В полицейском департаменте Стражей Времени целая стена от пола до потолка отведена под интерактивную, меняющуюся в онлайн-режиме карту. Вообще-то это гражданские привыкли называть департамент полицейским — потому что так спокойнее, да и с тех пор, как время стало единственной валютой и, банально, источником самой жизни, Стражи являют собой оплот законности, защиты и порядка. И никого, чёрт возьми, не волнует, что Стражи подчиняются негласному правилу: в каждой временной зоне в обороте циркулирует только определённое количество времени. Ни годом больше, ни годом меньше. Система отлажена до мелочей.

У него, по факту, даже имени нет. Только длинный позывной, говорят, связанный с тем, что по первым годам работы в департаменте он часто выражался не на английском, а на другом, более грубом языке. Кто-то сравнивал этот выговор с лаем собаки, а потом мучительно долго вправлял в медпункте выбитую челюсть или свёрнутый на бок и без того не идеальный нос. 

“Зимний Солдат”.

Он не помнит ни своего прошлого, ни мелочей повседневной жизни, которая, по факту, должна быть у любого нормального человека. Медики сказали, что у него проявляются нарушения памяти в следствие последней крайне тяжело протекавшей миссии, но от службы его не отстранили, потому что профессиональные навыки оказались не затронуты. В общем-то, его такое положение вещей вполне устраивает, вот только он никак не может отделаться от мысли, что забыл что-то важное, и там, где должно быть что-то, сейчас до промозглости пусто. Причин не верить медикам у него нет, поэтому он отрешается от ощущения пустоты, понимая, что рано или поздно либо диссоциативную амнезию удастся вылечить, либо придётся так и жить с ней, пытаясь заполнить существование текущими событиями в жизни. 

Ещё одной проблемой оказалось сбитое восприятие внутренних часов. В нынешней реалии люди умеют управляться со своими часами на всех уровнях жизнедеятельности: покупать, продавать, оплачивать счета, получать зарплату, выигрывать и проигрывать, оплачивать кредиты, да просто жить. Во всех сферах циркулирует время. И если в обычной ситуации достаточно взглянуть на левое предплечье и убедиться, сколько ещё осталось, то при приближении к тринадцати нулям [несчастливое число] люди, чаще всего, нутром чувствуют последние минуты своей жизни и точно знают, сколько им осталось до “тайм-аута”. А после “тайм-аута” — только резкий сердечный приступ и мгновенная смерть. 

Зимний Солдат не знает, сколько времени ему осталось. Понятия не имеет, внутренние часы молчат. И ему, как и любому Стражу, выдают ровно двадцать четыре часа каждый день. Определённый смысл в суточной норме есть: таким образом, грабить Стражей бесполезно.

Третья проблема непосредственно связана со второй. При первом осознанном возвращении к функционированию, Зимний рефлекторно бросил взгляд на левое предплечье и почувствовал холодок по спине, как будто кто-то спустил кубик льда по оголённому спинному мозгу. Вместо кожи и флуоресцентных зелёных делений часов он не увидел ничего, кроме протеза, с ювелирной точностью воспроизводящего человеческую руку. Бионические пластины смещались с тихим механическим звуком, возвращались на место, протез реагировал на мозговые импульсы даже быстрее, чем живая, правая рука, однако, на нём не было часов. Медики только руками разводили: технологий для имплантирования нет в наличии, а правая рука предназначена для манипуляций со временем, на ней в принципе часов возникнуть даже биологически не может.

Таким образом, никто и никогда целенаправленно не проверял, сколько у Зимнего осталось времени. Начальство не хотело рисковать и терять одного из самых эффективных Стражей [внутренние часы не реагируют — а вдруг как экспериментально выкачают всё и убьют?], так что ему исправно ровно в полдень выдавали суточную норму, как и всем Стражам. Ровно двадцать четыре часа. 

Самый проблемный, как и всегда, самый дальний от столицы временной округ. Гетто, если совсем уж начистоту. Там редко у кого бывает времени больше, чем на сутки, а если у кого-то вдруг появляются лишние часы, то об этом моментально узнают все вокруг. Впрочем, именно в том округе выражение “лишние часы” — лишь злая ирония. Дети рождаются с выделенным им годом, а часы запускаются по достижению двадцатипятилетнего возраста, так что этот год расходится, в конечном счёте, очень быстро: погасить семейные долги, прикупить кое-что для жизни. А потом остаются те же самые треклятые сутки, по истечению которых сердечный приступ решает все проблемы. Если хочешь выжить — надо упорно работать.

Не все знают, что времени на самом деле достаточно. Никто не обязан умирать.

На карте во всю стену некоторые временные зоны мигают тревожным красным. Это значит, что там замечены в обороте часы, которых там не должно быть. Это значит, что несколько патрулей Стражей скоро всё проверят, конфискуют лишнее и накажут виновных. Порядок через боль. Это работает, когда нужно держать пирамиду на плаву. 

Иоганн Шмидт даже не глава департамента, а откуда-то с самой верхушки. Он очень недоволен нынешним порядком вещей, и Солдату остаётся лишь наблюдать за его перемещениями, молчать и сопровождать, держась, как и положено, на два шага назад и на шаг в сторону. Самая выгодная позиция для сопровождения. Шмидт то и дело хмуро оглядывается, одёргивает левый рукав пиджака, и не стоит больших трудов догадаться, почему он так делает: наверняка у него там не просто года или пара сотня лет, скорее всего там тысячелетие, если не больше. Зимний не думает об этом, у него приказ сопровождать, пока не поступит дальнейших распоряжений.

— Ты, на данный момент, самый эффективный Страж в департаменте.

Зимний даже в вежливом недоумении брови не вскидывает. Только слушает, раз уж начальство изволило говорить. 

— Недавно из хранилища, находящегося под государственным контролем, пропала капсула на пол миллиона лет. Говорят, замешаны Стражи. Это серьёзное преступление.

Зимний и без того знает. Он представляет, что начнётся, если эти пол миллиона окажутся где-нибудь на окраинах временных зон. Люди не умеют распоряжаться своим временем, они сольют его в пустую. А хуже, чем полное обнуление, это только мёртвое время. Иногда люди умирают не потому, что сердце останавливается под воздействием модификации. Иногда люди падают на нож, или сталкиваются с несчастным случаем, или заканчивают своё существование ещё каким-нибудь глупым образом. И тогда неистраченное время застывает на коже серыми, почти что чёрными шрамами. Это — мёртвое время, потому что его не забрать обратно, не обнулить, оно навсегда исчезает из оборота.

— Нам восстание ни к чему. Найти. Обнулить. Доставить для допроса.

В данном случае “обнулить” — это доставить в департамент, оставив им ровно столько времени, сколько хватит для транспортировки и ведения допроса. Не больше и не меньше. Своеобразно оттянутая казнь. 

— Принято.

— Выполняй.

Зимний разворачивается на месте и отходит в сторону интерактивной карты. Аналитический отдел, всегда располагающийся неподалёку, гудит как растревоженный улей. Пытаются предсказать, как пропавшие полмиллиона скажутся на общей экономике и где всплывут в самую первую очередь. Солдат смотрит на карту, на тревожно мерцающие красным зоны, прикидывает, как удобнее проверить уже имеющиеся данные, прежде чем приступить к поиску по испаряющемуся следу.

Суточную норму он получил два часа назад. В теории у него есть двадцать два часа.

Чтобы попасть из одной зоны в другую, нужно заплатить. Временем, естественно. Чем ближе к столице, чем дороже плата на переезде. Сначала это один месяц (граница двенадцатой часовой зоны). Потом два месяца (граница восьмой часовой зоны). И так, пока расчётная сумма не достигает года. Говорят, в особо тяжкие времена проход в столицу стоит несколько лет жизни. Это — своеобразный тест. Если ты достаточно овладел искусством мудачества для того, чтобы без особых проблем забраться в любящие щупальца роскошной жизни, то ты выиграл карт-бланш ровно до тех пор, пока остаёшься платёжеспособным. В казино Нью-Гринвича ставки идут не на недели, и даже не на года, а на целые эры. Их выигрывают и проигрывают, перекидывают из капсулы в капсулу, запирают в банки за самые тяжёлые двери и стараются сохранить на как можно больший срок. Там ходят утончённые девушки, за спинами которых минимум по два охранника, эти девушки кокетливо прикрывают левую руку перчаткой, а ещё ты никогда не угадаешь, в какой уже раз они празднуют своё двадцатипятилетие, и нет ли у них детей, внуков, или даже правнуков.

Переезд в сторону Дэйтона [гетто] не оплачивается, потому что ни один нормальный человек не откажется от роскошной жизни, в которой он не должен торопиться. Только если прогорит, так, что оставит себе едва ли неделю на жизненном счету. Вот тогда да, таких столица сжирает на раз-два, потому что тут неделя — это всего лишь чаевые для обслуживающего персонала.

Ехать до крайней часовой зоны, может быть, от силы несколько часов, и Зимний автоматически вычитает это время из суточных, что у него имеются. Не хочешь сдохнуть — научишься считать, раз сука-жизнь обделила естественной возможностью отслеживать секунды. Два часа с получения суток до чётко обозначенной миссии, полчаса на сбор команды — большую часть из которой Зимний лично отсеял [не то] — и ещё два часа и двадцать четыре минуты на то, чтобы добраться до Дэйтона. Итого девятнадцать часов. Если в полдень следующего дня Зимний не подойдёт к служебной машине и не запросит подачу суточных, его даже утилизировать не успеют: на окраинах у людей специфическое отношение к Стражам Времени, и, наверное, его попросту разорвут. В лучшем варианте прикопают где-нибудь за чертой основного массива домов и засыплют сверху хлоркой, чтобы ни одна собака не учуяла тело до поры до времени.

По предварительным данным местного отдела Стражей, недавно кому-то хватило ума мало того, что грабануть банк и унести из него капсулы со временем, так ещё и не попасться при этом. Людей из банка спешно эвакуировали, никто не пострадал, и, самое досадное, камеры внешнего видеонаблюдения, находящиеся рядом с банком, ничего не зафиксировали, потому что видимость за плотной стеной дыма, валившей из раскуроченных входных дверей, оказалась никакая.

Когда Зимний стоял рядом с банком и, едва склонив голову, равнодушно смотрел на вывернутые наружу двери, местность уже успели оцепить.

Зимний, отведя взгляд от банка, оборачивается и смотрит по сторонам. Взгляд цепляется за старое здание со строительными лесами, и он думает о том, что на верхней точке, приблизительно на пару шагов в сторону от угла, была бы удачная позиция для снайпера. С такого положения можно было бы спокойно пристреливаться на два километра даже с отягчающим условием в виде бокового ветра.

— В самом банке ничего, — говорит один из Стражей, а Зимний даже не смотрит на него. И так слышит, всё ещё разглядывая здание. — Как будто дождались, когда откроют ячейку с капсулами, обчистили и вышли через главный вход. Сотрудники перепуганы, но целы, никого не обнулили. Что делаем дальше?

Вот здесь уже Зимний переводит взгляд на другого Стража до того, вероятно, выразительный, что тот неуютно ёжится, но продолжает стоять, ожидая ответа. Зимний немногословен, работает один, подпуская остальных на подтанцовку, и объяснять сейчас другим их работу в его планы точно не входит.

— Опрос. Обследование помещений и участков местности. Вон там, — кивок в сторону соседней улицы, — стоят камеры наблюдения. Запросить данные с участка, эта сторона не должна была пострадать от дыма.

Стражей Времени волнует не справедливость, а то, что они могут измерить. Секунды, минуты. Часы не остановить, они продолжат идти, несмотря ни на что. Прописная истина, и, наверное, Зимний работал бы не за идею, а за реальный факт, вот только у него нет часов, и каждое новое задание — пятидесятипроцентный шанс попасть на тот свет. Билет Шредингера. Он либо вернётся, либо обнулится. Работа такая.

В конечном счёте камеры зафиксировали отъезжающее от банка транспортное средство, вот только номеров, даже если бы они и не были скручены, всё равно на плохой картинке толком не рассмотреть. На том месте в грязи отпечатались протекторы шин, так что сличить и попытаться сузить круг поиска — дело времени, которое и так не бывает лишним. Известно только приблизительное направление, и на каждый контрольно-пропускной пункт Дэйтона и пары зон в округе поступил приказ тщательно проверять любого, кто попытается сменить часовую зону, а в самом лучшем случае вообще никого не впускать и не выпускать до завершения всех процедур. Дело за малым. Найти, оставить два часа на заполнение необходимых протоколов и формальностей, устранить, отчитаться в департамент.

И всё-таки осмотреться никогда не мешает. Местные плохо идут на переговоры со Стражами: специально ничего не рассказывают, отвечают только на конкретно заданные вопросы. Знают, что если будут умалчивать, то могут загреметь за соучастие, но и доносить не собираются. Зимний это прекрасно понимает, поэтому и не давит. Он по большей части даже опросом не занимается, только со стороны прислушивается к тому, как данное оперативно-розыскное мероприятие проводят другие Стражи. Взяв за центр – банк, собранная оперативная группа Стражей методично обшаривает Дэйтон расширяющимися концентрическими кругами. Чем больше времени протекает сквозь пальцы в землю, тем большим количеством слухов полнится гетто. Скоро будет проблематично отличать правду от выдумки, и стоило заканчивать с этим поскорее.

