреть на абсолютно безразличный к их - и не только их, но любой - маленькой или не очень драме Тихий океан. Его мерные тёмные волны в стремительно окутывающих виллу сумерках, озвученные куда более мелким и близким плеском воды одного из бассейнов.
О статусе хозяев дома напоминает его наличие и наполненность, а о кризисе - тот факт, что из всех предназначенных для воды ёмкостей (всего около пяти штук, включая некоторое количество фонтанов), наполнены и функционируют всё же не все. Непонятно только, это сознательная или вынужденная мера.
Стоун вдыхает полной грудью и проходит дальше, к самому краю, откуда лучше открывается вид на океан. На мгновение ослеплённый приступом страха, Адам заставляет себя всего лишь оглянуться вокруг ещё один раз. Он фыркает, замечая наконец стиль и исполнение, а не попросту отмечая сам факт наличия статуй.
- Ты специально выбирал это место по декору или просто так вышло? - с лёгкой улыбкой спрашивает он, подходя к Стоуну сзади, чтобы обнять его за талию и слегка прижать к себе. Разговор ради разговора, просто чтобы тишина не давила на уши, чтобы... что-то. К тому же ему чрезвычайно нравится эта их новая динамика, более живая, более близкая, такая непохожая ни на что из того, что непрошено возвращалось и возвращалось ему в голову. - Как твоё лицо?
В принципе, и на этот вопрос он знает ответ. Отёк к этому моменту практически спал, да и пятна синяков, всё же образовавшихся из-за недостаточно долго приложенного льда, уже сходили на нет, но ему всё ещё иногда было больно. Скула самого Адама хранила лишь остаточные ссадины. Вместе они являли собой ту ещё парочку, это точно. Но несмотря на всё это, несмотря на дискомфорт и постоянный стресс, Адаму хорошо и почти, почти спокойно сейчас, с обвитыми вокруг Акапулько руками. Затишье перед бурей, не иначе. Тем хуже, тем сильнее хочется это удержать, зарываясь носом в чужие каштановые локоны на затылке и отбрасывая в сторону остальной гадкий мир. Хочется сбросить со Стоуна всё его обмундирование прямо здесь, на песочную плитку и утянуть его в остывающую воду бирюзового бассейна под открытым небом.
Вот только нет - не получится.
Стоит ему только попробовать сбросить под ноги этот пиджак, как сразу начнётся возмущение и очередной раунд объяснений, быть может, даже с угрозами. Приходится вздыхать и просто терпеть. Что поделать: он, кажется, любит Мэнни, а Мэнни обожает свои шмотки до каких-то совершенно нездоровых фиксаций. Адам не собирается тратить время на то, чтобы судить или пытаться составить этим самым шмоткам конкуренцию. Возможно, потому что на самом деле боится её проиграть.
В этом доме нет прислуги, а на жучки и прочие причиндалы они всё тщательно проверили всеми доступными способами - как торговец оружием и прочими прибамбасами, Стоун разбирается в достаточной степени и в этом тоже. А что он не мог покрыть, им добавлял Хоббс. Здесь - только они, и поэтому Адам не боится снова говорить о себе и своём... "состоянии".
- Мне очень сложно, - снова подаёт голос он, упираясь лбом в чужой затылок и закрывая глаза, - удерживать себя в здесь и сейчас. Заставлять себя следить за происходящим, придавать значение всем деталям. Я слишком привык к огромным пластам времени, просто проплывающим мимо, привык, что мир вокруг, люди вокруг, цивилизации смазываются, теряют объём и глубину своих раскрошившихся черт. но я пытаюсь.
Отредактировано Adam (2020-12-07 12:43:41)
Поделиться42020-11-30 20:10:31
– Конечно. Как только увидел эти статуи, сразу понял, что тебе понравится, – фыркнув, отвечает Манфред, полуобернувшись в сторону Адама, а после все же позволяет себе слегка расслабиться, когда тот приобнимает его со спины.
Да, наверное, сейчас уже не особо получится играть в беззаботность, как у Стоуна получалось до этого все это время что они с Адамом находились в Сан-Франциско. Хотя, на самом деле, это игра продолжалась куда дольше, еще до появления Рима.
И хоть Манфред где-то глубоко-глубоко понимал, что вечно вся эта беззаботность не продлится слишком долго, он все равно не рассчитывал, что произойдет это настолько внезапно. Что это ворвется, буквально с ноги выбивая дверь, грозя пушками и кулаками (и пусть эти пушки и кулаки в итоге обернулись для вторженцев боком, но Стоуну просто повезло с Адамом – а иначе ему бы никакой отель «Артемида» не помог).
И Манфред понимает, что даже с самой навороченной охранной системой вряд ли сможет чувствовать себя на сто процентов в безопасности. Хотя, конечно, в нынешних реалиях чувствовать себя в безопасности в принципе довольно проблематичная задача, но раньше можно было хотя бы создать хоть какую-никакую, но иллюзию.
Сейчас этой иллюзии уже не было – дом, увешанный техникой, реагирующей на каждый вздох, уже не внушал доверия, какое мог внушить еще с пару месяцев назад.
Наверное, Стоун сам отчасти виноват – позволил себе провалиться в эту иллюзию защищенности слишком сильно. И пусть сейчас, с наличием Рима, эта защищенность была не такой уж и мнительной, но все же.
Сам он не бессмертный – в отличие от некоторых. И если раньше мысль о собственной смерти не казалась чем-то тревожным, то теперь…
– Да бывало и хуже, – рефлекторно коснувшись своего носа, отвечает Манфред. – По крайней мере, в этот раз лицо не пришлось собирать по частям.
Да, бывало и хуже.
Шрам на лице иногда все еще продолжает напоминать о себе каким-то фантомными подергиваниями – как если бы дергался глаз, только в случае Стоуна дергается левая сторона лица, хоть внешне это никак не проявляется.
По крайней мере, со временем рубцы стали не такими явными – слегка побледнели и уже не так резко выделялись на коже. Правда, время от времени картинка перед глазами все еще бывает немного мутной, будто в расфокусе, но случается такое не то чтобы очень часто.
И, да – наверное, это действительно некое затишье перед бурей, черт бы его побрало.
После таких приключений совершенно не трудно впасть в эту беспросветную паранойю, которая заставляет все мысли крутиться по одной, не самой радужной орбите.
Манфреду отчаянно не хочется об этом думать. Не хочется думать о том, что теперь все время придется жить с постоянной оглядкой назад и вечно проверять наличие какого-нибудь подвоха.
Потому что Стоун не привык так жить. Скорее, все время до недавнего инцидента он делал совершенно противоположное – иногда до невероятие безрассудное и безбашенное – и практически всегда у него получалось выходить (относительно) сухим из воды.
Этот случай со взломщиками, на первый взгляд, вполне подходил под эти критерии. Но, как говорится, осадочек остался – и довольно неприятный.
Да и всякого рода безрассудности уже и не особо хотелось творить.
Манфред молчит, вслушиваясь в слова Адама – и смотрит рассеянным взглядом куда-то вдаль, не особо фиксируясь на чем-то конкретном.
Его ладонь почти рефлекторно находит ладонь Рима, касаясь его пальцев и поглаживая кожу.
– Знаешь, мне иногда самому с трудом удается поспевать за всем этим дерьмом, так что… – с невеселым смешком отвечает Манфред, чуть поворачивая голову в сторону Адама. – Думаешь, у нынешних обычных смертных не бывает подобных состояний? Зачем тогда придумали алкоголь и всякого рода наркотические вещества, мм? Чтобы нахрен забыться, пока мимо проплывают пласты времени, пусть и не такие огромные.
Он знает это, потому что сам таким увлекался. В какие-то периоды чуть больше, в какие-то чуть меньше. В последние годы это периодическое забытье стало крайней редкой и разовой акцией, потому что в долгосрочной перспективе – тем более в условиях разворачивающегося мирового кризиса – это было бы слишком уж опрометчиво.
Только если как изощренная (на самом деле, не очень) попытка себя добить и убить. Возможно, в какой-то момент своей жизни Манфред планировал примерно что-то такое.
Сейчас же не планировал вообще. Не хотелось.
– Так что не парься, детка – не ты один такой, как говорится, – продолжает меж тем Стоун, разворачиваясь, чтобы взглянуть прямо на Адама, и приобнимает его за талию, ненавязчиво забираясь ладонями под его рубашку. – Другое дело, что у нас нет особого выбора в данном случае. Придется как-то удерживаться и вливаться в окружающую действительность – какой бы пиздецовой та ни была. Но получается у тебя отлично, если что.
Поделиться52020-12-07 13:42:58
- Если честно, - чуть склонив голову в сторону, неторопливо отзывается Адам, - никогда не интересовался тем, какие у обычных смертных бывают состояния.
Он почти сразу замолкает, потому как Стоун продолжает говорить, и потому что понимает, что заявление это на самом деле так себе. Вот только что поделать, если это правда? Если именно его возросшее со временем презрение к этим самым смертным, давно ставшим для него обычными, привело к такому его отношению? Потребительскому, наплевательскому, когда любой, в принципе, человек воспринимается как элемент интерьера, расходный материал, от которого можно с лёгкостью и безболезненно избавиться.
Любой ли?
- То есть, - чуть поправляется Адам, почувствовав чужие чуть грубоватые ладони на коже, - когда-то меня это, совершенно очевидно, интересовало, но. Века берут своё, здесь ничего не попишешь...
Так ли?
Или нет?
Он высвобождает одну руку и касается ладонью щеки Акапулько, проводя большим пальцем тому по губам. Усы того щекочут кожу, напоминая Адаму, как давно он не ощущал их на себе - их грубо и совершенно ненужно прервали прошлый раз на самом интересном месте, и с тех пор им обоим было совершенно не до того. Ни подходящего времени, ни соответствующих возможностей, ни нужной атмосферы.
Выходит, состояния Стоуна ему более чем интересны.
- Но в этом.. - произносит он чуть тяжелее, как будто задыхаясь и неотрывно глядя на чужие губы. - В этом большая разница... Вы придумываете. Для вас это почти всегда сознательный выбор, - подняв глаза, Адам облизывает губы. - Меня же затягивает туда словно подводным течением и нет никаких сил...
Сопротивляться.
Но он не договаривает, резко подаваясь вперёд, чтобы впиться Акапулько в губы для поцелуя, едва сдерживая стон облегчения, возбуждения, желания. Всего за несколько секунд он становится настолько твёрд, что глаза едва не начинают слезиться, и ничто, кажется, не может ему помочь.
Он делает шаг вперёд, отчаянно желая прижать Манфреда к любой вертикальной поверхности, но перед ними только низенькая живая изгородь и спуск вниз, к пляжу. Здесь только они - и в доме, и, возможно, вообще в радиусе нескольких миль. И не то чтобы наличие третьих людей в виде прислуги им когда-то мешало, но это уединение почему-то вкручивает в мозг Адама дополнительные иголки, заставляя все ощущения гореть, танцуя на его коже.
- Хочу тебя... - он тяжело выдыхает в чужие губы, изо всех сил стараясь стоять прямо, а затем переключается на шею, практически теряя всю свою привычную грацию в угоду охватившей его жажде. - Хочу трахнуть тебя прямо здесь.. На этой плитке, под луной, чтобы после твоя нога свисала в чёртов бассейн. А потом, - всё же спихнув с чужих плеч пиджак, Адам снова целует Акапулько в губы, прижимая за талию к себе в поисках хоть какого-то трения, - потом на пляже, пока серебрится песок и волны омывают твоё тело. И я знаю, знаю, что этот проклятый песок забивается везде...
Но ему абсолютно, совершенно всё равно - он готов терпеть какую угодно боль, готов расцарапать себе колени и что угодно ещё, лишь бы чувствовать Стоуна всего, упиваться им и тонуть в его присутствии, его ощущении, его стонах, его руках. И все короли волков со всеми их современными проблемами могут отправляться в Преисподнюю ещё хотя бы на пару часов, на несколько дней, на веки вечные (хоть так, разумеется, и не получится). Манфред сводит его с ума, и всё время с момента того странного недо-признания, он сам не свой ещё больше, куда больше сверх того, что сделали с ним эти пятнадцать потерянных лет.
Слишком живой, ощущающий и познающий заново слишком много эмоций, а он от всего этого начисто отвык.
Отредактировано Adam (2020-12-08 02:23:51)
Поделиться62020-12-07 22:20:58
я не был честен, я не рассказал о том, как я бываю пьян и зол, о том, что вижу в утром в зеркалах — себя, как плохо пригнанный камзол, о том, как посреди любого зла я выбираю худшее из зол. я не был честен. я не буду впредь. как я бываю сам себе не рад. как глубоко ты можешь умереть, оставшись тем, кем был еще вчера; |
+++
+++
Вы придумываете – произносит Адам, и Манфред невольно хмурится, как будто бы не соглашаясь с этим утверждением, но на деле разве не так все обстоит?
Сам Стоун может за пять секунд выдумать с десяток самых разных поводов для истерики или скандала, и исход у всего будет совершенно уникальный. Может выдумать, но вряд ли будет это делать в ближайшее время – просто пока нет подходящего повода. (Или же присутствие Адама каким-то образом присмиряет это уже почти первородное желание поднять шум?)
Последняя истерика у него случилась за день до отъезда из Сан-Франциско, когда Манфред решил за один вечер опустошить все запасы элитного алкоголя, которые взять с собой в сраный Лос-Анджелес не было никакой возможности.
Хватило его в итоге на три стакана виски – последний и тот был допит не до конца. Да и истерикой в полном смысле этого слова тоже нельзя было назвать – разве что, ее более пассивным, чем обычно, вариантом. Стоун просто сидел в шезлонге у бассейна, закутавшись в махровый халат, и всматривался застывшим взглядом куда-то вдаль. Наверное, в тот момент внешне он больше напоминал какую-нибудь статую, чем человека, который переживает кризис, но вот внутри творился ебаный ад.
Сколько он так сидел? Полтора часа? Что-то типа того. Пока не пришел Адам и не завел его обратно в дом греться – потому что дело уже шло к ночи, а в Сан-Франциско это не то чтобы очень уж теплое время суток. По крайней мере, точно не для того, кто решил отсиживаться в одном халате возле бассейна.
Не то что ебаный Лос-Анджелес, где тепло почти постоянно.
Но сейчас Манфред чувствует себя более или менее нормально.
И пусть эта вилла не очень-то похожа на ту, чтобы была у него в Сан-Франциско, да и находится в дурацком Лос-Анджелесе, но, по крайней мере, можно представить, что хоть какое-то подобие шаткой стабильности достигнуть все-таки удалось.
Адам смотрит на его губы, и Манфред, заметив это, кривит их в усмешке, которую тут же стирает поцелуй, выбивающий из легких дыхание.
Это всегда разгорается быстро – иногда даже слишком быстро, но Стоун был бы конченым мудаком, если бы сказал, что ему это не нравится. Тем более, что у них действительно еще с Сан-Франциско осталось одно неоконченное дело, которое зудело все это время где-то в районе солнечного сплетения.
Неоконченные дела Манфред не любит просто до ужаса.
– Твою ж мать, где ты понабрался этой киношной пошлости? – не сдержав смеха, отвечает Манфред, скользя своей ладонью по груди Адама – и ниже, чтобы сжать уже порядком возбужденный член сквозь одежду.
Пошлость пошлостью, но собственное возбуждение после слов Адама становится еще более ярким и невыносимым.
Пиджак падает с плеч – краем глаза Манфред замечает, как тот приземляется аккурат у самой кромки бассейна, но, по правде говоря, ему на это совершенно наплевать.
Да, есть большая разница между «выдумывать» и «быть затянутым».
Манфред вдруг думает о том, что не хочет дать Адаму оказаться вновь затянутым в этот поток безвременья, когда не различить ни дней недели, ни месяцев, ни пролетающих мимо со скоростью света годов.
Стоун, отстранившись, облизывает губы и толкает Адама к деревянным шезлонгам, заставляя усесться на один из них, а сам устраивается сверху, садясь ему на колени.