Чем дальше от столицы, тем больше Часовых. Крысы, выживающие на том, что считают честными поединками буквальную попытку насильственно отобрать жизнь у неподготовленного человека. Впрочем, если человек садится за стол, это значит, что он принимает правила игры. В гетто постоянно кто-то умирает, и сложно доказать, от чего умер очередной несчастный: то ли не дожил до ежедневной выплаты, то ли обнулили до последней секунды.

Громкая музыка режет по ушам, Зимний едва заметно морщится, оглядывая полутёмное помещение. Он бы сам, может, и не пошёл сюда, вот только несколько раз видел на улицах смутно знакомых людей, которые старались как можно поспешнее отвернуться или скрыться. Надо сказать, получалось у них хорошо: стоило отвлечься на секунду, как смутно знакомый-незнакомый человек тут же сливался с толпой и пропадал из виду, словно и не было. Вот и в бар Зимнего привело чутьё, скребущее изнутри стальными когтями: он снова заметил кого-то, подцепившего стёртую диссоциативной амнезией память и что-то оттуда выдернувшего. Иоганн Шмидт говорил, что в деле могут быть замешаны Стражи Времени, и Зимний понимает, что кого-то мог действительно видеть в департаменте, давно, ещё до той самой миссии, после которой ему приходится заново узнавать своих коллег и самого себя до кучи. Ощущение не из приятных.

Тут шумно, не многолюдно, но прилично для конца рабочего дня. Зимний цепко обводит взглядом помещение [выхватывает из толпы некоторые лица, отзывающиеся болью в затылочной части, как будто орбитокластом по черепной кости царапают], непринуждённо поправляет кожаную перчатку без пальцев, прикрывающую ладонь бионической руки.

— Несколько вопросов, — говорит он. — И в зависимости от ответов я, возможно, замечу или не замечу нелегальную игорную деятельность.

Даже Стражи Времени понимают, что каждый выкручивается как может. Пока не переступлена незримая черта, никто никого не трогает. А что касается Зимнего, так он и вовсе давно не специализируется на мелких кражах, и ему глубоко плевать, сколько раз за вечер карты ложатся на затёртый локтями стол.

— Вопрос первый: кто здесь, скажем так, управляющий?

Зимний не рассчитывает на то, что здесь сложится конструктивный диалог, который не обернётся потерей времени с обеих сторон или же лишними неприятностями. Впрочем, неприятности — это минимальные издержки Стражей, на которые подписка осуществляется негласно и на добровольно-принудительной основе. Так сказать, знали, на что шли, со случайной смерти взятки гладки. А взятки в виде пары часов — непозволительная роскошь, которую в любом случае тщательно контролируют в департаменте. Потом больше объяснительных писать, откуда взялось лишнее время в совокупности к суточным, и почему оно не было арестовано, а попросту украдено Стражем. Даже если дело решается жизнью или смертью, ага.

Тем не менее, несколько мужиков показывают Зимнему на барную стойку. Тот кивает коротко, подходит ближе и прислоняется к одному из высоких стульев, тех самых, на которых можно удобно расположиться, уперев мыски ботинок в кольцо, опоясывающее ножки стула в паре десятков сантиметров над полом.

Пить на службе — моветон. Впрочем, Зимний всегда на службе, даже в Нью-Гринвиче. Может сложиться впечатление, что он и вовсе не живёт человеческой жизнью ни за пределами департамента, ни уж тем более внутри его стен. Он уверен, что это неправда [откуда эта уверенность?], просто сейчас слишком много реальной работы, на которую он не может закрывать глаза [будем честны — ему не позволят закрыть глаза]. Иоганн Шмидт будет ожидать результатов — и в самые ближайшие сроки, потому что кража времени в гетто — не редкость, но грабёж банка — это уже событие, потому что, если новость распространится по другим часовым зонам, начнётся хаос. Всё погрязнет в хаосе. Люди не умеют жить так, чтобы не вредить себе и другим.

Имя отзывается внутри. Чем-то, дёрнувшим рыболовным крючком за внутренности. Но этого быть не может, он видит человека в первый раз. Зимний отходит от барной стойки и не опасаясь следует к дальнему столу. Если его здесь убьют, то всё равно не смогут взять больше, чем, наверное, чуть больше восемнадцати часов. Или меньше? Чёрт, ему нужно внимательнее следить за тем, что он не в состоянии контролировать.

Зимний опускается за столик и сначала скользит взглядом по Рамлоу, а затем — по присоседившимся людям. Многие демонстративно не смотрят в их сторону, другие же наоборот — Зимний это замечает — поглядывают с неясным выражением. Чёрт бы их знал. То ли чего-то не понимают, то ли тревожатся. Ну, оно и не удивительно: даже когда в столице Стражи посещают чей-то дом, люди с сотнями лет на часах стараются убраться куда подальше. Просто на всякий случай, ведь никому не хочется попасть под арест и даже под всего-навсего подозрение. Инстинкт выживание сильнее всего вот у таких сытых мразей, которым совершенно некуда торопиться жить, ведь в их распоряжении едва ли не бессмертие.

Почему именно Зимнего Солдата отправили на это ограбление?

— Верно, мистер Рамлоу.

Подчёркнутая отрешённая вежливость. Зимний выбивает сигарету из молчаливо предложенной пачки, прикуривает и постукивает кончиками живых пальцев по боку спичечного коробка, который так и не положил обратно на стол. Дым обволакивает слизистую рта, заполняет лёгкие, оседает терпкой горечью на корне языка.

— Кому мог понадобиться банк, когда есть благотворительные фонды.

То ли вопрос, то ли утверждение. На самом деле в гетто очень редко оказывается так, что в благотворительном фонде появляется хотя бы с десяток лишних часов. Работают там то ли альтруисты, то ли филантропы, в любом случае — люди, которые и сами кое-как сводят концы с концами, а ещё и других пытаются вытащить по мере возможности. Банк — структура иного толка, и раз уж кому-то прижало настолько…

Зимний откидывается назад, ощущая под лопатками жёсткий край спинки кресла. У него взгляд не хищника, но охотника. Хищник подобен снайперу: он видит перед собой конкретную цель и переключается на что-то другое по очереди. Охотник же видит всю картину целиком, это взгляд «через мили».

— Знаете, в таком случае ставлю на два варианта. Это должен быть либо кто-то с отсутствующим инстинктом сохранения…

Зимний выдыхает дым в сторону, опускает спичечный коробок на поверхность стола, и смотрит на любезно поставленные стаканы.

— …либо кто-то, кто намеренно привлекает к себе внимание.

Краем глаза Зимний замечает, как ближайший человек почти неуловимо напрягается, но тут же расслабляется. У него лицо расплывчато знакомое: как будто видел во сне, но сон этот никак не вспомнить. Ещё Рамлоу этот… Брок. Солдат только неопределённо ведёт бионическим плечом и неуловимо морщится.

В своё время медикам и техникам, наверное, пришлось изрядно постараться, чтобы заменить всю руку до плечелопаточного сустава, укрепить, собственно, лопатку и ключицу металлом, а также врастить металл в рёбра и часть позвоночника, чтобы компенсировать тяжесть протеза и уменьшить разрушительную нагрузку на мышцы и кости. Иногда Зимний думает о том, что лучше б пристрелили, чтоб не мучился. Или обнулили. Всё равно ходячий труп, прямая пародия на кота Шредингера.

— Как часто местные солдаты удачи бросают вызов власти?

Вопрос в лоб и без расшаркиваний. Сеть банков времени — государственная организация. В Дэйтоне наверняка все друг друга знают. Сложно в принципе не знать кого-то в лицо, если каждый день видишь на заводе, или на улице, или на лестничной площадке перед дверью в квартиру. Многие так или иначе страдают от Часовых, которых развелось непомерное количество.

Зимний слышит писк коммуникатора и вытаскивает из кармана наушник, чтобы тут же вставить в ухо и нажать кнопку приёма на корпусе. Обычно этой связью не пользуются без крайней на то необходимости, да ещё и Зимний ушёл, никого из местных Стражей при этом не предупредив.

«На улицах беспорядки», - только и слышит он сбивчивое сразу же, как только устанавливается связь. – «Пока не ясно, что происходит, будем держать в курсе».

Зимний отвечает отрывистое «принял» и убирает коммуникатор обратно в карман. Причин беспорядков тоже может быть несколько, начиная от недовольных граждан, которые боятся остаться без времени, и заканчивая чем-нибудь из ряда вон выходящим в виде восстания. Зимний не думает, что это протестные акции, потому что слишком мало времени прошло с громкого дела, заставившего половину временного округа попрятаться по домам, но не исключает и этой возможности из уравнения насовсем.

Отредактировано James Barnes (2019-03-24 01:45:05)

Если на улицах началось что-то неясное, стоило бы держать ухо востро. Не хотелось встревать в беспорядки, тем более, что сейчас в приоритете совершенно иное задание. Оставалось положиться только на то, что местные Стражи Времени имеют представление о своей работе и уладят всё в кратчайший срок, чтобы не пришлось вмешиваться. Ну, как, местные Стражи. По прибытии сразу же выяснилось, что здесь отделения департамента как такового нет, и Стражи приезжают из соседнего города. Ничего удивительного, с одной стороны, но крайне неудобно с другой.

— Никаких проблем, — сухо отвечает он, вновь возвращая внимание к собеседнику. — Неспокойный у вас город.

Не хотелось бы распространяться о чем-то человеку, которого он видит в первый раз [определённо точно]. Зимний подтягивает стакан с алкоголем ближе к себе, улавливает специфический запах — он всегда чувствуется, за какими бы добавками его не скрывали — отпивает, прокатывая вкус по языку.

Неспокойный город — это ещё, наверное, очень мягко сказано. Гетто же. Здесь люди полагаются только на себя самих, никто не прячется за спинами пары-тройки телохранителей, потому что трястись за свою почти бессмертную жизнь как-то быстро входит в привычку.  Ещё очень легко отличить тех, кто большую часть жизни провёл в более или менее благополучных районах от тех, кому не повезло по жизни оказаться на отшибе: скорость передвижения. В двенадцатой часовой зоне люди как-то привыкли передвигаться почти бегом, чтобы везде успеть, а начиная приблизительно с седьмой темп жизни постепенно замедляется, пока не прекращается в бурлеск столицы.

— Значит, одиннадцатая временная зона, — повторяет Зимний, возвращаясь к непосредственной теме разговора.

Что же, это имеет место быть. В конце концов, почему бы Часовым из более, скажем там, удачливых секторов не зариться на менее благополучные, хотя, казалось, бы, разница между одиннадцатым и двенадцатым секторами должна быть практически никакой, а если и ощущаться, то слабо.

Зимний не знает [не помнит], из какой зоны он родом, однако, при всём своём желании умеет сливаться идеально: когда-то надо, от него не убудет побегать, а когда надо — скрыться так, что с собаками не сыщешь. Издержки профессии, не иначе.

— Вы-то, может, и знаете рабочие схемы. — Зимний тянется до пепельницы и тушит тлеющую сигарету о её стеклянное дно. — И что же, совершенно открыто об этом говорите?

Солдат едва склоняет голову, разглядывая человека перед собой. Рамлоу должен быть либо без царя в голове, чтобы трепаться обо всем перед Стражем Времени, либо достаточно умным, чтобы при этом взятки с него был совершенно гладки. Зимнему сейчас подозревать Брока совершенно не в чем, однако, стоило взять на заметку и держать его в поле зрения на всё то время, на которое растянется расследование дела по грабежу банка. В конце концов, удобно, когда кто-то знает творящиеся в городе дела, и, самое главное, не боится открывать рот перед Стражем. Даже если всё сказанное придётся делить наполовину, потому что Зимний сомневается, что большая часть услышанного в конце концов окажется правдой.

Коммуникатор вновь даёт о себе знать, и Зимний постукивает кончиками пальцев по поверхности стола. Не демонстрирует специально бионическую руку, держит её вдоль корпуса, потому что и сам старается лишний раз на неё не смотреть. Это всего лишь инструмент для успешного выполнения заданий департамента, не более. Кому понравится чувствовать себя не таким как все [говоря начистоту — ущербным по сравнению с остальными].

— В любом случае, могу я попросить вас находиться на виду? — Стражи не просят, любая просьба Стража сродни приказу, потому что Страж есть Закон. Другое дело, что есть люди, которые закон полностью игнорируют. — Возможно, мне потребуется вновь переговорить с вами.

Коммуникатор не думает униматься, поэтому Зимний предпочитает всё-таки посмотреть самостоятельно, что происходит. Он допивает алкогольный напиток, благодарит кивком головы, ещё раз обводит взглядом помещение — просто на всякий случай — и выходит на улицу.

Отсюда до банка не так уж и далеко, а служебную машину Солдат оставил там же, вместо этого предпочёл пройтись на своих двоих. Пока что картина не складывалась, однако, стоило ещё раз прибегнуть к самому простому способу и обойти территорию концентрическими кругами. Даже если грабители и правда могли оказаться Часовыми из другой временной зоны, им отсюда никуда не деться — все въезды-выезды из округа заблокированы. Значит, им придётся на время спрятаться, и никуда они не денутся, по крайней мере, слишком далеко. Всё это время будут находиться на расстоянии вытянутой руки. Зимний уже обратил внимание на то, что большинство домов в Дэйтоне либо напоминают давно заброшенные фабрики, либо действительно являются перестроенными из бывших складских помещений жилыми зонами. Лофтами, если уж совсем по-простому. В таких зданиях всегда есть, где скрыться. Осталось сжать зубцы капкана и поймать за руку, ногу, или уж за что придётся тех, кому власть — не закон, а время — способ сделать сваю жизнь легче.

Люди просто не понимают. Если финансовая система обрушится, это будет конец всему.

Ехать в другой город, чтобы переночевать в отделении департамента, Зимний смысла особого не видит. Опять-таки на выезде будет больше мороки с тем, чтобы доказать, что ты свой, а не кто-то, прикидывающийся для неясных целей. Когда Зимний подходит ближе к району, в котором оставил служебный автомобиль, внутреннее чутьё начинает неприятно скрестись изнутри, подсказывая, что что-то здесь не так. Если уж начистоту — то весь этот день сплошное не так, но это его работа, которую нужно выполнять.

Он уже видит служебную машину.

Сесть, пару минут на то, чтобы прийти в себя — роскошь, какая же роскошь, — а потом решить, что делать дальше. Солдат понимает, что время терять никак нельзя: ни то, что он имеет на руках, ни то, что было украдено и теперь должно быть возвращено любой ценой.

До машины остаётся несколько десятков метров.

А потом на том месте нет никакой машины, только звук взрыва, бьющий по барабанным перепонкам, и слепящий свет пламени, в мах раздевшегося из-за подпитки бензином. Зимний отшатывается в сторону — благо не успел подойти достаточно близко, чтобы его задело, — и только смотрит на то, что теперь полыхает у одного из тротуаров. Даже если пожарная машина приедет вот прямо сейчас — вся внутренняя автоматика повреждена со стопроцентной вероятностью. И, самое главное, повреждена система выдачи суточных.

Солдат тянется за коммуникатором, но тот молчит. Ничего ни на одной частоте.

До следующего дня новой машины можно не ждать, ведь все въезды в двенадцатую временную зону заблокированы. Ещё и неясно, когда именно въезды разблокируют, чтобы появилась возможность вызвать ещё несколько нарядов Стражей для ускорения процесса. То есть до следующего дня Зимний Солдат может и не дожить.

Он опускает руку, сжимает и разжимает пальцы, лихорадочно соображая, что делать дальше. У него осталось не так много времени и, раз уж больше здесь ничего не попишешь, всё, что ему остаётся — это и дальше заниматься возложенной департаментом миссией. По крайней мере это лучше, чем бездействовать. К позднему вечеру, возможно, он кое-что и узнает, потому что по-настоящему все города начинают жить только вечером-ночью.

Естественно система пожаротушения в Дэйтоне налажена не самым лучшим образом. Потом пожарные оправдывались, что задержка связана с тем, что большинство улиц вокруг банка перекрыты. И здесь их обвинять не в чем, ведь заграждения действительно так никто и не убрал. Как оказывается, просто некому убирать. Зимний на всякий случай проверяет несколько частот — тишина в эфире, как будто всё в один момент выключили. Отчасти даже заинтересовало: это только его коммуникатор вдруг отказался отключён, или действительно что-то не так со связью?

Остатки от служебной машины ещё дымились, однако, осмотреть их необходимо. Солдат приближается к обгоревшему и перекорёженному взрывом остову, наклоняется и заглядывает в салон [в то, что осталось от салона]. Ни сидений из кожзама, ни приборной панели, ни электронного помощника, подсказывающего время до суточной нормы. Всё оплавилось, обуглилось, развалилось из-за взрыва, перекрутилось в малопонятную мешанину оплывшего пластика, уже не раскалённого, но горячего металла, и его бог пойми чего. Остро воняет горящей химией, и при всём желании даже не посмотреть, что именно привело к взрыву. Можно будет отыскать инициирующий заряд, но уже после того, как остов окончательно остынет. Времени на это у Зимнего, понятное дело, нет.

У него теперь ни на что нет времени.

В голове прокручиваются всего две фразы, идеально накладывающиеся одна на другую. Зимний крутит их и так, и эдак, не спеша делать окончательные выводы, но чем больше он об этом раздумывает, тем сильнее первоначальная мысль кажется ему правильной.

«Говорят, замешаны Стражи. Это серьёзное преступление».
«Конечно, я говорю о них совершенно открыто потому, что был на вашем месте».

Если всё складывается слишком просто, как паззл для детей от трёх лет, значит, либо ищи подвох, либо всё на самом деле очень просто. Вывод напрашивается один: Зимнего Солдата специально натравливали на определённую группу людей, эта группа людей не то чтобы скрывается, а вишенкой на торте можно считать тот факт, что Зимний сейчас — единственный действующий Страж на ведь Дэйтон. Может быть, конечно, и не единственный, но в таком случае коммуникатор бы работал. А ещё на инцидент наверняка явились бы хотя бы местные Стражи, но ни одного лица при исполнении Зимний так и не увидел. Значит, всех отозвали, а ему почему-то не сообщили. Солдат вспоминает о том, что пропустил в баре один или два вызова коммуникатора и думает о том, а не могло ли это быть сообщением о том, что необходимо вернуться в отделение департамента и разработать дальнейшую тактику? Что же, это тоже палка о двух концах. Либо его действительно хотели предупредить, но, в конце концов, махнули на это дело рукой, либо намеренно вытаскивали из бара, вот только не рассчитали, и он не успел подойти к машине в момент взрыва, вот его и не задело.

В любом случае, одна проблема так и остаётся нерешённой: если он не достанет время — желательно, легальным способом, но сейчас это кажется самым неправдоподобным вариантом, — то в полдень следующего дня его найдут мёртвым. Или не в полдень, или немного позже. Чёрт бы знал, сколько ему осталось жить на самом деле.

Гетто, как и столица, оживает ближе к ночи. Если в случае Нью-Гринвича это связано с тем, что люди могут себе позволить развлекаться всю ночь напролёт, а потом, при желании и возможности, отоспаться за утро и день, то на окраинах это основа выживания: приходится сокращать время сна, чтобы успевать переделать все запланированные дела и справиться в минимальный срок, а оставшиеся несколько часов посвятить непосредственно жизни. В случае острой необходимости сокращается время на большую часть базовых потребностей, однако, у каждого базовые потребности всё равно сугубо индивидуальны. Кто-то включает в это лишь физиологию, а кто-то и более тонкие материи, такие как стимулы и поглаживания, чувство безопасности, самоактуализацию, уважение и признание.

И если с последним у Зимнего Солдата обычно никаких проблем не возникало, пока он был на службе, то с чувством безопасности он, наверное, был знаком разве что понаслышке, равно как и с положительными стимулами.

В баре шумно, людно и почти что неуютно, но многим нравится такая атмосфера, иначе и не приходили бы. В воздухе видит дымка от сигарет, сквозь которую просвечивают цветные огни под потолком. Из-за музыки складывается впечатление, что услышать собеседника можно разве что находясь непосредственно напротив него на расстоянии вытянутой руки, хотя обычно в заведениях подобного рода музыка всегда служит лишь фоном, не мешающим общению. А ещё здесь, помимо отдыхающих рабочих, слишком много пёстро разодетых девушек. Понятное дело, что каждый зарабатывает время как может, и несложно догадаться, сколько на самом деле стоят полчаса одной такой вот красотки, которая хочет примерить чаты на твоём предплечье.

Здесь, вероятно, можно всё: покер с реальными ставками, для тех, кто любит поазартнее — таймрестлинг. Последнее так и вовсе запрещено законом и влечёт за собой арест, вот только Зимний никого не арестовывает, лишь стоит у барной стойки, расслабленно скрестив руки на груди. Одному не очень вежливому уже пришлось культурно объяснить посредством вывернутой за спину руки, что приближаться, чтобы заявить за несуществующие права, лучше не стоит. Вообще-то и самому Зимнему здесь быть не стоит, если не по работе, а с таким объёмом возможных задержанных, ещё и желательно с автозаком перед входом.

Это последнее, на что пошёл бы Солдат, чтобы продлить собственное существование. Знавал и таких, которые буквально сгорали на работе: вспоминали о часах лишь на последних пяти секундах, а потом со смирением в глазах ожидали сердечного приступа и мгновенной смерти. Потому что знали: сами дебилы, не уследили, переоценили собственные силы и возможности. Чаще всего так оно и бывало.

Зимний уже почти убеждён в том, что оставлен в Дэйтоне в качестве наказания за что-то, но за что — не помнит. Наверное, что-то серьёзное, если его не обнулили, а оставили на естественную [не естественную] смерть. Есть ещё шанс, что ранним утром уже этого дня заблокированные въезды в двенадцатую зону всё-таки откроют, и самого Зимнего переместят в столицу для восстановления. Ну или не в столицу, или в ближайшее отделение департамента, чтобы решить, что делать дальше, и связаться с высшим руководством. Чего не любит при этом Солдат, так это связь с руководством. Иногда его попросту не хватает. Иногда он срывается на отрывистую [собачью] речь, и на него смотрят с таким недовольством, что ему приходится спешно вспоминать нормальный английский.

у него есть десять [наверное] часов, а изрядно подвыпившие окружающие насмехаются над ним приблизительно в одном и том же ключе: "Что, Страж, совсем прижало? Рискнёшь на таймрестлинг?"

Первые минут пятнадцать Зимний Солдат, наверное, успешно делает вид, что не замечает взглядов и смешков в свой адрес. Пусть себе, в конце концов, и не такое за годы службы слышал и видел. Потом это становится сложнее, когда к нему подходят едва ли не вплотную, чтобы то ли прояснить за косой взгляд не в ту сторону, то ли объяснить ему, что он не столб, и от стойки лучше отодвинуться. Зимний поворачивается так, что огни под потолком отсвечивают от бионических пластин, рассыпаются искорками, и отбивают у не слишком пьяных личностей желание лезть дальше. Сам он при этом взгляда не опускает, но знает, на что все так пялятся. Он же, по факту, выбивается среди всей этой толпы, не то недобиток, не то просто увеченный. Возможно, ему не кажется, когда он видит отвращение во взглядах, замешанное на коктейле из притворной жалости, но ему глубоко по хрен на любое проявление подобных эмоций в свою сторону. Пока может скалиться — живёт. Пусть и одним днём, но живёт.

Потом Солдату всё-таки приходится обратить внимание. Сложно не обратить, когда тебе буквально под нос суют светящиеся зелёным часы. Зимний прищуривается, считает почти на автомате [девять лет, сорок недель, семь дней, семнадцать часов, двадцать минут и двадцать восемь, двадцать семь, двадцать шесть, двадцать пять…], затем вновь смотрит на парня перед собой (а в какой раз ему двадцать пять?), который обратился с предложением сыграть. Покер. Или таймрестлинг. Парень определённо намекает на таймрестлинг, потому что демонстративно поднимет оба рукава кофты и смотрит с азартом, выжидающе, с диким, каким-то странным прищуром. Солдат, наверное, не хочет знать, принимал ли этот парень за вечер на грудь и не только, и если «да», то сколько раз. Он качает головой, намеревается отойти от стойки, но его останавливают, чья-то рука касается его правого плеча и вновь возвращает на прежнее место.

— Знаешь, тут как в Бойцовском клубе, — проникновенно вещают ему на ухо. Зимний едва ведёт головой в сторону, ощущает жгучее желание сбросить руку, но пока что стоит на месте и слушает. — А восьмое правило Бойцовского клуба: новичок обязан принять бой. Ты же здесь в первый раз, не так ли?

Солдат едва кривит уголки губ в усмешке. «А ещё есть два первых правила, — думает он, — в которых говорится, что никто и никогда не рассказывает о клубе. И ещё есть правила о том, что в поединке участвуют только двое, и никогда не происходит больше одного поединка одновременно, однако, сам поединок длится столько, сколько потребуется».

— И что же, — отвечает Зимний, перехватывает запястье чужой руки и снимает со своего плеча, — тут действует правило «если противник делает вид, что потерял сознание или говорит «хватит» — поединок окончен»?

Парень, который так и не представился, осклабился.

— Уже сдаёшься?