– Смотри на меня, – произносит Манфред, неотрывно глядя на Адама, пока расправляется с пуговицами на своей рубашке – нарочит по-садистски медленно.
Смотри на меня – произносит Манфред, на самом же деле имея в виду другое.
Пока я здесь, ничего тебя на затянет, ты меня понял?
Поделиться72021-01-02 03:05:28
Odi et amo. Quare id faciam fortasse requiris |
Так словно бы повелось у них с самого первого дня знакомства - Адам сидящий на какой-то поверхности и Акапулько на его коленях. Эта поза ему тоже вполне подходит и более, чем нравится. Если уж Стоуну больше по нутру оседлать его под звёздами, что ж так тому и быть.
- Киношной? - переспрашивает Адам низким голосом, беря его за колени, а затем медленно скользя ладонями по бёдрам до самой талии, в которую он ощутимо впивается пальцами. - А откуда, ты думаешь, она - пошлость! - он смеётся, запрокидывая на мгновение голову и прикрывая глаза, чтобы затем снова, как велено, устремить их на своего партнёра, - попала в кино? И - главное - почему она работает?
Опустившись назад и улёгшись на спину, он замирает на секунду, наслаждаясь давлением в области паха, а затем слегка выгибается вверх, добавляя совсем немного трения, и прикрывает глаза на три удара сердца и один стон. Руки скользят по талии слегка выше, а затем снова опускаются вниз и сжимают бёдра. Стоун - лучший вес на его теле, который вообще можно себе представить. А это всё - тот язык, что даётся куда лучше и проще, кажется, им обоим. Отсюда, наверное, это самое смотри на меня, которое звучит так просто, но смысла в себе несёт много, много больше.
Акапулько никогда раньше не просил подобного. А если и говорил что-то вроде, то никогда не так.
Адам открывает глаза снова и ловит ими каждое движение этих пальцев на пуговицах (ну как же медленно те поддаются, в самом деле!), каждый вдох, каждое изменение чужой мимики. Если смотреть на Акапулько постоянно, можно потеряться совсем иначе; можно утонуть в совершенно другом.
- Оно работает, - с трудом облизав губы всё же продолжает он, чтобы совершенно не двинуться от ожидания и тишины, - потому что многие хотят этого. Потому что кто-то прожил это. Я прожил это однажды. Тогда, - он снова сжимает чужие бёдра, и снова чуть двигает своими вверх, - у нас не было той же роскоши и изобилия, что у вас есть сейчас. Тогда мы были ограничены в технологии, но у нас были другие способы почувствовать себя так, будто нам уже принадлежит весь. Мир. - Снова вверх и потом вниз, так медленно, что пальцы уже начинают дрожать, а глаза готовы против воли закатиться. - Мы отбрасывали в стороны все немногие условности и рамки. Мы занимались любовью парами. И в группе. Долго и открыто. Когда солнце пекло кожу, и когда ветер обдувал её, высушивая соль кристаллами на волосах. И только море и омывающие нас волны казались единственным краем. И поверь мне, - снова резко сев, Адам придерживает Акапулько за ягодицы, чтобы тот никуда не слетел, договаривая уже глядя ему практически глаза в глаза, - испытав это однажды, ты поймёшь, что мало что можешь с этим по-настоящему сравнить.
Придерживая Стоуна, он аккуратно опускает их обоих с лежака на пол - так и устойчивее, и удобней, и куда ближе к тому образу, что до того соткался у него в голове. С пуговицами наконец покончено,и Адам стягивает с его плеч рубашку, отправляя затем ту куда-то в сторону, дополнительно отпихивая подальше и попавшийся под руку пиджак.
Плеск воды вот он, совсем рядом.
И пусть это не Средиземное море, и даже не океан, до которого здесь тоже практически рукой подать, но и она, хоть и хлорированная, заключённая в рамки этого небольшого, в общем-то, бассейна уже больше и гораздо лучше, чем ничего. Адаму хочется смотреть на Акапулько вечно. Адаму хочется хотя бы на мгновение перенять его ощущение мира, его способность наслаждаться жизнью такой, какой она даётся торговцу и дизайнеру высокотехнологичного (пусть и не всегда) оружия. И не меньше (может, даже больше) Адаму хочется разрушить окружающий Акапулько кокон гедонизма, его болезненные пристрастия к дорогим вещам, алкоголю и шмоткам, с которых тот едва ли не сдувает пыль. Ему хочется разворошить тому перья так же, как Акапулько взъерошивает, разрушает и переворачивает изнутри его всего.
Отредактировано Adam (2021-01-03 22:35:37)
Поделиться82021-01-03 22:12:27
я вижу нас в огнях вдоль трасс, где каждый кадр — Тинто Брасс, и где из раны льет шираз на крошечном экране. я вижу нас в пустой глуши: на километры — ни души; огнем, что должен потрошить, ты прижигаешь раны. я вижу нас: как мы без сил ложились в придорожный ил; как ты короной опустил мне тернии на лоб. как грузовик летел в кювет: мешались тень, огонь и свет, и мы лежали на траве — чертовски повезло. |
+++
+++
Иногда бывает слишком легко – забыть о том, что Адам это практически начало и потенциальный конец всему.
Забыть о том, что Адам – это гребаная персонификация самого Древнего Рима.
И все это звучит как что-то неебически невероятное, до чего ни за что в жизни не дотянуться, как бы ты ни старался.
Но вот он. Этот Рим – ерзает под ним, выгибается, заставляя этот жар внутри скручиваться с каждой секундой все сильнее, а в голове не остается ни одной связной мысли.
От осознания того, что он обладает этим вот всем, у Манфреда каждый раз срывает крышу – как в первый раз.
Адам – это ходячая черная дыра, которая периодически имеет свойство сжирать саму себя. Наверное, проживи Манфред сам такое же количество лет, то от него самого уже бы точно ничего не осталось. А ведь при таком бессмертном раскладе нет даже никакого самого захудалого варианта раз и навсегда покончить с этой тягомотиной – только зря пули переводить, раз за разом всаживая те себе в висок.
Возможно, со временем неминуемо привыкаешь к такой рутине – потому что иного выбора как-то и нет, если так подумать. Наверное, за все две тысячи лет волей-неволей, но все-таки пройдешь через все пять стадий принятия неизбежного – наверняка, застревая на каждом как минимум на несколько веков.
Поэтому Стоун и пытается перенаправить внимание Адама в куда более приятное русло – чтобы эта черная дыра не сосредотачивалась на самой себе, а распространяла свою энергию вовне.
Сам Манфред не боится этой потенциальной чернильной убийственности. Он слишком привык по жизни шагать с ней бок о бок – та уже давненько наступает ему на пятки и периодически царапает своими когтями его затылок.
И пока Стоун расстегивает пуговицы на своей рубашке, его самого едва ли не потряхивает от медлительности своих же действий – но он все же выдерживает этот садистский темп, и почти не выдерживает взгляд, с которым Адам скользит по его телу.
И кажется, как будто бы эта черная дыра вот-вот сожрет его с потрохами – и, на самом деле, к этому моменту Манфред думает о том, что уже был бы совершенно не против подобного расклада.
Здесь и сейчас – идеальное место и время, лучше и не придумаешь.
Стоуну не получается сходу вникнуть в слова Адама – потому что его ладони, скользящие по телу, окончательно и бесповоротно отвлекают от всего остального. Однако смысл сказанного до него все же доходит.
И Манфред вдруг думает о том, что такими темпами, какими сейчас двигается весь мир, человечество в конечном итоге рискует отбросить само себя примерно в те же условия.
Примерно – потому что так, как было раньше, во время чертового Древнего Рима, все равно уже не будет. Как будто бы Стоун вообще знает, как это все было – но, по крайней мере, он, как минимум, может судить об этом, исходя из слов Адама.
На самом деле, ему абсолютно плевать на весь мир. В этот самый момент – особенно.
Кафельный пол мог бы ощущаться довольно прохладным, если бы тот не был нагрет жарким солнцем. Поэтому Манфред даже не вздрагивает.
– Прости, детка, но я совсем не умею делиться, – низко произносит Стоун, с оттенками деланного сожаления в голосе. – Так что трахаться парами и группами точно не получится.
И, кажется, что из всего этого пассажа он умудрился уцепиться только за эту мысль – что, в принципе, было бы вполне в духе Манфреда Стоуна.
Он действительно мог бы больше ничего не говорить – и это было бы в его стиле.
Но говорить – это его основное агрегатное состояние.
Где-то совсем рядом безмятежно плещется вода в бассейне – и ей вторит шум прибоя с пляжа.
– Вот сейчас я прозвучу пиздец, киношно – но тебя-то я точно ни с кем не смогу сравнить, – уже чуть более серьезно произносит Манфред, неотрывно и дразняще глядя на Адама, и поднимается на ноги, расправляясь с остатками одежды – обуви они оба успели лишиться где-то по пути к бассейну.
А после, усмехнувшись, ныряет в бассейн, подняв фонтан брызг.
Если уж и брать от этого вечера – то по полной.
Поделиться92021-01-04 20:24:17
Tu ne quaesieris - scire nefas! - quem mihi, quem tibi |
- Делиться тобой было бы кощунством, - едва громче шёпота произносит оглушённый очередным обменом репликами Адам, провожая взглядом решившего искупаться Акапулько. Возможно, тот всё же услышал и воспринял что-то из его слов. Возможно, не только это, если все вещи, сказанные в ответ можно считать хоть за какие-то индикаторы.
он не морщится и не пытается скрыться от брызг - только инстинктивно оглядывается на чёртов пиджак, проверяя, остался ли тот в безопасности. Наверное, да, но чёткий ответ его разум оказывается зафиксировать для себя не в состоянии: омытое слегка хлорированной водой тело партнёра привлекает его сейчас (или вообще?) куда больше, и он снова смотри на Стоуна, следит за его движениями, как раньше, пытаясь собраться с мыслями и отдышаться, понять, как и чего они оба хотят дальше.
- Признаюсь, что только на такое я и рассчитываю, - наконец чуть спокойнее произносит он с едва различимой тенью улыбки, поднимаясь на ноги, чтобы отбросить в сторону собственную рубашку, а затем расстегнуть брюки.
Адам спускает их с бёдер медленно, подчёркнуто стягивая за ними следом и бельё, позволяя члену шлёпнуть о кожу живота, когда тот наконец оказывается на воздухе. Снова пара движений вверх-вниз, неотрывно глядя на ожидающего его в воде Манфреда. Это ведь приглашение, верно? Поэтому же он продолжает так смотреть, погрузившись почти по подбородок и периодически выдыхая брызги стекающей с волос по лицу воды, так?
И это тоже - момент, тоже важный, заметно вплетающийся в их теперь общую историю, никуда ты теперь от этого уже не денешься. Потому что этот мужчина в бассейне изменил в нём что-то, застав и удержав каким-то образом при себе в самый, как оказалось, ответственный и решающий момент. И Адаму самому вопреки всякой логике хочется верить, что и он задел Акапулько в достаточной степени, чтобы и тот... хотя бы слегка изменился.Самую чуточку притормозил и скинул оковы (своего) статуса в весьма условно существующем обществе.
- Ты всё время говоришь про киношность, - негромко и неторопливо заговаривает он снова, подходя к самой кромке бассейна. - Боишься, что кто-то здесь тебя осудит за то, как звучат слова?
Договорим, он почти неожиданно даже для самого себя разворачивается к воде спиной и, закрыв глаза и расслабив руки, падает назад.
Уже в полёте, ощутив на краткие мгновения окружившую его лёгкость, он понимает, что, скорее всего, совершил ошибку. И за тем невесомым испугом, что приносит с собой подобная потеря собственного тела, почти наверняка придёт паника, напоминающая ему о потере другой.
Вот только на это у него есть ровно секунда, и абсолютный ноль на то, чтобы подготовиться к моменту удара, к моментальной дезориентации, что всегда приходит после падения в воду, а в его случае дополнительно усиливается всеми теми психическими расстройствами, что у человека его типа и срока давности, несомненно, неизбежно, есть. Вода смыкается над его головой, и Адам забывает, как дышать, забывает, кто он, и что он, и зачем. Тьма перед глазами сменяется ярким слепящим светом, и снова тьмой. Это почти как перерождение. Почти.
За вспышками, словно очень издалека, приходит понимание, тоже частями, тоже волнами, и он хочет кричать. Но если сейчас открыть рот и наглотаться воды, умереть в бассейне сейчас, будет совершенно не здорово. Ноги касаются, наконец, дна, он справляется, хоть и с трудом, с телом. Его бьёт мелкая дрожь, а в голову вдруг приходит понимание, что большую часть времени, когда он имеет на то волю, он не касается больших объёмов воды во всех остальных случаях, кроме возрождения. Уж специально это выходит или исключительно подсознательно, сейчас он не может себе дать ответ, но факт остаётся фактом.
Вынырнув, он рвано, как рыба на берегу, хватает ртом воздух и почти слепо цепляется за Акапулько тонкими пальцами, едва не повисая на нём. Не слишком эротично. Совершенно не в том же ключе, с начисто разрушенной атмосферой. А ещё это слабость. Трещина в его каком-то явно особенном образе, част из которого правда, часть из которого или он сам, или Манфред явно себе вообразил.
Адам пытается отдышаться, тяжело и неторопливо, уперев лоб в чужое плечо и крепко зажмурив глаза то ли от воды, то ли из-за страха взглянуть партнёру в глаза и увидеть там... что-то. Пока ему просто лучше, пока просто хорошо от того, что Акапулько всего лишь есть и крепко устоял на ногах, когда потребовалось.
Поделиться102021-01-05 21:34:06
Наличие бассейна в жилище – будь то апартаменты в пентхаусе, или же вилла на побережье – для Манфреда всегда было принципиальным пунктом. Он не особо хочет вдаваться в рефлексию подобного желания – может быть, все дело в клишированном показателе пресловутой статусности, а, может, тут еще и имеют место быть всякие непроработанные комплексы.
В любом случае, совершенно насрать, что под всем этим скрывается – наличие бассейна это просто жизненно необходимо (даже в такое непростое для всего мира время; тем более в такое время). Даже если этот самый бассейне никогда не будет использоваться по своему прямому назначению, а будет лишь просто служить декорациями во время принятия Стоуном солнечных ванн.
На их нынешней вилле Манфред не то чтобы всерьез планировал устраивать заплывы, но что-то вдруг на него нашло.
То ли вся окружающая атмосфера сыграла свою роль, то или еще что-то.
Делиться тобой было бы кощунством, произносит Адам, и Манфред довольно усмехается, думая о том, что они оба, наверное, просто конченые собственники. На самом деле, другого Стоун от, мать его, Цезаря и не ожидал.
У него самого всегда существовали четкие границы на этот счет – он никогда и ни с кем не делился никакими контактами, никакими наработками, ни-чем. Только если это не супердоверенные лица, которых можно пересчитать по пальцам одной руки.
И, конечно же, эти границы касались не только рабочих моментов.
– Ты серьезно думаешь, что я боюсь осуждения, детка? – со смешком спрашивает Манфред за пару мгновений до того, как Адам ныряет в бассейн – а, точнее, падает в него.
О нет, чье-либо осуждение или одобрение никогда его не заботило. А киношность в случае Манфреда Стоуна играет довольно весомую роль.
Наверное, с самого детства – по крайней мере, начиная с более или менее осознанного возраста – он пытался выстроить свою жизнь по канонам этой самой киношности. Пусть и фильмы были довольно специфическими, но именно они и заложили в голове Манфреда этот самый паттерн, который прослеживается в его жизни до сих пор.
Мир для него – как самый настоящий фильм. От начальных титров и до заключительных, после которых будет только непроглядная чернота. Чернота, которая можно наступить довольно внезапно – и Стоуну совершенно неинтересно, что же именно скрывается за этой самой чернотой.
И Манфред уже почти готов задвинуть что-нибудь пафосное на эту тему, но вдруг замечает, как Адам, вынырнув на поверхность, начинает рвано хватать воздух, цепляясь за него, как за спасительный круг.
Стоун поначалу даже слегка теряется, не понимая, какого черта вдруг произошло – и просто крепко держит Адама, пока тот пытается отдышаться. Кажется, Манфред сам всем своим телом чувствует эти рваные вдохи и выдохи.
И в тот момент, когда Адам вдруг утыкается лбом ему в плечо, Стоун рефлекторно кладет ладонь на его затылок, приглаживая мокрые пряди волос.
– Окей, ладно – наверное, бассейн был немного херовой идеей, – невесело хмыкнув, произносит Манфред крепко придерживая Адама за талию. – Но, с другой стороны, откуда мне было знать, что тебя так расколбасит от воды – ты ведь привык в ней типа перерождаться? Ну или как эта херня правильно зовется.
Хотя, если так подумать, то вполне понятно, что могло так стриггерить. Вода – это перерождение, но этому самому перерождению предшествует смерть. Ясное дело, что в ней нет ничего охрененного, даже если до этого приходилось умирать десятки раз. Если не больше.
– Попробуем по-другому, – спустя некоторое время произносит Манфред, бросая взгляд в сторону, а затем слегка подталкивает Адама к бортику бассейна – а, точнее, к ступенькам, усаживая того с легкостью. Благо, что вода это вполне позволяет – теперь Адам примерно по пояс сидит в воде.
– Я правда думал, что из всего этого выйдет что-то эротично-сексуальное, но вышла какая-то паническая атака. Уж извини меня, – хмыкнув, произносит Стоун, глядя на Адама снизу вверх и попутно медленно оглаживая ладонями его бедра. – Киношности не вышло.
Хотя.
Скользнув языком по губам, Манфред вдруг замолкает на несколько секунд, окидывая Адама взглядом с головы до ног – но останавливаясь где-то в районе его паха. Подумав с пару мгновений, Стоун вновь смотрит Адаму в глаза, а после, усмехнувшись, разводит его бедра чуть шире, опускаясь с головой под воду и обхватывая губами головку его уже порядком опавшего члена.
Может, все-таки с киношностью что-нибудь получится?
Отредактировано Manfred Stone (2021-01-05 21:54:50)
Поделиться112021-01-11 16:58:05
Рука на затылке - раз. Рука на талии - два.
И в этих двух точках контакта человечности больше, чем, наверное, во всех их прошлых интеракциях. Эти точки словно из других времён, с другого уровня, от и для других людей, а не тех, что похожи на них, убийц, негодяев, торговцев оружием и чужими жизнями. Но столь ли это важно? Да и всем этим другим ещё нужно доказать своё собственное право их осуждать. Благо, сейчас их осуждать некому, благо их всего двое - водонепроницаемое устройство на его запястье блаженно молчит, и в голове ураган с каждым прикосновением к затылку всё больше и больше успокаивается. Шторм начинает напоминать мерные волны, дыхание выравнивается, а калейдоскоп образов различных эпох разлетается осколками, стоит Адаму открыть глаза, чтобы глянуть искоса на Акапулько. Поворачивать голову он пока не торопится.
- Ни ты не мог знать, ни я не мог знать, - всё ещё неровным голосом отзывается он, целуя чужую шею и собираясь было обвить Стоуна руками, но у того совсем другие планы.
Они слегка перемещаются в пространстве, но Адам даже не делает попыток сориентироваться и понять. Для него такая реакция тоже в новинку. Несмотря на то, что с водой он имеет - вернее, имел - дело много, пусть и только в некотором смысле по делу и никогда в рекреационных или каких-либо других целях, подобной реакции он от себя не ожидал, и не припоминал, ни до, ни сейчас, ничего подобного. Видимо, это сродни тому моменту со шрамом, ещё в те первые часы знакомства с Акапулько, когда он сбросил того со своих колен.
И конкретно эта реакция - его ошибка однозначно. Выбери он какой-то другой способ войти в воду - Адам почти уверен - ничего бы подобного не произошло. Но вот, оно есть, и жалеть о чём-то уже поздно, можно только иметь в виду на будущее и как-то с этим жить. Зато, кажется, он что-то новое узнал об Акапулько - не те ли это изменения, о которых он мгновения назад размышлял? Как ни крути (пусть и не с тем выхлопом), но при ближайшем рассмотрении бассейн всё же был отличной идеей.
И всё ещё является ей и сейчас, когда Манфред ведёт его чуть неуверенной походкой к краю бассейна и сажает на лестницу, продолжая и продолжая говорить. Адам слегка качает головой, прикрывая глаза - молчание Стоуну всё же даётся слишком тяжело; если рядом с ним есть кто-то ещё, тишина кажется ему, суд по всему, практически невыносимой, вынуждает его говорить, порой даже совершенно дикие, очевидно ставящие его в неудобно положение вещи. На удивление сейчас всё хорошо. Видать, что-то между ними действительно растаяло, сломалось, переродившись, трансформировавшись во что-то новое, более уютное, удобное и, хочется верить, что крепкое. Но - кто знает?
Стоун же времени не теряет и отступать от их прошлого курса не намерен (равно как и от своих кинематографических ассоциаций), и Адам по началу фыркает, наблюдая за изменениями у того на лице, а затем и погружением под воду. Потом всё становится чуточку интереснее, заставляя его в первое мгновение схватиться за бортик обеими руками до побелевших костяшек.
Вид и ощущения, несмотря на всё предшествующее, конечно, весьма и весьма, но вряд ли Акапулько долго протянет под водой, а утопить же его, пусть и столь приятно, в планы Адама совершенно не входит. Он даёт себе ещё секунду - нет, ещё две и после кладёт руку на чужой затылок, моментально путаясь пальцами во встревоженных водой тёмных волосах. Поправив хват, он тянет Манфреда вверх, а затем ближе:
- Ты... слишком много смотришь порно, - едва слышно выдыхает он рядом с чужими мокрыми губами за мгновение до поцелуя, и вновь усаживает Стоуна себе на колени. - Со всеми моими триггерами мы ещё обязательно разберёмся... Чтобы они перестали портить нам жизнь. А пока, - он снова обхватывает чужие бёдра и двигается чуть вперёд, так что вода скрывает их всё больше и больше, - бассейн был просто прекрасной идеей.
Поделиться122021-01-15 22:05:54
Если так подумать, то у самого Манфреда этих самых триггеров тоже выше крыши. И все они – как на ладони, даже копать особо не нужно. Так что это большой вопрос, чьи именно триггеры представляют реальную потенциальную угрозу – особенно с тенденцией Стоуна периодически неосознанно запинаться о свои собственные ноги.
Адам хотя бы может вылезти сухим из воды (ха-ха) в случае чего.
А для Манфреда Стоуна каждый день – как очередной левел в видеоигре с одной-единственной оставшейся жизнью в запасе. Конечно, на деле все не так драматично, но в какой-то степени все же похоже.
– Чего? Когда я, блять, смотрел его в последний раз?! – успевает возмущенно выпалить Манфред, которого в следующую секунду уже утягивают в поцелуй. Дыхание из-за пребывания под водой – пусть и относительное короткое время – все еще рваное и сбитое, поэтому и поцелуй получается таким же, слегка с привкусом хлорки.
Романтика, мать ее.
На самом деле, Манфред понятия не имеет, куда бы его забросило в итоге, если бы не Адам.
Скорее всего, он бы уде давным-давно проебал свою последнюю – и единственную – жизнь. Примерно где-нибудь среди пропавших пылью коридоров отеля «Артемида».
Осознание этого все еще дается ему… Нет, не с трудом. Скорее, с изрядной долей удивления – потому что еще полгода назад о чем-то таком даже помыслить не мог.
Полгода назад он тусовался в Колумбии – было ебануться как жарко, а на зубах скрипела пыль, смешанная с чистейшим коксом. Он заключал сделки, встречался с новыми людьми и вообще жил так, словно на пятки не наступает экологическая катастрофа мирового масштаба.
А, ну, еще Манфред щеголял с лицом, не тронутым шрамами.
Хотя, конечно, за все это время он все-таки успел привыкнуть к собственному отражению в зеркале – благо, что эти рубцы не давали уже о себе знать всякими неприятными ощущениями, то и дело прошивающими левую сторону.
А сейчас Манфред тусуется на побережье Малибу, которое он не любил раньше всем сердцем – и плещется в бассейне в отцветающих лучах закатного солнца под шум прибоя вдалеке.
Ну и каким боком это не киношно?
Таковым оно является еще и потому, что в любой момент может рассыпаться, как дешевые – а в его случае все-таки очень дорогие – декорации.
Стоун не понаслышке знает, как это бывает. Сколько раз он уже балансировал на этой тонкой грани – чертов шрам на половину лица является тому подтверждением.
Но, в любом случае, все могло быть куда хуже.
– Знаешь, ты извини меня, конечно, но я все еще не ебу, какая в этом необходимость.
Манфред не злится – по крайней мере, пока что. Зажав телефон между ухом и плечом, он страдальчески закатывает глаза, взглянув на сидящего напротив Адама, и встает из-за стола, попутно подхватив свою чашку кофе.
К одиннадцати утра на террасе уже достаточно тепло – настолько, что даже плитка возле бассейна успевает нагреться до вполне приличной температуры – поэтому завтрак они решают переместить именно сюда. Хоббс как чувствовал – позвонил именно сейчас. Потому что сделай он это какими-нибудь пятнадцатью минутами раньше, то напоролся бы на длинные протяжные гудки – совместный душ Манфреда и Адама был в этот момент в самом разгаре.
– Ну реально, нахера? У тебя и так есть весь доступ ко всем чертежам, скинем этому чуваку в качестве примера, а там разберемся. Честное слово, как будто бы сейчас не 2028-ой год, нахуя лично-то встречаться?
Нет, на самом деле, Манфред ничего не имеет против личных переговоров – раньше он в основном только так и утрясал все вопросы, касающиеся «особых» заказов, когда приходилось разрабатывать что-то оригинальное и индивидуальное.
Массовые поставки оружия это, безусловно, прекрасно, но Манфред Стоун не был исключительно продавцом оружия – он умел и любил создавать всякие новые смертоносные и убойные штуки.
Он частенько так и называл их – штуки. Довольно емкое описание.
– Хоббс. Ты же сам все понимаешь – я же не ебанутый, чтобы идти к кому-то на встречу, когда меня недавно чуть не грохнули в собственном доме? – поправив отворот халата, произносит Манфред, чувствуя, как начинает закипать. – Блять, все, заткнись. Скинь мне инфу на него, я подумаю, что с ним делать.
Со вздохом, Стоун вновь усаживается за стол, откидываясь на спинку стула, и поднимает взгляд на Адама.
– Я же не совсем ебанулся, правильно? На моем месте любой бы начал параноить, – произносит Стоун, залпом допивая остатки кофе. – Окей, индивидуальный заказ, заебись. Но чувак пипец как хочет встретиться лично. Цену, конечно, предложил приличную… Еще бы, если ему хочется там вставки из, блять, золота! Я так и не понял, ему нужно пафосное пресс-папье или же пушка.
Поделиться132021-01-19 22:03:05
Адам в ответ на этот многозначительный взгляд только слегка ухмыляется, развалившись в своём лежаке в одном только едва повязанном поясом халате. Он бы ещё фыркнул в довесок, но для этого бы потребовалось слишком много усилий, на которые в данный момент он, кажется, совершенно не способен.
Это всё тепло и комфорт действуют на него так отупляюще.
Тепло, комфорт, улёгшиеся и как-то определившиеся наконец отношения со Стоуном... Смутно Адам понимает, что это не совсем то (или даже совсем не то), чего ему не хватало, что он искал, сознательно или без, все прошлые годы, что пытался найти в Генри Моргане (возможно), но оно, скорее всего, в его случае, максимально близко. Вряд ли однажды ему удастся урвать что-то иное, что-то, чего хотелось бы (хотелось бы?) на самом деле. Ещё бы понимать, ещё бы помнить и осознавать в полной мере, чего именно ему не хватает, чего он так жаждет всё остальное время, что оно едва ли даёт ему возможность нормально дышать и функционировать. Понимал ли он хоть когда-то? В принципе? В те дни, когда был "полным" собой - при отсутствии более подходящего описания, - без разрывов, без потери памяти, без наложившегося сверху влияния Акапулько? Кто знает.
Сейчас это не имеет особо значения, сейчас ему почти хорошо.
На столе стоит его стакан апельсинового сока и мензурка с кофе, две тарелки с частично съеденным (Адам) и частично остывающим (Манфред) простейшим завтраком: яйцо с тостами - потому что прислуги у них нет, и один готовить отказался, а второй даже не пытался это делать едва ли не тысячу лет. Но какие-то вещи испортить сложно (какие-то забыть невозможно или легко выучить). И вот.
Он просто смотрит, прикрыв глаза и наслаждается, иногда кивая, иногда улыбаясь в ответ, не воспринимая особо даже тон Манфреда - если что-то будет важное тот ему всё равно перескажет суть, зачем вдаваться в лирику?
Впрочем, всё меняется, стоит ему услышать слово "лично".
Одно только слово и вся расслабленность улетучивается, уступая место внимательности и настороженности. Слишком быстро, слишком скоро после того случая кому-то уже приспичило видеть Стоуна лично, приправляя все эти требования слишком уж борзыми запросами. Адам принимает более вертикальное положение и тянется за стаканом сока, не влезая в разговор и не подавая уж совсем виду, пока его партнёр не закончит диалог.
- Я бы не назвал это паранойей, - мягко и осторожно начинает Адам, делая глоток и отставляя обратно стакан. Еда уже давно не кажется ему слишком уж привлекательным занятием, но всё же он приподнимает задумчиво вилку и отправляет в рот несколько кусочков белка. - Вполне разумное и адекватное ситуации беспокойство. Твои сомнения и недовольство - в кои-то веки - вполне обоснованы, в отличии от пожеланий этого клиента. Ты его знаешь? Вы уже до этого вместе работали? - Он постукивает зубцами о тонкий фарфор, а затем съедает ещё пару кусочков. - С одной стороны такая просьба сейчас звучит крайне подозрительно. Но это если знать все подробности твоей жизни, и, честно говоря, меня бы больше напрягло, что какой-то клиент со стороны в курсе таких деталей. Если же он не знает, и для тебя личные встречи это норма...
Адам качает головой, откладывая вилку. Ему всё это категорически не нравится, придётся знатно покопаться в любых данных, что им отправит Хоббс, просмотреть ещё раз все досье и, может быть, шмотки тех парней, что он покрошил в доме Стоуна - что-то они отдали команде зачистки, что-то (самое, на его взгляд существенное и безопасное) Адам оставил себе не в качестве инструментов, но в качестве источников информации. Следов было мало, но что-то было, что-то ещё копали специально обученные люди Короля Волков, но как-то подозрительно медленно он шевелился. Адам отказывался верить, что это годы брали своё. Возможно - и это не самый лучший вариант - он знал, чьих рук это было дело. И подбный расклад открывал совершенно новую, куда более отвратительную банку червей.
- Насколько приличную цену? - спрашивает он меж тем, не поднимая головы и не отводя взгляда от расплывшегося по белой тарелке желтка. - Что, если ты запросишь шестидесятипроцентный аванс? Что же до золота, - он вдруг резко оживает и встаёт с места, подходя к Стоуну и обходя кругом его стул, чтобы уложить затем руки ему на плечи. - Золото - очень мягкий и совершенно непрактичный для использования в оружии металл... Разве что вставки в местах несущественных? О, и... - он выпрямляется со слегка озадаченным выражением на лице, - ваши чудо-принтеры научились печатать и золото?
Поделиться142021-01-21 21:39:20
– В кои-то веки? – возмущенно переспрашивает Манфред, обращая взгляд на Адама. – А когда мои сомнения и возмущения были не обоснованы? И только попробуй сейчас начать перечислять.
Он с раздраженным отрывистым стуком отставляет чашечку на блюдце, чуть сползая на стуле и закидывая ногу на ногу.
Да, возможно, это не паранойя – скорее, вполне оправданное беспокойство и закономерное опасение за свою собственную задницу. Но от этого как-то не легче.