Если бы это правда была не рокировка, чтобы выяснить настроение оппонента и подзадорить на продолжение высосанного из пальца конфликта сторон, Солдат, может, и задумался бы о том, что предпочёл бы старый-добрый мордобой, а не изуверскую попытку перекачать время до того, как его вытянут из тебя самого. Мордобой – это просто и понятно. Вот кулак, вот лицо [грудь, незащищённый бок, открытое плечо] противника, вот тихий хруст суставов, а вот брызнувшая из рассечённой кожи кровь. Адреналин, подогревающий кровь, зрение, заостряющееся только на движениях противника, а ещё никогда нельзя смотреть в глаза, потому что это равняется приблизительно сразу сорока процентам к проигрышу. Только тело (район груди), никогда не врёт, откуда последует следующий удар. Чтобы тело не выдавало направление атаки, нужно долго и упорно тренироваться, в частности наносить прямые удары, а не боковые.

Страж Времени ловит себя на том, что не знает, в какой раз ему самому исполнилось двадцать пять.

В таймрестлинге правило действует с точностью да наоборот. Нужно смотреть оппоненту в глаза. Потому что как только начинаешь отвлекаться на часы, расцвечивающие предплечье, то мгновенно теряешь концентрацию и ослабляешь хватку. Особенно, если пытаешься рассмотреть, сколько оппоненту осталось времени до неминуемой остановки сердца. Пяти, иногда даже трёх, секунд достаточно, чтобы повернуть происходящее в свою пользу. Говорят, за пять секунд можно влюбиться, сойти с ума, свергнуть власть, основать новое государство, ну или выиграть себе право на жизнь.

У него есть чуть меньше десяти часов, и это всё, что у него есть.

Зимний Солдат понятия не имеет, откуда он знает столько о таймрестлинге. Есть только один вариант, приемлемый, но в который слишком сложно поверить, что он может оказаться правдоподобным: возможно, кто-то учил его таймрестлингу, показывал, как это происходит, и рассказывал, как лучше вести себя, чтобы выиграть, ну а уж если и проиграть, то с честью.

— Нет.

Он грёбанный Страж Времени, и естественно он должен знать, как это происходит, чтобы эффективнее с этим бороться. И его «нет», это одновременно и ответ на провокационный вопрос, и ответ собственным сомнениям, закравшимся в голову.

Кто-то со стороны задорно свистит, наверное, услышал диалог и расценив слова Солдата как согласие. Он отходит от стойки и направляется к незаметно и очень удачно освободившемуся столу, садится на один из двух стульев и кладёт правую руку на стол. Левую он тоже опускает рядом, но не для того, чтобы следить за временем — на предплечье всё равно ничего нет — а просто для равновесия. Так будет удобнее.

Тот парень опускается напротив и, наоборот, демонстративно кладёт левую руку так, чтобы было видно предплечье и сменяющиеся на нём цифры, отсчитывающие секунды на убыль. Чтобы всё было честно, наверное, кто-то должен следить за происходящим, но Зимний не уверен, как здесь на самом деле проходят подобного рода поединки.

В конце концов, что значат десять часов, когда в полдень, скорее всего, он должен будет умереть.

Зимний краем глаза замечает, как люди у барной стойки начинают расходиться, освобождая место для кого-то ещё. Он слегка поворачивает голову, вскидывает взгляд. Лицо кажется знакомым, вернее, даже не столько лицо, а вся фигура в целом: вероятно, это именно он пролетел через всё помещение бара куда-то в подсобки парой часов ранее, когда Солдат просто приходил посмотреть и поговорить, узнать, видел ли кто-то что-нибудь подозрительное, или же, как это обычно бывает, никто ничего не видел, и вообще хата, а в данном случае бар, с краю. Собственно, так оно и оказалось. Единственное, что понял Зимний, так это то, что Шмидт явно скрыл все детали дела, и, вероятно, знал, с кем именно Стражу придётся столкнуться в Дэйтоне [а если не знал, то предполагал]. Да ещё и Солдат чем-то проштрафился: обычно при отстранении от службы Стражам выдавали некоторое количество времени в качестве компенсации (четверть срока, который они отслужили в департаменте?), чтобы они могли на что-то жить, пока ищут другое средство к существованию. Это же похоже то ли на непреднамеренное оставление в опасности, то ли на далеко идущие планы, в которые самого Зимнего Солдата почему-то не посветили.

Решительно настроенный «рефери» останавливается напротив столика и скрещивает руки на груди, всем своим видом показывая, что внимательно следит за происходящим. Зимний только негромко хмыкает, расслабленно переводит взгляд с него на своего оппонента. Он, говоря начистоту, никогда не слышал, чтобы на отшибе честно проводили таймрестлинг. А уж тем более кто-то типа Часовых. Эти оголодалые, одичалые псы и честность? А вот, посмотрите-ка. С другой стороны, здесь, в двенадцатой зоне, они стали большим законом, чем настоящий Закон в принципе. Верхушка, именующая себя достойными, окопалась в столице, приставила к себе армию телохранителей, трясётся над каждой секундой своей жизни, и при этом считает угрозой тех, кто перебивается от часа до другого часа. В чём-то они правы, но только отчасти. Лишь в том, что люди, у которых с рождения не было на часах времени больше, чем пара суток или недель (потому что десять лет жизни, дарованные каждому при рождении, уходят на погашение семейных кредитов), совершенно не приспособлены к тому, чтобы его рационально тратить.

В конечном итоге это время почти всегда становится временем мёртвым. Тринадцать нолей – несчастливое число. Шрамы цифр на предплечье – ещё более удручающее зрелище, потому что эти несколько цифр могли бы спасти чью-то жизнь.

Но это не точно.

Правила просты: нужно удержать руку оппонента в одном положении так, чтобы успеть забрать себе как можно больше времени. При этом свободная рука всегда должна быть на виду, часы ничего не должно скрывать от прямого взгляда. Чаще всего такие бои заканчиваются весьма прискорбно, потому что останавливаться вовремя, когда в крови оказывается слишком много нейромедиаторов, люди попросту не умеют. А потому три-две-одна – и ты уже подметаешь своим безжизненным телом пол. И хорошо, если его сподобятся убрать, а не просто брезгливо запихают ногами под стол, чтобы потом под покровом утреннего тумана отдать в утилизацию или сдать на руки скорбящей по твоей безвременной кончине семье. Вдвойне не очень, когда оказывается, что ты – единственный, кто приносит [вернее, приносил] в семью стабильный доход, потому что это означает только одно – ранее зависящие от тебя люди тоже рано или поздно умрут. Всё взаимосвязано.

Они почти что жмут друг другу руки – Зимний чувствует крепкую, отнюдь не дружескую хватку – и некоторое время смотрят друг другу в глаза. В этом контакте всегда что-то есть: прерви зрительный контакт, отведи взгляд, и проиграешь с вероятностью в шестьдесят процентов. Просто не сможешь уследить ни за своими, ни за чужими реакциями. Позволишь панике захлестнуть себя с головой, а справиться с паникой не так-то просто.

Это с самого начала было нечестно. Парень что-то использовал, какую-то хитрую уловку. Вот только потеря концентрации на поединке и короткий спазм мышцы сыграли с Зимним не самую хорошую шутку: через секунду он уже ощутил, как тыльная сторона правой ладони прижимается к поверхности стола, а оппонент продолжает вжимать руку на пределе своей силы, по нему видно, что он старается сдержать торжествующую ухмылку, но вот последнее выходит у него откровенно херово. Солдат опускает взгляд с лица противника, переводит на подсвечивающиеся здоровым зелёным цветом часы: там число постепенно увеличивается, не лихорадочно и быстро, как это обычно бывает, а неумолимо, в выверенном ритме: раз в шесть секунд – новый час.

Зимний почти что заворожено наблюдает за тем, как семнадцать часов становятся восемнадцатью, потом девятнадцатью, двадцатью… Он знает, что на его часах, должно быть, около девяти часов и, возможно, десяти или двадцати минут. Точно не больше, а вот меньше – возможно. Он напрягает правую руку, слегка приподнимает её над поверхностью стола – и прибавление времени на часах противника замедляет ход, однако тот, увлекшись, вновь вжимает руку Стража Времени вниз, до упора, с плохо скрываемым торжеством.

Двадцать три, двадцать четыре, новый день и ещё один час…

В который раз ему двадцать пять?

Он не узнает, если так и будет сидеть, ожидая собственной смерти.

Сложно уловить, когда в голове не остаётся ни единой мысли, кроме холодного расчёта. Солдат сжимает пальцы крепче – ему кажется, что он слышит хруст чужих костей даже несмотря на то, что в баре так громко, - и медленно поднимает руку с поверхности стола. При этом он больше не смотрит на часы. Ему это ни к чему: смотреть на свои в такой момент опасно, да и нет этих часов, хоть какой-то очень сомнительный плюс, а что касается часов противника, так Зимний и без того знает, что сначала там время замедлилось…

А потом, когда Зимний преломляет положение вещей и уже вжимает чужую руку в стол, время и вовсе стремительно скатывается на убыль.

- Третье правило Бойцовского клуба, - говорит Зимний и рефлекторно касается кончиком языка верхней губы. – Если противник теряет сознание, или делает вид, что теряет, или говорит «хватит» - поединок окончен.

Солдат, едва склонив голову, наблюдает за тем, как постепенно меняется выражение лица противника. Тот силится что-то изменить, напрягается (Солдат даже может представить, как играет двуглавая мышца плеча), тем не менее, он смотрит только в глаза напротив и никуда кроме.

- Постучишь ладонью по столу – засчитаю как «хватит».

Постепенно с часов стираются года. Стираются недели. Счёт идёт на часы. Тот ещё правда хочет вновь вернуть своё первенство, но он проиграл уже после того, как потерял контроль над своей самоуверенностью, и теперь не мог смотреть никуда, кроме исчезающих часов, постепенно становящихся минутами. При приближении к тринадцати нулям время всегда как бы издевательски замедляется, чтобы в очередной раз продемонстрировать: «время, оно всех догонит и всем покажет».

Двадцать секунд.

Тот, наконец, сдаётся, наступает на глотку собственной гордости и хлопает ладонью по стону. Жить-то хочется, естественно жить хочется. Зимний ослабляет хватку, не переставая контролировать каждый жест, переворачивает руку, подставляя свою под руку оппонента, и позволяет себе наконец-то опустить взгляд, чтобы посмотреть, как девять лет, сорок недель, семь дней, семнадцать часов и несколько минут возвращаются на чужое предплечье.

Зимний Солдат не берёт себе чужое время. Он возвращает ровно столько, сколько взял. Ни больше, ни меньше.

Тот как-то до смешного дёргано вскидывает руку и прерывает контакт. Тут же ведёт раскрытой ладонью по предплечью, словно проверяя, все ли на месте. От давления пальцев на кожу цифры слегка мерцают, загораются чуть ярче, чтобы после вновь засветиться ровным зелёным.

Страж же остаётся сидеть за тем же столом, разглядывая стыки между пластинами бионики. У него есть девять часов и десяток минут, чтобы разобраться, почему он на самом деле оказался в Дэйтоне.

Рефери вздёргивает противника на ноги и куда-то выталкивает. Ну что же, если они все здесь — одна банда [шайки, команда, группа — как ни назови, всё одно по одному, только вылизано с разных сторон, чтобы придать отличную эмоциональную окраску], то в этом ничего удивительного нет. Может быть разок получит по холке за то, что высунулся против Стража или за то, что так легко отделался, засветил девять лет жизни — которых не должно быть ни у одного жителя гетто — но зато не лишился ни одного года, ни одного месяца и, смотря правде в лицо, ни одного дня. Может быть пары секунд, потому что Солдат не следил за тем, сколько точно значилось времени на часах, может быть пары минут, но не более того. К тому же, пара минут Стражу погоды не сделают: подумаешь, подохнет не ровно в полдень, а немного погодя. К тому же он будет подсознательно ожидать этой острой боли за грудиной, после которой наступит слепящее ничто, но всё равно окажется к ней не готов, потому что не сможет отследить, когда же это всё-таки случится.

Зимний не спешит арестовывать Часового [а Часовых тут полный бар, куда ни плюнь — хорошо хоть в собственную рожу плюнуть не получится, разве что в зеркало], просто потому что это не имеет смысла. Если он рыпнется против одного — за него вступятся остальные. Затеивать драку сразу с толпой людей — занятие крайне глупое и неблагодарное, к тому же даже если он его арестует, то что делать дальше? Под рукой нет капсулы, чтобы арестовать его время, самому брать нельзя, ведь обвинят в измене департаменту, чёрт знает, когда ждать других Стражей и открытия периметра двенадцатой часовой зоны [а Шмидт — хуже черта и может быть водит дружбу с дьяволом, он-то точно знает, но коммуникатор молчит, и связи со столицей нет никакой]. Как вариант – позвонить в департамент с общедоступного телефона. Заплатить полчаса за разговор и качественный разбор полётов? Ну, наверное, не велика потеря.

Солдат вскидывает голову только тогда, когда чувствует широкую ладонь на своём плече и слышит знакомый голос. Подходить к нему со спины опасно: у него должен моментальный рефлекс срабатывать, который нейтрализует возможного противника. Это что-то вроде профессиональной выучки, перманентная необходимость находиться в боевой готовности, и моментально поднимающаяся агрессия ко всему, что он не может увидеть сразу. Он даже руку вскидывает, бионическую, чтобы сбросить чужую ладонь с плеча, развернуться и уложить ударом под грудь, туда, где можно проломить и заставить противника задыхаться от невозможности сделать один-единственный вдох.