Манфред не привык так жить. Он так все еще до конца и не смирился с тем фактом, что какие-то уроды ворвались к нему домой, и с тем, что впоследствии пришлось паковать свои манатки и сваливать в Лос-Анджелес. Обычно это не Стоун подстраивался под окружающую действительность, а сама окружающая действительность принимала те формы, которые ему были необходимы. Это всегда с легкостью получалось – даже в такое непростое для всего мира время. Тем более в такое непростое время.
И теперь кажется, что в какой-то момент он попросту растерял это ощущение контроля (пусть моментами оно все же бывало мнимым и надуманным). Быть контрол-фриком в условиях апокалипсиса как-то уж совсем отстойный опыт, честно говоря. Стоун, быть может, и рад не париться по этому поводу слишком уж сильно, но хер там был.
Присутствие Адама, конечно, в какой-то степени все же сглаживает этот пиздец. Можно быть не таким отбитым контрол-фриком и позволить кому-то другому взять ситуацию в свои руки.
Возможно, такими темпами Стоун даже не так скоро слетит с катушек – и то радует.
Манфреду очень хочется думать, что это все временно. А еще хочется думать о том, что в один прекрасный день они с Адамом попросту отсюда свалят – куда-нибудь в Европу, где, кажется, совсем другой. Может хотя бы там уровень общего пиздеца будет несколько пониже.
– Нет, я с ним раньше не работал… Хоббс назвал его имя – какое-то пиздец вычурное, но и так понятно, что, скорее всего, ненастоящее. Я его не запомнил, честно говоря, но Луи сейчас скинет по нему инфу, – произносит Манфред, кидая короткий взгляд в сторону коммуникатора, лежащего на столе рядом с фарфоровым блюдцем. – Ну, на самом деле, просьба-то не подозрительная ни разу, если так подумать. Примерно с семьюдесятью процентами своих заказчиков я встречался лично – это для меня обычная херня. Сейчас-то понятно, почему бы я предпочел никуда лишний раз не высовываться, но блять…
Блять.
По правде говоря, Манфред вполне бы мог позволить себе некоторое время и вовсе не принимать никакие заказы и не ввязываться в новые сделки. Просто отсидеться некоторое время, а после, когда вся эта херня уляжется – и когда они найдут того, кто решил подпортить их существование – можно было бы и из тени выходить и снова вернуться к обычной жизни.
Но, с другой стороны, ему просто физически некомфортно от этой потенциальной перспективы отказаться от столь интересного и прибыльного заказа.
Когда ладони Адама касаются его плеч, Манфред невольно расслабляет их, вдруг понимая, что все это время сидел напряженный от макушки до пальцев ног. Он слегка ерзает на стуле, расправляя плечи, и прикрывает глаза на несколько секунд.
– По цене это примерно как… Примерно как полугодовая аренда этой виллы. На самом деле, цена еще может поменяться триста раз – пока еще непонятно, что именно этому чуваку надо. А так да, цена немаленькая, – хмыкает Стоун, открывая глаза и всматриваясь перед собой застывшим взглядом. – А золото чисто для украшения. Только конченый придурок будет делать полностью золотой пистолет. Или же там в итоге будет не чистое золото, а с какой-нибудь примесью, чтобы в итоге все было более или менее практично. С помощью принтеров, конечно, такое не сделать – если отливать полностью из золота. А вставки может сделать любой ювелир. Есть у меня один знакомый, если что…
Коммуникатор мигает, извещая о новом сообщений. Манфред открывает его, бегло просматривая не то чтобы очень подробное «досье» на этого их клиента – скорее, это больше походе на краткую справку, но пока хотя бы этого достаточно.
– Ганнибал Чау. Звучит пиздец, конечно, – бормочет Стоун, пробегая взглядом по строчкам. – Контрабандист, перевозит всякую экзотическую дрянь. В принципе, неудивительно, с такой-то рожей.
Поделиться152021-01-25 15:18:04
Что сморозил глупость, Адам понимает почти сразу, стоит ему задать свой последний вопрос: ну, конечно же эти их принтеры не умеют печатать золото - или, по крайне мере, не должны. Он видел несколько штук на фотографиях, когда Стоун посвящал его в подробности своей работы после судьбоносного решения влиться глубже в происходящее вокруг, и один даже лично, в доме Стоуна. Но он знает, что модели этих штук есть самые разные, и некоторые - между прочим - даже могут напечатать вам новые внутренние органы, даже, судя по всему, не производя никакой надрез. И хоть именно эта часть процесса находится далеко за пределами его понимания, именно что-то такое он видел в одной из комнат-палат "Артемиды", пусть тот конкретный пациент и не дожил до возможности оценить свой новый орган и использовать его по назначению. Странный мир. Странные места. Странные времена.
Тем не менее, Акапулько не поднимает его на смех, а даже как-то на половину поправляет, и Адам хмурится.
Всё-таки печатать золото было бы уже слишком. И к чему тогда такие цены?
Он почти бездумно поглаживает чужие плечи, слегка сжимая их возле самой шеи, раздумывая над этим - по цене как полугодовая аренда окружающей их роскоши, и хоть Адам уже давно не очень хорошо представляет себе цену многих вещей и уж тем более недвижимости, но может хотя бы примерно вообразить масштаб хотя бы по тому, как о нём говорит явно прекрасно ориентирующийся в этой самой роскоши Манфред. И это одновременно как будто бы говорит о серьёзности намерений загадочного и требовательного клиента, и пугает, настораживает, заставляет волоски на его руках встать дыбом, несмотря на окружающее их тепло. Он с трудом и обрывками вспоминает свои короткие погружения в тему антиквариата и всего сопутствующего, свои поиски кинжала, и видит там, что золотые вещи - что очевидно само по себе - и вещи, содержащие в себе элементы из золота, конечно же, всегда стоили значительно дороже своих более приземлённых аналогов. Но не на столько.
- Полагаю, пытаться отговорить тебя от принятия этого заказа - бесполезное занятие, так? - медленно произносит Адам, продолжая поглаживать тёплую усыпанную веснушками кожу Стоуна. - Не то чтобы ты нуждался в деньгах и цеплялся за каждый цент, даже если их предвидится так много. Видимо, дело в другом?
Он наклоняется и, прикрыв глаза, глубоко вдыхает запах чужих волос, прежде чем поцеловать Манфреда в плечо. Каждое собственное действие кажется ему столь же естественным, сколь и странным, непривычным, почти чужеродным. Он сосредотачивается именно на этой естественности и потому ему так легко, пока рецепиент принимает всё как должное и не пытается сопротивляться. Все эти лёгкие его вспышки сравнимы больше с застарелыми рефлексами, привычками, за которыми сейчас - или по крайне мере в отношении Адама - не кроется никакой желчи и злобы, не присутствует настоящего раздражения, ещё кое-как присутствовавшего в первые их совместные дни.
Сев на стоящий ближе стул, он забирает из чужих рук коммуникатор и неторопливо просматривает всё содержание присланного файла, отмечая себе необходимости произвести более тщательный поиск, в том числе с применением тех немногих навыков, кои он успел подцепить от Хоббса и не только.
- Ты очень напряжён, - говорит он как бы немного отстранённо, не отрываясь от экрана и слегка хмурясь. - Уверен, что это состояние не повлияет на твою способность принимать решения и вести переговоры? И это я не к тому, - опустив наконец устройство, Адам смотрит напрямую на Манфреда, - что тебе надо пересилить себя и расслабиться - это было бы не самой адекватной и уместной просьбой. Скорее... может, всё же отложить? Или отказаться? Я пойду с тобой, разумеется. Что же до его имени, то, на мой взгляд, оно звучит не сильно вычурнее... - Манфреда Стоуна он хочет сказать, но вместо этого только слегка улыбается, - Ориона Франклина, не находишь?
Отредактировано Adam (2021-01-25 15:41:40)
Поделиться162021-01-26 22:06:08
Слава богу, что они живут в эпоху мерзкого капитализма, который цветет буйным цветом даже сейчас, в не то чтобы очень уже благоприятных условиях. Хотя, наверное, отчасти именно потому, что условия так себе, все так и цветет. Да, атмосфера апокалипсиса никому и никогда не играла на руку – только если ты не барыжишь нужными штуками, чтобы поддерживать эту атмосферу в постоянно стабильной кондиции.
Можно ли сказать, что Стоун потворствует всей этой херне, что сейчас очагами разворачивается по всей Америке и уже в некоторых местах за ее пределами? Наверное. Как там говорят? «Отчаянные времена требуют отчаянных мер»? Как-то так.
В конце концов, он не единственный, кто извлекает выгоду из этого пиздеца. И он нисколько не скрывает того факта, что действительно кое-что да имеет со всего этого.
Манфред поводит головой из стороны в сторону, пока ладони Адама разминают его плечи.
Так или иначе, но в один прекрасный момент все это схлопнется к чертовой матери – все медленно и верно идет именно к этому.
Стоун только и может, что бесконечно (на самом деле, нет) подстилать соломку (самую элитную и дорогую, конечно же) – чтобы относительно сносно (он преуменьшает) существовать в этом пред-апокалиптическом пиздеце.
– Денег никогда много не бывает. Как будто бы ты не знаешь, – фыркает Манфред, слегка поеживаясь, когда легкое прикосновение к коже посылает волну мурашек. – Но дело не в них, конечно. Типа, лично мне не будет ни жарко, ни холодно от того, возьму я этот заказ или нет.
На пару мгновений Стоун задумывается, прокручивая в голове то, как это лучше объяснить.
Потому что для него последние лет двадцать мир устроен именно так – что-то ты делаешь не столько для того, чтобы заработать себе на безбедную старость (если тебе вообще повезет дожить хотя бы до пятидесяти), а сколько для того, чтобы показать миру, в котором ты крутишься, что с тобой все еще нужно считаться, независимо от того, нравится ли это большинству или же нет.
Это все входит в ту самую категорию ебанутых неписаных правил, которые ты узнаешь уже в процессе. Узнаешь чисто на интуитивном уровне, продираясь через все это буквально на ощупь, рискуя в какой-то момент уткнуться лбом в дуло чьего-то пистолета.
Манфреду понадобилось время, чтобы понять, как же именно устроена вся эта херня.
А потом ты просто привыкаешь – и уже двигаешься по инерции.
Пока реально не уткнешься лбом в дуло чьего-то пистолета – но уже не потому, что ты ничерта не видел, а потому, что просто уже настолько охренел от жизни, что перестал в принципе замечать все то, что творится вокруг.
– Просто я не могу не пойти, окей? – не найдя нужного объяснения, Манфред решает сказать, как есть. – Конечно, я могу послать Хоббса – и он все проведет ничуть не хуже и все такое. Но если чувак собирается отвалить за эту пушку целое состояние и упаковать все это в гребаное золото, то тут и дураку понятно, что это уже заказ из разряда супер-VIP. Тем более, что мужик явно не какой-то там мимо проходящий богач.
Наверное, отчасти это и напрягает.
Нужно, конечно, получше пошерстить информацию о нем – пусть Стоун и уверен, что очень много про него все равно не отыскать в любом случае.
– И, естественно, ты пойдешь со мной, разве были какие-то другие варианты? – подхватив с тарелки уже остывший тост, произносит Манфред, попутно откусывая. – Да и, тем более, у нас будет несколько дней – надо ведь подготовить макет. Так что до того момента я еще смогу тысячу раз разозлиться, не переживай. И, знаешь, – фыркнув, добавляет Стоун, укладывая ногу на коленях Адама, – Ганнибал Чау звучит уж точно не сильно вычурнее Гая Юлия Цезаря. Уж кто бы говорил.
Поделиться172021-01-29 13:43:47
- Нет, не знаю, - легко и почти автоматически отзывается Адам, хотя этого от него и не требуется совершенно.
Он со смешком опускает на пару мгновений голову, а потом снова принимается разглядывать лицо явно задумавшегося Стоуна. Застать того молчаливым и полным дум - не важно, наверное, каких именно - удаётся невероятно редко, и Адам пользуется этим мгновением, чтобы уже самому в который раз попытаться понять, что именно так его привлекло в торговце оружием, чем именно он так его очаровывает, что бывший бессмертный император совсем перестал себя - пусть и разрозненного на тысячи осколков - узнавать.
Что до его ответа, то он истинная правда.
По крайней мере теперь: со временем ценность, как оказалось, увы, теряет всё. Даже деньги. Тем более деньги, среди прочего как раз потому, что окружающий его мир не принимает бессмертных, и с каждым новым перерождением ты стираешься, и сколько бы каких угодно средств ты ни накопил, с собой в обновлённую версию тебе их не забрать. И даже несмотря на то, что в ранние годы его существования подобные метаморфозы и смены владельцев были куда легче, а порой и вовсе проходили незаметно, с годами... Проще, конечно, сказать, что Адам попросту утратил к деньгам и всему, что они способны обеспечить, всяческий интерес. Что тоже было правдой.
Есть правда и, возможно, ею и останется.
Как же он тогда обеспечивал себя, свои потребности, какими бы небольшими они ни были? Где-то в памяти возникает образ кремниевого пистолета, весьма значимого для Генри Моргана артефакта, который Адам для него раздобыл. Дорогого артефакта, разумеется, ведь он был поднят со дна вместе с другими частями и сокровищами, что таило в себе давно потерянное рабовладельческое судно. Чего Адам не помнит, так это что деньги на него потраченные были на все то процентов его.
Нет - он отрывает взгляд от собеседника и смотрит какое-то время вдаль, в сторону скрытого в таком положении листвой живой изгороди океана - абсолютно точно нет, до сего момента, до этих месяцев, что он провёл в компании Манфреда Стоуна, он никогда... Кроме своей первой жизни, разумеется. Не позволял себе ничего подобного, не гнался за чем-то подобным, не жаждал баснословно дорогих тканей, расшитых золотом или огромных хором, в которых некуда себя деть (Адам помнит, что и в маленьких комнатушках, где едва-едва помещается на полу человек, он мог желать лезть на стену, не зная, не понимая, пытаясь вырваться). Он всё ещё помнит не всего себя, не все годы, всё больше и больше уверяясь в том, что так и должно быть, наверное - что-то обязательно должно по дороге теряться, отпадать, отмирать - ха! - подобно хвосту ящерицы, чтобы на освободившемся месте могло отрасти что-то новое.
Что-то вроде Манфреда.
Разве были какие-то другие варианты
Адам ведёт плечом - кто знает? Может быть, ему не положено находиться в непосредственной близости от супер-VIP клиентов. Впрочем, никто и не говорил, что они будут сидеть за одним столом, но? О чём он там думал? Может, просто хотел дополнительно уточнить, может, просто само собой получилось. Или. Вдруг Акапулько воспринял бы его комментарии, сомнения и вопросы как недовольство и нежелание во всём этом участвовать? Глупость какая-то.
- Я хочу, чтобы ты перестал злиться, - усмехается Адам, на удивление спокойно принимая чужую ногу и сначала просто накрывая её рукой, а затем немного двигаясь на стуле вперёд, чтобы эта самая нога скользнула по его коже чуть выше, сбрасывая с неё полу халата. - Мне ещё не удавалось посмотреть, как ты работаешь. Не продаёшь, а именно... - Он замолкает, сгибая пальца и проходясь по коже Стоуна короткими ногтями, и качает головой. - Я знал, знал, что ты сравнишь эти имена. И - да. Оно куда вычурнее и вызывает примерно те же ассоциации, вот только я как раз ничего такого не говорил. К тому же, - Адам закрывает глаза и медленно выдыхает, сосредотачиваясь на чужих прикосновениях вместо того, чтобы внимать странному ощущению, зарождающемуся внутри, - так меня никто уже давно не называет.
Я не уверен, что это было бы правильно. Я не уверен, что от Гая Юлия здесь хоть что-то ещё есть...
Поделиться182021-01-31 20:54:58
Я хочу, чтобы ты перестал злиться, произносит Адам, и Манфред в ответ невольно фыркает себе под носом, чуть расслабляясь.
Перестать злиться.
Стоун не очень уверен в том, что это вообще возможно в его случае – кажется, что злость присутствует в нем перманентно и постоянно, то увеличивая, то уменьшая свою концентрацию в зависимости от ситуации. Сейчас, кстати, злость не на таком уж и высоком уровне – если так прикинуть, то получится где-то 2/10? Легкое недовольство и раздражение от потенциальной встречи с каким-то непонятным типом, готовым отвалить за золотую пушку целое состояние.
Злость – это катализатор. А Манфред Стоун – это тот человек, которого всякие позитивные штуки не то чтобы очень уж сильно мотивируют. В работе так точно. Правда, у всего этого есть еще и другая сторона – потому что из-за этой самой злости все нередко катится по пизде. Потому что иногда этой самой злости бывает чересчур много – настолько, что прикрывать крышечкой эту кипящую кастрюлю совершенно бесполезно, все равно в итоге ошпаришься.
Манфред в курсе, что в некоторых моментах эта херня играет против него. А если эта злость накладывается на его желание все контролировать и во всем и везде иметь последнее слово…
Однажды все действительно может окончиться для него крайне хреново – Манфред понимает это со всей кристальной ясностью, но он так легко теряется в моменте, особенно когда эта злость накрывает едва ли не с головой, грозя затопить по самую макушку.
И не то чтобы присутствие Адама как-то помогает ему сдерживать эти свои (само)разрушительные порывы, но… В какой-то степени это действительно помогает – может быть, каким-то образом это самое каменное спокойствие и отстраненность передаются и самому Стоуну? Ведь, когда живешь с кем-нибудь довольно продолжительное время, невольно что-то да перенимаешь.
И пусть они всего лишь несколько месяцев обитают в пределах одного жилища, для Манфреда это уже много. Подобного опыта у него еще не было.
– А ты бы хотел, чтобы тебя так называли? – спрашивает вдруг Стоун, уже заранее зная, каким будет ответ.
Две тысячи гребаных лет.
Обычный человек и за меньше время может разобрать и собрать себя заново, пережить с десяток экзистенциальных кризисов – может просто-напросто поехать башкой, в конце концов. Что уж тут говорить о двух тысячах лет, в течение которых меняешь не только ты, но и вся окружающая реальность – разбиваются вдребезги режимы, сменяется мода, переосмысливаются все понятия.
Невозможно остаться тем же самым Гаем Юлием Цезарем спустя такое невероятное количество времени.
Манфред, наверное, уже бы давно двинулся на его месте. Хотя, может быть и нет? Быть может, в какой-то момент к этому привыкаешь – просто плывешь по течению и все такое.
Звучит, на самом деле, как какой-то пиздец. Сам-то Манфред плыть по течению не привык.
– Мне нравится имя Адам. Уж не знаю, есть ли в этом какие-то библейские отсылки и все такое, – произносит Стоун, задумчиво глядя в сторону океана. – Да и Рим, кстати, звучит тоже ничего так… Удачно тебя тогда определили именно в тот номер.
Самому-то Манфреду досталось Акапулько.
Хотя, конечно, ему даже нравится, как это звучит, хоть он и не стал бы никогда всерьез пользоваться таким прозвищем. Это отдает каким-то среднесортным фильмом про мафиози, если честно.
– А что до того, как я работаю… – добавляет Стоун, обращая взгляд на Адама. – На самом деле, это не то чтобы пиздец какое увлекательное зрелище. Сначала делается макет на компьютере, а потом все загружается в принтер и печатается – и так пару-тройку раз, потому что с первого раза хрен поймешь, как именно все надо сделать.
Коммуникатор снова пиликает очередным сообщением от Хоббса.
– Блять, я даже не знаю, – произносит Манфред, взглянув на присланную фотографию этого самого Ганнибала Чау. – Как ты думаешь, он подбирал себе имечко к внешности или наоборот? Ебануться просто, ты посмотри на эту рожу! Это я еще молчу про очки. Хотя, конечно, что-то в этом есть.
Поделиться192021-02-01 13:28:19
- Я знаю, что ты не можешь перестать злиться, - так же спокойно и плавно проговаривает Адам в ответ на это иронизирующее фырканье, продолжая поглаживать чужую ногу, - но это не мешает мне этого хотеть. Примерно как я не могу умереть, но это не мешает мне желать этого и пытаться.
Он отводит взгляд в сторону и снова смотрит в направлении океана. Надо бы спуститься на пляж и окунуться в его воды, даже если придётся делать это одному. Окунуться самостоятельно, по собственной воле, а не быть брошенным в них чужой для очередной реинкарнации. Это как вчера с бассейном - он действительно почти всегда каким-то странным, быть может, подсознательным образом избегал воды всё остальное время, и, наверное, пришла пора что-то с этим сделать.
Ничто не мешает ему желать умереть и пытаться это сделать раз за разом.
Ничто и никто - он коротко скашивает глаза на ту самую ногу в своих руках и снова смотрит вдаль. Только вот в последние месяцы он оставил эти занятия, поскольку их абсолютная бессмысленность стала очевидна в общем-то задолго до: один его возраст недвусмысленно намекает... К тому же Стоун продолжает быть категорически против, и Адам не видит необходимости триггерить его во всем смыслах лишний раз.
А ты бы хотел, чтобы тебя так называли?
Он долго не отвечает, глядя туда, где скрываются за листвой обманчиво свободные океанические просторы. Это лишь только кажется недалёким, зажатым в тиски своей смертной оболочки людям, что они могут быть однажды свободны, что их ждёт впереди необъятность, что они могут в любой (или не очень) момент сорваться и отправиться, куда хотят, куда угодно. Они не чувствуют, как путы клаустрофобии стягивают Адаму горло и рёбра, давя на них тяжким невыносимым грузом - потому что куда бы ты ни пытался отправиться, планета у них только одна. И в каждом её уголке впервые и ради едва уловимого ощущения покоя ты можешь побывать только раз. За две тысячи лет первых раз может быть только...
Акапулько не любит тишины - это было очевидно сразу - и потому от Адама даже не особо требуется ответ. Он сам заполняет этот пробел, отвечая на собственный же вопрос, избавляя Адам от агонии размышлений и объяснений. Но правда в том, что...
- Я не знаю, - наконец оборачивается он на Манфреда и ненадолго встречается с ним взглядом. - Не знаю, хотел бы или нет. Может, если вдруг у тебя самого будет настроение... И - да, - он чуть ухмыляется, глядя теперь на лазурную воду в бассейне, таящую в себе угрозу и не таящую одновременно, - будь уверен, библейские отсылки там определённо есть. Смутно помню, что орган упрямо требовал как-кто себя обозначить, и в тот момент мне это показалось жутко забавным. Не удивлюсь, если это он в отместку попросил определить меня в комнату Рим. Или, быть может, сыграла роль вселенская ирония, слепой случай тоже бывает удачлив иногда. Не уверен, что Морган понял, кто я.
Описание своего рабочего процесса Стоуном действительно звучит немного не так, как Адам себе представлял: он ждал больше работы руками с осязаемыми объектами - бумагой, карандашами, линейками, чем там принято пользоваться у конструкторов и инженеров? Но и так тоже ничего. В конце концов - вряд ли Акапулько это понимает - речь не только об инструментах, но скорее о нём самом. Как он выглядит в этот момент, как себя ведёт, что проявляется на его лице и проявляется ли? Бытовая сторона процесса интересует его в большей степени здесь, потому что в процессе продажи он всё ещё взаимодействует с другими людьми и потому на передний план выходи его образ, маска (маска ли?), всё то, что может оказаться напускным. Дизайн же требует совсем иного подхода, и создатель буквально вынужден сосредотачиваться на себе, куда меньше внимания уделяя всему внешнему.
Вслух он, конечно, этого не говорит, просто ведя в очередной раз плечом, позволяя Манфреду воспринять это так, как ему более удобно и хочется. Смотреть ему он всё же не запретил, верно?
Очередное сообщение отвлекает его от этих размышлений, и о подаётся ещё больше вперёд, чтобы рассмотреть присланное фото; нога Акапулько при этом почти упирается ему в пах.
- Крайне колоритный персонаж... - чуть отстранённо замечает Адам.
Что особенно занятно, так это едва выглядывающий из-под очков шрам. У этого Ганнибала Чау, судя по всему, тоже повреждён глаз и тоже достаточно серьёзно, возможно, даже серьёзнее, чем у Стоуна, если он пользуется таким вот своеобразным способом, чтобы это хоть как-то скрывать.
Отредактировано Adam (2021-02-01 13:55:16)
Поделиться202021-02-02 21:28:47
А если однажды ты все-таки умрешь? – хочет спросить Манфред, но не озвучивает этот вопрос.
Это ведь может случиться? Хоть вероятность и минимальная – учитывая те две тысячи лет, которые не особо оставляют вариантов сомневаться во всей этой приблуде с бессмертием.
Но ведь однажды уже произошел такой сбой в устоявшейся системе – когда Адам не умер в самый первый раз, как должен был. Так почему не может случиться обратного сбоя – и вся эта череда воскрешений вдруг прервется?
Что ты почувствуешь, если все-таки умрешь? – всплывает в голове следующий вопрос.
Но возможно ли вообще почувствовать хоть что-нибудь? Успеет ли Адам вообще понять, что он умер? Или же его сразу унесет в темные невиданные дали загробной жизни или же очередного перерождения в череде бесконечных жизней – как то завещали законы реинкарнации?
Что почувствует сам Манфред, если Адам все-таки умрет? Не выплывает в какой-то момент из ближайшего водоема, как всегда делал до этого – а умрет окончательно и бесповоротно?
Он почувствует. Что именно – не так важно, по правде говоря. Не так важно – потому что и так уже понятно, что ничего хорошего там не будет точно. А на месте Адама останется чернильная пустота, в разы превышающая размеры той, что была раньше.
Это осознание приходит настолько внезапно – и настолько естественно – что на мгновение Манфреду как будто бы действительно удается ощутить эту пустоту, от которой едва ли не начинает тошнить.
Благо, что все это происходит за какие-то считанные секунды – стремительно, но в той же степени и болезненно, как резкий разряд тока.
Резкое желание выпить подкатывает к горлу вместе с фантомной тошнотой, но сейчас только гребанных десять утра – да и какого черта, собственно?
На самом деле, сам Манфред точно не подписывался на все это – ни на околофилософские размышления, ни на эту тошноту, вызванную гипотетической кончиной Адама.
Но, видимо, все-таки в какой-то момент подписался. Хрен знает, в какой именно. Наверное, когда решил дернуть из розетки аппарат жизнеобеспечения, к которому был подключен парень из номера Рим.
Как говорится, назовите еще более романтичную историю знакомства.
Какое время – такое и романтика, да.
– Детка. Я понятия не имею, как буду с серьезной миной называть этого чувака Ганнибалом, так что я лучше воздержусь, знаешь. Цезарь это как немного слишком – даже для этого выебнутого мира, – фыркает Манфред.
Нет, конечно, он сможет называть этого мужика Ганнибалом, не дрогнув ни единым мускулом на лице – он ведь все-таки профессионал, хоть и чаще всего таким совершенно не кажется. Люди могут относиться к нему как угодно, могут строить о нем какое угодно впечатление – это не отменяет того факта, что Манфред Стоун не просто так заведует всем этим оружейным делом, не просто так заработал репутацию в определенных кругах.
Так и этот Ганнибал Чау – он может казаться сколь угодно вычурным и эксцентричным мужиком в ярких шмотках, но черт его знает, что тот представляет из себя на самом деле?
Отсюда и все опасения. Все-таки Манфред не первый день в этом бизнесе – успел перевидать на своем веку множество людей самого разной породы и огранки. И пока что Стоун предпочитает думать, что с этим Ганнибалом будет не все так просто.
Надейся на лучшее, но готовься к худшему – эту фразу Манфред взял себе за правило.
– Ага, похож на какого-нибудь босса в видеоигре, с которым предстоит попиздиться, – потянувшись и заведя руки за голову, произносит Стоун, ненавязчиво шевеля ступней, которая теперь удобно умостилась у паха Адама. – Ну, или на типичного злодея в каком-нибудь боевике, не знаю… Другой вопрос, как выглядим со стороны мы с тобой, – фыркнув, добавляет Манфред, глядя на Адама. – Шибко положительными персонажами нас точно не назовешь.
Кто вообще может остаться положительным, учитывая реалии окружающего мира, который не дает на то никакой возможности?
– Не то чтоб я о чем-то действительно жалею. В какой-то момент ты либо начинаешь подстраиваться, либо вся эта выебанная действительность тебя просто проглотит с потрохами, – добавляет вдруг Стоун, массируя пах Адама уже не с намеком, а с явным намерением. – А быть проглоченным я пока что не планирую.
Поделиться212021-02-18 14:16:33
- А что, в ваше время от обращения по фамилии окончательно отказались? - С лёгкой улыбкой интересуется Адам, не меняя позы и не убирая рук с чужой ноги. - Или обращение "мистер Чау" не подходит к твоему образу и стилю? Что же до меня... - он снова избегает взгляда глаза в глаза, больше интересуясь состоянием чужой кожи. - То Цезарь это когномен, третья часть полного мужского имени, ставшая и титулом тогда, и прародителем нескольких аналогичных в последствии. И это не самолюбование, это просто факт. Так что, если вдруг ты будешь настроении, то достаточно просто Гай. Или Гай Юлий, и мы посмотрим, можно ли из осколков бытия собрать себя заново.
Узнаем, что от Гая Юлия ещё есть...
Этого вслух он не договаривает, внимательно разглядывая Стоуна, наблюдая за изменениями на его лице и запоминая каждое. И наслаждаясь тем, как сменилось положение его ноги, конечно же. Он двигается ещё чуть ближе, раздвигает свои ноги чуть шире. Говорить о других людях в этот момент немного странно, почти неправильно, но вид Акапулько и его недовольства всё равно подогревает интерес.
- Он выглядит как типичный гангстер, - чуть вздохнув добавляет Адам, - со склонностью к театральности. Наверняка предпочитает внешним видом делать все необходимые заявления, чтобы потом меньше приходилось говорить ртом. Впрочем? - Он вздёргивает бровь, смещая массирующую его ногу в нужном направлении и ещё больше подаваясь навстречу. - Если судить по тем немногочисленным встречам с Франклином, да и остальными на его полупровальном банкете, это у вас едва ли не общее. Так уж сильно он выделяется из современной толпы?
Адам закрывает глаза и откидывает голову назад.
Они все сейчас немного - или много? - павлины, либо стремящиеся произвести впечатление, бросить вызов, дать понять без слов, кто стоит перед вами, что он за человек, к чему привык и чего может ожидать от остальных. Адаму, конечно, куда больше нравится, как Акапулько выглядит безо всех этих слоёв бессмысленно дорогой ткани, без этого чёртового образа, который необходимо поддерживать, но и в Гуччи тот выглядит более чем соблазнительно, словно завёрнутый в изысканную подарочную упаковку.
Чау, конечно, менее элегантен и более вычурнен, но он и человек другого толка. Если Стоун - миниатюрен и изворотлив и может исключительно прибегать к хитрости и всем прочим интеллектуальным видам оружия, Ганнибал Чау высится над собеседниками и партнёрами как скала. В случае чего такого, как, скажем, Манфред, он может сложить пополам одним ударом кулака, ему даже дополнительные головорезы не понадобятся. Такой человек может позволить себе выглядеть как диванная подушка в стиле рококо - дорого, броско, ярко, с почти безвкусно разбросанными по образу вставками золота.
Золота, кстати, ну конечно!
У этого Чау был "золотой" галстук, золотая оправа у очков и на некоторых фотографиях мелькали золотые ботинки. Стоило ли удивляться запросу на золотые вставки в кастомную эксклюзивную пушку?
Пожалуй, это пара пунктов в графе "можно доверять", нежели наоборот, но чтобы набрать достаточное для снятия всех подозрения количество, нужно было гораздо больше таких.
Манфред меж тем задаётся вопросом как же выглядят они вдвоём, и Адам шумно выпускает носом воздух, скользя по его ноге с уже большим нажимом, почти царапая кожу. У него есть предположения. Более того - у него есть пожелания, а это куда интереснее.