Голос успокаивает. В голове как будто тумблер переключается [свой — какой, к чёрту, «свой»? — свой], и Зимний неестественно медленно запрокидывает голову, чтобы убедиться. Да, слуховая память не подвела. Брок этот. Рамлоу. Не боится подходить со спины, не боится прикасаться, смотрит на всех так, как будто разогнать щенков хочет, да рука не поднимается. Только взрыкивает коротко, и они сами рассасываются, чувствуя вожака.

Если кого и арестовывать, так это способного направить местный сброд в нужное русло. С точки зрения тактики и здравого смысла – логично. Без опоры в виде чётко выверенных приказов стадо имеет свойство разбредаться.

Ладонь соскальзывает с плеча. Солдат смотрит на то, как Рамлоу огибает стол и садится напротив. Зрительный контакт длится дольше положенного даже протоколом, не говоря уж о рамках приличия, негласных между едва знакомыми людьми, и Зимний думает о том, что однажды в смутном тревожном сне видел опоясывающий запястье браслет с полосатыми чёрно-золотистыми камнями. Тигровый глаз. Эти глаза — такие же.

— Два года как двадцать пять, — повторяет Зимний и опускает взгляд сначала на бутылку виски, затем — на оставленную пачку сигарет и коробок спичек. Начинает напоминать странную традицию. — И имеет девять лет на часах. Значит, — Страж ведёт живым плечом, протягивает руку и касается пальцами пачки сигарет, — либо ему никогда не приходилось жить в особо бедных условиях, либо он очень хорошо играет.

Зимний с лёгкостью поверит во второе, но никак не в первое. Он выбивает сигарету из пачки, зажимает её губами, чиркает спичкой по боку коробка, прикуривает. Спичку при этом не тушит, смотрит на то, как жадное пламя оставляет от тонкого дерева загнувшийся сгоревший кончик, а потом огонёк и сам потухает, встретившись с металлическими пальцами. Солдат, не особо задумываясь, растирает то, что осталось от спички, подушечками пальцев.

Зимний поднимает взгляд, смотрит на кривую улыбку — едва улыбается в ответ краешком губ, после перегоняет в него же сигарету.

— Никогда не учился играть — игры запрещены законом. — Он вынимает сигарету изо рта, поднимает стакан и смачивает губы виски [чувствует, как спирт пощипывает мелкие трещины], после отпивает. — Просто кто может знать больше о времени, чем Страж.

Часовые разве что, — напрашивается ответ на кончик языка, и Зимний сглатывает, ещё чувствуя на языке привкус виски.

Он не говорит о том, что ему кажется, будто кто-то учил его играть, но он не помнит — кто именно. Это лишнее. И, наверное, слишком личное.

— Однако, если вы всё ещё видите меня здесь, а не с автозаком и толпой арестованных — можете попробовать сделать вывод.

Вывод совершенно неутешительный для Стража, но наверняка радостный для грабителей банка. Оставить Стражей с носом — это надо постараться. Наверное, потом отметят, как только избавятся ещё и от этого, который почему-то до сих пор слоняется по Дэйтону.

— Раз вы были на моём месте, то представляете, что значит громкое заявление о том, что к ограблению причастны Стражи.

Зимний щурится, касается пальцами прохладного бока стакана и не сводит взгляда с Брока. Не тяжёлого даже, не пристального. Не изучает, а разглядывает. Почему-то это отчасти медитативное занятие отзывается неприятной, но терпимой ломотой в висках, как будто бы он делает что-то неправильное, как будто это не нравится организму — или тому, из-за чего он не помнит ровным счётом ничего из прошлого, включая инцидент, из-за которого и возникла диссоциативная амнезия.

В висках ломит. И пальцы легонько подрагивают. Неприятно.

— Можете не волноваться, я здесь не задержусь… надолго.

И это — чистая правда. Может, стоит попробовать за ночь добраться до границы. По крайней мере сослуживцам [будущим бывшим сослуживцам] будет не так муторно искать труп, а потом избавляться от него. Может быть Шмидт потом скажет, что департамент на том задании потерял лучшего Стража, и теперь остальные должны делать всё возможное, чтобы на него ровняться, но не творить его глупостей. Много пафосных пустых слов, как это обычно бывает на похоронах военных. Посмертно это уже никак его не тронет.

— Жаль, что не успею навестить ваших друзей из одиннадцатого.

Солдат усмехается, затягивается и позволяет дыму заполнить лёгкие без остатка. Какой прок сейчас о них беспокоиться, ведь даже в центральную больницу на опыты сдать не получится. Ну. Это так. В порядке общего чёрного юмора.

Не то чтобы Солдат собирается подыхать просто так. Он ещё вцепится зубами в холку и выгрызет то, что должно принадлежать ему по праву. В частности — ещё одни сутки, потому что от службы инцидент не отстраняет, и, может быть, успеет поймать грабителей до того, как время для него самого остановится. По крайней мее оставит наводку другим.

А ещё он малодушно думает, что если подыхать — так зачем тащить кого-то другого за собой.

Город твой — двуликий зверь. Для тебя он днём откроет дверь, а вот в полночь он объявит тебе: 'Ты враг!'
Враг парней, что ищут драк — им плевать, кто трус, а кто — смельчак. Город прячет в недрах стаи волков.

«Правильно убивать» — это хорошее словосочетание для той работы, которую приходится проделывать Стражам Времени. Правильно убивать — это ловить, арестовывать время, и оставлять человеку полчаса на часах, которых хватит, чтобы заполнить протокол. Никакого взятия показаний, как правило, не бывает в таких районах, как Дэйтон. Это сразу перечень обвинений, посыл по известному короткому маршруту всех контраргументов, заполнение нескольких бумаг, и капсула отправляется в Нью-Гринвич, где сливается в капсулу покрупнее. Рано или поздно весь поток стремится в Нью-Гринвич, откуда, как из Рога Изобилия, изредка подливают в соседние районы, как бы поддерживая экономику. Опять-таки «как бы» лучше воспринимать не полностью, а разделяя надвое. «Правильно убивать». Пожалуй, все они в каком-то роде убийцы, и тут не скажешь сразу, кто хуже.

Легальные казино. С этим Солдат даже спорить не станет, только молча кивнёт, подтверждая слова. Это вызывает смесь предвкушения и отвращения, если такие эмоции в принципе совместимы водном гремучем коктейле [и если сам Солдат способен на сильные эмоции, отличные от незамутнённой ярости]. В столице игры на время – это роскошь, это возможность показать себя, обогатиться ещё больше или проиграться до нуля. Выбор игры обычно до омерзительного прост — высшее общество любит непредсказуемость покера, чистый рандом и толика удачи. В гетто таймрестлинг — это способ выживания. Если бы таймрестлинг легализовали, то население истребило бы само себя в считанные месяцы. Как змея, решившая, что её хвост — это враг, и начавшая пожирать сама себя.

«У Вас, дорогой Страж, на лице написано желание прибить меня прямо на месте».

Зимний более или менее помнит, как на предыдущем задании пришлось ликвидировать владения не самого последнего человека в Нью-Гринвиче. Тот покрывал у себя маньяка, который вырезал своих жертв, оставляя им только красивые числа на предплечьях. Потом в этих числах стал появляться послания. Последнее послание, которое поставило точки над «i», состояло лишь из четырёх серых шрамов цифр на коже: 0000∙00∙0∙07∙07∙34.

Эту цифру можно было бы сделать ещё красивее, если бы в часе было больше, чем шестьдесят минут. А так маньяк использовал доступные ему минуты и часы. Всё оказывается просто, стоит набрать «7734» на калькуляторе, а затем перевернуть калькулятор вверх тормашками. «7734» — «HELL».

«Хорошо, что только на лице, а не Вашими мозгами на ближайшей стене».

Сначала дразнят, но не бьют. Сначала гонят, но не рвут.
И ночь с волками заодно, а ты бежишь не чуя ног.

Естественно Солдат не скажет, сколько за последнее время департамент потерял Стражей. Кого по службе, кто подался в сферу охраны [у таких на лбу чуть ли не штрих-кодом написано ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ], кто дезертировал, кто исчез по невыясненным обстоятельствам. Вот последнее — самое загадочное явление — наяву становится самым частым. Зато эта краткая приписка — «исчез по невыясненным обстоятельствам» — откладывает процесс в долгий ящик. Найдётся — вернут на службу или же ликвидируют, никаких проблем.

Зимний не взял время… просто потому что. И дело тут не в принципе «не брать у Часовых». Если бы перед ним сел за стол любой другой житель Дэйтона, любой человек, занимающийся таймрестлингом, Зимний всё равно не взял бы время, а вернул обратно. Потому что знает: баланс в дальних зонах должен сохраняться. Они самые нестабильные, самые шаткие, но они кольцами опоясывают столицу, и столица прячется за ними, обрастая собственными укреплениями. Правда, неясно от кого: от попыток обвались систему или от граждан собственной страны.

Бывший Страж. Солдат смотрит на то, как виски в стакане становится больше. Кивает отстранённо, благодарно, тушит окурок о стекло пепельницы. Бывших Стражей не бывает, и Брок должен это знать, если отслужил достаточно долго. Возможно, если Солдат доберётся до департамента, то сможет найти его личное дело – с пометкой «дезертир», или «пропал по невыясненным обстоятельствам», или ещё что-нибудь, — а может и ничего не найдёт, если департамент в своё время поспешил вовремя замять пропажу очередного Стража. Или группы Стражей. Зимний смотрит на людей в баре [несколько лиц всё-таки кажутся расплывчато знакомыми, это напрягает и выводит из равновесия], естественно видит по выправке, что да, скорее всего группа. И сколько таких ещё было.

Мысленная заметка. Если есть лаз в одиннадцатую зону, то стоит им воспользоваться до того, как время, за которым никак не уследить, закончится. Сколько у него осталось?

И ведь на бионическое запястье даже обычные часы не застегнуть. Злая ирония.

Зимний смотрит на протянутую руку. Протянутую ладонью вверх, открытый жест для передачи, добровольный. Это вызывает смятение, минутное помутнение в голове, наверное, отразившееся в чирковой радужке глаз. Дела Часового и Стража — это дела Часового и Стража, ими уже практически не интересуются, лишь поглядывают искоса, вероятно, ожидая, когда законник [да не такой уж и законник, ведь примкнул к играм, пусть и отказавшись от своего честного выигрыша], наконец, освободит помещение и перестанет сгущать атмосферу своим присутствием. Многих, в общем-то, напрягает простое появление Стражей, и это не удивительно как раз-таки.

Солдат поднимает стакан и касается губами прохладного стекла стакана, отпивает виски, с задержкой в десятую секунды ощущая, как сорокаградусный алкоголь согревает глотку. Он смотрит на Брока прищурившись, словно действительно думает над его предложением. У Зимнего, по сути своей, выбор невелик. Принять помощь Часового или сдохнуть, третьего не дано. Как и, наверное, любому живому существу, не перевалившему вековую черту [он не знает, в который раз ему двадцать пять, и, наверное, не хочет знать, потому что если ему больше сотни — то к чёрту так жить], ему всё-таки хочется жить. Например, для того, чтобы ещё раз посмотреть в глаза Шмидту и подумать, какой же тот всё-таки больной ублюдок. Просто подла мразь, не желающая пачкать не то что руки — перчатки.

— Вы же знаете, мистер Рамлоу.

Он смотрит на тлеющий огонёк сигареты, почти ощущает оседающий на корне языка горечью привкус. Долгое время не позволял себе подобного на службе в департаменте. Судя по ощущениям, по крайней мере. Тело, в отличие от памяти, не так часто обманывает. В голове — глухой щелчок. Как будто уже делал то, о чём думает, когда-то давно, с кем-то… с кем-то. Зимний опускает стакан обратно, подаётся ближе, бессознательно протягивает руку над столом и выхватывает у Брока сигарету изо рта. Смотрит ему в глаза, подносит сигарету к своим губам, охватывает фильтр и глубоко затягивается. Горечь всё-таки оседает, это именно то, чего и хотел. Потом запоздало соображает, что сделал. Ему тут время добровольно предлагают — весьма доверительный жест, потому что время — это всё-таки очень и очень личное, — так что значит этот жест в контексте всего остального?

— Бывших Стражей не бывает. — Зимний возвращает сигарету Часовому, опускает взгляд на протянутую руку и едва жмёт плечами. — Дезертиров отдадут под трибунал, ценные кадры — постараются завербовать обратно. Все остальные — и Стражами в полной мере не были.

Зимний всё-таки касается предплечья Брока ладонью, обхватывает пальцами, чувствует кожей внутренней стороны запястья контакт с его запястьем, и едва склоняет голову, смотря на часы на другом предплечье. Он не возьмёт больше шести часов. Пока этого хватит, дальше — дело техники. Либо границы откроют и недоразумение утрясётся, либо его всё-таки решили ликвидировать без его ведома, и эти шесть часов всё равно застынут мёртвым временем.