- Надеюсь, - он только начинает и уже делает небольшой перерыв, чувствуя, как шёлковый халат соскальзывает с него всё дальше. - Надеюсь мы выглядим так, будто трахаемся, как кролики, потому что примерно так и происходит, - потянувшись вперёд на столько, на сколько позволяет ступня в его паху, он обхватывает запястье Стоуна и тянет его к себе, практически усаживая сверху на колени, и прикладывая чужую ладонь к своему члену, настолько уже твёрдому, что это почти больно. - К чёрту положительных персонажей.
Обхватив чужие пальцы на своей плоти, он двигает ими вверх-вниз. Медленно, с увеличением нажима, опускаясь до самого основания, а затем поднимаясь так, чтобы головка скрылась в их кулаках. Он не понимает, как Стоун с ним это делает, как и почему вызывает эти реакции, эти желания - постоянно, с едва заметным перерывами, когда как раньше он, очевидно, мог столетиями обходиться без контакта с другими людьми, тем более полового. А сейчас он хочет всё, даже когда есть более насущные проблемы.
Второй рукой он обнимает Акапулько за талию и выгибает спину на очередном совместном движении их рук вверх.
Да, да, невыносимо интересно, как смотримся со стороны мы с тобой.
Поделиться222021-02-18 22:42:57
На самом деле, Манфред прекрасно представляет, как они с Адамом выглядят со стороны.
Охуительно они выглядят.
И пусть на первый взгляд (да и на второй, на самом деле) может показаться, что они совершенно противоположны по типажу – но именно в этом и кайф. Да и, на самом деле, внешний антураж имеет в данном случае не такое уж и большое значение (несмотря на то, что сам Стоун нон-стопом печется об этом самом антураже).
Все дело в атмосфере, которую они так или иначе распространяют вокруг себя, куда бы они ни пошли. И неважно, что в последнее время они не то чтобы очень уж часто выбирались куда-то «в люди» – по вполне определенным причинам – но в те моменты, когда они все-таки светились…
Так что Манфред знает, какое впечатление они производят со стороны.
И будь у этого сраного Чау хоть целая армия прихвостней, которыми тот непременно обложится со всех сторон на их деловой встрече (а Манфред уверен, что он ими обложится – потому что таким парням палец в рот не клади, только дай повыебываться силой и количеством человек, которым он приплачивает за то, чтобы они красиво стояли возле него во время переговоров), Стоуну откровенно поебать.
Ему целая армия не нужна, потому что у него есть целый легион в лице Адама.
– Ты не пойми меня неправильно, конечно, – усмехнувшись, произносит Стоун. – Гай Юлий Цезарь звучит впечатляюще, я не спорю… Но, с другой стороны, зачем что-то пытаться слепить из осколков, когда можно слепить что-то заново?
С прежними деталями, но в общем и целом – нечто совершенно новое?
Манфред краем взгляда улавливает, как все сильнее расходятся полы чужого халата, и коротко скользит языком по своим губами, попутно задумываясь – а какого черта Адам все еще сидит в этом халате? какого черта они вообще все еще сидят тут – вместо того, чтобы двинуть куда-нибудь в более удобное место?
Кровать размера кинг-сайз они уже успели заценить в полной мере.
– У этого мужика есть бабки, и он показывает их вот таким образом, – пожав плечами, лениво отзывается Манфред, продолжая и продолжая массировать ступней член Адама. – Тут у нас кто во что горазд, знаешь. Неважно, как именно ты будешь выебываться своим влиянием – главное выебнуться. Дать всем понять, что ты не какой-нибудь там чмошник – хотя, если ты на самом деде чмошник, то тебя точно ничерта уже спасет – а уж как именно ты будешь это показывать, дело десятое.
И если этому мужику нужен чертов золотой пистолет – Манфред его сделает.
Потому что это то, чем он сам привык выебываться – своими умениями, своими возможностями, своим, мать его, мастерством и дотошностью к деталям. Своим умением вести бизнес, в конце концов.
За все эти годы тех, кто пытался хоть как-то даже мало-мальски его наебать, было великое множество. И будь Манфред конченым чмошником, то проебал бы все уже в самом начале.
Кто знает – наебывают его сейчас или нет?
Стоун надеется, что нет – а что ему еще остается? В любом случае, на данном этапе он не может знать этого совершенно точно – нужно пройти дальше на пару уровней, чтобы распробовать как следует.
– А ты думаешь, мы выглядим как-то иначе? – усевшись к Адаму на колени, со смешком выдыхает Манфред. – Нужно быть конченым дебилом, чтобы не понять этого.
Стоун смеется чуть громче, а затем впивается поцелуем в губы Адама, чуть прикусывая нижнюю, и сильнее сжимает член в своей ладони, чуть быстрее двигая рукой.
Он, блять, надеется, что это вот все прекрасно видно со стороны невооруженным глазом.
Отель Four Seasons, зал «Бенедикт».
Ну разве кто-то сомневался в том, что этот мужик выберет самый вылизанный отель на всем побережье?
С одной стороны, Манфред думает, что так даже лучше – встреча будет на независимой территории.
Но, с другой стороны, насколько эта территория так уж независима?
В общем и целом, ему понадобилось около двух недель на то, чтобы с нуля разработать концепт этой пушки и слепить пробный прототип. Ясное дело, пока что без золотых вставок – потому что ему нахрен не упало переплачивать из своего же кармана.
Ганнибал хоть и производит впечатление немного двинутого мужика, повернутом на золоте и статусе, но, как оказалось, в оружии разбирается довольно сносно. И если поначалу Стоуну казалось, что ему нужен этот пистолет больше как сувенир, то уже после первого разговора с ним это впечатление развеялось.
Даже интересно, по кому Чау собрался палить из этой золотой пушки.
Встреча назначена сегодня на три часа.
Отель Four Seasons, зал «Бенедикт».
Манфред, пока еще в расстегнутой рубашке, задумчиво крутит в руках пистолет – так, как будто бы впервые увидел тот только сейчас.
Конструкция легкая – учитывался тот факт, что тут еще будут золотые вставки, так что было совершенно ни к чему искусственно утяжелять пистолет.
– Как ты думаешь, сколько при нем будет охраны? – спрашивает Манфред, откладывая пушку обратно в кейс. – Я думаю, что человек десять минимум.
Хотя, их тоже будет далеко не двое – Хоббс позаботился о том, чтобы как на территории отеля, так и за его пределами были понатыканы их люди.
Так, на всякий случай.
Отредактировано Manfred Stone (2021-02-18 23:11:33)
Поделиться232021-02-19 17:49:21
Зачем что-то пытаться слепить из осколков, когда можно создать что-то заново?
Эта мысль не идёт у него из головы который день, звуча там слегка насмешливым голосом Акапулько. С лёгкой ноткой издёвки, периодически цепляющей Адама за неровности его естества, но не наносящей вреда, не царапающей, скорее... заставляющей думать и думать.
Все две недели, что Стоун уделил созданию прототипа (и процесс оказался весьма занимательным со всех сторон, что бы тот ни говорил), Адам так или иначе слышал это у себя в голове и размышлял. Это ведь примерно то, о чём он и сам думал, верно? Отбросить старое, отрастить новое... Но одно дело - спотыкаться в темноте собственной головы, кутаясь в смятение, как в одеяло, и совсем другое - слышать такое со стороны. Слышать о себе что-то со стороны он в принципе отвык, а так, чтобы это не имело негативных оттенков, зато имело столь глубокий философский смысл?
Манфред тогда до глубины души его удивил, и если бы они не занимались кое-чем весьма определённым, Адам бы весь день просидел на берегу с отсутствующим взглядом, впитывая океанический бриз и погружая тонкие вальцы в волны. А так ему пришлось импровизировать, пришлось немного отложить рефлексию и размышления, пришлось улыбаться и вести диалог, хоть это и не было чем-то непосильным, не было рутиной или чем-то, от чего он бы легко отказался, нет. Скорее оно добавляло всей этой фразе веса и осмысленности.
И пусть часть его всё равно упрямо хотела остаться верной этому имени - Гай Юлий Цезарь - но это имя не обязательно должно означать всё то же содержание. Если он захочет быть Гаем Юлием, то легко (или почти легко) может стать им безо всякой оглядки на то, что было две тысячи лет назад. На людей, на события, на потерянные возможности и шансы, на ушедшие понятия и эпохи. Его мир стёрт в прах, и, может, вместо того, чтобы задыхаться оным, он мог быть воздвигнуть новый?
Насколько безумной должна быть попытка считать таким миром что-то не-вечное (в отличии от него самого)?
Насколько глупой надежда на того, чьё время на планете лимитировано? (В отличии от него самого)
Строить что-то новое на временном фундаменте хрупкой человеческой жизни, подверженной двойным, а то и тройным рискам в виду сомнительности жизненного выбора.
Вот только Адам припозднился с этими вопросами - он прекрасно это понимает, и снова, и снова открывает для себя даже сейчас, полусидя на спинке их временной кровати и глядя на собирающегося Акапулько. На изгиб его плеч, скрываемый тёмной безумно дорогой тканью с бледно-золотым рисунком. Что-то смутно цветочное. Ему жутко идёт. На волны его волос, ещё не обработанные средствами, но уже послушно улёгшимися в типичный для него лёгкий хаос. На руки, сильные и уверенные, крутящие этот чёртов пистолет так, как Адам желал бы, чтобы крутили его и смотрели так только на него, и чтобы больше никто...
Он влюблён в Акапулько, это так же очевидно, как и глупо, безрассудно и безнадёжно.
Да и слово это - влюблён - слишком мирское, слишком приземлённое, слишком человеческое. Свойственное тем, чья жизнь легка и коротка, чей разум не замутнён затхлым дыханием безжалостной вечности. Но ни Адам, ни кто-то ещё - ни даже Гай Юлий не знает другого, более ему подходящего, не может найти его даже в тамильском и чувствует себя как носитель илоканского, языка, в котором вообще нет слова "любовь" и "любить". Это было бы мучительно, и это и есть почти мучительно, вот только они оба не нуждаются в специальных и отдельных совах. Манфред Стоун вообще не похож на человека, подверженного сантиментам и ждущего каких-либо признаний. С тем-то как тяжело было получить разрешение звать его Мэнни.
Адам коротко проводит пальцами по губам, вспоминая их недавний поцелуй. Всего лишь один поцелуй, без контекста, без продолжения, без намерений. Это происходит всё чаще и всё легче, как что-то сродни дыханию, а не как прелюдия или намёк. Как же конкретно он попал.
- По сути не важно, сколько при нём будет людей, - не сразу и несколько заторможено отзывается он меж тем, не вставая с кровати. - Любое внешнее количество будет обманчивым. Я уверен: при всей мнимой независимости территории этого отеля, это всё ещё место, которое выбрал он. Всё здание почти наверняка будет кишеть его людьми, словно тараканами.
Место надо было выбирать им.
Но Акапулько, к сожалению, очень правильно сказал - у этого мужика есть деньги, а в данном случае кто платит, тот и заказывает музыку. Уламывать Стоуна встать в позу и выдвинуть собственное условие встречи под угрозой отказа от исполнения контракта было бесполезно. Они бы только зря переругались.
- Не знаю, как это сочтётся с людьми Хоббса, - он наконец встаёт и подходит к Манфреду со спины, обнимает за талию и целует единожды в шею. Нежно, почти целомудрено, без намёков на секс, но с тем самым прямым подтекстом, который, на его взгляд, должен безошибочно читается в каждом действии. В голову само собой приходит слово onsra. Он тихонько вздыхает. - Обещай, что будешь осторожен и не позволишь своему эго всё испортить. И... Помнишь, что я говорил про твоё имя? - Прижавшись носом к чужому виску, он закрывает глаза. - Что буду называть тебя Мэнни только когда больше никто не услышит? Если вдруг. Я обращусь к тебе так при всех - беги.
Отредактировано Adam (2021-02-19 18:15:57)
Поделиться242021-02-19 21:02:00
Стоун не нервничает.
В конце концов, ему приходилось иметь дело с типами гораздо более стремными – которые не пускали пыль в глаза всем этим золотым роскошеством, а на самом деле были кончеными отморозками, которые прирежут тебя за секунду и даже не моргнут глазом.
По сути за любым фасадом, каким бы тот ни был, скрывается практически всегда одно и то же. Желание заключить выгодную сделку с минимальными потерями – и разойтись как в море корабли.
Конечно, пару раз случалось так, что все шло по пизде и совершенно не по плану – и тогда в ход шло то самое оружие, ради которого все и затевалось. Но каждый раз Манфреду удавалось выбраться из любого пиздеца.
И чем более лютый этот пиздец, тем он как будто бы сильнее расширяет границы – во всех смыслах.
Как говорится – никогда не говори никогда. Зарекаться Стоун перестал сразу же после своей первой сделки.
Он не знает, чего ожидать от сегодняшней встречи – и поэтому заранее предполагает, что все может покатиться по наклонной. На самом деле, так намного лучше – к чему себя позитивно настраивать, если есть хоть какая-то малейшая вероятность того, что в конечном итоге тебе весь твой позитив глубоко запихнут в глотку?
Надейся на лучшее, но готовься к худшему. Манфред же надеется на то, что все не будет слишком уж пиздецово. От этого мужика можно что угодно ожидать – разброс настолько обширный, что Стоун даже примерно не берется прикидывать.
Манфред чуть хмурится в ответ на слова Адама, в которых легко считывает недосказанное.
Да, ему бы, наверное, стоило не тупить и немного выебнуться – покачать права и самому выбрать место встречи.
Он думал об этом. И даже в какой-то момент всерьез задумался сделать все именно так, но все равно себя остановил.
Потому что совершенно неважно, где они в итоге решат встретиться – да хоть на заполненном под завязку пляже. Если этот мужик уже что-то задумал, то ему не составит труда совершить это самое задуманное где угодно.
Манфред примет его правила игры, какими бы те ни были – будет строить из себя покладистого и неконфликтного (ха!). Делать вид. Притворяться. И при этом надежно храня в рукаве парочку козырей – к котором, может, и прибегать не придется, но пусть уж они будут на всякий случай.
Ганнибал Чау и сам должен понимать, что Манфред Стоун – это не просто какой-то там набор букв, из которого так удачно сложилось имя. Стоун бы не продержался в этом бизнесе так долго, если бы был конченым придурком.
Когда Адам вдруг подходит к нему, обнимая со спины, Манфред невольно расслабляется и опускает плечи, только сейчас понимая, что все это время был напряжен, как сжатая пружина.
На упоминании своего эго Стоун уже готов возмутиться – даже весь подбирается и открывает рот, готовый ответить, но останавливается на полувдохе, потому что –
Мэнни.
На одну секунду весь адреналин, сдерживаемый какими-то внутренними упрямыми силами, резко подлетает вверх, заставляя живо представить в своей голове все то, что может произойти, если действительно возникнет такая ситуация.
Наверное, все будет примерно так, как в тот день, когда в их дом ворвались те придурки. Но, скорее всего, все будет куда хлеще.
Манфред коротко облизывает свои губы, за пару мгновений прокручивая в своей голове варианты того, как ему ответить – что-нибудь пошутить? ответить с нарочито расслабленной издевкой?
Но в итоге произносит простое:
– Окей. Я понял.
Они вызывают Uber – слава всем несуществующим богам, за ними не стали пригонять машину, а то Манфред точно бы отказался ехать. По крайней мере, сейчас он все еще может чувствовать хоть какие-то остатки контроля в своих руках, которые испарятся в тот самый момент, когда они переступят порог отеля.
На самом деле, Стоун просто все драматизирует. Он надеется на то, что дальше этого драматизма ничего больше не будет – и не придется психовать по-настоящему.
Будь он один и чуть более взвинчен – точно бы развернул такси на полпути и двинул в сторону аэропорта, чтобы отправиться куда-нибудь очень далеко первым же рейсом. Присутствие же Адама как будто не дает слишком сильно заезжать шарикам за ролики, словно бы заземляя.
Такому контрол фрику, как Манфред, определенно нужен такой же второй контрол фрик, чтобы перенести часть своего беспокойства о каждой мелочи на чужие плечи. Конечно, Адам Стоуну нужен не только за этим, но иметь такой полезный бонус – это тоже весьма неплохо.
– Наверное, будут шмонать на входе, – произносит вдруг Манфред, не отрывая взгляд от коммуникатора. – Или не будут… На самом деле, хрен его знает. С одной стороны, а нахуя? Это же не прием у английской королевы. Но, с другой стороны, черт знает, какие у этого Ганнибала замашки. Может, он только производит впечатление сурового и крутого чувака, а на деле – последний ссыкун.
Поделиться252021-02-24 16:47:17
- Я бы шмонал, - глядя на проносящийся за окном мир отзывается Адам, а затем, повернувшись обратно в салон, тянется к чужому коммуникатору и многозначительно опускает тот вниз, чтобы поймать взгляд Стоуна. - И уверен, что он будет шмонать тоже. Не он - так отель, или он под видом отеля. Мир слишком неспокойный, а заказ слишком идеально расположен по времени недалеко от...
От той атаки, которую он предпочитает не называть вслух, потому как они всё же в относительно "общественном" транспорте.
Адам не готов доверять таксисту, и у них нет своих людей: после всего и частично на месте их будут ждать люди Хоббса, которые опосредовано являются людьми Акапулько тоже, но? Во-первых, не напрямую, а во-вторых, Адам не уверен, что в принципе готов доверять. Его отношения с другими людьми всегда строились по одной, весьма короткой схеме, кончаясь резко и насильственно. Он хорошо помнит это и совершенно не может выудить из своей памяти что-то длящееся и положительное.
А уж Манфреда - теперь он это как никогда понимает - он не сможет доверить никогда и никому. И это почти наверняка станет огромной проблемой.
- Но и у нас, - чуть задержав пальцы на чужом запястье, он всё же отпускает руку Стоуна и снова отворачивается к окну, - будет своя очередь. Отель должен поддерживать хотя бы иллюзию нейтральности, если я хоть что-то понимаю в этих ваших играх престолов. Негативный оттенок событий обязательно скажется на репутации, а в этих кругах она особенно важна.
На выходе их, конечно, встречают и ждут.
И Адам, к сожалению, оказывается прав: это происходит не у самого входа, и даже не у рецепции, но специально обученные люди в ливреях в достаточно строгом порядке провожают их к выбранном залу в дали от ненужных ушей и глаз. И вот там обе участвующие партии обмениваются первым набором любезностей. Менеджер отеля старательно делает вид, что они - заинтересованная исключительно в безопасности и честности транзакции сторона, и иногда у него даже вполне неплохо получается.
Сам Адам чист за исключением глаза и прототипа пистолета в кейсе, но его коммуникационная линза не относится к категории вооружений и в итоге это не смущает никого; Акапулько девственно чист; а вот Чау устраивает из собственного разоружения целое маленькое шоу, дополнительно зрелищное благодаря его обескураживающей высоте и вычурности нарядов.
Он улыбается широко и самоуверенно, сверкая золотым зубом, и многозначительно пропускает своих гостей вперёд. Стоун дёргает плечом и, окинув Чау последним оценивающим взглядом, шагает внутрь зала, Адам же не двигается с места и не спускает с Ганнибала немигающий взгляд. Удивительно, но гангстер через пару минут всё же сдаётся и, ухмыльнувшись ещё сильнее, следует за Акапулько, поворачиваясь таки к нему спиной.
В общем и целом это всё ничего не значит - лишь пара деталей, хоть и весьма своеобразных.
Например, они двое друг с другом поздоровались, но вот Адама никто в итоге не представил (оно и к лучшему), так что по сути он просто человек с чемоданчиком, телохранитель-носильщик, не более того. Возможно.
Каждый из прихвостней Чау занимает стратегическую позицию у него за спиной, один человек остаётся у двери. Люди Хоббса выполняют аналогичное упражнение, когда как Адама, всё ещё с чемоданчиком, усаживают за соседний стол, где уже сидит некая женщина. На её абсолютно лысой голове заметны обрывки какой-то татуировки, убегающей на затылок, но с такого ракурса их полностью не рассмотреть, да Адам и не шибко старается. Вместо приветствия она пожирает его взглядом, оценивая и словно бы разбирая на составляющие прямо там. Он же отвечает ей чернильным холодом безразличной вечности. Попробуй такое переплюнь.
Им приносят аперитив и лёгкие закуски.
Лысая женщина делает глоток, многозначительно глядя на Адама поверх бокала, он же одним пальцем отодвигает свой в сторону и поднимается с места в ответ на жест Стоуна, чтобы поставить на стол кейс, открыть его и развернуть содержимым к клиенту. Он не вслушивается в их слова, улавливая только лишь интонации и пока те подчёркнуто нейтральные. Возможно, слишком подчёркнуто. Но всё пока гладко, а вокруг - приемлемая тишина и скука.
Возможно, он зря поддаётся паранойе.
Возможно, это действительно обычный честный заказ а всё остальное - реальное совпадение.
Возможно.
Отредактировано Adam (2021-02-24 17:14:34)
Поделиться262021-02-25 21:36:34
Понятное дело, что мир неспокойный. Сам Манфред тоже неспокоен примерно в той же пропорции, однако всеми силами пытается все это неспокойствие присмирить – потому что оно никому сегодня не нужно.
Да и в чем проблема вообще – раньше он проворачивал такие сделки буквально пачками, перемещаясь с одной локации на другую, меняя машины, самолеты и отели разной степени звездности (но лучше, ясное дело, повыше).
For Seasons, конечно, не предел мечтаний – какой-нибудь Belair куда больше пришелся бы ему по вкусу, но что уж тут поделать.
– Отстойный сериал, кстати, – практически на автомате произносит вдруг Стоун в ответ на фразу про «игру престолов». – Дальше второго сезона я так и не смог осилить эту ебучую тягомотину.
Вряд ли сегодня их ждет такая же тягомотина. И Манфред не уверен до конца, рад он этому факту или же наоборот. В своей голове он уже несколько раз пытался представить, как эта встреча могла бы выглядеть, но в конечном итоге он оставил нахрен все эти попытки. Манфред Стоун, конечно, мастер себя накручивать, но делать это сейчас, пока они находятся в пути к месту встречи – пиздецки гиблое дело.
Прикосновение к запястью заставляет Стоуна обратить взгляд на Адама и, наконец, выдохнуть.
В конце концов, какая к черту разница.
Ганнибал может созвать хоть всю криминальную верхушку сраного Лос-Анджелеса, Манфреду вообще насрать.
Свое дело он сделает безукоризненно. Как и всегда, впрочем.
– Мистер Стоун, я и не сомневался в том, что вы в итоге возьметесь за этот заказ. И что именно вам он будет по силам.
Ну конечно, блять, еще бы ты сомневался. Кто-нибудь другой сделал бы тебе полную хуйню, слепленную из второсортных материалов – так еще и, наверняка, неебически безвкусную.
Голос Чау – видимо, из-за этих его золотых коронок (блять, серьезно?) – звучит как будто бы слегка шепеляво, и этот нюанс почти заебывает. Кажется, будь этот дефект чуть более выраженным, Манфред бы точно не смог сконцентрироваться на том, что говорит Ганнибал.
Весь образ Чау настолько красноречив, что в итоге соответствует всем ожиданиям, которые сформировались в голове в тот самый момент, когда Манфред взглянул на ту фотку.
И, как Стоун и ожидал, Ганнибал обложился со всех сторон своими прихвостнями.
В принципе, разве можно было ожидать чего-то другого?
Манфред хмыкает в ответ, отрывая взгляд от своего бокала с вином (содержимое которого он лишь самую малость пригубил – а то мало ли), и обращает свое внимание на Ганнибала.
Ладно, хер этими золотыми коронками. Что бесит куда сильнее – так эти очки, за которыми глаз не различить. Кажется, что если чуть прищуриться, то Манфред даже с такого расстояния сможет разглядеть свое отражение в этих линзах.
Может, ему тоже заиметь себе такую фишку?
– Когда человек изначально понимает, что ему нужно, то все получается в два раза быстрее, сами понимаете, – в тон Ганнибалу отвечает Стоун, глядя, как тот вытаскивает пистолет из кейса и захлопывает крышку с тихим сухим щелчком.
– Ну да, вы, наверное, уже успели понять, что у меня есть свой… Как это правильно назвать – стиль? Обычный пистолет в моем случае – это чертовски скучно, – со смешком произносит Чау, не отрываясь от рассматривания своей обновки. – Честно говоря, я почти не надеялся, что мне удастся вас выцепить, мистер Стоун. Вы в какой-то момент так резко пропали с радаров…
Манфред чуть вздергивает брови, никаким образом не меняя выражение лица, пока в голове проносится – какой именно момент Чау имеет в виду? когда он отчалил в «Артемиду», когда вернулся оттуда и зависал на вилле или же вот этот раз, когда им с Адамом пришлось в срочном порядке передислоцироваться? про какие нахрен радары он вообще говорит – в метафорическом смысле или же Ганнибал таким образом дает понять, что зачем-то следил за ним?
Все эти мысли мелькают в голове за какие-то доли секунд.
Паранойя сгущается где-то в районе солнечного сплетения, но Манфред не позволяет ей пробраться дальше. Еще не хватало потерять лицо перед этим придурком, ага, щас.
– Да я никуда и не пропадал, – пожав плечами, отвечает Стоун. – У меня ведь тоже как-никак есть свой стиль. И я не беру какие попало заказы только чисто ради того, чтобы что-то взять. А в последнее время просто не было ничего интересного.
Эта беседа настолько светская, что почти тошнит.
Но что поделать.
Поделиться272021-03-01 13:42:50
Адам слушает их вполуха, потому что остальной половиной продолжает следить за окружающей обстановкой. но даже так ему совершенно не импонирует ни тон Чау, ни его не шибко тонкие намёки. Остаётся только поражаться сдержанности Стоуна и, вероятно, слегка переоценивать его способность вести бизнес. Да, он опасно вспыльчив и временами совершенно не производит впечатление хорошего дельца или хоть сколько-нибудь приличного создателя, но? До всего этого Адам действительно не видел Акапулько за работой, а теперь... Ему нравится то, что он видит, и это даёт небольшую надежду, опасную во всех смыслах, но упорно пробивающуюся через окружающую реальность.
- Как твоё имя, красавчик? - меж тем лысая женщина напротив него наконец подаёт голос, низкий и хриплый, как если бы она курила, как паровоз, несколько лет подряд. Впрочем, может, так оно и есть.
Она оставляет в сторону бокал с недопитой красноватой жидкостью, названием которой он даже не интересовался и, закинув ногу на ногу, чуть подаётся вперёд, упирая руку локтем в стол и укладывая на подбородок на согнутое запястье. Вряд ли это искренний интерес, скорее, попытка отвлечь, запутать, усыпить бдительность, смещая углы его внимания. Вместе с тем, если он будет игнорировать её полностью, это может негативно сказаться на проведении встречи. Нужен баланс. Кажется, у него никогда не было хорошо с балансом? Или - наоборот - Цезарь некогда славился своей способностью совершать несколько действий единовременно. Вот только сам он это не шибко помнит, а беглый поиск по его личности выдал ему прошлый раз несколько статей о том, что всё это была лишь часть культивировавшегося вокруг его образа мифа. Что ж. Вот и выдался шанс всё проверить на собственной шкуре - он едва не фыркает от зашкаливающей иронии.
- Адам, - коротко отвечает наконец он, чуть сильнее поворачиваясь в её сторону.
"Создать что-то заново", - сказал Манфред, и эти слова глубоко запали ему в душу, но сейчас и здесь - не совсем то время и совершенно не то место, чтобы что-то заново создавать. К тому же это имя никогда не имело в себе какого-то конкретного содержания, оно не было особенным, не было важным. Лишь ширма: он прекрасно помнит момент, когда его выбрал, выбрал из огромного пула других лишь потому что ему показалось это забавным. "Библейские, блять, отсылки", - так назвал это Стоун. (Как много он стал на этого человека ориентироваться, но уже поздно что-то менять и давать заднюю). Адам показалось ему забавным; Адам было стандартным, самым дефолтным, как в какой-то момент стало принято говорить, из всех имён, которые только можно вообразить.
Сколь зашкаливало его эго и ощущение собственного превосходства, если он выбрал для своего псевдонима имя условного первого человека в истории?
- Фэнг, - произносит меж тем его собеседница, и, видимо, это её имя, ну, или то, что она использует вместо него. - На этих встречах всегда изнываешь от безделья, верно? Но в этот раз хотя бы есть, на что посмотреть.
Он одаривает её тяжёлым невпечатлённым взглядом: она совершенно не выглядит как человек, привыкший развлекаться бессмысленным флиртом, более того - она не выглядит хотя бы отдалённо соблазнительно, так, чтобы можно было хотя бы попытаться заинтересовать представителя противоположного (или не очень) пола. Хотя, и вкусы у всех разные - можно ли в таком деле руководствоваться стереотипами? Бросив хотя бы пол взгляда на Ганнибала Чау и - отчасти - Акапулько, легко сделать вывод, что можно. Вопрос останется только в том, куда эти руководства вас приведут.
- Я тоже засматриваюсь некоторыми образчиками огнестрельного оружия, - не поведя ухом отзывается Адам, глядя на неё вполоборота, как бы подчёркивая, что именно привлекает сейчас его внимание. - У мистера Стоуна намётанный глаз, вы сделали хороший выбор.
Она неожиданно фыркает, и у неё на лице появляется несколько насмешливое выражение, держащееся там буквально пару секунд, и тут же соскальзывающее обратно в маску скучающего дружелюбия.
- Здесь подают прекрасный "Кир рояль", - она снова подцепляет свой бокал и останавливается, когда его тонкий край касается губ. - Вы многое упускаете. Адам.
Он прищуривается и на секунду засматривается, но не совсем этим зрелищем, нет, скорее вихрями Crème de cassis - теперь, когда он знает, что это за коктейль, разум самостоятельно подбрасывает ему нужные ингредиенты, - смешиваемыми от движения с шампанским. Именно от этого напиток из двухцветного приобретает свой однозначно красный, кровавый цвет.
И почему-то от этого жутко.
Поделиться282021-03-01 21:39:16
– А кто вас успел таким шрамом наградить, а, мистер Стоун?
Будь Манфред чуть менее бдительным и чуть менее съедаемый ощущением липкой паранойи, то, наверняка, отреагировал бы на этот вопрос слишком уж бурно. Слишком неуместно для подобной встречи и в присутствии подобного персонажа по ту сторону стола переговоров.
Стоун бы, наверняка, вздернул брови, выставляя на всеобщее обозрение весь спектр собственных эмоций.
Будь перед ним кто-нибудь другой, Манфред бы так и сделал.
Вопрос про шрамы в подобном (довольно сомнительном и неблагонадежном) обществе – это почти что табу. Потому что ты точно не захочешь знать, где именно тот или иной чувак получил этот шрам от пули, где и как именно отхватил этот шрам на животе или почему чье-то лицо все перешито вдоль и поперек – и это совершенно точно не последствия неудачной пластической операции.
Некоторые вещи лучше не знать – это негласное правило усваиваешь практически сразу, как только решаешь влезть в этот так называемый «криминальный мир».
Манфред пока что понятия не имеет, куда именно Чау ведет этим вопросом – праздное ли это любопытство или же затравка для чего-то другого?
Тем не менее, за эти полторы секунды, пока в голове проносятся все эти мысли, Стоун совершенно не меняется в лице – как будто бы Ганнибал его не о шраме спросил, а о погоде в Малибу в ближайшие выходные.
– То же самое могу спросить и у вас, мистер Чау, – в тон Ганнибалу отвечает Стону, отсалютовав ему своим бокалом – на что Чау отвечает глухим смешком.
Шрам у этого мужика тоже довольно внушительный – хоть Ганнибал предпринял все возможное, чтобы максимально отвести внимание от этой своей детали. Очки, золотые коронки, вычурный прикид – и на фоне всего этого шрам ты в итоге заметишь в самую последнюю очередь.
Благо, что Манфред успел изучить вдоль и поперек все те фотки, что у него были в распоряжении, так что о наличии этого шрама Стоун, конечно же, знал.