Но неизбежен этот миг - глухой тупик погасит крик,
И шансов нет - ты здесь чужой. Пророчит смерть звериный вой.

Отредактировано James Barnes (2019-04-02 07:45:56)

Зимний собирается поднять руку – шесть часов, больше не нужно, больше опасно, - и ему не позволяют это сделать. Он переводит взгляд с часов на собственное предплечье. Хватка крепкая, уверенная, ему целенаправленно отдают больше времени, чем он намеревался принять. Что это? Или, скорее, стоит задать вопрос «с какой радости?». Хмурится, дёргает головой немного влево в замешательстве. Он мог бы вывернуться из захвата или, в крайнем случае, разомкнуть хватку бионическими пальцами, но не делает этого. Только слушает и вскидывает взгляд, чтобы заглянуть в кажущиеся тёмными сейчас глаза.

«Не сбросить».

Зимний не замечает того, что задумчиво, почти что механически кивает, соглашаясь с утверждением. Рамлоу говорит о «паразите», а Солдат при этом думает об огромном экране во всю стену, по которому расползаются графики использования времени по двенадцати зонам, различными цветами отмечаются взлёты и упадки, а также красными маркерами расцвечиваются проблемные места, в которых требуется вмешательство Стражей. Этот омерзительный кричаще красный, на который Стражи обязаны реагировать с преданностью собаки Павлова. Как спрут, распускающий щупальца на прилегающие к его логову территории.

Хватка на предплечье плавно разжимается, Зимний опускает взгляд, чтобы заметить, сколько времени осталось на чужих часах. Не приглядывается даже к тому, сколько там месяцев или лет – раньше он бы обязательно обратил на это внимание и спросил за каждую минуту, что увидел бы, но не сейчас, - а смотрит на сами часы. Брок отдал ему в два раза больше, чем он намеревался забрать. Двенадцать часов. Это значит, что Солдат сможет прожить до полуночи. Весьма щедро со стороны Часового, потому что у некоторых жителей гетто редко задерживается больше десяти часов одномоментно.

С Солдата ещё шкуру сдерут за эти двенадцать часов. Если узнают, что они у него есть. Вообще-то он может сказать, что получил пару часов на то, чтобы добраться до границы зоны, но не более того. Он может сказать, что вообще не получал времени, а эти несколько часов – те самые неизвестные, которые у него остались после получения бионики, на которую «нет оборудования, чтобы имплантировать биологические часы». Они, - успокаивает Солдат себя мысленно, - никак не узнают, сколько он получил часов, потому что, чтобы узнать, им придётся убить его, попытаться выкачать время до нуля или близко к нулю, сделать то, на что они никогда не решались, чтобы не потерять одного из своих Стражей.

Они больше ничего не говорят друг другу Рамлоу поднимается из-за стола, и Зимний провожает его взглядом. В этот раз, когда широкая ладонь ложится на плечо, Зимний даже не дёргается, потому что видит, кто это делает. Вернее, не так. Он позволяет это сделать, потому что видит, кто именно его касается. Он не чувствует от этого жеста никакой опасности, хотя это ощущение с десятилетиями службы делает из Стражей натуральных параноиков. А попробуй прожить иначе, при этом не прожигая собственные нервы до последней клетки: жизнь от суточных до суточных, Часовые, убийства, кражи времени, обвалы рынка…

Для всего этого есть только пара слов: до тошноты мерзко.

- Это ваше время, - отвечает Солдат и кажется, будто он повторяет фразу, но на самом деле зеркалит, переадресовывает, а после добавляет: - Я запомню.

Брок уходит, а Зимний ещё некоторое время сидит за тем же столом и наблюдает за тем, как люди вокруг всё ещё нервничают. Как будто они не видели игры. Как будто они не видели, что Часовой добровольно отдал ему время. Как будто Зимний Солдат им чем-то задолжал.

Он поднимает руку и неосознанным жестом прикусывает костяшку большого пальца, когда смотрит на оставленную пачку сигарет. Ещё один подарок, ага.

Солдат покидает бар, потому что  него есть ещё несколько незаконченных дел [и пачку с собой забирает тоже]. Наверное, когда он их завершит, его собственного времени останется часов на восемь или на семь, а к ним ещё подаренных двенадцать. Больше, чем половина суток. Это как если бы он только недавно получил свою норму, и не успел отработать часть смены до следующего витка.

Добираться до границы – сложнее и дольше, чем от границы до города. Тогда у него была служебная машина, а теперь она стоит у банка, раскуроченная и обгоревшая. От города до ворот, разделяющих две временные зоны, ведёт одна-единственная дорога, а всё вокруг – сплошняком стена под высоковольтным напряжением. Поверх - не перелезть, не подрыть, только законным путём.

Зимний ещё на подходе знает, что за ним следят. Будто бы чувствует взгляды загривком, иногда замечает тени или что-то ещё. Его не выслеживают, его провожают, это понятно без слов, и он очень хотел бы знать, чем он так обязан Часовым, раз с ним обращаются так, а не попытались обнулить при первой же возможности. Он вспоминает свой чисто рефлекторный жест – забрать сигарету, почти что коснувшись губ костяшками пальцев, затянуться, зная, что фильтр держал во рту другой человек, потом вернуть сигарету обратно, - и не может понять, почему где-то на задворках сознания возникает стойкая ассоциация, что он так уже делал. Да, может быть делал, до инцидента, который лишил его всех воспоминаний, имени и лица того, с кем он мог без проблем обмениваться личными жестами.

Это раздражает. До крепко сжимающихся челюстей.

Тремор кончиков пальцев усиливается. Солдату это не нравится, как не нравится и ворох мыслей, прочно поселившийся в голове вместо обычных выверенных подпунктов общей миссии. Когда мысли путаются клубком, разобраться сложнее, чем если всё разложено по строчкам от A до Z. Ему не нравится зарождающееся смятение, ему не нравится, что голова начинает болеть от всего этого. Он устал гадать, почему лица некоторых людей, которых он видел в баре и в первый, и во второй раз, кажутся ему знакомыми, но он не может вспомнить, почему именно.

Рядом с переездом нет прилегающих домов, Дэйтон остался далеко позади. Разве что несколько зданий, наверное, использовавшихся в качестве складов или чего-то вроде того. Зимний навскидку оценивает их взглядом, ему кажется, будто он замечает блик на крыше одного из них – как от оптики, - но заставляет себя отвернуться, потому что бдительность – это хорошо, но паранойя – это уже финиш.

С этой стороны на столбах переезда значится обезличенная цифра «12», нарисованная тёмной краской по светлому бетону. Обычно всё работает на автоматике, но, раз границы перекрыты, значит, тут должны быть люди. Охрана, может быть, другие Стражи. Приказа снимать оцепление с зоны не было, а если дело касается гетто – и приказов Шмидта – такое в принципе не обсуждается. А если обсуждается, то наедине, где-нибудь на задворках зон, в перекрытых глушилками помещениях и с прочими мерами предосторожностей.

Ага. Люди.

Зимний, наверное, больше слышит, чем реально видит, как кто-то снимает оружие с предохранителя. И слышит не один такой щелчок.

Солдат называет позывной, звание и департамент службы. Он почти что готов к тому, что придётся доказывать свою принадлежность к Стражам Времени [как будто он не один такой чёртов киборг], к тому, что придётся объяснять, почему он задержался в Дэйтоне и не отбыл вместе с другими Стражами [Да потому что какой-то покойник взорвал служебную машину и обрубил связь. Почему покойник? Потому что если Зимний Солдат его вычислит, то жить ему всё равно не долго, пойдёт по всем формальным правилам обращения с преступниками.]

Когда громыхает первый предупредительный выстрел, Зимний вскидывает левую руку, чтобы защитить лицо. Свистит где-то выше макушки, но ещё бы немного – и пришлось бы соскребать серые комки мозга с асфальта. Он отступает на шаг назад, уже знает – что следующий может оказаться не предупредительным. Ему явно показывают, что через переезд не пропустят – и всё потому, что он официально признан если не дезертиром, то потерявшим доверие департамента.

Потерявший доверие департамента.

И когда успел, спрашивается?

У Солдата при себе только табельный пистолет, он успевает вытащить его до того, как ещё один выстрел царапает по живому предплечью. Зимний шипит сквозь зубы, прикрывается бионикой и экстренно прикидывает, как отступить, не имея рядом прикрытия, а только лишь прямую, как палка, дорогу, ведущую назад, в Дэйтон, а до Дэйтона добрый десяток километров, если не больше.

Решение приходит оттуда, откуда лично Зимний не ждал. Несколько ответных выстрелов – с крыши ближайшего здания, не иначе. Пока охранники отвлекаются, пытаясь понять, кто по ним палит, у Солдата появляется не совсем призрачная, но и не такая уж ощутимая возможность отступить обратно к городу.

Через переезд его не пропустят. Стоило соглашаться на другие пути…

Его точно прикрывают. Когда асфальт под ногами разлетается предупреждающим крошевом — таким очень толстым намёком, что приближаться не стоит, — Зимний делает шаг назад, выхватывает взглядом ближайшего противника и берет его на прицел. Кровавая точка меж глаз — идеальная замена лазерному прицелу. А ещё Солдат помнит, что это свои [пусть они теперь исполняют свои приказы, которые, судя по всему, направлены против самого Зимнего], и убивать их не стоит, если ещё надеяться на то, что когда-нибудь удастся вернуться в департамент.

Солдат не уверен, что хочет возвращаться в департамент.

В последний момент, уже практически вдавив пальцем спусковой крючок, он отводит ствол в сторону, и кому-то везёт похвастаться не дыркой промеж глаз, а только седыми корнями волос. Зимний не знает кто это — то ли кто-то из молодых Стражей, то ли вовсе местная охрана переезда, — однако, когда над головой противника аж искра вылетает, тот спешно приседает и с макушкой исчезает за укрытием.

Ещё бы немного, и Солдат его пристрелил. Вовремя, можно сказать, остановился, потому что если бы он всё-таки это сделал, то в столицу ему дорога была бы заказана. Впрочем, учитывая, что он потерял доверие департамента [когда успел — чёрт теперь разберёт] в Нью-Гринвич ему и без того лучше не соваться. Пристрелят без суда и следствия, уж эту процедуру он знает, как никто лучше.

Но в Нью-Гринвич ему всё-таки придётся добраться. Скажем так, задать пару вопросов непосредственному начальству.

Зимний больше слышит, чем видит, что к переезду приближается транспортное средство. Этот звук нереально с чем-то перепутать. Он ещё только рефлекторно оборачивается — на долю секунды, чтобы не подставиться, — а с крыши его предусмотрительно прикрывают, пугая выстрелами в молоко слишком далеко высовывающихся Стражей. Солдат убирает указательный палец под скобу, чтобы не появлялось лишнего искушения отправить на тот свет особенно ретиво исполняющих свой долг [он сам такой], подмечает боковым зрением минивэн, а после у него не остаётся слишком много времени на то, чтобы смотреть по сторонам, если он хотел убраться от переезда, заработав при этом только одну царапину по касанию, а не пару дырок к ней в комплект.

Визг жжёных об асфальт шин бьёт по ушам, а после — ещё и сильный хлопок съехавшей в сторону двери. Все знакомые по двум посещениям бара лица. Ну или не все знакомые, некогда сейчас разбираться. По траектории инерции протекторы оставили широкие чёрные полосы на асфальте, и сейчас бы пошутить про то, что всё это — в лучших традициях кинематографа, да Зимний лично оторвал бы шутнику язык и засунул в то место, куда солнце заглядывает в очень редкие моменты.

Солдат лишь кивает мужику, который следил за раундом таймрестлинга, оборачивается, делает предупредительный выстрел в сторону одно ретивого Стража [с почти что мстительным удовольствием замечает, как тот кривится, когда пуля по касательной задевает бедро] и, больше не задерживаясь, всё-таки проскальзывает в минивэн. Он даже не пытается задавать вопросы, потому что знает, что за ним следили, а на те вопросы, которым он сам не может придумать ответ, может что-то сказать только тот, кого здесь в данный конкретный момент нет.

Когда сидящая рядом девушка бесцеремонно задирает порванный рукав и начинает осматривать оставленную пулей рану, Зимний почти что дёргается в сторону, но остаётся на месте. Только сжимает пальцами сидение под собой, чтобы не дать рефлексам сработать. Он понимает, что она всего лишь хочет обработать царапину и не более того. Да и большинство находящихся в минивэне людей смотрят на беглого Стража так, словно то ли его знают, то ли не считают нужным беспокоиться на счёт того, что он как бы законник, то ли… да чёрт знает. Солдат старается об этом не думать, чтобы не вызывать очередного приступа тупой, ноющей головной боли. Сейчас боль притупилась из-з выброса в кровь нейромедиаторов, но кто знает, как быстро их эффект сойдёт на нет.