Этот шрам, пересекающий глаз, Ганнибал явно заработал очень давно – в те времена, когда о высоких технологиях не было и речи, потому и шрам этот выглядит соответствующе. Небось он заживал, как тварь, доставляя своему обладателю гребанную кучу проблем. Манфреду еще относительно повезло – рубцы не такие заметные, да и в целом все выглядит более или менее сносно. Хоть и, когда медсестра орудовала этим лазером, Стоуну хотелось немного вскрыться от этих не самых приятных ощущений.
На секунду ему кажется, что он даже чувствует этот запах жженого мяса. Собственного мяса.
Ну и мерзость.
– Мой шрам уже давно стал историей, мистер Стоун, – произносит Ганнибал, откидываясь в своем кресле. Манфред в очередной раз отмечает, насколько же стремно, что сейчас глаза мужика скрытыми этими очками – кажется, что Чау вовсю пользуется этим преимуществом, считывая его снова и снова, буквально сканируя взглядом, пока сам Стоун совершенно ничего не может поделать, из раза в раз натыкаясь на эти пижонские линзы. – Это дела давно минувших дней – уже лет двадцать прошло с тех пор. Технический прогресс был не на таком впечатляющем уровне – ну, по тому, как зажил в итоге шрам, это и понятно, – произносит затем Чау, озвучивая мысли Манфреда. – А вот ваш шрам…
Ганнибал вдруг делает многозначительную паузу – и Стоун все-таки позволяет себе чуть вздернуть бровь (как раз ту, которую почти пересекает шрам).
– Отличную с ним работу проделали, – продолжает Ганнибал, вновь беря в руки пистолет. – Все-таки сейчас, даже несмотря на все эти… беспорядки, – на этом слове он делает неопределенный жест рукой, в которой зажато оружие, – медицине удалось выйти на совершенно новый уровень. Вас ведь так в «Артемиде» подлатали, да?
– Вариантов не так уж и много, в принципе, – пожав плечами, отвечает Манфред, краешком своего сознания отдаленно понимая, к чему мужик ведет.
Стоуну, на самом деле, хочется, чтобы его опасения не оправдались.
– Ну да, так-то действительно… Одно время у меня там тоже было платиновое членство, – произносит Чау, как будто специально обрывая на этом моменте – будто бы дает Манфреду возможность задать какой-нибудь уточняющий вопрос, типа – «Было? А что же с ним стало?»
Но Стоуна уже настолько доебали все эти разговоры, что клевать на эту уловку он не собирается.
– Правда, я слышал, там недавно протестующие погром устроили. Или не совсем протестующие, черт их разберет, – продолжает, меж тем, Чау. – Вы ничего не знаете об этом?
– А должен? – спрашивает Манфред, вдруг понимая, что одной ногой он уже ступил на охуенно тонкий лед.
– Даже не знаю, мистер Стоун, – отвечает Ганнибал, усмехаясь – да так, что от коронок отражается солнечный свет. – Как там, кстати, Орион Франклин поживает, мм?
Кажется, еще немного, и лед точно пойдет трещинами.
Поделиться292021-03-12 15:46:02
Адам понимает, что всем его надеждам не суждено сбыться и паранойей он вовсе не страдал, стоит ему лишь услышать первое упоминание "Артемиды".
Уже вопрос про шрам сам по себе был в достаточной степени знаковый, но его ещё как-то можно было списать на бестактность, свойственную многим мафиозным боссам - тот же Король Волков был примерно таким же, хоть и претворял свои пакости в жизнь с куда большим шармом и пафосом. Ганнибал явно привык действовать более прямо, в лоб, беря грубой силой и, вероятно, неожиданностью: мало когда ждёшь, что посреди неторопливого ужина тебе вдруг прилетит здоровый кулак в лицо.
- Я не пью, - тем не менее спокойно возражает он своей собеседнице на её прошлое замечание, - на работе.
Как раз в этот момент за его спиной Стоун спрашивает, должен ли он знать что-то о погромах и протестующих. Он хочет обернуться к нему и сказать "Мэнни", чтобы тот понял и сделал всё, как надо, даже если для этого придётся позорно бежать, перевернув стол и бросив прототип вместе с кейсом. Приоритеты. Вот только эта Фэнг так пристально смотрит на него, что в этом нет совершенно ничего хорошего. А ещё он не понимает до конца мотивов этих людей, а от мотивов зависит очень и очень многое, например, есть ли у Акапулько хоть какой-то шанс.
- Он не пьёт, - Фэнг повышает голос и смотрит одновременно на Адама и сквозь него, - вы слышали, мистер Чау?
- Какая досада, - без тени иронии отзывается тот тоже слегка громче. - Выходит, процесс убеждения слегка затянется? Хотя, очень многое зависит от вас. Адам. Это, конечно, большой шаг от Рима, но менее впечатляет, не находите?
Пока тот говорит, Адам успевает развернуться на стуле и измерить его совершенно новым взглядом, коротко переглянувшись с не менее ошарашенным Стоуном. Дело пахнет жареным, но он всё никак не может сориентироваться в происходящем, потому что если целью всей этой стремительно набирающей обороты заварушки был Акапулько, то к чему весь этот дополнительный цирк? Сбить их с толку, скорее всего, но все эти подробности?
- Не имел представления, что мне необходимо кого-то впечатлять, - всё так же ровно, стараясь не подать вида, отзывается он, - я был под впечатлением, что мы собрались здесь ради пистолета.
- О, пожалуйста, - Ганнибал издаёт громкий грудной смешок, задирая на мгновение голову от удовольствия, а затем медленно поднимается с места. - Думаете, я собрал вас здесь и хотел отвалить столько бабла ради какой-то позолоченной безделушки?
Он крутит означенный пистолет на пальце раз, другой, а затем отбрасывает его на стол, как бесполезную игрушку. Адам внимательно следит за этим, против воли скашивая взгляд вслед упавшей вещице, но потом сразу возвращает его назад - сейчас совершенно нельзя отвлекаться, даже на то, чтобы проверить явно смертельно уязвлённого Стоуна. Вместо этого он, едва ли не удивляя самого себя, многозначительно выгибает бровь.
- Ладно! - Чау вскидывает обе руки в издевательском жесте, будто он сдаётся. - Может быть. Отчасти? Кто знает, - он взмахивает лапищей и делает шаг вокруг стола по направлению к Адаму. - Но главная цель это всё же вы. Вы. И оба, и нет? Потому что я был так близко, так близко, - он обнажает зубы в явном оскале и с силой сжимает одну руку в поднесённый на уровень глаз кулак. - План с "Артемидой" был идеальный, и он бы обязательно удался, если бы не вы, двое клоунов в лохмотьях и халате.
Адам снова смотрит на Акапулько: с каждым словом, каждым пояснением Ганнибал вворачивает всаженный тому в самолюбие нож всё глубже и глубже. Он боится, что несмотря на очевидный перевес преимущества, тот всё равно может взорваться, чёрт тогда знает, чем это всё кончится. Не понятно только одно: почему приставленные к ним люди Хоббса ничего не делают? Но ведь и им особо пока ничего не угрожает? Это всё ещё выглядит со стороны - а все лишние люди расположены сильно поодаль - как беседа, пусть и чрезмерно оживлённая.
- И сначала я подумал: чёртов Манфред Стоун, - опустив руку, чуть спокойнее продолжает тем временем мобстер. - И решил преподать ему урок, передать привет и чтобы он в свою очередь передал тот сраному Волку с его мерзкой вечно расслабленной физиономией и тряпкой-сынком. И вот тут вы, - он упирает в Адама обвинительный указательный палец, подходя ещё на шаг ближе. - Вы, мистер Рим, вы, Адам, располосовали на ленты и превратили в кровавое месиво моих едва ли не лучших людей и даже не вспотели.
В повисшей в зале тишине, скорее всего, можно услышать, как ложка падает где-то далеко в недрах местной кухни, но у Адама в ушах только шумит собственное сердце, и он снова чувствует тот мерзкий липкий страх, что впервые испытал в тот день в доме Акапулько. Огромного усилия ему стоит лишь сузить взгляд и задрать подбородок, хотя хочется ему совершенно другого.
- И я подумал, - тут же меняя тон и убирая руку в небольшой карман на жилетке, продолжает тем временем Чау, - мне нужен такой спец. Его не знает никто, он никому ничем не обязан, и совершенно точно не обременён верностью старому пердуну. А я заплачу любые деньги, чёрт, да даже, если захочешь, отреставрированная "Артемида" будет твоя, а это очень жирный кусок, хоть он и требует заботы. Что может дать этот вшивый торговец оружием, проектиро-о-овщик, - он зачем-то тянет последнее слово, слегка морща нос, - такому человеку, как ты?
Адам смотрит на него ошарашено ещё три секунды - потому что какого чёрта? - а затем не может сдержаться. Он фыркает и качает головой: это так примитивно. Смертные и их штучки, их игры, и планы, и все эти "что он может тебе дать?" Как объяснить что-то глубокое, почти эфемерное, на этом этапе практически граничащее с легендами, неденежное такому человеку? Укутанному в баснословно дорогой ковёр, блестящему золотыми зубами, золотыми ботинками и зеркальными очками, закрывающими глаза? Кстати, Ганнибал вдруг снимает оные, открывая один совершенно белёсый, криво заживший, прищуривается здоровым и чуть склоняет голову на бок.
- Что смешного я сказал?
- Даже если я прочитаю вам целую лекцию, мистер Чау, - ещё сильнее выпрямившись на стуле, произносит Адам, - вы даже не начнёте понимать, почему именно я работаю на мистера Стоуна.
- Ах, вот как, - кивает тот, и одновременно с ним на фоне заговаривает Фэнг, про которую он уже успел сто раз забыть.
- Я же говорила, без сыворотки будет лажа, надо было дождаться, пока он поест.
- А если мы совсем, - совершенно не впечатлённый Ганнибал игнорирует эту реплику, достаёт из этого чёртового кармана жилетки катастрофически маленький - особенно в его руках - пистолет и, не глядя стреляет куда-то Акапулько в живот, - уберём мистера Стоуна из уравнения?
Мир вокруг замирает.
У Адама вытягивается лицо.
Отредактировано Adam (2021-03-15 12:12:12)
Поделиться302021-03-13 22:45:07
И в этот момент Манфред буквально чувствует, как все начинает растрескиваться и катиться по пизде. Это ощущение не перепутать ни с чем.
Самое мерзкое ощущение, которое только можно себе представить.
Упоминание чертового Ориона Франклина как будто бы тут же расставляет все по местам – и Стоун тысячу раз успевает пожалеть о том, что они тогда его не замочили, а за каким-то хером оставили в живых. Так еще и его вертолетом воспользовались.
Наверное, где-то здесь он и совершил промашку. Стратегическую промашку, неебическую и совершенно тупую. На самом деле, уже и не проследить все эти первопричины – потому что в конечном итоге одна цепляется за другую, и все этой круговерти конца и края нету.
Черт его знает, как стоило бы поступить.
С каждой последующей фразой Чау Манфред чувствует, как остатки контроля утекает из пальцев.
Хотя, кого он обманывает, черт возьми? Никакого контроля не было с самого начала – только его какое-то жалкое подобие, фикция чистой воды.
Стоун кидает взгляд в сторону Адама, как будто бы решая лишний раз удостовериться в том, что тот еще на месте и никуда не пропал. В груди разливается мерзкое тяжелое чувство – чувство того, что живыми их отсюда хрен выпустят.
По крайней мере, хотя бы у одного из них есть шанс вылезти сухим из воды. Почти в буквальном смысле (Адаму-то помокнуть все равно придется).
Внешне Манфред не особо сильно меняется в лице, только правая нога под столом начинает мелко подрагивать, но с этим он ничего не может поделать. Это пока что максимум того, что он может себе позволить – хотя, в любой другой ситуации он бы уже тут рвал и метал. Сдерживаться почти физически дискомфортно, но Стоун понимает, что прямо сейчас выебываться крайне нежелательно. Даже удивительно, как у него это получается.
А внутри все просто полыхает от злости на самого себя – на свою непроходимую тупость, когда он согласился на этот чертов заказ, когда позволил себе поверить в то, что ничего сомнительного во всем этом нет.
А в итоге все это оказалось блядской подставой – от начала и до конца.
Стоун поверить не может, как позволил себе вляпаться во все это. И ведь щелкнуло же в какой-то момент, что все это в итоге может обернуться полной лажей – но в итоге он решил, что никакая опасность им не грозит.
И он совершенно, блять, не удивится, если вдруг окажется, что вся их подмога в лице людей Хоббса уже тоже ликвидирована.
Манфред огромным усилием воли заставляет себя не кидать панический взгляд в сторону окна – во-первых, потому что это бесполезно и он все равно ничерта там не увидит, это просто рефлекторный позыв; а, во-вторых, он не хочет показывать этому позолоченному придурку, что он начал паниковать.
Пока не начал.
Но с каждой секундой Манфред все отчетливее чувствует, как внутри начинает ворочаться коктейль из самых различных эмоций, которые в сочетании дают просто нечто убийственное.
Он слышит это мистер Рим, произнесенное Ганнибалом, и ощущает нестерпимое желание выдрать ему язык. Хотя, конечно, если так посмотреть, то это наименьшее из зол.
Наибольшая сейчас расхаживает по комнате и пытается переманить себе Адама. На этом моменте у Стоуна едва ли лицо не сводит судорогой – так сильно он сдерживает позыв истерического смеха. Потому что это какой-то ебаный абсурд.
Но где-то в подкорке все же мелькает страх того, что Адам сейчас возьмет и согласится.
На долю секунды Манфред даже успевает удивиться тому факту, что он действительно этого боится – хоть в какой-то степени. Боится, хоть и понимает, что Адам ни за что не согласится работать на Ганнибала Чау. И дело не только в том, что они трахаются, не в том, что их связало за все это время (помимо пресловутого секса).
Просто Адам не тот, кто станет тянуться за чем-то более престижным и выгодным – потому что ему это нахрен не упало. Именно этим он и отличается от всех остальных людишек (за редким исключением), перед глазами которых стоит только помахать пачкой денег потолще – и их уже и след простыл.
Но, наверное, предательства Адама он боится куда сильнее, чем получить пулю в лоб прямо здесь и сейчас.
На словах про вшивого торговца оружием Манфред вздергивает брови, а лицо разом каменеет.
Наверное, где-то тут находится та самая крайняя точа, после которой вся выдержка обычно слетает к херам –
но звук выстрела разносится раньше.
Все происходит настолько быстро, что Стоун даже не успевает толком среагировать – только чувствует, как в живот словно бы ударили раскаленной битой, выбивая из легких воздух.
И спустя секунду понимает, что в него, блять, выстрелили.
Он рефлекторно прижимает ладонь к животу, чувствуя липкое и теплое – в ушах начинает шуметь, и Манфред на пару секунд перестает улавливать то, о чем продолжают говорить где-то совсем рядом.
Он делает судорожный вдох, свободной рукой опираясь о край стола.
Боли, на удивление, нет – есть только нарастающее жжение, расходящееся волнами по всему телу.
– Сука, – выдавливает Манфред, сам не до конца понимая, к кому это относится – конкретно к Ганнибалу или же к ситуации в целом. А еще он не понимает, насколько все пиздецово и задела ли пуля что-то важное – но даже и без этого понимания все буквально орет о том, что ситуация пиздецовее некуда.
– Ты, блять, только еще хуже все сделаешь, если меня уберешь, – с рваным смешком выдавливает Манфред и, опершись о стол, поднимается на ноги, кидая короткий взгляд в сторону Адама. – От вас тут живого места не останется, тут будет ебаная кровавая бойня. А пока у тебя еще есть малюсенький шанс. Хотя, – Стоун вновь переводит взгляд на Адама, – я уже в этом не уверен.
Краем глаза он видит, как возле тарелки на салфетки ослепительно поблескивают начищенные приборы – и Стону, поддавшись какому-то неясному порыву, хватается за столовый нож.
Как будто это ему сейчас реально поможет.