— Порядок, — отвечает он односложно, смотрит в ответ, почти не моргая и, для верности, подтверждает свои слова коротким кивком. — Слегка повздорил с коллегами.

Да, всего лишь «слегка».

Прошёл целый день, и к тому времени, когда транспортное средство остановилось у уже ставшего привычным бара, небо вновь темнело, выливая на Дэйтон сверху-вниз не чернила, но самый натуральный дёготь. Роллинз [тот успел представиться по дороге, Солдат только кивнул — потому что он не помнит даже своего имени, только позывной, пусть в голове навязчивой мыслью и крутится смутное то ли предположение, то ли бредовая идея о том, что по имени его практически не называли, только в редких случаях, и только… а кто?] не стал задерживаться в основном зале, а сразу повёл Солдата в дальние помещения, туда, куда обычно дорогу преграждает табличка «для персонала». В дальних помещениях его, казалось, уже ждали, ну или по крайней мере не были удивлены такому скорому его возвращению. Зимний замечает лёгкий кивок в свою сторону от уходящего человека, рефлекторно прощается в ответ, а после переводит взгляд на Рамлоу.

Может быть им стоит перестать встречаться в странные периоды жизни при не менее странных обстоятельствах.

Хотя не то чтобы эти встречи носят неприятный характер. Скорее наоборот.

Зимнему даже не приходится рассказывать, что конкретно произошло. Вместо него это делает Роллинз. Солдат только слушает вполуха, молчаливо подтверждает сказанное, прикрывает глаза на секунду — ему кажется, что на секунду, но на самом деле дольше, — и чувствует, как его ведёт в сторону. Он сжимает пальцы в кулак, чувствует, как короткие ногти впиваются в ладонь, и заставляет себя открыть глаза, чтобы не терять нить разговора и понимать всё, о чём сейчас говорят совсем рядом. Кровь очистилась от выброса гормонов, головная боль вернулась. Зимний с трудом сглатывает, понимая, что на тело навалилась слабость, не сильно, не неприятно начинает ломить кости, а ещё он чувствует иррациональную, ни с чем конкретно не связанную тревожность. Постоянно рыскает взглядом по помещению, не решается кому-то долго смотреть в глаза, чтобы никто не заметил его состояния, слегка прикусывает внутреннюю поверхность нижней губы, чем только усиливает слюноотделение, а после опускается в кресло. Сидя, по крайней мере, не будет так заметно, что у него продолжают весьма ощутимо подрагивать пальцы правой руки.

— Что дальше?

Солдат нервно ведёт кончиком языка по нижней губе, на самом деле долго не задумываясь. Если на переезде он намеревался вернуться в столицу, чтобы задать несколько вопросов своему начальству, то теперь он отчётливо понимает, что не столько задать вопросы, сколько выбить из них всё то дерьмо, которое скапливается десятилетиями жизни. У Иоганна Шмидта наверняка в запасе не одна сотня лет, скорее всего — не одна тысяча, а, значит, и мерзостного у него внутри столько, что один Страж, пусть и с силой Зимнего, вряд ли разгребёт.

— Я теперь «потерявший доверие департамента». Это если официально.

Солдат жмёт плечами, сжимает и разжимает пальцы [на внутренней стороне ладони отпечатались лунки от впивавшихся в мякоть ногтей].

— Если общедоступно – предатель.

И вот это, наверное, самый главный вопрос. «А с какой радости?» Зимний не помнит за собой ни одного прегрешения. С другой стороны, то, что он их не помнит, совершенно не значит, что их нет. Он хмурится, опускает взгляд в пол, старается по возможности игнорировать тупую боль — это становится сложнее, но он может, — и раз за разом возвращается к каким-то обрывкам, которые всё-таки спонтанно всплывали в памяти в течение дня. Что-то ему подсказывает, что амнезии-то у него, может, и нет, а вот память отсутствует… просто потому что. По какой-то причине.

— А дальше я хочу знать, из-за чего меня списали со счетов. Мне сказали, что в деле замешаны Стражи, и, чёрт возьми, она действительно замешаны, потому что пытались меня ликвидировать. — Солдат на секунду сжимает челюсти, собирается с ватными сейчас мыслями и упрямо продолжает: — Уверен, что только мой коммуникатор не работает. Будь у меня другой, я смог бы вывести частоту департамента, по которой проходят сигналы от диспетчера. Было бы сразу ясно, что они собираются делать. Ну и в большой перспективе я бы… пообщался с герром Шмидтом.

Обращение он выделяет интонационно, так, по-особенному. И только после этого поднимает взгляд на Брока. Понятия не имеет, как сейчас выглядит, но вряд ли хорошо, однако, на собственное состояние ему пока что плевать от слова "совсем". Не то того сейчас, не до того.

Отредактировано James Barnes (2019-04-05 00:59:17)

«Свобода». Это слово практически ничего не говорит Солдату. Не так давно он видел старый фильм [в котором точно такие же фильмы назывались диснеями, и звучало это, пусть и странно, но почему-то донельзя правильно], в котором тоже упоминалась свобода, но в несколько ином контексте: «Свобода… Избитый девиз нашей цивилизации. Только лишившись её, начинаешь понимать, что это на самом деле».

Лишившись. Не приобретя. Вряд ли Солдат, не знавший свободы от департамента [или знавший, но забывший за десятилетия службы], узнает её вот так, обретя лишь неподчинение, множество проблем на свою и без того не находящуюся в идеальном порядке голову, а также сомнения в собственной адекватности. Он ловит себя на мысли, что хочет просто поймать любого находящегося в клубе за руку, заглянуть в глаза и спросить: «Откуда, чёрт дери, я тебя знаю?» Это похоже на бред. Видеть лица, знакомые как будто бы из сна, но не понимать, или не желая себе признаваться, откуда их знает.

Говорят, подсознание не умеет придумывать новые образы, а во сны проецируются только те люди, которые уже видел когда-то хотя бы мельком на улице. Если это так… что же, избирательная у него, судя по всему, память.

Шорох передвигаемого по столу разобранного пистолета. Зимний опускает на него взгляд, смаргивает помутнение в глазах и тут же с интересом поддаётся ближе, чтобы посмотреть.

- ПРО серия, - говорит он, скорее, утверждая, а не спрашивая.

Такие детки поступили на вооружение не так давно, но успели зарекомендовать себя в некоторых подразделениях Стражей, а также группах вмешательства национальных воинских формирований по общественной правоохране.

Солдат слушает Брока вполуха, при этом осматривая единый блок ударно-спускового механизма, который легко отделяется при неполной разборке пистолета. Удобная конструкция, созданная для того, чтобы не терять мелкие детали при необходимости срочного вмешательства. Правда, сама модель имеет один существенный минус.

- Если мне не удастся приблизиться к департаменту, то не удастся никому, - попросту отвечает Зимний на один из целенаправленных вопросов, и, наверное, это самый простой, но и, в то же самое время, самый полный ответ, который он может дать, прежде чем спросить: - Каким режимом пользуетесь, самовзводным или прицельным?

Вообще-то самовзвод предоставляет ряд преимуществ, например, более плавный ход спускового крючка при меньшем усилии. С другой стороны, режим этот менее функционален и подходит разве что для самообороны на сверх коротких дистанциях в упор.

Солдат прекрасно понимает, на какой риск идёт. Он уже пошёл на риск в тот самый момент, когда едва не пристрелил другого Стража. А сейчас он стоит в задних помещениях бара, в компании Часовых, разбирается с явно нелегально приобретённым стволом, а ещё обсуждает возможность надрать задницу господину, который стоит даже выше департамента. Это попахивает не просто предательством, а буквально государственной изменой.

Он не спешит отвечать на вопрос, даёт себе минуту на размышление. Осматривает две сменные щёчки рукоятки оборачивающего типа. Тоже удобная приблуда, которая позволяет настраивать габариты рукояти под ладонь стрелка, правда, больше или меньше фиксированных значений всё равно сделать не получится. Зато затвор и защёлку магазина можно свободно перемещать самостоятельно как на левую сторону, так и на правую. Удобно, функционально, ничего лишнего.

Примерно также раньше говорили и о самом Зимнем Солдате. Многофункционален, удобен, точен, осечек не даёт.

Может быть, это первая осечка.

Или не первая?

Солдат почт готов спросить, почему вкус губ Рамлоу на сигаретном фильтре кажется ему до боли знакомым. До боли, выворачивающей рёбра наизнанку.

В конце концов Солдат дёргает плечом немного в сторону, как будто чувствуя тяжесть протеза, и отвечает:

- Готов рискнуть.

Как будто здесь нужны другие слова и подробные причины. Как минимум, добравшись до департамента, Зимний точно будет знать, не стали ли попытки ликвидировать его чьей-то ошибкой в очередном приказе, спустившемся с центрального департамента Стражей Времени. Может быть, Иоганн Шмид и вовсе не в курсе того, что происходит в гетто. А, может быть, это всё звенья одного плана, и давным-давно стоит выбить все зубы из самой главной пасти это паразита, который раскинул свою власть над двенадцатью часовыми зонам и делает вид, что всё это только во благо.

Порядок должен соблюдаться, даже если это порядок массовой ликвидации. В данном случае порядок – это смерти пласта населения, которое может стать проблемой в распределении ресурсов между оставшимися зонами. Может быть, это не времени, а ресурсов не хватает на то, чтобы люди не были обязаны умирать раньше срока.

Солдат не собирает пистолет, а показывает на блок ударно-спускового механизма.

- У этой модели есть недостаток. Значительный отрыв попаданий при стрельбе дуплетом. Это происходит из-за того, что приходится прикладывает усилие для спуска в конце его хода. То есть он всегда будет мазать на дуплет, с этим ничего не сделать. Разве что одиночные выстрелы. Придётся каждый раз выцеливать.

Он всё-таки кое-что поправляет: возвращает на место крепления под тактический фонарь, которые можно слегка смещать под корпусом для удобства. Окончательно разбирает блок УСМ, перепроверяет его, собирает вновь, и только потом приступает к осмотру саомго корпуса. Не металл, полимер. Что же, это тоже неплохо, полимеры сейчас показывают себя с лучшей стороны, нежели металл.

Зимний упирается ладонью в поверхность стола, на секунду прикрывает глаза, собираясь с мыслями и не давая себе соскользнуть в состояние, сходное с упадком сил. Хотя ему бы не помешало отдохнуть хоть немного, но не сейчас, а позже, когда он будет уверен, что в ближайшее время хвоста из Стражей Времени не предвидится.

- Какие же у вас могут быть счёты к Шмидту? - спрашивает Солдат прежде, чем успевает подумать, а действительно хотел ли это знать.

Мало ли какие у кого причины. У самого Зимнего, вот, покушение на убийство и, возможно, уничтожение чести и репутации. А что там ещё творил Шмидт в своё время, кому успел перейти дорогу, это уже останется на совести давно минувшего времени.

Солдат коротко кивает, показывая, что услышал, но садиться как-то не спешит. Наверное, просто чувствует, что если сядет, то уже не встанет. По крайней мере, не в ближайшее время. Иной раз, чтобы перетерпеть плохое самочувствие, достаточно не давать себе спуска и продолжать что-то делать, пока организм не перестанет подавать сигнал о том, что вообще-то что-то не так. Солдат смотрит на то, как Брок соединяет воедино детали зауэра, собираясь придать детке рабочее состояние, а сам прикрывает глаза и с кривоватой усмешкой вспоминает чьи-то слова о том, что на оружие должен стоять, иначе это хорошим оружием и не назвать.

Что же, если отдых светит только к полудню, то до этого времени не стоит даже мечтать, чтобы куда-то пристроиться и банально перевести дух, не то что вернуть себя в состояние стояния. Наверняка Стражи переполошились, а если ещё и в департамент доложили, то гудит там всё как в шершневом гнезде. И Шмидт, поди, ходит из угла в угол, похожий на этого огромного варана, и разве что глаза не облизывает раздвоенным языком. Солдат знает, как это бывает: сначала выпустят лёгких на подъём Стражей, тех, что похожи на стаю гончих собак. Они не умеют задерживать, зато выслеживают - очень даже неплохо. Есть несколько способов, как сбить им нюх и направить по ложному следу, вот только Зимний чувствует - Рамлоу знает все эти способы не хуже его самого. А, может быть, даже лучше.

Когда заходит разговор о периметре, Солдат как-то даже оживляется, вопросительно смотрит на разговаривающих между собой, но не переспрашивает. Периметр - это вообще отдельная тема, и большинство Стражей действительно уверены, что через него не перебраться, а только через несколько переездов, ведущих в другую зону. Всё просто: высокая железобетонная стена, может быть, метров тридцать в высоту, по верху - несколько рядов полос высоковольтного напряжения, плюс камеры наружного слежения, а по расположенным через равные промежутки пунктам - смотровые, которые, правда, чаще всего пустуют, потому что какой безумец через стену полезет. Найдут потом обгоревший труп, даже не придётся государству особо на кремацию раскошеливаться.

Но, раз Часовые говорят именно о периметре, значит, возможность перебраться всё-таки есть. Солдат сжимает пальцами край стола, благо, что правой, а не левой руки, так что хватка пусть и выходит крепкой, но сама поверхность при этом не страдает. До Зимнего медленно начинают доходить возможные причины собственного состояния, но он старается не думать о них, потому что не помнит, чтобы принимал сильные медикаменты или же постоянно на чём-то сидел. Такого определённо не было. Или было?

Откровенно хреново от одной только мысли, что даже собственной памяти доверять не может, если уж на то пошло.

Как только на поверхности стола оказывается карта, Зимний отодвигается, чтобы не мешать. Подойдёт ближе и посмотрит только когда предложат. Сейчас, наблюдая за работой Часовых изнутри, Солдат отстранённо думает разве что о том, что в департаменте не зря поджимали хвосты. Если хоть на секунду предположить, что хотя бы треть Часовых обучена также хорошо, как эти парни, то стоит им объединиться, и столица капитулирует через пару дней ожесточённых боев. Столица определённо не выстоит, потому что большая часть её содержимого - это трясущиеся над своей жизнью мудаки. Ну, если говорить вежливо, альбигойцы - стало быть, постоять за себя не умеют, и не могут, и не будут. У них для этого телохранители есть, а у некоторых - даже целая свита телохранителей. Они боятся быть обворованными даже в пределах собственных особняков, но посверкать часами в казино - святое дело. Парадокс, дурная бесконечность. Им остаётся только хвалить Всевышнего за то, что не все Часовые - военные до мозга костей.

Причина проста, но совершенно понятна. Солдат кивает, подходит ближе к столу и всё-таки смотрит на карту. Старается лишних раз взгляда резко не отводить, чтобы перед глазами не расплывалось, это ему сейчас ни к чему. По очертаниям - в принципе всё знакомо, потому что видел нечто похожее, только не в подробностях, на экране во всю стену департамента. Там лишь очертания зон для наглядности, но это - нечто большее. План не вызывает лишних вопросов, конечная цель тоже ясна - добраться-таки до одиннадцатой зоны, а там уже - вглубь, в самую пасть паразита, которую хочется разорвать от угла до угла.

Может быть, если бы он изначально согласился на переход до одиннадцатой зоны, всей этой перестрелки у переезда удалось бы избежать. Впрочем, история не любит сослагательного наклонения, она становится шлюхой победителей, а ещё любит повторяться. Это правило никогда не меняется.

Зимний смотрит сначала в сторону дивана, а затем - на Брока. Появляется практически зудящее желание провести ладонью по лицу, согласиться тем, что да – надо просто отоспаться и всё пройдёт. Но он не должен себе этого позволять. Впрочем, Солдат проходит в сторону дивана и садится на него, прежде чем продолжить разговор по существу.

- У меня нет полутора часов, - говорит он, неуютно поведя плечом. - А те, что есть, и то живу в долг.

И говорит Солдат чистую правду, потому что если бы не Брок, то, более чем вероятно, к этому времени был бы уже мёртв. Это, наверное, единственная вещь, которую он точно не хочет знать: сколько минут у него есть после того, как истекают нормированные двадцать четыре часа. В полдень не станет и взятых двенадцати часов, а постоянно брать - не в его возможности и уж тем более желании.

Он запрокидывает голову, бездумно трётся макушкой о высокую спинку дивана и просто уговаривает себя дотянуть. Это всегда срабатывает. Даже если очень хреново. Представляет, как выглядит со стороны, да только всё это мелочи по сравнению с тем, что произойдёт дальше.

- И… серьёзно? Оператор из департамента?

Зимний тихо фыркает, насмешливо почти, морщится и впивается пальцами в подлокотник. Так хоть пальцы перестают дрожать. Уже хотя бы внешне не кажется, что состояние где-то на планке «хреново».

- Нет, операторы ни к чему. Вообще не уверен, что сейчас кому-то из департамента можно верить хотя бы процентов на семьдесят. Если они хотя бы предположат, что кто-то пытается прознать про их дела, то на самые явные пути слива информации посадят лояльных людей. И один только чёрт знает, что тогда они будут сливать.

Солдату нечего забирать из Дэйтона банально потому, что он тут ничего и не оставлял, кроме обгоревшего остова служебного автомобиля. Электронный помощник сгорел вместе с ним, а до чёрного ящика времени докопаться не было. Может быть там остались автоматически записи переговоров тех, кто установил взрывчатку, если, конечно, устанавливали её в Дэйтоне, а не прям в центральном департаменте. Запись срабатывает на голос, так что в случае, если всё-таки машину пытались подорвать уже у банка, а те ублюдки были недостаточно умными и переговаривались рядом с автомобилем, их можно было бы хотя бы попытаться узнать по голосам. Где машина - чёрт знает, а ящик остался внутри.

Полтора часа на всё про всё, а Зимний думает только о том, как бы не отвалиться за эти полтора часа. Ещё и сохраняя вид, что всё в пределах нормы. Ничего, не привыкать.

Брок ещё раз напоминает, что это – его время, однако, Солдат не может так просто принять подобный расклад. В этом мире даже в мышеловке не бывает бесплатного сыра. Зимний мог бы придумать тысячу и одно оправдание подобному поведению [например, за то, что он пощадил Часового в баре и вернул ему всё то время, что отнял, хотя должен был конфисковать; или, может быть, они пересекались когда-то давно, и Рамлоу возвращает старый долг, хотя знай тогда, что Часовой – бывший Страж, Зимний, скорее, ликвидировал бы его, чем оказывал какую-то услугу], но он каким-то задним чутьём понимает, что ничего из этого не будет являться настоящей причиной. Причину знает только Брок, и спрашивать о ней – моветон. Хотя вот уже на протяжении нескольких часов у Солдата в голове больше вопросов, чем ответов, и чем больше он начинает о чём-то задумываться, тем сложнее придумывать логичные объяснения. А без этого гораздо хуже: придумывая объяснения Зимний, по крайней мере, не считает себя поехавшим, хотя мог бы поступать ещё проще, и списывать все свои проблемы на диссоциативную амнезию.

Ладно, он просто не хочет списывать свои проблемы на надуманные причины. Больше всего он хочет разобраться в том, что происходит, и, в частности, в том, почему некоторые люди смотрят на него так, будто чего-то от него ждут, а он этого не делает. Отвратительное ощущение.

Зимний только лишь медленно выдыхает, вскидывает взгляд и смотрит на Рамлоу, когда тот собирается уходить.

— Полтора часа, да? — переспрашивает просто на всякий случай, кивает медленно. — Ладно. Понял.

У него есть полтора часа и, когда свет уже не так режет глаза, а дверь в помещение закрывается, Солдат наклоняется вбок, сползает по спинке дивана и утыкается лбом в прохладный диванный подлокотник. Он зажмуривается практически до цветных пятен перед глазами, вдыхает на раз-два и на раз-два-три выдыхает же. Просто сосредотачивается на том, чтобы дышать, пережидает поднимающуюся изнутри неприятную, но терпимую волну тошноты. Даже если бы ему хотелось сблевать, то было бы нечем, потому что так забил себе голову этими пропавшими сотнями лет, этим странным поведением Стражей, молчанием из департамента, двойным покушением на убийство, да ещё и удивительной лояльностью Часовых, что не помнит, когда ел в последний раз. Не хотелось, и не до того было, да и сейчас не хочет. А теперь суставы выкручивает, в голове туман, и дикое желание чего-то, а чего – и сам не знает толком.

Солдат усмехается криво, не открывая глаз и позволяя себе недолго наслаждаться прохладой кожзама у лба. Он сейчас максимально отрыт. Приходи — и бери всё, что надо, даже можно попробовать убить — и вряд ли окажет сопротивление на том уровне, которое привыкли от него ожидать. Сопротивляться будет, этого у него не отнять, но более чем вероятно, что стиль его боя больше не будет напоминать хищную грацию машины для убийства, а, скорее, загнанного и больного зверя, который знает, что скоро сдохнет, но так просто не сдастся, уж лучше с клыками в чьей-то глотке издохнет, чем будет ждать, пока его выпотрошат от паха до глотки.

Он позволяет себе только пару минут слабости — роскошь для нынешнего положения вещей, — заставляет себя подняться и ещё раз подойти к столу. Клонит в сон нещадно, гудит голова, и перед глазами от резкой смены положения в пространстве темнеет. Зимний сжимает и разжимает пальцы живой руки, ждёт, когда чувство лёгкого онемения сойдёт на нет, а после этого решительным жестом пододвигает к себе карту, чтобы рассмотреть, как следует. Освещение тусклое, его едва хватает, чтобы разобрать линии, не говоря уже о том, что зрение то и дело пытается подвести, так что Солдат больше полагается на память, в которой отпечаталось расположение зон с экрана в департаменте и пытается соотнести тревожные красные маркеры с тем, что видит сейчас на столе. По всему выходило, что самый крупный очаг беспокойства столицы — это действительно Дэйтон, несмотря на то, что в двенадцатой зоне находятся ещё пара мелких городов на отшибе. Ещё один красный маркер был, кажется, в одиннадцатой зоне, но Зимний не спешит делать выводов пока не знает, куда Часовым предстоит направиться. Ещё один маркер Солдат вспоминает в районе седьмой или шестой часовой зоны. Очень не хотелось бы, чтобы его предположение оказалось верным. А предположение крайне простое: особенно пристально столица пытается наблюдать именно за теми местностями, в которых Часовые пытаются проворачивать свои дела и перебираться из зоны в зону. Зимний отчего-то верит [знает наверняка, он точно это знает] что Брок в курсе, и всё пройдёт, как он то задумает.

Солдат заставляет себя вернуться на диван и провалиться не то в крайне тревожную дрёму, не то в очень близкое к этому состояние. Ему не хочется прикрывать глаза, потому что он не знает, что может увидеть во снах, сгенерированных воспалённым мозгом, находящимся сейчас явно не в состоянии нормального функционирования. Тремор, кажется, только усилится, Солдат старается не обращать на это внимания. К чёрту, пройдёт.

Брок возвращается как по часам [очень неприятный каламбур в мире, в котором им приходится жить], и Солдат тут же садится прямо, правда, всё же притормаживает на пару секунд, чтобы вновь не словить помутнения в глазах. Наконец, фокусирует взгляд на бутылке, благодарно кивает, поднимает руку с чуть дрожащими пальцами и обхватывает ими прогибающиеся вовнутрь пластиковые бока.

— Спасибо. — Он почти одним движением сворачивает крышку, подносит бутылку к губам и жадно пьём. Где-то на периферии возникает мысль, что не стоит торопиться, лучше пить маленькими глотками, но он отметает её в сторону, а потом, когда чувствует, что вода потекла по подбородку, просто убирает бутылку, льёт немного на свободную ладонь и с силой проводит ей по лицу, приводя себя в чувство. — Нет, мне ничего не надо.

Он намерено игнорирует вопрос о самочувствии, потому что им можно будет заняться после, когда они покинут Дэйтон и переберутся куда-то, где даже внутреннее звериное чутьё Зимнего Солдата перестанет постоянно напоминать о том, что вокруг могут находиться люди из департамента, у которых, поди, уже целая разнарядка имеется. Кого убивать, кого брать живым, сколько времени конфисковать, кого в какие щели наказывать и что для этого использовать.

Солдат не смотрит на Брока, крутит бутылку в руках, отпивает ещё немного, и мысль сама собой цепляется за этот дурацкий факт. Брок. Джек. Все спокойно обращаются друг к другу по именам, это естественно и нормально, потому что у человека не может не быть имени. Солдата зовут только Солдатом, и это тоже будто бы нормально, да и он сам привычен слышать собственный позывной, а до поры до времени даже не задумывался…

— У меня, наверное, тоже имя есть, — бормочет он, не замечая того, что думает вслух. Он даже не ждёт в ответ на это какой-то реакции [Рамлоу этого в принципе не должен был услышать, а если и услышал — то как будто он знает?], поэтому поднимается с дивана, подходит к столу и начинает сворачивать карту. – Переберёмся в одиннадцатую зону, а что дальше? У вас через все периметры есть свои лазы? Или на какой-то зоне они заканчиваются? Потому что если да, то придётся где-то на время осесть, чтобы поискать альтернативные маршруты. Тут мне и понадобится коммуникатор. Послушаю, что намеревается делать дивизия экстренного реагирования, кое-что они, сами того не замечая, постоянно сливают. Плюс шифры для моего уровня доступа не были засекреченными.

Он всё это прокручивает в голове как само собой разумеющееся. Как будто готовится к очередной вылазке из столицы в другую часовую зону, на задание, с которым не могут справиться остальные Стражи. Это по сути своей — тоже очередная миссия, вот только в обратном порядке. Если раньше ему нужно было всего лишь выехать из Нью-Гринвича и вернуться туда в положенное время, то теперь ему наоборот нужно проникнуть в Нью-Гринвич, а вернуться оттуда по возможности незамеченным, и если не с головой Шмидта в руках, то хотя бы с адекватными объяснениями происходящего. Выглядит как разминка для мозгов и собственных навыков.